Выбор риска: намерение против действия

В психологии принятия решений наиболее распространенной является точка зрения о синонимическом сходстве намерений и действий. Большинство экспериментальных процедур «сводят» их в единый акт. Понимая условность разделения данных понятий, мы выделяем два типа задач, первый из которых не предполагает поведенческой реализации принятого решения, а второй включает как формирование намерения, так и его последующую поведенческую реализацию. Целью настоящего исследования является сравнительный анализ склонности к риску как намерения и как действия. Тестируется гипотеза о том, что роль личностных факторов, провоцирующих рискованное решение, по-разному проявляется в условиях выбора как намерения и выбора как действия. В исследовании приняли участие 462 студента в возрасте от 17 до 46 лет (М=21,20, SD=3,09), из них 80 мужчин (17,3%) и 382 женщины (82,7%). Для измерения риска как намерения участникам предлагался кейс, описывающий гипотетическую игру на деньги. Для измерения риска как действия предлагалось сыграть в компьютерную игру аналогичного содержания. Анализ данных выполнялся с помощью ANOVA (межгрупповой дизайн). Было обнаружено, что выбор риска на уровне намерения не позволяет зафиксировать личностные корреляты принимаемого решения, однако на уровне реальных действий обнаруживается связь с Темной триадой и толерантностью к неопределенности. Интерпретация полученных результатов осуществляется в логике когнитивного, мотивационного и социально-психологического подходов. Полученные результаты могут быть использованы в сфере прогнозирования экономических рисков.

Введение

При изучении риска в разрезе принятия решений его проявления можно рассматривать, с одной стороны, как намерение, а с другой — как совершенное действие. Разведение оценок риска и действий с риском можно назвать традиционной теоретической парадигмой [см.: 5]. Эмпирически же такое разделение практически не реализуется в исследованиях. Большинство экспериментальных процедур «сводят» намерение и действие в один акт, представляющий собой выбор варианта ответа или нажатие кнопки. Примечательной иллюстрацией такого смешения является вступительная фраза к монографии по психологии выбора: «Мы не всегда выбираем то, что мы хотим, но всегда делаем то, что мы выбираем» [13, с. 8]. В психологии принятия решений связь намерений и действий не подвергается специальному изучению. Однако для социальной психологии вопрос о согласованности установок и поведения является традиционным. В каком-то смысле в нашем исследовании соединяются эмпирические традиции экономической и социальной психологии.

Признаки разделения намерения и действия можно обнаружить в дискуссии о соотношении решения и выбора. Наиболее распространенной является точка зрения о синонимическом сходстве данных понятий, в рамках которой они наделяются все же разными оттенками общего смысла. Так, например, Ю. Козелецкий рассматривает выбор как четвертый (конечный) этап реализации деятельности по принятию решений, называя его собственно решением — в отличие от предшествующих ему этапов предрешения [5]. Т.В. Корнилова отмечает содержательную идентичность решения и выбора, подчеркивая, однако, что речь в данном случае идет только о свободном и осмысленном, но не механическом выборе [10]. Она отмечает также большую терминологическую определенность и операционализируемость выбора по сравнению с решением [7].

Д.А. Леонтьев и др. предлагают альтернативный подход. Опираясь на разные смысловые коннотации решения и выбора, они выделяют три критерия их разделения. Во-первых, авторы отмечают, что «…принятие решения происходит в сознании и завершается решением, а выбор происходит в жизни и завершается действием» [13, с. 55]. Во-вторых, по мнению авторов, решение имеет объективно верные или неверные исходы, а выбор определяется субъективным пониманием «правильного». Соответственно, в-третьих, выбор не может быть отчужден от субъекта, а решение может быть делегировано другому человеку или искусственной системе.

