Невыносимая легкость бумажных обложек

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПРЕДИСЛОВИЯМ, ИЛИ НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БУМАЖНЫХ ОБЛОЖЕК

Е.Л.МИХАЙЛОВА

У несколько позабытого нынче Василия Шукшина есть престранная сказка «До третьих петухов»: там «путь героя» состоит в походе к некоему Мудрецу за справкой, что герой - Иван-дурак, понятное дело - умный. Ответь, мол, на три вопроса... ответишь — дам тебе справку. Далее — по тексту: «Давай, - с неохотой сказал Иван, - во всех предисловиях написано, что я вовсе не дурак». «Предисловия пишут... Знаешь, кто их пишет?»

И правда, раньше мы все это знали: пишут их «держатели акций», которым только и положено объяснять, особенно если книга переводная, а если своя, то это - форма поддержки, примерно как «отзыв ведущей организации». Теперь же в объяснениях, напоминающих штамп «дозволено цензурой», никто не нуждается, союзы заключаются тоже в других формах. Предисловие перестало быть кастовым знаком, оттого его вообще не всегда обнаружишь, а написать может всяк, кому не лень.

Так случилось, что к книгам серии «Библиотека психологии и психотерапии» независимого издательства «Класс» их обычно не лень писать мне. Прежде всего потому, что это действительно классные книжки, и притом очень разные: одни - совсем популярные, для «человека с улицы», другие - чисто (и даже узко-) профессиональные, а чаще всего - сочетающие высокий уровень и авторскую вольность, написанные, что называется человеческим языком.

Место такой переводной литературы - между: профессиональным сообществом - и потенциальными клиентами, той (преимущественно англоязычной) культурой - и нашей; наконец, между разными подходами (языками) внутри самой психотерапии. Время таких книг еще только настает, потому что для исполнения своей роли их непременно должно быть много. Роль же эта, как представляется, скромная, но необходимая: создание общедоступного контекста профессии, в котором постепенно проступит смысл отдельных явлений, понятий, имен.

Предисловие как «жанр в жанре» дает возможность и с коллегами словом перекинуться, и со случайным прохожим у книжного лотка поговорить: а вдруг у него есть привычка листать первые страницы (по старой, возможно, памяти, когда ему там что-то объясняли) - это такой шанс вступить в контакт с тем человеком, для которого книга, в сущности, и переводилась! Поговорить - легко, не подразумевая ни важности собственных слов, ни даже дочитывания их до конца: просто окликнуть. Скорее с любовью, нежели с академическим пиететом по отношению к предмету и автору. Слова, в общем, все уже сказаны - важна интонация.

Настанет день, когда «Класс» перейдет на твердые переплеты, которые, конечно, будут какого-нибудь солидного цвета - ну, не совсем болотного, как «Литпамятники», но, скорее всего, не сегодняшнего солнечного, легкого... И тогда понадобится и возникнет более мощный издательский аппарат, и прекратятся бдения с редактором в клубах дыма, когда это чертово слово все не находится; каждый будет наконец-то занят своим делом, и даже от шрифта повеет чем-то comme il faut...

«Фронтир» - продвижение на новые территории, делание всего на свете своими руками, воздух свободы и прорва тяжелой работы, смесь здравомыслия и авантюрности, личное отношение ко всему и ко всем - всегда заканчивается благопристойным и немного пыльным поселением. Тогда автору этих строк не останется, пожалуй, ничего лучшего, как сложить бумаги стопочкой и отправиться за справкой - той самой.

И все это вместе будет означать, что в нашей профессии наступают другие времена, для приближения которых - среди прочего было нужно так много книжек в легких бумажных обложках.

Екатерина Михайлова

РУКОВОДСТВО ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ ФЕЙ

Предисловие к книге Дорис Бретт «Жила-была девочка, похожая на тебя...

(Психотерапевтические истории для детей)»

Мать: Ну, что у тебя нового?

Взрослая дочь: Вот шляпку купила, черную, бархатную.

Мать: А, это такую, какие еще в прошлом году из моды вышли?

Телефонный разговор Многоуважаемый читатель!

Профессионал Вы или вдумчивая мама, одно известно о Вас наверняка: Вы - бывший ребенок. И это очень, очень важно для того, чтобы с удовольствием и пользой читать книжку Дорис Бретт «Жила-была девочка, похожая на тебя... (Психотерапевтические истории для детей)», и действительно помочь другим детям - своим или чужим - справиться с разными трудностями и печалями.

