Особенности психических и поведенческих нарушений у детей, освобожденных из иракской тюрьмы

В статье приводятся данные обследования 61 ребенка (членов семей боевиков террористической организации «Исламское государство»), освобожденных из иракской тюрьмы. Описаны психические, психологические и поведенческие нарушения, выявленные при клиническом и психологическом обследовании. Показана роль множественных психотравмирующих факторов в формировании психических нарушений у детей, вынужденных длительно находиться в зоне локального военного конфликта и переживших тяжелые утраты. На основании полученных результатов выделено 6 групп, объединенных схожей симптоматикой и гендерно-возрастными характеристиками. Отмечается, что на первый план выступают такие общие психодинамические тенденции, как задержка психофизического развития и педагогическая запущенность, сопровождающиеся ситуационно обусловленными тревожно-депрессивными реакциями, спровоцированными дополнительными психотравмирующими факторами (разлука с матерью, смена привычной обстановки и окружения). Показана необходимость учета религиозных, этических и этно-культуральных особенностей при обследовании и разработке комплекса реабилитационных мероприятий для этих детей. Акцентировано внимание на сложности адаптации и реабилитации данного контингента в новом для них социуме, в связи с чем необходим постоянный динамический мониторинг обследованных.

В результате образования «Исламского государства» (ИГ) (террористической организации, действующей на территории Ирака и Сирии), идеология которого провозглашала создание исламского халифата, основанного на законах шариата, мусульмане из разных стран, в том числе и из России, устремились в Сирию. Нерешенные социальные вопросы, низкий уровень жизни, отсутствие уверенности в завтрашнем дне, а также квалифицированная работа вербовщиков ИГ привели к тому, что, только по официальным данным, на стороне террористов воевало около 4000 российских граждан из разных регионов страны. При этом большинство боевиков вывезли с собой на территорию так называемого халифата своих жен и детей, которые вынуждены были проживать в условиях длительной локальной войны, не имея возможности покинуть зону военных действий.

Многочисленные исследования показали, что гражданское население, проживающее в зоне локальных войн, подвержено значительной психической травматизации и, как следствие, развитию различных психических расстройств [1; 2; 5]. По данным исследований в Чечне, в зоне локального военного конфликта заболеваемость гражданских лиц психическими расстройствами составляла 91,2% [4].

Чрезвычайные события, такие как обстрелы, бомбежки, гибель родных и знакомых, оказывают негативное влияние на психику не только взрослых, но и детей, при этом дети отличаются повышенной уязвимостью к психотравмирующим факторам [7]. Беззащитность и зависимость от взрослых, сочетающиеся с повышенной эмоциональностью и психической незрелостью, а также резкая смена привычной среды способствуют развитию у детей психических и поведенческих нарушений. Так, проводившиеся в Донецкой и Луганской областях исследования выявили у 62,3% обследованных детей астено-невротические расстройства с преобладанием в клинической структуре астении, эмоциональной лабильности, напряжения, повышенной умственной и физической утомляемости, периодической головной боли, головокружений [6]. Анализ данных, полученных при обследовании чеченских детей, подвергавшихся длительной психической политравматизации, показал преобладание у них психологического дистресса (54,9%), расстройств депрессивного круга (60,6%), гипербдительности с раздражительностью и вспышками гнева (56,5%), агрессивности (35,8%) [3].

В настоящее время проводится работа по возвращению на родину детей российских женщин, осужденных за связь с ИГ и отбывающих наказание в иракских тюрьмах.

Вывозимые из Ирака дети подвергались длительному воздействию тяжелого стресса (пребывание в зоне военных действий и в тюрьме), а также дополнительным негативным факторам, таким как смена привычной обстановки и разлука с матерью. Кроме того, по сообщениям в международных средств массовой информации и в пропагандистских заявлениях представителей ИГ, многие дети жителей «халифата» (преимущественно мальчики) проходили психологическую идеологическую обработку и специфическую физическую подготовку с последующим участием в актах насилия и жестокого обращения [8].

В связи с массивным отрицательным влиянием на детскую психику множественных психотравмирующих факторов чрезвычайно важное значение имеют максимально раннее выявление у этих детей психических и поведенческих нарушений, профилактика у них постстрессовых расстройств на отдаленных этапах психотравмы и их своевременная и полноценная реабилитация и реинтеграция в общество.

