Поэтизация топики жанра видения в визионерской поэме П. Буслаева «Умозрителство душевное…» (1734)

В статье рассматриваются генетические и типологические связи между силлабической поэмой писателя петровского времени Петра Буслаева «Умозрителство душевное…» и средневековым жанром видения. Основным объектом исследования является топика жанра и его эсхатологически-танатологический мотивный комплекс. Цель работы заключается в анализе «переходной» поэтики произведения, возникающей на стыке двух жанровых систем — Средневековья и раннего Нового времени. Феномен визионерства Буслаев преображает из бытийного в художественный: посредством принципа-процесса поэтизации качество достоверности в средневековом видении замещается в барочной поэме вымыслом и условностью; каноническая топика — аллегорической образностью и риторическими приемами и т. д. Рождается первая в нашей поэзии визионерская метафизическая поэма — жанр, в котором русские писатели будут пытаться узреть «духовными очами» «иной мир» и те невидимые Силы, которые его населяют.

Степень разработанности проблемы. Постановка задач

Последнее, по-видимому, крупное произведение русской силлабики — барочная поэма Петра Буслаева «Умозрителство душевное, описанное стихами, о преселении в вечную жизнь превосходительной баронессы Марии Яковлевны Строгоновой, изданное в Москве 1734, генваря в 20 день чрез усерднейшаго слугу ея Петра Буслаева» [16, с. 288-299] — примечательно во многих отношениях. Достоинства его заслуженно были отмечены литераторами XVIII — первой половины XIX в. (В.К. Тредиаковский, Н.И. Новиков, Н.М. Карамзин, К.С. Аксаков и др.); фрагментарные наблюдения над его формой и содержанием были сделаны в 1970-1980-е гг. [3, с. 451-459; 11]; углубленное изучение поэмы начинается в 2000-е гг. [1, с. 196-212; 7; 17; 18]. Современных исследователей интересуют два вопроса:

• «общий» — историко-литературный: место «Умозрителства душевного» в контексте литературы барокко и русского литературного процесса 1720-1730-х гг.;
• «частный» — поэтологический: специфика и формы выражения авторского «я» в автопримечаниях П. Буслаева к тексту поэмы и их функции.

На удивление, вне фокуса исследовательского внимания остались жанровая природа «Умозрителства душевного» и ее генезис. В этом произведении осмысляется танатологически-эсхатологический комплекс идей и проблем (см. о нем [19]), и, соответственно, его жанровая природа многослойна и восходит к целому ряду архаических и средневековых жанров, трактующих вопросы смерти и посмертного бытия [19, с. 12-16]. Среди них – житие, плач/заплачка, «слово на смерть/погребение», эпитафия, элегия «на смерть», синодик. Все они привносят в «Умозрителство душевное» собственную топику и/или мотивику. Однако центральным жанром, на который ориентируют название поэмы, ее сюжет и топика, является, по нашему мнению, видение.

Интерес к жанру видения и к танатологически-эсхатологической тематике в литературе заметно возрос в нашей науке в последние два десятилетия. Среди немалого числа современных ученых, обращавшихся к указанной научной проблематике, наиболее авторитетными для нас являются И.В. Дергачева, В.В. Мильков и А.В. Пигин [4; 5; 14; 19].

В данной статье нас будут интересовать те генетические и типологические связи, которые существуют между жанром видения, а именно его топикой, и поэтикой нового, формирующегося в русской литературе жанра — визионерской метафизической поэмы (см. [12; 13]). Поскольку «Умозрителство душевное» — произведение переходного периода, то речь пойдет о «диалоге» двух типов жанровых систем — средневекового и новоевропейского (барокко), а следовательно, о «принципах-процессах». Данный термин введен в науку В.А. Луковым и И.В. Вершининым в рамках развивавшегося ими историко-теоретического метода и обозначает «категории, которые передают представление о становлении, формировании, развитии принципов литературы, усилении некой тенденции» [9, с. 60]. Один из таких принципов-процессов — «поэтизация», под которой мы понимаем «перевод» с одного «языка культуры» на другой, в случае с «Умозрителством душевным» — с языка прозаического жанра древнерусской письменности на язык барочной поэмы Нового времени.