Но сначала давайте сами вспомним кое-что неприятное (ненадолго, обещаю).

Например, последнюю ситуацию, когда чувствовали растерянность и беспомощность, а, может быть, и отчаяние. Сами себе мы не нравились чрезвычайно, и в тот момент казалось, что иначе и быть не может. Хуже всего было то, что любые мысленные попытки «пробиться» - все-таки спасти разваливающуюся запеканку, или завести машину, или разобрать бумаги, или кого-то в чем-то убедить - заведомо казались никчемным, жалким барахтаньем. И почему-то даже то, что мы не раз с честью выходили из куда более серьезных испытаний, не вселяло надежды. Да что там, это даже и не помнилось! Как будто внутри все «эфирное время» занял кто-то, кто обращает внимание только на огрехи: не так! Опять не так! Печально, но ведь именно это имеют в виду, когда говорят, что кто- то кого-то «начал воспитывать»: не так - не так - не так...

Что человек делает под огнем критики, которая тоже когда-то была чужой и понемногу забралась внутрь? Да то же, что и вообще под огнем: в ужасе замирает, бестолково мечется; если вооружен - отстреливается... У каждого из нас бывают моменты, когда мы понимаем, что делаем что-то не то... и замираем в беспомощности или с жаром доказываем, что были-

де объективные причины, - в общем, ведем себя вполне по-детски. Впрочем, не вполне (иначе где же фантастическая изобретательность, энергия, доверие к жизни?), а подобно ребенку, загнанному в тупик. Это не так, то не так, а как - не говорят, не показывают, а, может быть, и не знают сами.

А теперь обратите внимание, с чего начинается эта книжка: дочка автора была крайне застенчивой, отличалась от других детей, воплощала некую материнскую несостоятельность. Тем более, что мама - детский психолог. («Так значит, и "они" ничего не знают и не могут?»)

Обе - мама Дорис и трехлетняя Аманта - находились в зоне, где «все не так». И появление историй про девочку Энни было не столько приемом коррекционной педагогики, сколько выходом для обеих в новое «пространство». Безопасное, творческое, не отягощенное «нетаками». Иное.

Почему это «срабатывает» для детей, довольно подробно объясняется в книжке. Хочется, однако, обратить внимание читателя на то, что «байки про Анюту» очень помогают и самим родителям. Вместо того, чтобы теряться в догадках о том, что мы делали не так и барахтаться в чувстве вины («недоглядели, недоработали; мать, называется...») и стыда («у всех дети как дети...»), то есть невольно подключиться к собственному эмоциональному состоянию «ребенка в тупике», мы получили возможность как бы посмотреть со стороны на похожую историю с заведомо хорошим концом, отчасти даже ее сочинить. Мы можем представить себя на месте мамы Энни или доброй феи, подсказывающих решения вместо того, чтобы критиковать. А можем, как ни странно, отождествить себя с этой чудесной несуществующей девочкой, которой так славно и тактично помогли, которая так по-детски мудро справилась...

Сочиняя по предложенной Дорис Бретт модели «терапевтические истории» (так называют в серьезной профессиональной литературе этот жанр, занявший в современной психотерапии достойное место), родители в какой-то мере решают и свои проблемы. А они, конечно, существуют - хотя бы потому, что у них тоже есть или были родители, а Фея-Крестная, возможно, давно не появлялась.

Екатерина Михайлова СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

(от издателей)

Предисловие к книге Ричарда Саймона

«Один к одному: Беседы с создателями семейной терапии»

Одни авторы этого сборника умерли классиками, другие классиками живут, а третьи - просто знамениты.

Неклассическим можно считать здесь только один голос - «хозяина вечеринки», составителя и интервьюера Ричарда Саймона. Без него

праздник - а эта книга действительно пир, и не только для профессионалов - состояться бы не мог.

Художники, писавшие семейные портреты, порой запечатлевали и себя - вполоборота, с палитрой и кистями - в правом углу холста. Место, возможно, скромное, но счастливо то профессиональное «семейство», где оно не пустует. В нашем же случае «художник» - член семьи, «интерьер» ему родной, а портрет писан больше для своих, хотя интересен и гостям, и просто любознательным, и - конечно! - наследникам.