Цель исследования — выявление психопатологической симптоматики, психологических и поведенческих особенностей, а также определение выраженности и глубины имеющихся нарушений у детей, переживших угрозу жизни (в период вынужденного пребывания на территории, подконтрольной террористической организации ИГ), пребывание в тюрьме и разлуку с матерью.

Материал и методы

Сотрудники ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии имени В.П. Сербского» Минздрава России в 2019 г. обследовали 61 ребенка в возрасте от 4 до 15 лет (26 мальчиков, 35 девочек), доставленных из иракской тюрьмы, матери которых были осуждены за связь с запрещенной в Российской Федерации организацией ИГ, а отцы (участники вооруженных формирований) погибли или пропали без вести. Обследование проводилось в стационарном отделении ФГАУ «Национальный медицинский исследовательский центр здоровья детей» Минздрава России в три этапа, по мере прибытия детей в Москву, в первые сутки после передачи их родственникам-опекунам.

Необходимо отметить, что обследование и оказание медико-психологической помощи детям, которые подверглись особому семейному и религиозному воспитанию (распространенному в зоне влияния террористической группировки) и, в результате военных действий, остались без родителей, требует особо тщательного соблюдения этических и деонтологических принципов при проведении всего комплекса реабилитационных мероприятий.

При обследовании использовали клинический, клинико-психопатологический, психологический методы исследования (толкование пословиц и поговорок, тесты на исключение понятий, шкала Гамильтона, тест детской апперцепции (САТ), методика выявления детского сексуального опыта по Т.В. Гавриловой).

Результаты

Из анамнестических данных известно, что все обследованные дети родились в России, но около 4 лет назад в разном возрасте (от нескольких месяцев до 10 лет) были вывезены родителями на территории, подконтрольные ИГ (Сирия, Ирак). Все столкнулись с тяжелой утратой: помимо отца, у них погибли братья, сестры или близкие друзья. В результате военной операции антитеррористической коалиции семьи боевиков были арестованы. Женщин судили за пособничество террористам. Последние, примерно 1,5 года, дети, независимо от пола и возраста, провели в общих камерах иракской тюрьмы вместе с осужденными матерями. Помимо ограничения свободы, к факторам, которые могли негативно повлиять на физическое и психическое состояние детей, можно отнести крайне однообразное питание (чечевица, рис, редко — овощи), практически полный отказ от мяса (по религиозным соображениям), прогулки один раз в неделю в закрытом дворе тюрьмы, сложности с удовлетворением естественных потребностей из-за постоянных очередей в туалет, а также отсутствие какого-либо обучения.

Во время нахождения в отделении всем детям проводились клинические и инструментальные исследования, по результатам которых выраженной соматической патологии выявлено не было. Со слов родственников и медицинского персонала, ни у кого из детей диссомнических расстройств и снижения аппетита не наблюдалось.

В результате обследования были выявлены комплексы симптомов и поведенческих особенностей, характерных для отдельных гендерно-возрастных категорий, что позволило условно разделить всех обследованных детей на 6 групп.

1-я группа — девочки 4—5 лет (8 человек). Эти девочки продуктивному контакту были недоступны. В отделении они вели себя замкнуто, отказывались от общения с незнакомыми людьми, в том числе с другими детьми. При попытке контакта начинали громко плакать, звать маму, отворачивались, «прятались», делая исключение только для женщин пожилого возраста в хиджабах, независимо от наличия или отсутствия родственных связей и родных братьев и сестер. При необходимости решения бытовых вопросов (желание поесть, посетить туалет и т. д.) они обращались к «избранным» отдельными словами очень тихим голосом, преимущественно на нерусском языке.

При обследовании у девочек данной группы было выявлено отставание в весо-ростовых показателях. Их внешний вид и поведение соответствовали скорее 2—3-летнему возрасту, однако говорить о регрессе в результате перенесенного стресса, вызванного отрывом от матери, не представляется возможным, поскольку их старшие братья и сестры сообщали, что они и в «привычной обстановке» (в тюрьме) вели себя подобным образом.

В отделении большую часть времени эти девочки проводили в пределах постели, замирали на подоконнике, вглядываясь в соседние здания, либо бродили вместе с родной или выбранной «бабушкой», вцепившись в ее подол и пряча в нем лицо при любой попытке обращения к ним. Игры также были ограничены пределами постели и заключались в перекладывании с места на место и «упаковывании» подаренных им кукол и бижутерии.

У девочек данной группы можно предположить формирование реактивного расстройства привязанностей в детском возрасте (F94.1), с боязливостью и настороженностью в отношении окружающих, ограничением или отсутствием взаимодействия со сверстниками (общение только с братьями, сестрами).