На наш взгляд, именно возможность операционализации позволяет соотнести выбор с совершаемым действием. При этом неверно было бы рассматривать решение исключительно как намерение, поскольку, частично совпадая с выбором, реализуясь в нем, решение также может выражаться в совершенном действии. Наиболее четко разница между намерением и действием обнаруживается при наличии волевого усилия [см.: 14]. Наименее четкой она является, по-видимому, при выборе из случайных альтернатив [12]. Понимая условность разделения решения и действия (в качестве которого формально можно рассматривать и «галочку» или «клик» рядом с формулировкой предпочитаемой альтернативы), выделим два типа задач, которые задают их разные сочетания. К первому типу можно отнести задачи, гарантированно не предполагающие, по крайней мере в ближайшей временной перспективе, поведенческую реализацию принятого решения. В задачах такого типа субъект ограничивается обозначением своего предпочтения. Таким образом, его решение или выбор представлены исключительно намерением. Второй тип задач предполагает не только формирование намерения, но и его поведенческую реализацию. В этом случае решение или выбор проявляются в действии. Отметим, что в задачах каждого типа может присутствовать подкрепление — обратная связь в виде позитивных или негативных исходов принятого решения.

Понятно, что представления субъекта о реализации принятого решения и о возможности столкнуться с его последствиями являются дополнительными факторами, определяющими выбор альтернатив. Можно предположить, что вероятность выбора риска в задачах первого и второго типа будет разной. Во втором случае она будет определяться как диспозиционно, так и антиципационно — на основании субъективных представлений о реально возможных исходах совершенного действия. Причем одновременная оценка себя и составляющих ситуации может спровоцировать внутренний конфликт при принятии решения.

Риск и неопределенность в принятии решений

В психологических подходах, делающих акцент на мотивационно-личностной детерминации, осознанности и произвольности выбора, субстанциальным условием принятия решения является ситуация неопределенности. Именно в условиях неопределенности «лицо, принимающее решение» проявляет свою субъектность [см.: 6]. Неопределенность ситуации сопряжена с вероятностью неверного выбора, которая привносит элемент риска в процесс принятия решения. В то же время степень рискованности решения определяется не столько выбором неверной (неоптимальной) альтернативы, сколько степенью ущерба (опасности), которую такой выбор влечет [1; 6]. При этом важно отметить, что избегание неопределенности (в частности двусмысленности) преобладает над избеганием риска [см.: 20].

Базовым стремлением субъекта является уход от риска — в том числе через снижение неопределенности [29]. Ее субъективное восприятие и отношение к ней является важной переменной, определяющей склонность к рискованным решениям [15]. Ситуационные факторы также могут влиять на склонность к рискованным решениям. К ним относятся, в частности, эффект фрейминга [19] и индивидуальный опыт [24]. При этом индивидуальный опыт, а также другие переменные, например эмоциональное состояние, могут взаимодействовать с фактором фрейминга, трансформируя его в рефрейминг [8; 16].

Склонность к риску и Темная триада

С точки зрения диспозициональной характеристики риск можно рассматривать как один из аспектов личности с высокой Темной триадой, в разной степени и в разных контекстах присущий нарциссам, макиавеллистам и психопатам. В исследовании Л. Крайсел и др. было показано, что темные черты положительно коррелируют как с импульсивностью, так и с поиском ощущений [18], которые, в свою очередь, являются предикторами рискованного поведения [23]. Было обнаружено, что психопатия соотносится с поведением, которое можно интерпретировать как рискованное, например с преступными действиями [30] или антиобщественными выступлениями [17]. Носители макиавеллизма характеризуются, с одной стороны, наличием долгосрочных стратегических целей, умением планировать, а также подавлять импульсивные действия и эмоции [28]. Эти свойства можно рассматривать как определяющие низкую предрасположенность к риску. С другой стороны, имеются данные о том, что макиавеллизм положительно коррелирует с поиском ощущений и отрицательно — практически со всеми показателями саморегуляции [2]. Можно предположить, что макиавеллисты склонны скорее не к импульсивному, а к продуманному риску, основанному на субъективном представлении о подконтрольности ситуации. В отношении нарциссизма имеются данные о его положительных корреляциях с рискованными решениями, что объясняется высокой уверенностью нарциссов в своих суждениях и поведении [21].