Наши задачи состоят в том, чтобы

• выделить в поэме топику жанра видения;
• обнаружить приемы и способы ее поэтизации, т.е. трансформации-перевода в поэтическую форму, а также художественные результаты этого процесса в рамках жанра визионерской поэмы.

В понимании термина «топос» мы опираемся на работу немецкого филолога Э.Р. Курциуса «Европейская литература и латинское Средневековье» (1948). В ней он определяет топосы как «отвлеченные темы, способствующие желаемому развитию или изменению мысли» [8, с. 157]; «тематический каталог»; «предписанные формулы» для развития той или иной темы, находящиеся в определенном месте текста [8, с. 169-170].

Репрезентация авторского «я»

«Умозрителство душевное» состоит из двух частей, каждая по девять главок, по 100 двустиший (всего в поэме 400 строк), а также из прозаических автокомментариев. В первой части Буслаев натуралистически описывает предсмертную агонию баронессы М.Я. Строгоновой — ее мучения в мире земном, ее смерть и похороны; параллельно, в соответствии с христианской дихотомической картиной мира [4, с. 58; 5; 19, с. 21-34], он изображает пребывание «души Марии» в «ином мире». Вторая часть поэмы имеет название «О возшествии души ея в небо с следующими добродетельми» и, по сути, целиком представляет из себя видение: восхождение души Марии на небо по «лествице» и предстояние, вкупе с пятью ее Добродетелями, перед насельниками того света. Хотя слово «рай» в поэме не используется ни разу, его многочисленные словесно-образные эквиваленты не оставляют сомнения в том, что именно туда попадает душа Марии.

Все эти визионерские картины увидены, по сюжету, «душевными очами» автора, родственников М.Я. Строгоновой и всех собравшихся при ее кончине. Иными словами, автор описывает коллективное видение:

Душ своих очи остро все тогда раскрыли.

Телесны от слез слепы, душевны ж смотрили.

Здесь мы имеем дело с двумя топосами жанра видения, связанными с характером достоверности духовидческого рассказа и степенью вовлеченности в него самого духовидца: 1) основу видения всегда составляют «подлинные рассказы реальных лиц о своем мистическом опыте»; 2) типичная форма повествования в видении — от лица самого визионера либо от некого доверенного лица; тексты могут быть написаны также от 3-го лица [14, с. 163-165]. В «Умозрителстве душевном» эта топика подвергается трансформации — поэтизации.

Древнерусский книжник, вероятно, сделал бы героем-визионером саму М.Я. Строганову, ибо это ее, праведницы, душа поднимается на небеса и ведет разговоры со Христом и насельниками рая. П. Буслаев, учившийся в Славяно-греко-латинской академии в конце 1720-х гг. и служивший некоторое время диаконом в Кремлевском Успенском соборе, наверняка был знаком с апокрифическими эсхатологическими и визионерскими текстами («Книга Еноха», «Видение пророка Исайи», «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Житие Василия Нового» и др.) (см. о них [4, с. 45-81; 5; 19, с. 21-121]). Однако как автор барочной поэмы он создает сюжет, более близкий житийной литературе, хотя и не имеющий прямых аналогов в средневековой словесности. Такая задача требовала как минимум нового подхода к репрезентации и формам выражения авторского «я».

В средневековых видениях личность автора внешне в тексте никак не проявляется, отсутствует в них и «авторская рефлексия» [14, с. 165], тем не менее коллективное духовидчество жанру не известно. П. Буслаев использует форму повествования от 3-го лица и местоимение «все», при этом очевидно, что он сам является одним из визионеров и уже как автор берет на себя функцию рассказчика об увиденном. В.Б. Зусева-Озкан считает, что П. Буслаев «не репрезентирует себя в качестве поэта, создателя читаемого нами произведения. Таковым он предстает только в автокомментарии, и то косвенно, в третьем лице – отстраненно называя себя “автор”» [7, с. 196-197]. Действительно, формы «я-повествования» в «Умозрителстве душевном» нет — но ведь это и не лирика в привычном нам понимании, и не лирическая поэма. Поэтом Петра Буслаева делает не форма повествования, не саморепрезентация, а, во-первых, вырабатываемый им авторский стиль [2, с. 208]; во-вторых, обращение к художественному вымыслу и многочисленным риторическим приемам (ср. в примечаниях: «зде автор измышленно описует», «описуется зде поезии измышлением», «анлегорично называется», «тако и поетам сия описывать обычай есть», «чрез фигуру поезии гиперболе» и т. п.).

