Воспринимаемая инклюзивность контекста, идентичности и аккультурация русских в Кыргызстане и Эстонии

Введение

Распад Советского Союза привел к тому, что около 25 миллионов русских за пределами России в новых независимых государствах внезапно стали политическим и этническим меньшинством [18]. С момента распада прошло 30 лет, и сегодня за пределами России в постсоветских странах проживают около 16 миллионов русских, которые так или иначе адаптируются к меняющимся социокультурным контекстам новых независимых стран. При этом каждая страна постсоветского пространства выбрала свой путь национального строительства, отношения к русскому языку и русскому населению [18]. В этой связи большой интерес для кросскультурной психологии представляют русские, проживающие в постсоветских странах, которые выбрали отличающиеся траектории развития. Например, Кыргызстан любопытен тем, что процент русских невелик, всего 5,6% от общего числа населения страны [10], при этом русский язык остается в качестве официального языка и более 83% населения Кыргызстана владеют им. Кроме того, в Кыргызстане четко прослеживается ориентация на взаимодействие с Россией [12]. Однако с экономической точки зрения Кыргыз­стан является одной из самых бедных постсоветских стран, с высоким уровнем эмиграции русского и местного населения [11].

Не меньший интерес представляют русские, проживающие в постсоветских странах, где после распада СССР стремительно прошли волна дерусифи­кации [21] и отдаление на международной арене от России, а также пересмотр отношения к советскому периоду своей истории [2]. Ярким примером такой страны является Эстония, в которой проживают около 25% русских [25] и которая, помимо всего прочего, является одной из самых экономически развитых стран постсоветского пространства, вошедших в Европейский Союз [9].

Кросскультурных исследований воспринимаемой русскими инклюзивности социокультурного контекста современных постсоветских стран и ее роли в их идентификации и аккультурации не проводилось. Настоящее исследование призвано восполнить данный пробел и ставит следующие вопросы.

Какие универсальные и контекстно специфические последствия для межкультурного взаимодействия и идентификации русских кроются в воспринимаемом ими контексте постсоветских стран, выбравших различные траектории отношения к русскому языку, русским и взаимодействию с Россией (на примере Эстонии и Кыргызстана)?

Какие социальные идентичности русских, в зависимости от контекста, могут проявлять функции ин­клюзии (объединения) и эксклюзии (разобщения)?

Какие аккультурационные стратегии наиболее предпочитаемы русскими в межкультурном взаимодействии с этническим большинством данных стран?

Аккультурация и социокультурный контекст

Большая часть исследований, направленных на изучение индивидуальных факторов процесса аккультурации и его результатов, зачастую игнорируют то, что эти факторы действуют в более широком экологическом контексте межкультурного контакта, а не в социальном вакууме [13; 14]. Данную проблему решает экологический подход к аккультурации, основанный на концепции Бронфенбреннера (1977) о человеческом развитии, идущем на различных уровнях экологических систем [17], начиная от микросистем, в которых люди принимают непосредственное участие, таких как дом, школа или рабочее место, заканчивая макросисте­мой. Для представителей этнического меньшинства культура, взгляды, установки доминирующего общества/этнического большинства, являются той макро­системой, которая оказывает влияние на их адаптацию посредством различных микросистем.

Для изучения роли социокультурного контекста, как макросистемы, в аккультурации этнических меньшинств перспективным является подход, ориентированный на воспринимаемые факторы [6]. Это связано с тем, что именно «... субъективное восприятие людьми реальности образует и становится реальностью, которая определяет их психологические реакции» [27, p. 173]. Поэтому особую актуальность приобретают метавосприятия контекста, раскрывающие то, как люди воспринимают степень, в которой доминирующее общество поддерживает процесс интеграции этнических меньшинств и мигрантов [19; 13; 6].

В настоящем исследовании метавосприятиями или индикаторами воспринимаемой русскими ин­
клюзивности контекста Эстонии и Кыргызстана выступают: 1) воспринимаемая проницаемость границ принимающего общества, т. е. восприятие русскими того, насколько легко или трудно русскому человеку стать «своим» в данных обществах [23]; 2) воспринимаемая дискриминация [6]; 3) воспринимаемый [26] или «реальный» мультикультурализм, т. е. восприятие русскими того, как на самом деле реализуется мультикультурная идеология в странах проживания.