2-я группа — девочки 5—7 лет (7 человек). Девочки этой группы были несколько активнее. Они перемещались по отделению, крепко держась за родственницу, пугались, когда к ним кто-либо обращался, однако проявляли интерес к окружающей обстановке, заинтересованно следили за перемещениями и играми мальчиков. Были активны в пределах палаты, но неохотно выбегали в коридор без сопровождения, при переходе в кабинет врача оставались в непосредственной близости от опекуна. Продуктивному контакту при обследовании были малодоступны.

Фон настроения в трех случаях был ровный, обследуемые улыбались при общении со значимыми лицами. В начале осмотра на простые вопросы отвечали кивком головы, однако в процессе дальнейшего общения использовали слова. Их речь была фразовой, но нечеткой, бедной, с элементами дизартрии. На вопросы врача обычно отвечали кратко, односложно, после паузы, только на простые бытовые вопросы («Что ела?», «Как зовут брата?», «Какие у тебя игрушки?»). Оживлялись при разговоре на значимые для них темы — о братьях, сестрах. В процессе общения проявляли интерес к предметам на столе, к ситуации тестирования. Также они охотно показывали врачу своих новых кукол, хвалились украшениями (заколки, резинки, бантики), которые им подарили родственники. Жалоб на самочувствие не предъявляли.

В четырех случаях у девочек данной группы была отмечено снижение настроения с элементами избирательного мутизма, с некоторым улучшением состояния при нахождении в кругу родственниц в хиджабах. В беседе с врачом девочки оставались практически недоступны контакту, все время сидели на коленях у родственниц, прятали от врача лицо, могли заплакать, если в разговоре упоминалась мать. По рассказам старших братьев и сестер, такое состояние развилось у них после разлуки с матерью.

Выявленная симптоматика позволяет говорить о возможном формировании социального тревожного расстройства в детском возрасте (F93.2), а точнее, расстройства общения с незнакомыми лицами у детей, с преобладанием боязни незнакомых лиц, социальной тревогой и беспокойством при неожиданных новостях, необычных, возможно, угрожающих с их точки зрения ситуациях. Для более четкой диагностики расстройств необходимо динамическое наблюдение детей.

3-я группа — мальчики 4—7 лет (12 человек). Так как в поведении и эмоциональном состоянии мальчиков этого возраста на момент обследования не было выявлено существенных различий, разделение их на возрастные группы 4—5 лет и 5—7 лет не представлялось обоснованным.

В отличие от девочек этого возраста, мальчики проявляли в отделении повышенную активность, самостоятельность, настойчивость в достижении цели. Они стремились к общению, как со сверстниками, так и с окружающими взрослыми. Охотно вступали в контакт, рассказывали о жизненных навыках, полученных от отца, мусульманских обычаях, которые необходимо соблюдать. С удовольствием участвовали в предлагаемых игровых тестах. В отделении много времени посвящали рисованию и подвижным играм, в основном связанным с военной тематикой. В их поведении отмечались напор и некоторая вербальная агрессивность по отношению к младшим детям и женщинам, соответствующие их представлениям о «взрослом мужчине».

Эмоциональный фон у этих детей был ровный, однако по результатам тестирования были выявлены тревожность, настороженность, упрямство, негативизм. Отмечена склонность к агрессивному поведению в ситуациях, имеющих определенную направленность и установку (обсуждение религиозных ценностей, родителей, семейных традиций).

4-я группа — девочки 8—12 лет (14 человек). Головы всех девочек данной группы были покрыты платком. Девочки отличались активностью и любознательностью. В их поведении в отделении прослеживались нарочитая рассудительность и забота о младших, игра в «маму» с опеканием малышей и «разъяснением» их поведения окружающим. Они охотно шли на контакт, отвечали на вопросы тестирования, рисовали. В беседе с врачом интересовались судьбой матери, оставшейся в иракской тюрьме, высказывали надежду, что она приедет следом. Рассказывая о своем пребывании на территории, подконтрольной террористической группировке, и затем в тюрьме, они цитировали Коран, делая упор на правилах, которые необходимо соблюдать в повседневной жизни, подробно разъясняли исламские обычаи. Однако разговора о погибших родных и знакомых старательно избегали: становились немногословными, замыкались, просили перейти на другую тему, поскольку «это тяжело». Стремление к общению преобладало при соблюдении определенных тематических ограничений. Фон настроения во всех случаях был ровный, с тенденцией к сниженному. В течение дня девочки не тяготились скученностью в палате, ограниченностью территории, не высказывали желания прогуляться. Периодически долго сидели в однообразной позе, могли не общаться с подругами, затем вновь становились оживленными. Интересы этих девочек носили действенно-практический характер, без познавательной заинтересованности.