Вопрос же о том, был ли П. Буслаев духовидцем, остается открытым. Полагаем, что перед нами литературный прием — «измышление» визионерского опыта, например, с целью выразить свою благодарность почившей покровительнице и ее детям в поэтической форме — пока еще не оды или панегирика, но более привычного для бывшего диакона духовного жанра.

Календарное приурочение видения

П. Буслаев сохраняет в поэме топос календарного приурочения видения, однако отказывается от церковного календаря как меры измерения времени. Жанровая традиция обычно соотносит дату видения с каким-либо церковным праздником (Пятидесятница, Успение, Чистый понедельник и др.); в «Умозрителстве душевном» сохранена общая привязка даты смерти М.Я. Строгановой к христианской эре; в примечаниях даны отсылки к астрономии и к римской традиции:

По рождестве Христове сие дело стало,

Как солнце свой круг тогда обтекало

Тысяща седмсот тритцать третий, днем то было:

Девятой луны число девятое плыло;

А полночь десять часов как уж удалялась,

Только что десятая минута являлась.

Можно заметить здесь числовую символику — цифры «9» и «10». Использованы они П. Буслаевым в соответствии с библейской традицией: «9» — как сакральное число, не привязанное к конкретным смыслам и значениям; «10» — как «число окончания» (времени жизни баронессы) [1, с. 1387; 10, Т. 3, с. 106-107; 15, с. 407-408]. В поэме это именно числовая образность, объединенная к тому же поэтическим приемом олицетворения и детализацией, до минут, астрономического времени, что не встречается в средневековых видениях.

Причины и цели посещения «того света»

Основных причин/целей посещения потустороннего мира в видениях две:

• нравственное исправление визионера — грешника, укрепление его в истинной вере;
• желание узнать о посмертной судьбе родственников, духовно близких людей, знакомых или врагов [4, с. 66; 5; 14, с. 171-172].

В «Умозрителстве душевном» представлена вторая мотивировка: М.Я. Строганова, как считается, покровительствовала П. Буслаеву и потому может быть отнесена к духовно близким ему людям. Он сам, родственники и приближенные баронессы сразу после ее смерти воочию удостоверяются, что за свою праведную жизнь она (ее душа) «жизнь в небе получила».

Состояние визионера. Выход души из тела

Визионер может находиться в состоянии сна, в состоянии экстаза либо — редкий случай — пребывать «одновременно в двух мирах, земном и потустороннем», наблюдать «тот свет» наяву [14, с. 173]. Именно этот случай представлен в «Умозрителстве душевном», с учетом, напомним, коллективного характера видения. В 1-й части все присутствующие видят душу умирающей баронессы, а также Ангелов «душевными очами». Мотив выхода души из тела относится к топике видений [14, с. 175-176]. Новым, по сравнению с иконографией видений, является описание П. Буслаевым души в белой одежде:

Здрава ж душа одета в платье была белом,

Бутто бы по победе к торжеству готова.

Белый цвет здесь является, скорее всего, символом праведной жизни баронессы и торжества Жизни над Смертью, а также связан с белыми/светлыми одеждами святых на иконах и Ангелов, как они описаны в апокрифах. Ангел Смерти, который вливает «смертоносное питие» в уста «Марии в плоти», жанру видения неизвестен. Его место там может занимать Смерть, как то происходит, например, в «Житии Василия Нового»; ср. в монологе старицы Феодоры: «И потом налила чашу, непонятно что было в ней, и дала испить мне. И так была горька, что наступил час отринуть мне душу, и выскочила она из тела» (цит. по [4, с. 67]). Выход души из тела и физическая смерть М.Я. Строгановой становятся по сюжету причиной прекращения видения («Тогда душевны ума зрак у всех закрылся»). Бывшие уже визионеры начинают оплакивать усопшую и оказываются охвачены страшным горем. Они как бы «просыпаются» (ср.: «пришед в память»), что похоже на «обмирание» и на выход из него [20], однако, в отличие от авторов средневековых видений, П. Буслаев не описывает данного состояния. В свои права здесь вступают законы других фольклорных и литературных жанров, прежде всего плача по покойнику, слова на смерть/погребение, элегии и драмы. Описание всеобщих рыданий, предельная гиперболизация выражаемых эмоций, многочисленные аллегории и риторические приемы — все это находит прямые типологические и историко-литературные параллели в драматургии и прозе 1720-1730-х гг. [3, с. 451-459].