Важно отметить, что в зависимости от контекста идентичности могут проявлять функции инклюзив­ности и эксклюзивности [7], поэтому в настоящем исследовании в фокусе внимания — выраженность этнической, гражданской, религиозной и европейской идентичностей у русских в Эстонии и Кыргыз­стане.

Аккультурация в настоящем исследовании рассматривается в рамках теории аккультурации Д. Бер­ри [15]. Согласно данной теории, процесс вхождения в культуру доминирующего общества связан с двумя основными вопросами, на которые представитель этнического меньшинства пытается ответить для себя: в какой степени он признает важность сохранения своей культурной идентичности? В какой степени ему следует включаться в культуру доминирующего общества? В зависимости от комбинации ответов на эти два важнейших вопроса выделяют четыре основных стратегии аккультурации: интеграция, ассимиляция, сепарация, маргинализация. В фокусе настоящего исследования первые три стратегии.

Исходя из вышеизложенного, сформулированы следующие исследовательские вопросы.

1.   Каковы кроссстрановые сходства и различия в выраженности показателей воспринимаемой инклю­зивности контекста, социальных идентичностей и стратегий аккультурации русских, проживающих в Кыргызстане и Эстонии?

2.   Как связаны воспринимаемая инклюзивность контекста, социальные идентичности и аккультура- ционные стратегии русских, проживающих в Кыр­гызстане и Эстонии?

3.   Учитывая различия социокультурных контек­стов Кыргызстана и Эстонии, существуют ли универсальные и/или контекстно специфические паттерны исследуемых связей?

Выборка исследования

В выборку исследования вошли 630 русских, проживающих в Эстонии и Кыргызстане. В табл. 1 представлены гендерные и возрастные характеристики выборки.

Социально-психологический опрос проводился с помощью коллег из университетов-партнеров Эстонии и Кыргызстана. В Кыргызстане опрос проходил очно, в Эстонии — с помощью онлайн-платформы 1ка.

Методы

В исследовании были использованы шкалы из опросника MIRIPS [16], адаптированные на российской выборке [5]. Ответы практически на все шкалы заданы в форме 5-балльной шкалы Ликерта от 1 — абсолютно не согласен до 5 — абсолютно согласен.

Воспринимаемая дискриминация. Шкала включала в себя 5 вопросов, например: «Ко мне несправедливо относились на работе (продвижение, льготы) или во время учебы из-за моей национальности», а > 0,79.

Воспринимаемый мультикультурализм измерялся с помощью дескриптивной версии шкалы муль- тикультурной идеологии. Шкала включала в себя 6 вопросов, например: «В [Эстонии/Кыргызстане] принято помогать этническим группам сохранять их культурное наследие», а> 0,71.

Воспринимаемая проницаемость границ [23]. Шкала состояла из 4 вопросов, например: «Русскому человеку, по вашему мнению, быть принятым в [эстонское/киргизское] общество...». Ответы заданы от 1 — очень трудно до 5 — очень легко, а> 0,86.

Конструкт воспринимаемая инклюзивность контекста был создан как композитная переменная с учетом факторных нагрузок таких переменных, как воспринимаемая дискриминация, воспринимаемый мультикультурализм и воспринимаемая проницаемость границ. Показатели конфирматорного факторного анализа удовлетворительны и соответствуют рекомендуемым: CFI=1,00; RMSEA=0,04; PCLOSE=0,48; sRMR=0,03.

Этническая идентичность. Шкала включала в себя 4 вопроса, например: «Я считаю себя русским», а> 0,86.

Гражданская идентичность. Шкала включала в себя 4 вопроса, например: «Я считаю себя гражданином [Эстонии/Кыргызстана]», а> 0,85.

Религиозная идентичность. Шкала включала в себя 4 вопроса, например: «Я считаю себя представителем своей религии», а> 0,92.

Европейская идентичность. Шкала включала в себя 4 вопроса, например: «Я считаю себя европейцем», а> 0,93.

Аккультурационные стратегии: интеграция — включала 4 вопроса, например: «Я считаю, что русские, проживающие в [Эстонии/Кыргызстане], должны как поддерживать собственные культурные традиции, так и усваивать [эстонские/киргизские]», a>0,64; сепарация включала также 4 вопроса, например: «Я предпочитаю иметь в качестве друзей только русских», а>0,68; ассимиляция включала также 4 вопроса, например: «Я предпочитаю иметь друзей только [эстонцев/киргизов]», а>0,64.

