Психологические, социальные и информационные аспекты нападений несовершеннолетних на учебные заведения

В статье рассматриваются факторы, повлиявшие на совершение несовершеннолетними нападений на учебные заведения. Проведен анализ публикаций, предлагающих объяснения и теоретические модели такого рода преступлений. Авторы представляют результаты собственного качественного анализа данных эмпирического исследования 9 подростков, совершивших нападения на школы, и материалов уголовных дел, выполненного в рамках комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы. Полученные данные свидетельствуют о специфической личностной структуре подростков и имеющихся у них психических расстройствах, а также об их особом социально-психологическом статусе отверженных и изолированных в классе. Описан компенсаторный механизм развития идентичности с ориентацией на ролевую модель подростков, совершивших нападение на школу «Колумбайн» в США, и подражание их действиям. Оценивается роль сети Интернет в этом процессе. Делается вывод о необходимости многоаспектного анализа подобных действий и соответствующей профилактической работы.

В последнее время проблема нападений на школы со стороны учеников вызывает повышенную озабоченность сотрудников правоохранительных органов, образования и здравоохранения. Подобные явления происходили не только в России, но и в других странах — США, Германии, Финляндии, причем часто эти акты агрессии имеют сходные черты, а их причины интересуют многих исследователей.

Проведенные ранее литературные обзоры позволяют составить примерную картину психологических механизмов и факторов риска формирования поведения, результатом которого являются нападения несовершеннолетних на учебные заведения [3; 7]. Отдельные отечественные теоретические исследования заставляют задуматься о терминологических разночтениях и подходах к школьным нападениям с различных методологических позиций [4]. Опираясь на опыт исследований, проведенных на материале комплексных судебных психолого-психиатрических экспертиз, мы проанализировали случаи школьных нападений, прошедших детальную клинико-психологическую оценку. Фактически в каждом случае выстраивалась схема формирования поведения несовершеннолетнего, включавшая в себя историю жизни, имевшиеся факторы риска, анализ основных механизмов нападения и оценку степени способности к осознанно-волевой регуляции в ходе нападения. В данной работе мы хотели бы провести обобщение этих случаев с обозначением перспективы дальнейших исследований.

Анализируя исследования, проведенные с целью определения причин школьных нападений, можно выделить несколько групп факторов, относящихся к индивидуальным особенностям нападавших, их непосредственному окружению и характеру их взаимодействия.

Наиболее часто в качестве социально-психологической характеристики общения несовершеннолетнего со сверстниками выступают проблемы коммуникации с другими обучающимися, отвержение со стороны сверстников или буллинг. Лишь в отдельных случаях подобных проблем взаимодействия с микросоциумом не отмечается. Неразрешенные конфликты в школьной среде становятся источником постоянного стресса и фокусом переживаний подростков, а также субъективным поводом для формирования агрессивных намерений [8; 13; 17; 19]. Вместе с тем ряд исследователей предостерегают от объяснения проблемы школьных нападений лишь влиянием буллинга и обращают внимание на их многофакторную природу [16].

Значительное внимание со стороны специалистов уделяется психическому здоровью несовершеннолетних агрессоров. В описываемых в публикациях случаях у многих нападавших выявлялись психические расстройства. Преобладающим при этом был диагноз депрессии; отмечалось, что у подростков длительное время было сниженное настроение [9; 13]. В тесной связи с формированием у них психических аномалий рассматривался определенный спектр личностных особенностей инициаторов нападений. На основе доминирующих нарушений и уровня психического функционирования предлагалась типология нападавших (травмированный, психотический и психопатический типы) [10].

В структуре формирования идей нападений и их реализации в большинстве случаев отмечались суицидальные намерения. Инициаторы школьных нападений, как правило, оставляли предсмертные записки, объясняя, в частности, причины своих действий, а после атаки предпринимали попытки покончить с собой, которые отличались подготовленностью и продуманностью [11]. Отмечается также, что число убитых при атаке имеет прямую корреляцию с вероятностью суицида нападавшего [18].

