Памяти Татьяны Васильевны Снегиревой

«…Она не просто была главным редактором МПЖ, она и была этим журналом. Она делала все: собирала материалы, выполняла корректорскую работу, была редактором, бесконечно звонила авторам, сидела с ними, правила. Она входила в этот текст и вытягивала его. Для этого надо было забыть про себя, про свою статью, потому что отредактировать одну статью – это две свои можно написать. Огромная часть ее жизни была редакторская, а те ее тексты, которые она писала сама – были блестящими. И при этом будучи сама творческим человеком, Татьяна Васильевна умела быть редактором – ведь редактор должен уходить в тень, он всегда должен быть вторым, он должен уйти и дать возможность Быть кому-то, Быть автору. И в этом смысле эта работа похожа на психотерапию. Это какой-то человеческий подвиг Любви, когда человек душу свою теряет для того, чтобы чужая душа была…. И это все было без натуги, она не совершала никакого «подвига», не было желчи, «биения себя в грудь». Это все было для нее очень трудно, но не было такого морального надрыва» (Ф.Е. Василюк).

«Для меня – как, наверное, для многих и многих смерть Татьяны Васильевны не только профессиональная потеря, но и в не меньшей мере – личная, эмоциональная. В ней каким-то замечательным образом слились ее удивительные человеческие качества с той профессиональной миссией, которую она реально осуществляла. Она всегда была заинтересованным и доброжелательным человеком (что тоже бывает не так часто; мы знаем, что заинтересованность далеко не всегда проистекает из корня доброжелательности).

В обстоятельствах развития отечественной практической психологии роль Татьяны Васильевны, на мой взгляд, уникальна. Она способна была соединять в себе внимание и интерес к разным направлениям психотерапии, относиться с равным уважением и диалогической установкой по отношению к психотерапевтическим школам и людям их представляющим. Это все позволяло ей – как главному редактору журнала – осуществлять свою уникальную миссию поддержания профессионального диалога. Причем в то самое время, когда, по меткому выражению А.И. Сосланда, у нас восторжествовала «компрадорская» психотерапия. Как одно из печальных следствий этого торжества у нас осуществился кошмарный сон Родиона Раскольникова, – про землю, где каждый ощущал себя носителем конечной истины, ведомой только ему одному. Для того чтобы как-то соединять все это, поддерживать заинтересованные, уважительные и добрые отношения едва ли не со всеми, нужны были ее уникальные таланты.

Мы знали, что у нее была непростая жизнь, ей приходилось переживать истинно трагические события и утраты. Но все это было ее личной драмой, которую она с удивительной выдержкой, благородством, подлинным аристократизмом всегда оставляла при себе. Очень плохо без нее. Огромная потеря.» (А.Ф. Копьев)

«Танечка прожила жизнь, немыслимо напряженную в интеллектуальном, профессиональном, личностном, духовном смысле. Мне казалось, что для нее нет никаких проблем понять суть чего бы то ни было из области человеческого бытия. И она на меня производила впечатление какого-то очень легкого ангела. … У нее было столько трудностей, но они ее абсолютно не омрачали, и она производила вот это светлое впечатление. Она на всю жизнь осталась у меня таким проплывающим, вплывающим в наш Институт солнцем» (В.Г. Щур).

«Смотрю в окно на даче и вижу цветущие флоксы – это Татьянины, выкопанные специально для меня из земли в любимой Истре. Мы с Таней знали друг друга очень давно, не сказать, чтобы у нас были очень теплые дружеские отношения, однако приятельствовать с ней бывало весело и легко, особенно в те дни, когда мы были еще относительно молоды. Мы сошлись во время посещения знаменитых столинских семинаров на Погодинке, с которых началось заново психотерапевтическое движение в России. Мы обе были очень увлеченными неофитами – в противоположность тогдашней научно-психологической схоластике, это была настоящая жизнь.

Помню ее как приятного компаньона во время нашей стажировки в Бехтеревке, потом была совместная работа в консультации «на общественных началах», как тогда это называлось, в Психологическом институте, потом – памятный визит К. Роджерса к нам в Институт, когда многие из нас выбрали свое психотерапевтическое credo. Татьяна Васильевна преданно служила ему, в ней была жива память о К. Роджерсе до самой смерти. Наш энтузиазм не пропал всуе – вскоре была создана и лаборатория «научных основ» психотерапии, где она проработала вплоть до своего ухода из жизни. Больше всего в ней поражало необыкновенное жизнелюбие – хандра, похоже, никогда ее не посещала – даже при самых тяжелых жизненных обстоятельствах. У нее была какая-то необъяснимо откуда взявшаяся уверенность в том, что «она со всем справится», «все сможет и победит». С этим чувством она и шла по жизни, пока болезнь к ней не подкралась. Но и тогда никто не видел ее в плохом настроении: она только деловито (как будто это случилось не с ней) докладывала о том, как обстоят дела с течением болезни. Вот бы так научиться принимать свои беды и хвори!» (Л.И.Воробьева)

«О Татьяне Васильевне хочется говорить очень человечными, теплыми словами, избегая штампов и официального языка. Наше личное и профессиональное общение с ней всегда было легким и интересным. В Татьяне Васильевне чувствовалась искренняя заинтересованность собеседником, стремление понять его. Все это сочеталось с ясным и живым умом, ответственным отношением к делу и своей роли в нем. Татьяна Васильевна отличалась удивительной стойкостью и способностью жить полной жизнью до последних своих дней – это восхищало и вызывало огромное уважение. До сих пор непривычно и трудно говорить об этом в прошедшем времени – ведь она, даже будучи тяжело больной, продолжала думать о будущем лаборатории и своем участии в нем. Для меня Татьяна Васильевна всегда будет человеком, воспоминание о котором вызывает теплые, светлые чувства.» (Н.В. Кисельникова)