Результаты

В табл. 2 представлены средние значения по основным переменным исследования, а также результаты их сравнения с помощью t-критерия Стьюдента у русских, проживающих в Эстонии и Кыргызстане.

Данные, представленные в табл. 2, свидетельствуют о том, что воспринимаемый мультикультурализм значимо выше у русских, проживающих в Кыргыз­стане, чем у русских, проживающих в Эстонии. Этническая и религиозная идентичности значимо больше выражены у русских в Кыргызстане, чем у русских в Эстонии, тогда как гражданская идентичность значимо больше выражена у русских в Эстонии, чем у русских в Кыргызстане. Стратегии интеграции и ассимиляции больше предпочитаются русскими в Эстонии, чем в Кыргызстане, тогда как стратегия сепарации больше выражена у русских в Кыргызстане, чем в Эстонии.

Мультигрупповой путевой анализ связи воспринимаемой инклюзивности контекста, идентичностей и аккультурационных стратегий русских, проживающих в Эстонии и Кыргызстане, показал частичное отсутствие структурной инвариантности (полученные нами показатели — A CFI= 0,03; A RMSEA= 0,004 — были выше и равны рекомендуемым — A CFI<0,01; A RMSEA< 0,01). Исходя из этого, мы проанализировали связи воспринимаемой инклюзивности контекста, идентичностей и стратегий аккультурации русских в каждой из стран по отдельности. Модели продемонстрировали хорошие показатели пригодности (Эстония: CMIN/df = 2,10; CFI = 0,97; sRMR = 0,04; RMSEA = 0,06; PCLOSE = 0,29. Кыр­гызстан: CMIN/df = 1,81; CFI=0,97; sRMR=0,04; RMSEA=0,05; PCLOSE=0,42).

Результаты путевого анализа, представленные на рис. 1, показывают, что у русских в Эстонии воспринимаемая инклюзивность контекста (ВИК) значимо отрицательно связана с выраженностью этнической и религиозной идентичностей и значимо положительно связана с гражданской эстонской и европейской идентичностями. При этом у русских в Кыргыз­стане ВИК значимо положительно связана лишь с гражданской кыргызстанской идентичностью.

ВИК значимо положительно связана со стратегией интеграции и значимо отрицательно связана со стратегией сепарации у русских, проживающих в Эстонии и Кыргызстане.

У русских в Эстонии лишь гражданская эстонская идентичность значимо положительно связана со стратегией интеграции, в то время как у русских в Кыргызстане гражданская кыргызстанская и религиозная идентичности значимо положительно связаны со стратегий интеграции.

У русских в Эстонии этническая идентичность значимо положительно связана со стратегией сепарации, тогда как гражданская эстонская и европейская идентичности значимо отрицательно связаны со стратегией сепарации. У русских в Кыргызстане этническая, религиозная и европейская идентичности значимо положительно связаны со стратегией сепарации, тогда как гражданская кыргызстанская идентичность значимо отрицательно связана со стратегией сепарации.

У русских в Кыргызстане этническая и европейская идентичности значимо отрицательно связаны со стратегией ассимиляции, тогда как гражданская кыргызстанская идентичность значимо положительно связана со стратегией ассимиляции.

Дискуссия

По оценкам русских, проживающих в Эстонии и Кыргызстане, стать включенным в доминирующее общество скорее трудно, чем легко. В целом, в Эстонии отмечается, что, например, рынок труда этниче­ски сегментирован и этнические эстонцы имеют преимущество перед неэстонцами в целом ряде областей [20]. В Кыргызстане же русские входят в категорию так называемого «отсталого» населения — отсталого не по определению, а по степени удаленности от власти и ресурсов [11].

Стоит отметить, что вопросы на проницаемость границ касались не личного опыта, а установок в отношении их проницаемости для абстрактного русского человека, символизирующего группу. Когда же речь заходила о персональном опыте, например, о личной дискриминации, то выраженность ее у русских в Эстонии и Кыр­гызстане отмечалась довольно слабая. Вероятно, здесь имеет место феномен несоответствия личной и групповой дискриминации, который проявляется в основном у групп, находящихся в неблагоприятном положении [22].