Среди выделяемых семейных проблем несовершеннолетних отмечается отсутствие внимания со стороны родителей, слабый контроль с их стороны, а также конфликтные семейные отношения. Кроме того, в качестве фактора, усиливающего напряжение непосредственно перед нападением, могли выступать родительские дисциплинарные меры [19].

Одним из важных вопросов, которые стояли перед исследователями, был вопрос о том, какую роль в формировании идеи нападения на школу или стимулировании подобных намерений подростков играли источники информации, в том числе Интернет. Участие в сообществах, ориентированных на обсуждение идей ненависти к другим, акцентированных на превосходстве над окружающими, может способствовать росту убежденности в правомерности размышлений о мести, а нападения — как предпочитаемого выхода из субъективно сложной ситуации [12].

Распространение информации через СМИ и социальные сети, а также проблема самопредъявления рассматривалась через теорию информационного «заражения». Была обнаружена связь между ростом популярности социальных сетей и числом школьных нападений [15]. Вероятность того, что подверженные стрессу или уязвимые индивидуумы могут, сознательно или неосознанно, вдохновляться описанием сценариев и деталей подобных событий, была проверена в исследовании с использованием математической модели «заражения». Авторами было показано, что эффект заражения после массовых нападений проявляется в случае гибели трех и более жертв и не характерен для менее летальных событий [18].

Одной из успешных попыток разработки методологической базы исследования школьных нападений можно считать модель Дж. Левин (J. Levin) и Е. Мэдфис (E. Madfis). На основе нескольких криминологических теорий (теории напряжения, теории управления и теории рутинных действий) они разработали пятиступенчатую «последовательную» модель, описывающую пять этапов: хроническое напряжение, неконтролируемое напряжение, острое напряжение, этап планирования и нападение. Хроническое напряжение, переживаемое несовершеннолетним, включает в себя долгосрочные фрустрации на основе пережитого в детском или подростковом возрасте, приводящие к социальной изоляции, что в условиях дефицита систем просоциальной поддержки приводит к неконтролируемому напряжению. Далее, как правило, краткосрочным негативным событием провоцируется острое напряжение, в свою очередь стимулирующее переход к стадии планирования, в сценарии которого контроль над ситуацией воплощается в массовом убийстве, а финалом становится само нападение [15].

Несмотря на то, что в имеющихся публикациях уже проводился анализ феномена нападений подростков на школы, его трактовка в различных психологических аспектах с привлечением конкретного материала эмпирического психологического исследования, в том числе отражающего субъективные переживания несовершеннолетних и характер влияния на них сети Интернет, до сих пор отсутствовала. В связи с этим целью настоящего исследования стало описание психологических, социально-психологических и информационных аспектов нападений несовершеннолетних на учебные заведения.

Материал и методы исследования

Исследование проведено в ФГБУ «НМИЦ ПН имени В.П. Сербского» Минздрава России. Материалом послужили результаты обследования 9 несовершеннолетних мужского пола, обвиняемых в нападениях на учебные заведения. Данные были получены в рамках производства комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы (КСППЭ). Клинические и экспертные параметры представлены в табл. 1 и 2.

Таблица 1

Клинические характеристики подэкспертных

Таблица 2

Экспертные характеристики подэкспертных

Подростки обвинялись по ст. 30 ч. 2 ст.105 УК РФ (попытка убийства, убийство двух и более лиц). Кроме того, троим из них инкриминировали ст. 206 УК РФ (захват заложника), двоим ст. 223 (изготовление оружия). Двое несовершеннолетних состояли на внутришкольном учете, в КДН и ЗП, однако никто ранее к уголовной ответственности не привлекался. Среди пострадавших были в основном дети, три нападения закончились смертельными исходами. Средний возраст обвиняемых подростков на момент нападения составил 16,1 ±1,1 лет, на момент обследования 16,4 ±1,2 лет.