Блистательные интервью звезд семейной терапии, собранные в книге, до того появлялись на страницах журнала «The Family Therapy Networker», основного детища Р.Саймона. Они - часть постоянного диалога школ, теорий и авторов, профессиональной культуры общения, в которой нас в первую очередь поражает способность к открытой, но притом совершенно не воинственной дискуссии.

Последователей, как и оппонентов, хватает всем. На знание истины «в окончательной редакции» не претендует никто. Громкая популярность приходит и уходит, суждения и интересы знаменитых коллег со временем меняются, пути их сходятся и расходятся - это жизнь. И «Networker» отражает, фиксирует (а может быть, отчасти и формирует) пульс жизни одного из самых живых и пестрых профессиональных сообществ. В этом «едином информационном пространстве» культивируется многообразие, обратная связь и «все жанры, кроме скучного».

Книга сохранила самое неуловимое, что есть в живом общении - интонацию, атмосферу. Издавая ее, мы очень надеялись, что наш читатель услышит не только отдельные голоса (сами по себе замечательно интересные и неповторимые), но и то, как они «перекликаются». Интервью полны взаимных отсылок, уважительных подначек, «домашних» шуток - при том, что датированы разными годами - и создают объемное, «голографическое» представление о цеховом духе, а заодно и истории направления.

Книга сама по себе удивительна и может послужить «терапевтической метафорой» для российского профессионала, опечаленного тем, что клиенты предпочитают экстрасенса, журналисты задают глупые вопросы, а представители традиционной медицины по- прежнему верят только в анализы... А уж до признания семейной терапии со всеми ее внутренними разногласиями, видимо, не дожить. Вот разве что книжку почитать...

Между тем, семейная терапия как социальное явление возникла на Западе без благословения психотерапевтического «мейнстрима» и даже в оппозиции к нему - пустила корни в ничейной земле между официальной психиатрией и социальной работой. Бралась за то, за что другие не хотели: анорексия, семьи шизофреников, иммигрантские проблемы. Допустила, что терапия может быть недолгой и недорогой. Взялась готовить семейных консультантов «из народа», не имеющих за плечами базового

образования, дав им тем самым жизненную перспективу и заработок, а самому направлению - широкую социальную базу, «капиллярную сеть». Попутно выработала собственные методики и стандарты обучения. В конце концов, стала массовым явлением, с которым невозможно не считаться, - и все это на памяти одной генерации профессионалов!

Голоса людей, сформировавших этот процесс, звучат со страниц книги. Мы думаем, что встреча с ними может стать настоящим событием для нашего читателя - как в жизни может стать им визит в большую, сильную и сложную семью.

Леонид Кроль, Екатерина Михайлова

НЕ МИР, НО МЕЧ

Предисловие к книге К.Витакера, В.Бамберри «Танцы с семьей

(Семейная терапия: символический подход, основанный на личностном опыте)»

«Я обнаружил, что четыре «данности» существования имеют прямое отношение к психотерапии: неизбежность смерти — нашей и тех, кого мы любим; свобода сделать с собственной жизнью что угодно, наше абсолютное одиночество в мире и, наконец, отсутствие в жизни какого бы то ни было очевидного, готового смысла или значения. Эти «данности» могут показаться мрачными, однако содержат семена мудрости и искупления».

Ирвин Ялом «Палач любви и другие рассказы о психотерапии»

Книга выводит из равновесия с первой страницы (особо устойчивых - с третьей). Озадачивает, восхищает, возмущает. Даже пугает - как неожиданная встреча нос к носу, скажем, с тигром. Мощь, красота, острое ощущение неординарности события... Но тигр все-таки, кто его знает... Говорите, ручной - профессор, классик, «отец-основатель»? Какой же он ручной, вон что делает!

Карл Витакер умер в апреле 1995 года. Родом был из американской сельской глубинки, вырастил шестерых детей с единственной и любимой женой Мюриэл. Примерно шестьдесят из своих восьмидесяти трех лет работал психотерапевтом. Индивидуальным, потом - групповым, а последние сорок лет - семейным. «Работать» для него означало прежде всего выводить системы из равновесия.

В другой своей книге («Полночные размышления семейного терапевта») Витакер рассказывает о том, как в разные периоды жизни его опыт (иногда мучительный, «тупиковый» или кажущийся таковым) становился осмысленным и превращался во взгляды. Выражены они афористически и передают терпкий вкус экзистенциальных парадоксов, без которых его подхода просто нет. Судите сами: «Моя бредовая система: «Манифест Витакера»; «Изменение семьи означает страдание»; «Как сужать свой мир до тех пор, пока не окажешься в настоящем времени»... и так далее в том же духе.