Проводники по «тому свету». Загробное воздаяние

Данная топика имеет непосредственное отношение к проблемам эсхатологии и сотериологии — важнейшим в христианском вероучении и в жанре видения [14, с. 176-177]. Как пишет И.В. Дергачева, «особенность древнерусской эсхатологии заключалась, прежде всего, в ее интересе к индивидуальной человеческой судьбе, к жизни, смерти и спасении конкретной личности» [4, с. 82]. У П. Буслаева индивидуальное спасение его героини не просто выдвигается на первый план, но полностью заслоняет судьбы «всего мира». Этим, в частности, объясняется, почему в поэме нет картин Страшного (Всеобщего) Суда («большой эсхатологии»), ада и наказания грешников, — картин, очень распространенных в апокрифах.

Как таковых «душеводителей» у «души Марии» в поэме П. Буслаева нет, поскольку, в сущности, нет самого путешествия на «тот свет» и полагаемых по канонам жанра «мытарств». Душа баронессы сразу предстает перед Христом и Богоматерью, минуя «частный суд» («малая эсхатология»), и принимается ими в «вечную жизнь» за то, что, «живущи в мире, мира страсти все попрала», страдала от болезней и «соблюла веру». Подобное представление – о том, что душа праведника возносится на небо, где удостаивается вечного покоя и блаженства, утверждается в христианстве уже в первые века его существования [4, с. 33; 19, с. 23, 25].

Вместо проводников по «тому свету» у души Марии есть предстатели — пять ее добродетелей: крепость веры, чистая совесть, милость (милосердие), пост (постничество), Божественная любовь. Все они обращаются ко Христу, «представляя» Ему душу Марии, и просят принять ее на Небеса, говоря, что добрыми делами Марии украшена «вся лествица» «до превечного царства горняго Сиона». Пять Добродетелей М.Я. Строгановой изображены как аллегорико-эмблематические образы — происходит их поэтизация. Они персонифицированы и визуально напоминают богинь античной мифологии с различными их атрибутами: «воинским убранством», «златыми одеждами», «крилами», «мечом остро обоюдным», «мерой правой», «рогом с цветами», «жезлом железным» и пр. Вероятно также, что на их «портреты» повлияла и христианская иконография.

В ответ на их просьбы Христос принимает душу Марии «со свитою всею» на Небо — свершается воздаяние за добро, соделанное на земле, а сама М.Я. Строганова причисляется к лику святых:

Тогда вси ангели и вси святии приступили,

К своему ея лику присовокупили.

Описание Рая («того света»)

С христианским догматом о посмертном воздаянии напрямую связаны представления о рае и аде как местах загробного существования/пребывания душ; обозначаются эти места образной формулой тот свет [6, с. 42]. В хронотопе «Умозрителства душевного» присутствует только рай. Христианские представления о его «устройстве» были разнородными; рай мог быть как «мысленным» (т. е. находиться вне времени и земного пространства), так и «чувственным», «земным» [4, с. 123-134; 19, с. 21-103]. У П. Буслаева рай — «мысленный», и многие детали и словесные формулы в его описании вполне традиционны [14, с. 178–182]: Бог пребывает «вверху», «в эмпирейских сферах»; к «небесну граду» идет «лествица»; там находится «престол» Господень; раю предшествуют «врата» и др.