В самом общем виде можно предположить, что социально рискованное поведение темной личности, влекущее негативные исходы в виде разных форм остракизма, может составлять основу рискованных решений в самых разных сферах, в том числе в экономическом поведении. Так, одним из примеров рискованного поведения, предполагающего вероятность существенных потерь, является мошенничество. Тот факт, что все черты темной триады отрицательно коррелируют с честностью в модели HEXACO [25], позволяет предположить, что их носители склонны к рискованному поведению, уровень которого выходит за рамки нормативных значений. В работе Ю.В. Красавцевой были обнаружены, однако, неоднозначные взаимосвязи темных черт с поведенческими стратегиями на разных этапах игровой задачи Айова. Так, например, студенты с высокой психопатией избегали как безопасных, так и рискованных выборов на протяжении всей игры. Тем не менее, именно баланс предпочтений проигрышных и выигрышных стратегий позволил автору предположить склонность темной личности к рискованным выборам, поскольку они влекут за собой как высокие выигрыши, так и крупные проигрыши [11].

Целью настоящего исследования является сравнительный анализ склонности к рискованному экономическому поведению в ситуации выбора как намерения и выбора как действия. Опираясь на описанные выше данные о диспозиционных факторах, повышающих вероятность рискованного решения, мы исследуем сопряженный с риском экономический выбор при разных уровнях толерантности к неопределенности и Темной триады.

Выдвигается гипотеза о том, что роль личностных факторов, провоцирующих рискованное решение, по-разному проявляется в условиях выбора как намерения и выбора как действия.

Метод

Участники и процедура

Участниками исследования стали 462 студента в возрасте от 17 до 46 лет (М=21,20;SD=3,09), из них 80 мужчин (17,3%) и 382 женщины (82,7%). При обработке результатов размер выборки менялся в результате проведенной кластеризации, а также исключения пропущенных значений. Участие в исследовании было добровольным и поощрялось дополнительными баллами по дисциплинам психологической направленности. Участникам предлагалось пройти онлайн-опрос на платформе 1ka, включающий кейсы, игру и личностные опросники, связанные с принятием экономических решений.

Опросные методики

Шкала толерантности и интолерантности к неопределенности (Корнилова, Чумакова, 2014) представляла собой опросник из 13 утверждений, с каждым из которых участникам предлагалось выразить степень своего согласия/несогласия по 7-балльной шкале. Измеряемые показатели: толерантность к неопределенности, интолерантность к неопределенности.

Короткий опросник Темной триады [3] представлял собой перечень из 27 утверждений, с которыми участникам предлагалось высказать степень своего согласия/несогласия по 5-балльной шкале. Измеряемые показатели: макиавеллизм, нарциссизм, психопатия, а также суммарная выраженность темнотриадических черт.

Диагностика склонности к риску как намерения

Для измерения склонности к риску как намерения участникам предлагался кейс, описывающий гипотетическую игру, в ходе которой вероятность проиграть 1000 руб. составляет 50:50. Участникам необходимо было выбрать минимальный размер гипотетического выигрыша в диапазоне от 500 до 3000 руб., при котором они согласились бы участвовать в данной игре. Предлагалась следующая инструкция: «Вам предлагают бросить монетку. Если выпадет решка, вы потеряете 1000 руб. Какой должна быть минимальная сумма обещанного выигрыша, поставленная на орла, чтобы вы согласились сыграть?» [4]. Выбранный вариант ответа перекодировался в балл, соответствующий отношению возможного проигрыша к возможному выигрышу. Так, например, при выборе 500 руб. участник получал 2 балла, при выборе 800 руб. — 1,3 балла и т.д. Выбор более низких сумм свидетельствовал о повышенной, а выбор более высоких сумм о пониженной склонности к риску.

Для диагностики склонности к риску как намерения мы сознательно решили не использовать классический опросник «Личностные факторы решений — ЛФР-21» [7], поскольку он, во-первых, не затрагивает сферу экономических (денежных) выборов, а во-вторых, помимо главной шкалы личностной готовности к риску содержит шкалу субъективной рациональности, вопросы которой, на наш взгляд, могут способствовать формированию у респондента «рационального» подхода при выборе риска или отказе от него.