Воспринимаемый мультикультурализм (реальный), который русские непосредственно наблюдают в Эстонии и Кыргызстане, оценивается ими довольно высоко. При этом мультикультурную идеологию в Кыргызстане русские ощущают значимо больше, чем русские в Эстонии. Это различие может быть основано на том, что в Кыргызстане русский язык является официальным языком общения наравне с киргизским, несмотря на то, что численность русских в данной стране не превышает и 6% от общей численности населения страны [10]. В Эстонии в данном отношении ситуация сложнее, поскольку дерусификация в публичной сфере прошла официально и стремительно [21], несмотря на то что русских в Эстонии около 25% [25].

Сравнительный анализ выраженности социальных идентичностей показал, что этническая и религиозная идентичности больше выражены у русских в Кыргызстане, чем в Эстонии. В целом, актуализация этнодифференцирующих идентичностей у представителей этнических и религиозных меньшинств в инокультурном (культурно далеком) контексте отмечена и в других исследованиях. Так, например, православные русские, проживающие в российском регионе, где основное население представлено мусульманами, демонстрируют более выраженную религиозную идентичность, чем русские, проживающие в регионе, где основное население представлено православными христианами [4].

Гражданская идентичность больше выражена у русских, проживающих в Эстонии, чем у русских, проживающих в Кыргызстане. У данного различия существуют довольно глубокие корни, которые актуальны и сегодня. Так, например, Д. Фурман и Э. Задорожнюк (2004) отмечают, что в советское время сила притяжения балтийских, культур западного типа была для русских во много раз больше, чем азиатских.

Относительно стратегий аккультурации можно сказать, что стратегия сепарации больше выражена у русских в Кыргызстане, чем у русских в Эстонии. Тогда как стратегии интеграции и ассимиляции больше предпочитаемы русскими в Эстонии, чем русскими в Кыргызстане. В целом, это также проявлялось и в советский период. Так, например, если в азиатских республиках отмечалась «русификация» местного населения [1], то в балтийских странах шел противоположный процесс «балтификации» русских [9]. О предпочтительности русскими интеграции в Эстонии, точнее «критической» интеграции, свидетельствуют и результаты кросскультурного исследования социально-политической интеграции русских в Эстонии, Норвегии и Финляндии [24].

Резюмируя вышесказанное, следует отметить, что в Эстонии для русских инклюзивными (общими с эстонцами) являются гражданская и европейская идентичности, а в Кыргызстане — только гражданская. Таким образом, идентификационная основа для инклюзивных стратегий аккультурации (интеграции и ассимиляции) выше у русских в Эстонии, что подтверждают более высокие показатели интеграции и ассимиляции у русских в Эстонии. У русских в Кыргызстане три идентичности (этническая, религиозная и европейская) являются эксклюзивными, и чтобы сохранить их, русским нужна сепарация, установки на которую они и демонстрируют.

Воспринимаемая инклюзивность контекста и социальные идентичности

Универсальной для русских в Эстонии и Кыр­гызстане оказалась позитивная связь между воспринимаемой инклюзивностью контекста и гражданской идентичностью. Кроме того, у русских в Эстонии воспринимаемая инклюзивность контекста положительно связана с еще одной инклюзивной для данного контекста идентичностью — европейской. Получается, что те русские в Эстонии, которые воспринимают контекст как инклюзивный, имеют сильно выраженные гражданскую эстонскую и европейскую идентичности.

Довольно любопытной выступает отрицательная связь воспринимаемой русскими инклюзивности контекста Эстонии с их этнической и религиозной идентичностями. Получается, что русские в Эстонии, которые воспринимают социокультурный контекст Эстонии как эксклюзивный (закрытый) для себя, имеют выраженное этническое и религиозное самосознание. Вероятно, это связано с тем, что воспринимаемая закрытость контекста провоцирует у русских поиск психологической защиты в своей культурной идентичности. Более того, полученные результаты могут отчасти содержать в себе ответ на вопрос: почему в постсоветских странах, в особенности в балтийских, у русских отмечается «размытая» этническая идентичность? [18]. Согласно результатам настоящего исследования, это может быть связано с тем, что именно «размытые» этническая русская и религиозная идентичности связаны с воспринимаемой инклюзивностью контекста.