Надо заметить, что буквально все, что Витакер говорит о семье и браке (и в этой книге тоже), принимается с трудом.

Во-первых, это сложно: он оперирует в «неэвклидовом» пространстве, постоянно напоминает о зияющих совсем рядом черных дырах абсурда, сбивает с толку. Мысль собеседника (читателя) смущена. Это очень заметно в вопросах Дж.Бамберри. (Некоторые фрагменты их диалога напоминают беседу с учителем дзен или, к примеру, с Милтоном Эриксоном.)

Во-вторых, Витакер «на ты» с теми самыми данностями существования, которые, по осторожному утверждению Ялома, «могут показаться мрачными». В частности, он настаивает на том, что боль в семье избыть нельзя - ее можно только более творчески использовать. Впрочем, читатель может найти и еще что-нибудь, что шокирует его сильнее. Тридцать-сорок лет назад Витакера нередко объявляли сумасшедшим или хулиганом, а он и не возражал. Кто еще посмел бы публично назвать свое профессиональное кредо «бредовой системой»?

В этой книге нам дается возможность рассмотреть в деталях, как этот профессор психиатрии, президент Академии психотерапии, и прочая, и прочая - делает работу юродивого: говорит правду в иносказательной форме. А правда неуютная, жалящая, отменяющая привычную «картинку»... И вот профессионал - по определению, «умный» - сознательно умаляется до того, чтобы на каком-то символическом уровне, может быть, эту правду передать, а для тех, кому ее принять невозможно, остаться, мягко говоря, эксцентричным стариком, который эвона какую чушь несет. При ближайшем рассмотрении оказывается, что чушь и шокирующие ассоциации отмерены твердой рукой - «во юродство претворился волею»...

Витакер считал подробный расспрос семьи бестактностью, подглядыванием в щелочку и называл такую тактику порнографической - нельзя «умному» и «одетому» выворачивать наизнанку людей, которые, может быть, и сочли бы это нормальной медицинской необходимостью. Но, страшно сказать, на сессиях он порой засыпал, даже видел короткие сны и был совершенно уверен, что они, как и момент засыпания, - суть его бессознательная интерпретация происходящего, которая тут же и пускалась в дело. Разница между той и этой бестактностью в том, кто в результате уязвим. Или неприличен. Или ненормален.

Впрочем, и сама структура этой книги - подробно документированный «случай» с комментариями - делает мастера уязвимым: протокол позволяет нам «подглядывать», судить и интерпретировать терапевтические интервенции. Иногда они достаточно традиционны (для семейной терапии, конечно), но чаще - абсолютно витакеровские, «тигриные». Высочайший класс работы очевиден, воспроизвести - невозможно.

Оно и к лучшему: тихий ужас охватывает при мысли о рьяном коллеге, который, впечатлившись и проникнувшись, прямо так и начнет

всем подряд лепить на консультации: мол, кто в семье хочет вашего самоубийства? С какого возраста захотелось (или расхотелось, неважно) спать с дочерью? (Как будто нашим клиентам в их жизни и без того мало хамили! Господи, пронеси...)

«Невозможные» пассажи Витакера бесконечно далеки от буквального расспроса или интерпретации: это метафорические послания, своего рода стихи, в которых «рифмы» и «ассонансы» не менее важны, чем тема, и поистине - из песни слова не выкинешь. Слово же приобретает множественные (и иные) смыслы, отрывается от обыденного своего употребления, да и бытовые его значения поворачиваются забытыми или странными гранями и все вместе создает некий эффект... Ну, впрочем, в отношении стихов это давно и хорошо известно. Как известно и то, что получилось, когда текст «Песни песней» был воспринят не как поэзия, а как «инструкция по сборке»: «И на них - литое чудо (отвратительней верблюда) - медный в шесть локтей болван...»

Последствия буквального понимания метафор в лучшем случае уродливы и смешны, как этот «скульптурный портрет Суламифи» у Саши Черного. В худшем - трагичны, о чем свидетельствуют источники высочайшие и серьезнейшие. И от века говорящий притчами обречен на непонимание, составляющее, видимо, важную часть его миссии.