Диагностика склонности к риску как реализованного действия

Для диагностики рискованного поведения участникам предлагалось сыграть в компьютерную игру, в ходе которой разыгрывались деньги, якобы полученные ими в виде премии. Игра предполагала выполнение следующих виртуальных действий: 1) совершение выбора (играть или не играть); 2) подбрасывание виртуальной монетки; 3) передачу проигрыша/получение выигрыша. Все эти действия совершались с помощью кликов в компьютерной программе. Предлагалось 5 раундов игры, в каждом из которых участники могли выбрать: продолжать игру (идти на риск) или остановиться и получить небольшое, но гарантированное вознаграждение. В 1-м, 2-м и 4-м раундах при выборе игры (риска) испытуемые проигрывали деньги, а в 3-м и 5-м раундах — выигрывали. В качестве показателей рискованного поведения рассматривались: (1) выбор игры в 1-м раунде и (2) общее количество выбранных игр.

Анализ данных

Анализ данных выполнялся в логике квазиэкспериментального дизайна (сравнение групп). Диагностические данные были обработаны в программе SPSS. В качестве основного анализа использовался однофакторный дисперсионный ANOVA (межгрупповой дизайн). В качестве дополнительного — кластерный анализ (метод К-средних). С помощью кластерного анализа выделялись группы участников с контрастными (низкими, средними и высокими) показателями Темной триады и толерантности к неопределенности. С помощью дисперсионного анализа сравнивались центральные тенденции и дисперсии показателей Темной триады и толерантности к неопределенности в группах участников, осуществивших рискованный и нерискованный выбор на уровне намерения и действия.

Результаты

Оценка нормальности распределения показателей осуществлялась с помощью значений асимметрии и эксцесса для шкал стандартизированных методик — Короткого опросника Темной триады и Шкалы толерантности и интолерантности к неопределенности. Было обнаружено, что значения асимметрии колебались в диапазоне 0,01—0,42 (SE = 0,11), а значения эксцесса — в диапазоне 0,03—0,55 (SE = 0,23). Таким образом, был сделан вывод о нормальном и близком к нормальному распределении показателей.

На подготовительном этапе с помощью кластерного анализа по методу К-средних были выделены две контрастные группы участников с противоположными значениями толерантности и интолерантности к неопределенности[1]. В первую группу (n = 99) вошли участники с высокой толерантностью и низкой интолерантностью к неопределенности, а во вторую группу (n = 95) — участники с низкой толерантностью и высокой интолерантностью к неопределенности. Данные группы значимо различались между собой по обоим показателям (Fтн = 150,24; р < 0,001; Fитн = 670,19; р < 0,01). Для простоты будем обозначать их как группы с низкой и высокой толерантностью к неопределенности, имея в виду, что интолерантность к неопределенности в данных группах является высокой и низкой соответственно. Дальнейшие анализы с показателем толерантности к неопределенности проводились только на участниках выделенных контрастных кластеров.

Выбор риска при контрастных уровнях толерантности к неопределенности

В табл. 1 представлены результаты дисперсионного анализа переменной «Толерантность к неопределенности» (ТН) у участников с разными показателями склонности к риску как намерения и как реализованного действия.

Таблица 1

Итоги дисперсионного анализа показателя ТН при разной выраженности склонности к риску как намерения и как действия

Как видно из таблицы, при разном уровне готовности к риску (риске как намерении) значимых различий в выраженности ТН не наблюдалось. В то же время в группах участников, продемонстрировавших и не продемонстрировавших риск на уровне реализованного поведения, удалось выявить значимые различия в выраженности ТН (рис. 1 и 2). Статистическая мощность обнаруженных различий была более 70%.

Рис. 1. Средние значения и стандартные отклонения показателя ТН при разном уровне риска как реализованного действия

Рис. 2. Средние значения и стандартные отклонения показателя ТН при разном количестве реализованных рискованных действий (сыгранных игр):

число участников, сыгравших 2, 3 или 4 раза, оказалось существенно меньшим, чем число участников, сыгравших 0, 1 или 5 раз; дисперсии значений ТН в малочисленных и многочисленных группах значимо различались между собой (р < 0,05) и не подлежали сравнению. Таким образом, в анализ были включены только самые многочисленные группы участников, выбравших игру 0, 1 или 5 раз

Выбор риска при контрастных уровнях Темной триады

В табл. 2 представлены результаты дисперсионного анализа интегративного показателя Темной триады (ТТ) у участников с разной выраженностью склонности к риску как диспозиции и как реализованного поведения.