Воспринимаемая инклюзивность контекста и стратегии аккультурации

Воспринимаемая инклюзивность контекста положительно связана со стратегией интеграции и отрицательно — со стратегией сепарации. Данные связи носят универсальный характер, поскольку обнаружены у русских в обеих странах. Полученные результаты согласуются с результатами ранее проведенного исследования на внутренних мигрантах России, где воспринимаемая мигрантами инклюзивность социального контекста оказалась также позитивно связана с предпочтением интеграции и негативно связана с предпочтением сепарации [6].

Идентичности и стратегии аккультурации

Гражданская идентичность позитивно связана со стратегиями интеграции и ассимиляции, при этом отрицательно связана со стратегией сепарации у русских в обеих странах. В целом похожие связи получены в ранее проведенном исследовании у русского этнического меньшинства Северного Кавказа: гражданская идентичность оказалась позитивным предиктором стратегии интеграции [3]. Универсальный характер для русских в Эстонии и Кыргызстане также носит отрицательная связь между этнической идентичностью и стратегией ассимиляции, а также позитивная связь между этнической идентичностью и стратегией сепарации. Данные связи находили свое подтверждение и ранее на выборке русского этнического меньшинства [8].

Обращает на себя внимание то, что у русских в Кыргызстане помимо гражданской идентичности позитивным предиктором стратегии интеграции выступает религиозная идентичность. Согласно теории аккультурации Д. Берри, для стратегии интеграции характерно сохранение своего культурного наследия и взаимодействие с доминирующим обществом [15]. Очевидно, что сохранение своего культурного наследия у русских в Кыргызстане реализуется посредством сохранения своей религиозной идентичности, тогда как взаимодействие с доминирующим обществом подпитывается выраженной гражданской кыргызстанской идентичностью.

Стратегия сепарации предпочитается теми русскими в Кыргызстане, которые имеют выраженные этническую, религиозную и европейскую идентичности и слабо выраженную гражданскую идентичность. Вместе с тем стратегия ассимиляции предпочитается теми, кто имеет слабо выраженные этническую и европейскую идентичности. Иными словами, этническая, религиозная и европейская идентичности русских в Кыргызстане выступают эксклюзивными этнодифференцирующими идентичностями, ведущими к сепарации. При этом религиозную идентичность русских в Кыргызстане можно лишь условно отнести к эксклюзивной (с точки зрения разобщения) идентичности, поскольку она является преди­ктором не только стратегии сепарации, но и стратегии интеграции.

В Эстонии европейская идентичность выступает негативным предиктором стратегии сепарации, тогда как у русских в Кыргызстане европейская идентичность русских оказалась позитивным предиктором стратегии сепарации и негативным предиктором стратегии ассимиляции, что доказывает ее эксклюзивную функцию в киргизском контексте и инклю­зивную функцию в эстонском контексте. В то же время религиозная идентичность русских в Эстонии оказалась значимым предиктором стратегии ассимиляции, но при этом ранее отмечалось, что религиозная идентичность отрицательно связана с воспринимаемой русскими инклюзивностью контекста Эстонии. Данная цепочка связей весьма любопытна и нуждается в проверке в будущих исследованиях.

Выводы

Настоящее исследование позволило выявить и проанализировать универсальные и контекстно специфические паттерны связей воспринимаемой инклюзивности контекста, идентичностей и аккуль- турационных стратегий русских, проживающих в Кыргызстане и Эстонии. Универсальными для обеих стран оказалась позитивная связь воспринимаемой инклюзивности контекста с гражданской идентичностью и стратегией интеграции, а также отрицательная связь со стратегией сепарации. Одной из контекстно специфических связей оказалась отрицательная связь воспринимаемой инклюзивности контекста с этнической и религиозной идентичностями у русских в Эстонии. Данная связь заставляет задуматься о том, может ли контекст восприниматься инклю­зивным, если при этом культурные идентичности должны быть нивелированы. Как мы видим, настоящее исследование, обладая несомненной новизной, ставит важные проблемы понимания инклюзивности контекста и его измерения, способствуя дальнейшему развитию контекстно ориентированных исследований в кросскультурном преломлении.