5-я группа — мальчики 8—12 лет (14 человек). В отделении мальчики этого возраста держались обособленно, к окружающим, в том числе к детям, относились настороженно, делая исключение только для родных братьев и сестер. С опекунами общались предельно почтительно, контактов с другими взрослыми старались избегать. При общении с врачом мальчики этой группы проявляли сдержанность в суждениях, настороженность, скрытую агрессивность. Контакт поддерживался формально, при расспросах о жизни в тюрьме уходили от ответа, ссылаясь на плохое знание русского языка, раздражались. Однако когда речь заходила о религиозных устоях, они оживлялись, начинали с напором, на хорошем русском языке, заученно декламировать большие отрывки из Корана, делая акцент на заповедях, которым необходимо следовать, чтобы «попасть в рай». Взгляд мальчиков цепенел, дальнейшее общение становилось непродуктивным.

Трое мальчиков 11—12 лет отличались от других большей обособленностью. Они не общались со сверстниками, были предельно кратки в общении со взрослыми, в том числе с опекунами, а также с младшими братьями и сестрами. В беседе эти мальчики сообщили, что последние 6—8 месяцев провели не в тюрьме с семьей, а в «приюте», где условия проживания и питание были намного лучше и где с ними «занимались». Что это был за приют, какие проводились занятия, помимо изучения Корана, выяснить не удалось. При настойчивых расспросах дети начинали злиться, замыкались, переставали отвечать, ссылаясь на непонимание и трудности общения на русском языке.

6-я группа — девочки 13—15 лет (6 человек). Все девочки этой группы носили строгий хиджаб с закрытыми плечами. В отделении вели себя сдержанно, к общению с младшими детьми не стремились, «изображали» взрослых. Общались в основном между собой, с осуждением поглядывая на активных детей младшего возраста. В контакт с женщинами вступали свободно, общения с мужчинами избегали. Во время беседы с врачом в большинстве случаев девочки сидели в напряженной позе, имели опущенный взгляд, были малоэмоциональны. На вопросы отвечали в плане заданного, тихим голосом, монотонно и достаточно кратко. Некоторое оживление наблюдалось при затрагивании религиозных тем и темы будущего замужества. Разговора о жизни в зоне военных действий старались избегать, объясняя это «болезненностью» воспоминаний о гибели родных и друзей, о пережитом страхе. На глазах появлялись слезы. При расспросах о пребывании в тюрьме оставались безучастными, подробно рассказывали о питании, распорядке дня и т. д.

Одна из пациенток (15 лет) просила, ссылаясь на стеснение, чтобы при разговоре не присутствовал врач-мужчина. Оставшись наедине с врачами-женщинами, оживилась, сняла хиджаб, удобно расположилась на кушетке. Отвечала на русском языке, речь была четкой, фразы — простыми. Охотно рассказала о своем замужестве на территории Сирии, о том, что потеряла любимого мужа, высказывала мнение, что он погиб. Формально соглашалась, что скучает по нему. При этом ее эмоциональный фон оставался приподнятым, девочка часто улыбалась, посмеивалась в разговоре, описывала, как хорошо они жили. При попытке выяснить что-либо о профессии мужа, о том, как они перемещались по разным поселениям, уклонялась от ответов. Часто отвечала «не знаю» на любые уточняющие вопросы о нем. При разговоре о родительской семье становилась печальной, высказывала желание увидеть свою мать с братом, с которыми когда-то пересекла границу Сирии. Связь с ними она потеряла после замужества. Планов на будущее не строила, сообщала, что вернется к бабушке. При обследовании на фоне облегченности переживаний и внешне сниженной тревожности по этому поводу выявлялись депрессивные тенденции. Легко дезорганизовывалась в субъективно сложных ситуациях, с тенденцией к принятию мало мотивированных решений. В рисуночных пробах изображаемый образ мужа был угрожающим, со слов пациентки, «опасным».

У всех девочек старшей группы было отмечено снижение фона настроения. Все они в разговоре с врачом высказывали надежду на встречу с матерью, оставшейся в Ираке или Сирии, расспрашивали о том, когда это может произойти, строили планы о возвращении матери на родину, некоторые говорили об этом с утвердительной интонацией.