Таблица 2

Итоги дисперсионного анализа интегративного показателя ТТ при разной выраженности склонности к риску намерения и как реализованного действия

Как видно из таблицы, при разном уровне демонстрации риска как намерения значимых различий в выраженности ТТ не наблюдалось. В то же время реализованный и не реализованный поведенческий риск позволил выявить значимые различия в выраженности ТТ (рис. 3 и 4). Статистическая мощность обнаруженных различий была более 75%.

Рис. 3. Средние значения и стандартные отклонения показателя ТТ при разном уровне риска как реализованного действия

Рис. 4. Средние значения и стандартные отклонения показателя ТТ при разном количестве реализованных рискованных действий (сыгранных игр):

число участников, сыгравших 2, 3 или 4 раза, оказалось существенно меньшим, чем число участников, сыгравших 0, 1 или 5 раз; дисперсии значений ТН в малочисленных и многочисленных группах значимо различались между собой (р < 0,05) и не подлежали сравнению. Таким образом, в анализ были включены только самые многочисленные группы участников, выбравших игру 0, 1 или 5 раз

Обсуждение

Полученные в нашем исследовании результаты свидетельствуют о том, что на уровне базовых установок, или намерений, между носителями высоких и низких уровней ТТ и ТН не было обнаружено статистически значимых различий в предрасположенности к рискованному экономическому поведению. Носители выраженной ТТ и ТН прогнозируют собственные экономические действия в рамках нормативных значений, предполагающих избегание риска через профилактическую компенсацию возможных потерь. В то же время на уровне реализованного поведения данные личностные характеристики оказались факторами, повышающими вероятность рискованных стратегий. Таким образом, в поддержку выдвинутой нами гипотезы был зафиксирован факт расхождения между выбором как намерением и выбором как действием. Этот результат можно рассматривать как частный случай расхождения между установками и поведением [см.: 22]. На наш взгляд, его можно объяснить следующим образом.

Предпочтение более крупных сумм потенциального выигрыша, который демонстрировали респонденты с разной выраженностью ТТ и ТН, делая выбор, не предполагающий последующего действия, можно, с одной стороны, рассматривать как универсальный автоматизм (эвристику) мышления. С другой стороны, в этом выборе могут проявляться установки на «правильное» декларируемое решение, которое не обязывает к тому, чтобы его исполнять. На наш взгляд, умозрительный характер первой задачи (отсутствие собственно игровых действий) не позволяет в полной мере проявиться диспозиционным факторам, провоцирующим склонность к риску. В отличие от этого во второй задаче выбор решения мог привести к конкретному результату (выигрышу или проигрышу). При таком условии рискованное решение приобретало смысл, т. е. ситуационный фактор стимулировал проявление диспозиционной предрасположенности к риску.

Различия в экономическом выборе на уровне реализованного действия между респондентами с высокими и низкими ТТ и ТН оказались вполне ожидаемыми: высокая выраженность данных личностных свойств повышает вероятность рискованных действий. Помимо приведенных в первой части статьи теоретических и эмпирических обоснований этих закономерностей можно предположить также, что медиатором связи ТТ и ТН с рискованным действием может выступать импульсивность, которая по определению проявляется скорее в самом действии, чем в намерении его осуществить. Это предположение подтверждается данными исследований о связях импульсивности с ТТ [26] и с ТН [27].

Ограничением настоящего исследования следует признать, во-первых, студенческую выборку с преобладанием лиц женского пола. Во-вторых, представленные результаты получены на выборке участников с реципрокными значениями толерантности и интолерантности к неопределенности и не охватывают других имеющихся вариантов комбинации данных показателей. В-третьих, сопоставление показателей личностных свойств при выборе риска на уровне намерения и реализованного действия осуществлялось с помощью задач, сходных по вероятностным исходам (денежным выигрышам), однако различных по алгоритму потенциальных действий.

Заключение

Таким образом, выдвинутая в нашем исследовании гипотеза о разном проявлении склонности к риску как намерения и как реализованного действия у лиц с высоким уровнем ТН и ТТ получила эмпирическую поддержку. Было показано, что при выборе риска на уровне намерения значимых различий в выраженности ТН и ТТ не наблюдается. В то же время на уровне реальных действий у лиц с более рискованным поведением наблюдается более высокая выраженность ТН и ТТ.