«Хорошо, - скажет более вдумчивый читатель, - а какой же смысл в этой книге, если в качестве методического пособия ее не используешь?» А такой, как вообще в возможности близко наблюдать работу больших мастеров: повторить невозможно, но и пропустить нельзя, сама встреча с фигурой такого масштаба - род инициации. Событие. Испытание.

Методические же пособия пишут, как известно, ассистенты и доценты на кафедрах. И дело это нужное и полезное, однако, к личным озарениям читающего никак не ведущее. Почему - не известно. Возможно, большинство ассистентов и доцентов недостаточно поэты. Или недостаточно безумцы.

И об этом Карл Витакер, понимающий толк и в том, и в другом, писал: «Профессионалам вообще не свойственно делать что-то для них новое - может быть, только когда (заботами и изобретательностью пациентов) их на это толкает жизнь».

Екатерина Михайлова

О, МУЗА ПЛАЧА... Предисловие к книге «Психодрама: вдохновение и техники

(Под редакцией П.Холмса, М.Карп)»

Все мы были ребенками, и вот что из ребенков получается. Леонид Леонов, «Вор»

Я видела упадок плоти И грубо поврежденный дух, Но помышляла о субботе, Когда родные к ним придут. Белла Ахмадулина (Из больничного цикла) Сборник прекрасных статей, сильно и свободно написанных профессионалами высокого класса, отвечает на многие вопросы: что такое классическая психодрама в Европе сегодня, чего она как метод требует от психотерапевта, как «техники» соотносятся с «вдохновением» и - что, возможно, для нас важнее - каким потребностям, какому запросу этот метод отвечает в наибольшей мере. Или, если угодно, за какие проблемы отваживается браться.

«Спецконтингенты», встающие со страниц сборника, - по большей части те, с кем работать трудно и о ком «приличная публика» предпочла бы вообще не помнить. Заключенные, умственно отсталые подростки, онкологические больные, дети, пережившие сексуальное посягательство, взрослые, выросшие в дисфункциональных семьях... Жертвы, преступники, сирые, убогие... К тому же ясно, что это - именно те «клиенты», которые вообще (и в психотерапии - в частности) не склонны рефлексировать, анализировать, осознавать: одним, что называется, нечем, другим - слишком страшно, третьи вообще не верят никаким словам и в грош их не ставят. Описанная в других главах работа с обычными (даже очень трудными) подростками и нормальной (даже крайне сложной) семьей воспринимается на этом фоне почти идиллической картиной, напоминающей о том, что «ведь где-то есть простая жизнь и свет...»

Адам Блатнер, чьи книги известны каждому психодраматисту, писал: «Профессионалы, обладающие самым высоким статусом, в качестве своего «экономического контекста» избрали частную практику. Тем же проблемам, с которыми обычно обращаются к частнопрактикующим психотерапевтам, в наибольшей мере отвечали аналитические подходы.

Уже одно то, что Морено издавна работал с заключенными, умственно отсталыми, психотиками, слишком контрастировало с интересами большинства профессионалов и делало его «базу данных» едва ли пригодной и применимой для них. Правда, уже начиная с 60-х годов появляется множество работ, отчетливо показывающих эффективность психодрамы и по отношению к стандартным «невротическим» проблемам»1.

Заметим сразу: это сказано представителем метода, его верным рыцарем и многолетним толкователем, который нисколько не сомневается в могуществе психодрамы, но и не может не замечать ее давней, еще от самого Джей Эл Морено пошедшей склонности к скорбным, неуютным и опасным пространствам. И поскольку сам метод не признает «просто

1 Adam Blatner. Foundations of Psychodrama, History, Theory and Practice. 3-d edition, p.88.

совпадений», можно считать неслучайным и то, что он как нигде в мире прижился и расцвел в Латинской Америке с ее диктатурами, карнавалами, страшной и свежей памятью о бесследно исчезающих людях, трущобами и экзотической (для более благополучного мира) «фактурой»...

Интересно также и то, что из всех представителей всех методов психотерапии именно психодраматисты первыми появились в России с программой настоящего - многолетнего и систематического - обучения методу, хотя, казалось бы, «что он Гекубе»...

Предсказывать судьбу русской психодрамы - дело неблагодарное, у нас вообще с предсказуемостью плохо, да и клиенты говорят на своем чудесном, корявом языке, что, мол, «у нас вся жизнь - сплошная психодрама», то есть и так страстей-мордастей через край. (Кстати, именно то, что слово кажется понятным, создает специфические трудности для профессионала, взявшегося работать этим методом: одних потенциальных клиентов оно пугает сразу, другие, наоборот, «крови жаждут». Первых больше.)