Мальчиков старше 12 лет среди освобожденных из тюрьмы не было.

При обследовании также было выявлено, что у всех детей до 10 лет отсутствовали навыки чтения и письма. Их познания об окружающем мире ограничивались рассказами родителей и отрывками из Корана. Все дети бегло говорили на родном языке и в той или иной мере знали арабский. Уровень знания русского языка зависел от национальной принадлежности родителей и возраста ребенка.

При попытке расспросов о войне, обстрелах, бомбежках, а также при упоминании о маме, оставшейся в тюрьме, у всех девочек и половины мальчиков снижалось настроение, на глазах появлялись слезы, однако большинство детей быстро переключались при переходе разговора на другие темы.

У девочек старше 7 лет в 12 случаях (37,5%) диагностирована легкой и средней степени выраженности депрессивная реакция в рамках расстройства адаптации (F43.2), связанная с разлукой с матерью, резкой сменой обстановки и круга общения. Основными проявлениями данного состояния были подавленность настроения, плаксивость, усиливавшиеся при упоминании о матери. Выявлялись тревожность с эмоциональной неустойчивостью, склонностью к самовзвинчиванию, высокой, однако недостаточно организованной активностью. Также для этих детей были характерны настороженность в отношении окружающих, беспокойство о будущем, некоторая растерянность, ощущение неспособности справиться с ситуацией.

Заключение

Проведенное обследование показало отсутствие у обследованных выраженных психопатологических расстройств. Наблюдавшиеся депрессивные реакции носили ситуационный характер и были обусловлены актуальной разлукой с матерью.

В поведении на первый план выступали возрастные, национальные и религиозные особенности. У детей до 6 лет обращала на себя внимание выраженная задержка психофизического развития. У детей более старшего возраста отмечалась значительная педагогическая запущенность, религиозная направленность полученных знаний и привитых умений. Поведенческие реакции у детей были однотипны и обусловлены растерянностью, настороженностью, страхом нарушить религиозные заповеди и наказы родителей.

Однако, учитывая длительность и значительную тяжесть психотравмы (проживание в зоне боевых действий, гибель родных, нахождение под обстрелами и бомбежками), а также дополнительные психотравмирующие факторы (отрыв от матери, смена места жительства и окружения, адаптация в семье опекуна и в новом для них социуме), нельзя исключить возможность развития психических расстройств, связанных с пережитым стрессом, на отдаленных этапах, в связи с чем необходимо наблюдение психического состояния обследованных в динамике.

1. Александровский Ю.А., Лобастов О.С., Спивак Л.И., Щукин Б.П. Психогении в экстремальных условиях. М.: Медицина, 1991. 177 с.
2. Ахмедова Х.Б. Мирные жители в условиях военных действий: личностные черты и расстройства адаптации // Психологический журнал. 2003. № 3. С. 37—44.
3. Ахмедова Х.Б. Эрготерапия детей-беженцев с посттравматическими стрессовыми расстройствами // Московский психотерапевтический журнал. 2001. № 4. С. 196—205.
4. Идрисов К.А. Динамика посттравматических стрессовых расстройств у гражданских лиц, переживших угрозу жизни в зоне локального военного конфликта: автореф. дисс. … канд. мед. наук: 14.00.18 / Московский науч.-исслед. ин-т психиатрии. М., 2002. 184 с.
5. Кекелидзе З.И. Психические расстройства, возникающие при ЧС. Психиатрия чрезвычайных ситуаций. Руководство: в 2 т. Т. 1 / Под ред. Т.Б. Дмитриевой. М.: ГНЦ ССП имени В.П. Сербского, 2004. С. 182—222.
6. Коренев Н.М., Лебец И.С., Толмачева С.Р. и др. Состояние соматического и психического здоровья детей из зоны антитеррористической операции // Здоровье ребенка. 2017. Т. 12. № 1. С. 1—5.
7. Портнова А.А. Особенности клинических проявлений посттравматического стрессового расстройства у детей. Психиатрия чрезвычайных ситуаций: руководство. 2-е изд. исправ. и доп. / Под ред. проф. З.И. Кекелидзе. М.: ГНЦ ССП имени В.П. Сербского, 2011. Т. 1. С. 248—275.
8. Cook J., Vale G. From Daesh to ‘Diaspora’: Tracing the Women and Minors of Islamic State. King’s College London. ICSR, 2018. 72 р.
   

PlumX

Метрики публикации