Полученные результаты могут быть использованы в сфере прогнозирования экономических рисков при решении широкого круга задач — от финансовой аналитики до решения кадровых вопросов и составления индивидуального финансового плана. Дальнейшие исследования в данном направлении призваны более четко прояснить как предложенные нами интерпретации полученных закономерностей, так и правомерность их распространения на процессы принятия решений в других областях (социальных отношений, повреждающего поведения, субъективного благополучия и др.).

[1] В исследовании Т.В. Корниловой и М.А. Чумаковой показано, что шкалы толерантности и интолерантности к неопределенности не обязательно являются реципрокными. Наши данные поддерживают этот результат. Так, при трехкластерном решении была выделена одна группа с высокой ТН и низкой ИТН, а также две группы с одинаково высокими и одинаково низкими ТН и ИТН. Четырехкластерное решение позволило выделить две полярные группы с контрастными значениями обоих показателей, характерными для 42% участников. Еще 32% испытуемых обнаружили одинаково низкую, а 26% — одинаково высокую выраженность ТН и ИТН. В дальнейшие анализы были включены 194 участника (42%), вошедшие в группы с контрастными значениями ТН и ИТН [9].

1. Диев В.С. Неопределенность, риск и принятие решений в междисциплинарном контексте // Сибирский философский журнал. 2019. Том 17. № 4. С. 41—52. DOI:10.25205/2541-7517-2019-17-4-41-52
2. Егорова М.С. Макиавеллизм в структуре личностных свойств // Вестник Пермского государственного педагогического университета. Серия 10. Дифференциальная психология. 2009. № 1/2. С. 65—80.
3. Егорова М.С., Ситникова М.А., Паршикова О.В. Адаптация Короткого опросника Темной триады [Электронный ресурс] // Психологические исследования. 2015. Том 8. № 43. С. 1. URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 21.09.2022).
4. Канеман Д. Думай медленно... решай быстро. М.: АСТ, 2017. 653 с.
5. Козелецкий Ю. Психологическая теория решений. М.: Прогресс, 1979. 504 с.
6. Корнилова Т.В. Психология неопределенности: единство интеллектуально-личностной регуляции решений и выборов // Психологический журнал. 2013. Том 34. № 3. С. 89—100.
7. Корнилова Т.В. Психология риска и принятия решений. М.: Аспект Пресс, 2003. 284 с.
8. Корнилова Т.В., Павлова Е.М., Красавцева Ю.В., Разваляева А.Ю. Связь фрейминг-эффекта с индивидуальными различиями у студентов-медиков и студентов-психологов // Национальный психологический журнал. 2017. Том 4. № 28. С. 17—29. DOI:10.11621/npj.2017.0402
9. Корнилова Т.В., Чумакова М.А. Шкалы толерантности и интолерантности к неопределенности в модификации опросника C. Баднера // Экспериментальная психология. 2014. Том 7. № 1. С. 92—110.
10. Корнилова Т.В., Чумакова М.А., Корнилов С.А., Новикова М.А. Психология неопределенности: Единство интеллектуально-личностного потенциала человека. М.: Смысл, 2010. 334 с.
11. Красавцева Ю.В. Эмоциональное предвосхищение в процессе принятия решений: дисс. ... канд. психол. наук: 19.00.01. М.: ИП РАН, 2021. 250 с.
12. Лебедев А.Н. Квазиэкспериментальное исследование принятия решений в условиях равнозначного выбора // Экспериментальная психология. 2018. Том 11. № 4. С. 79—93. DOI:10.17759/exppsy.2018110407
13. Леонтьев Д.А., Овчинникова Е.Ю., Рассказова Е.И., Фам А.Х. Психология выбора. М.: Смысл, 2015. 463 с.
14. Шляпников В.Н. Воля: потерянное звено современной зарубежной психологии // Экспериментальная психология. 2022. Том 15. № 1. C. 72—87. DOI:10.17759/exppsy.2022150105
15. Carleton R.N. The intolerance of uncertainty construct in the context of anxiety disorders: Theoretical and practical perspectives // Expert Review of Neurotherapeutics. 2012. Vol. 12(8). P. 937—947. DOI:10.1586/ern.12.82