Как бы там ни было, но встреча российского профессионального сообщества с психодрамой совершенно закономерна, хотя она готова к ней, пожалуй, больше, чем мы.

...Однажды (и не так давно, но все равно в другой жизни - быстро они у нас мелькают) у автора этих строк состоялся достопамятный разговор с Йораном Хёгбергом, первым учителем, которому мы во многом обязаны всей короткой историей психодрамы в России. Говорили, понятное дело, о ней и - контрапунктом - о том, что в тот момент было за московским окном: о помойке. Как раз тогда ее было особенно много, а город казался просто умирающим - почти Венеция, только не так красиво. Как раз тогда поэзия распада и полураспада сменила искусственный оптимизм предыдущей эпохи, и уже просто не стало такой пакости, которая не была бы произнесена и адресована, эксгумирована или, напротив, напророчена. И все это оказалось странно, непрямо связано с главной темой разговора - спецификой реагирования, сопротивления, в частности, в российских психодраматических группах: как водится, на одно «да» - три-четыре «нет», упрямое уклончивое недоверие вперемешку с жаждой немедленного чуда, изощреннейшие способы запутывания, размывания, выворачивания наизнанку всякого простого позитивного сообщения... ну и, конечно, легендарные опоздания... Мы дружно, усилиями маленькой международной команды пытались связать свой личный и групповой опыт с историческим контекстом, разница была лишь в том, что одни участники разговора видели эту связь как бы со стороны, другие - сидя в этом самом контексте по уши: мы знали слишком мною деталей, на пальцах пытались их описывать... А Йоран тогда сказал, что наблюдения наши верные, но неоплаканные могилы важнее «бытовухи».

И на словах с этим нельзя не согласиться, но ведь так легко видеть то, что перед глазами, и невероятно трудно помнить о том, что уже несколько

поколений всегда под ногами, на чем замешена сама почва: об умолчаниях и отведенных глазах, без вести пропавших и в списках не значившихся; о том, что исторически сложившийся «механизм совладания» с такой реальностью - «не верь, не бойся, не проси»; о том, что тысячи деталей годами напоминают о возможности насилия и готовности к нему - в той ли, в другой ли роли.

Эта книга рассказывает о возвращении способности чувствовать и выражать чувства там, где было испытано столько боли, что беспамятство, безнадежность и бесчувствие когда-то оказались лучшим способом выжить. О «послойной» эмоциональной реанимации, опирающейся на знание: минуя гнев и горе, минуя оплакивание потерь, не добраться до прощения и любви. В давнем разговоре о помойках и могилах Йоран еще сказал, что немыслимая популярность Высоцкого связана, кроме прочего, еще и с тем, что его хриплый рев, его рыдающие согласные - это мужской погребальный плач: пр-р-ротопи ты мне баньку по-бел-лому, я от белого света отвык... «Время ночь», как сказано у другой писательницы, чьи реквиемы и монологи ведут наше упирающееся сознание в «женское отделение» того же привычного ада, где ни родить, ни похоронить по- человечески, а люди этого как бы не замечают и скандалят, скандалят - почему бы?

Психодрама ставит нас лицом к лицу с этой подавленной болью и дает возможность перестать ее вытеснять, принять наш общий и свой частный человеческий опыт, научиться оплакивать потери, и не за себя одних.

Я слышу отзвуки этих погребальных плачей в рваных, неумелых рыданиях на психодраматических сессиях, - особенно на тех, где идет работа с «семейным древом», когда внук сгинувшего в казахстанской ссылке учителя играет чьего-то сгоревшего в танке дядю Колю, а правнучка красавицы-попадьи - бабушку-комсомолку с наганом на боку. Когда становится до боли ясно, что каждый из нас, все-таки родившихся, - не просто чудом выживший, а победитель, и «наши мертвые нас не оставят в беде», и под безобразной арматурой, торчащей из поверженных памятников и недостроенного бетонного убожества, все равно теплится «любовь к родному пепелищу», а прабабушкины серебряные серьги уже подарены дочке.