Заключение

Феномен соприкосновения с трансцендентным, хорошо известный средневековым книжникам, но воспринимавшийся ими сквозь призму того или иного жанрового канона, оказался лично и индивидуально пережит писателем петровской эпохи. Став свидетелем мучительной смерти своей покровительницы, баронессы М.Я. Строгановой, Петр Буслаев выразил обретенный им экзистенциальный опыт в поэтической форме. Писать житие он, по-видимому, не решился и обратился к другому популярному, но менее каноническому жанру — видению. Возникшую при этом «бытийную» проблему — визионерства — П. Буслаев преодолел по преимуществу художественными средствами, в частности, с помощью вымысла, аллегорико-эмблематической образности и поэтизации топики видения и ряда других жанров.

1. Большой библейский словарь / Уолтер Элуэлл, Филип Камфорт; [пер.: Рыбакова О.А.]. 2005. СПб.: Библия для всех. 1503 с.
2. Бухаркин П.Е. История русской литературы XVIII века (1700-1750-е годы). 2013. СПб.: Филологический факультет СПбГУ. 488 с.
3. Демин А.С. Древнерусская литература: Опыт типологии с XI по середину XVIII вв. от Илариона до Ломоносова / Отв. ред. В.П. Гребенюк. 2003. М.: Языки славянской культуры. 760 c.
4. Дергачева И.В. Посмертная судьба и «иной мир» в древнерусской книжности. 2004. М.: Кругъ. 351 с.
5. Дергачева И.В. Топосы иного мира в «Житии Василия Нового» [Электронный ресурс] // Язык и текст. 2016. Том 3. № 4. C. 33-43. DOI: 10.17759/langt.2016030404
6. Елеонская Е.Н. Представление «того света» в сказочной традиции // Елеонская Е.Н. Сказка, заговор и колдовство в России. Сб. трудов. 1994. М.: Индрик. С. 42-50.
7. Зусева-Озкан В.Б. К истории русской поэтической наррации: прозаический автокомментарий в поэмах П. Буслаева «Умозрительство душевное» и М. Амелина «Веселая наука» // Вестник славянских культур. 2022. Т. 65. С. 192-207.
8. Курциус Э.Р. Европейская литература и латинское Средневековье. Т. I / Пер., коммент. Д.С. Колчигина. 2020. М.: Издательский Дом ЯСК. 560 с.
9. Луков В.А. Предромантизм. 2006. М.: Наука. 683 с.
10. Мень А., прот. Библиологический словарь: В 3 т. 2002. М.: Фонд им. Александра Меня.
11. Панченко А.М. Буслаев Петр // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1 (А-И). 1988. Л.: Наука. С. 136.
12. Петров А.В. Духовидческие стихи С.С. Боброва на кончину императрицы Екатерины II // Libri Magistri. 2015. Вып. 2. С. 18-26.
13. Петров А.В. «Миф творения» в «метафизических» и «физико-теологических» стихотворениях русских поэтов конца XVIII — начала XIX вв. // Вестник Рязанского государственного университета им. С.А. Есенина. 2011. № 3 (32). C. 108-129.
14. Пигин А.В. Видения потустороннего мира в русской рукописной книжности / Научный редактор Е.М. Юхименко. 2006. СПб.: Дмитрий Буланин. 430 с.
15. Похлебкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. 2001. М.: Междунар. отношения. 560 с.
16. Русская силлабическая поэзия XVII-XVIII вв. / Вступ. статья, подгот. текста и примеч. А.М. Панченко. 1970. Л.: Сов. писатель. 424 с.
17. Сазонова Л.И. Авторский комментарий в структуре произведения (Поэма «Умозрительство душевное» Петра Буслаева) // Литературоман(н)ия: к 90-летию Юрия Владимировича Манна: сб. ст. 2019. М.: Изд-во РГГУ. C. 502-511.
18. Сошкин Е. «Умозрителство душевное…» Петра Буслаева в системе поэтики барокко // XVIII век. Сб. 23. 2004. СПб.: Наука. С. 56-69.
19. Танатологическая тема в русской словесности XI-XXI вв. / Воропаев В.А., ДергачеваИ.В., Конявская Е.Л., Мильков В.В. 2021. М.: Индрик. 464 с.
20. Толстая С.М. Обмирание // Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5 т. / Под общей ред. Н.И. Толстого. Т. 3. (К-П). 2004. М.: Междунар. отношения. С. 462-464.