16. Cassotti M., Habib M., Poirel N., Aïte A., Houdé O., Moutier S. Positive emotional context eliminates the framing effect in decision-making // Emotion. 2012. Vol. 12(5). P. 926—931. DOI:10.1037/a0026788
17. Cooke D.J., Michie C., Hart S.D., Clark D.A. Reconstructing psychopathy: clarifying the significance of antisocial and socially deviant behavior in the diagnosis of psychopathic personality disorder // Journal of personality disorders. 2004. Vol. 18(4). P. 337—357. DOI:10.1521/pedi.2004.18.4.337
18. Crysel L.C., Crosier B.S., Webster G.D.The Dark Triad and risk behavior // Personality and Individual Differences. 2013. Vol. 54(1). P. 35—40. DOI:10.1016/j.paid.2012.07.029
19. Dorison C.A., Heller B.H. Observers penalize decision makers whose risk preferences are unaffected by loss—gain framing // Journal of Experimental Psychology: General. 2022. Advance online publication. DOI:10.1037/xge0001187
20. FeldmanHall O., Glimcher P., Baker A.L., Phelps E.A.Emotion and decision-making under uncertainty: Physiological arousal predicts increased gambling during ambiguity but not risk // Journal of Experimental Psychology: General. 2016. Vol. 145(10). P. 1255—1262. DOI:10.1037/xge0000205
21. Foster J.D., Shenesey J.W., Goff J.S. Why do narcissists take more risks? Testing the roles of perceived risks and benefits of risky behaviors // Personality and Individual Differences. 2009. Vol. 47. P. 885—889. DOI:10.1016/j.paid.2009.07.008
22. Glasman L.R., Albarracín D. Forming attitudes that predict future behavior: A meta-analysis of the attitude-behavior relation // Psychological Bulletin. 2006. Vol. 132(5). P. 778—822. DOI:10.1037/0033-2909.132.5.778
23. Grover S., Furnham A. The moderating effects of emotional stability on the relationship between the Dark Triad and different measures of risk-taking // Personality and Individual Differences. 2020. P. 110450. DOI:10.1016/j.paid.2020.110450
24. Guassi Moreira J.F., Méndez Leal A.S., Waizman Y.H., Saragosa-Harris N., Ninova E., Silvers J.A. Early caregiving adversity differentially shapes behavioral sensitivity to reward and risk during decision-making // Journal of Experimental Psychology: General. 2022. Advance online publication. DOI:10.1037/xge0001229
25. Lee K., Ashton M.C. Psychopathy, Machiavellianism, and Narcissism in the Five-Factor Model and the HEXACO model of personality structure // Personality and Individual Differences. 2005. Vol. 38(7). P. 1571—1582. DOI:10.1016/j.paid.2004.09.016
26. Malesza M., Ostaszewski P. Dark side of impulsivity — Associations between the Dark Triad, self-report and behavioral measures of impulsivity // Personality and Individual Differences. 2016. Vol. 88. P. 197—201. DOI:10.1016/j.paid.2015.09.016
27. Mittal C., Griskevicius V. Sense of control under uncertainty depends on people’s childhood environment: A life history theory approach // Journal of Personality and Social Psychology. 2014. Vol. 107(4). P. 621—637. DOI:10.1037/a0037398
28. Rauthmann J.F., Will T. Proposing a multidimensional Machiavellianism conceptualization // Social Behavior and Personality: An International Journal. 2011. Vol. 39(3). P. 391—404. DOI:10.2224/sbp.2011.39.3.391
29. Schneider E., Streicher B., Lermer E., Sachs R., Frey D.Measuring the zero-risk bias: Methodological artefact or decision-making strategy? // Zeitschrift für Psychologie. 2017. Vol. 225(1). P. 31—44. DOI:10.1027/2151-2604/a000284
30. Skeem J.L., Cooke D.J. Is criminal behavior a central component of psychopathy? Conceptual directions for resolving the debate // Psychological Assessment. 2010. Vol. 22(2). P. 433—445. DOI:10.1037/a0008512