* * *

Как и всем остальным методам психотерапии, психодраме учатся долго и преимущественно на себе: через «клиентскую роль». Для российского профессионала это особенно важно, потому что идея обучения через непосредственный опыт у нас еще не стала аксиомой профессиональной подготовки. Психодрама - один из методов, прекрасно дающих почувствовать то общее, что есть у нас с нашими клиентами. А этот сборник - прекрасное подтверждение тому, что она готова к разной работе, в том числе - тяжелой и неблагодарной. Даже те особенности ее

истории, которые когда-то сделали ее не вполне «принятой в приличном обществе» других психотерапевтических подходов, обернулись ей во благо, рост и развитие и лишь объем и задачи предисловия не позволяют говорить сейчас о ее «других лицах». Их много, и выражения гнева или скорби составляют «мимику метода» ровно настолько, насколько это нужно здесь и теперь.

...Однажды в прекрасном и небольшом городе N врачи и психологи решали, заказать ли им длительный - трехлетний - тренинг по психодраме или по гештальт-терапии. Основной довод против первого метода был: «это очень страшно». Может, потому и выбрали?

Екатерина Михайлова

Серия «БИБЛИОТЕКА ПСИХОЛОГИИ И ПСИХОТЕРАПИИ» НФ «КЛАСС»

ВЫШЛИ В СВЕТ:

Л.Кроль, Е.Михайлова «Человек-оркестр: микроструктура общения».

Дж.Грэхэм «Как стать родителем самому себе. Счастливый невротик». Д.Киппер «Клинические ролевые игры и психодрама».

Х.С.Каплан «Иллюстрированное руководство по сексуальной терапии». Д.В.Винникотт «Разговор с родителями».

Р.Мэй «Искусство психологического консультирования».

Р.Скиннер, Дж.Клииз «Семья и как в ней уцелеть».

Семинар с Милтоном Г.Эриксоном: Уроки гипноза (Редакция и комментарии Дж-Зейга).

М.Эриксон, Э.Росси «Человек из Февраля».

Б.Алман, П.Ламбру «Самогипноз: Руководство по изменению себя».

Б.О'Брайен «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно (Операторы и Вещи)».

Р.Хофф «Я вижу вас голыми (Как подготовиться к презентации и с блеском ее провести)».

Дж.Миллс, Р.Кроули «Терапевтические метафоры для детей и внутреннего ребенка».

Д.Бретт «Жила-была девочка, похожая на тебя... (Психотерапевтические истории для детей)».

Р.Саймон «Один к одному (Беседы с создателями семейной терапии)». ГОТОВЯТСЯ К ПЕЧАТИ:

К.Витакер, В.Бамберри «Танцы с семьей (Семейная терапия: символический подход, основанный на личностном опыте)».

Л.Тобиас «Психологическое консультирование и менеджмент: взгляд клинициста» «Психодрама: вдохновение и техники» (Под редакцией П.Холмса, М.Карп).

И.Польстер, М.Польстер «Интегрированная гештальт-терапия».

Р.Шерман, Н.Фредман «Структурированные техники семейной и супружеской терапии. Руководство».

Дж.Хейли «О Милтоне Эриксоне».

В ПЛАНАХ ИЗДАТЕЛЬСТВА на 1996-1997гг.

Четырехтомник «Эволюция психотерапии». Главы школ и направлений в форме диалогов говорят о развитии психотерапии и психотерапевта за последние тридцать лет, а также о настоящем и будущем психотерапии.

Знаменитая книга Ирвина Д.Ялома «Палач любви и другие психотерапевтические истории». Литературный бестселлер, он же - описание экзистенциально-гуманистической психотерапии в действии, оно же - разбор десяти интереснейших случаев из практики автора.

Трехтомник Роберта Дилтса «Стратегии гениев». Это - развернутая картина применения техник моделирования в НЛП на «материале» великих людей - от Аристотеля до Фрейда и Эйнштейна.

«Узкопрофессиональные» книги.

Каждая из них принадлежит перу первого среди равных того или иного «цеха»:

Пегги Папп «Процесс изменения».

Феликс Келлерман «В центре внимания - психодрама».

Стив Гиллиган «Терапевтические трансы» (Эриксоновский подход).

Роберт Дилтс «Изменение систем убеждений» (НЛП).

Джозеф Вейс «Как психотерапия работает: Процессы и техники» (Психоанализ).

Мэри Гулдинг, Роберт Гулдинг «Терапия «нового решения» (Трансактный анализ).