При оценке различных сфер психической деятельности и индивидуально-психологических особенностей подростков в соответствии с рекомендуемыми стандартами [3] проводилось экспериментально-психологическое исследование. Осуществлялся психологический анализ анамнестических сведений и материалов уголовного дела.

Сведения заносились в формализованную карту исследования, включающую 89 параметров. Проводился качественный анализ высказываний несовершеннолетних, продуцируемых в ходе клинической беседы.

Результаты исследования

Учитывая то, что врачи-психиатры экспертных комиссий диагностировали психические расстройства у 8 из 9 несовершеннолетних, были проанализированы факты, которые могли указывать на психическое неблагополучие подростков в истории их жизни. Наследственная отягощенность по психическим заболеваниям была отмечена только в одном случае. Ранняя (пре- и постнатальная) органическая патология выявлена примерно в половине случаев (5 наблюдений), что могло выступать предиспозицией проблем дальнейшего психического развития. Вместе с тем практически все обследованные адаптировались в детских дошкольных учреждениях, своевременно поступили в школу и в начальных классах демонстрировали среднюю, а некоторые высокую успеваемость. Только у троих подростков отмечались академические трудности в средней школе. В то же время данные клинической беседы свидетельствуют о том, что к началу подросткового периода внутренний дискомфорт был присущ всем без исключения несовершеннолетним. Он проявлялся в субъективном ощущении непонимания и даже отторжения со стороны окружающих. Весьма иллюстративными являются высказывания подростков. Среди их определений того, кем они себя чувствовали, — «изгой общества», «параноик», «недочеловек», «лишний в этом мире» и т. п. В этот период большинство несовершеннолетних (7 наблюдений) отмечали у себя суицидальные мысли и намерения, о которых они, как правило, ни родителям, ни учителям не сообщали. Подобные тенденции и связанное с ними психическое напряжение приводили к повышенной агрессивности и враждебности. Однако открытое агрессивное поведение для обследованных подростков было в основном не характерно. Следует подчеркнуть, что, несмотря на интенсивные субъективные переживания, которые экспертные комиссии квалифицировали как патологические признаки психического расстройства, сведения об обращениях к профильным специалистам (неврологу, психиатру, клиническому психологу) и ранее выставленных психиатрических диагнозах были только в двух случаях. Лишь один подросток находился под наблюдением психиатра. Из сказанного следует, что клинические факторы в формировании аутоагрессивного и агрессивного поведения несовершеннолетних окружающими были явно недоучтены.

Исследование индивидуально-психологических особенностей в рамках КСППЭ позволило выделить у несовершеннолетних обвиняемых в нападениях на учебные заведения ряд дисгармоничных свойств. Для всех без исключения обследованных была характерна неустойчивая самооценка с пессимистическим восприятием будущего, ее существенная зависимость от внешних обстоятельств. Это сочеталось с ожиданием негативного и враждебного отношения со стороны окружающих, подозрительностью, неуверенностью в себе, ранимостью и обидчивостью. Усредненные данные, по методике «Тест руки» Э. Вагнера (показатель (Ag+Dir)/n=0,31) свидетельствовали о повышенной агрессивности. При исследовании с помощью личностного опросника Басса—Перри обнаружено, что в структуре агрессивных тенденций ведущую роль играл параметр «Враждебность» (усредненный показатель — 26,88 баллов). По данным теста Розенцвейга, подростки были склонны фиксироваться на неприятных переживаниях (индекс OD=39,5%), у них превалировали эго-защитные тенденции (индекс ЕD=42,4%). Повышенная сензитивность сочеталась со склонностью к накоплению психического напряжения. При этом стратегии разрешения проблемных ситуаций отличались не только узким репертуаром, но и инертностью, ригидностью. Наряду с чертами зависимости обнаруживалась склонность к избегающим моделям поведения. Для всех обследованных несовершеннолетних были характерны повышенный уровень личностной тревожности и депрессивные тенденции. Выявляемая интровертивная направленность, склонность не делиться своими переживаниями существенно затрудняли использование внешней помощи и поддержки.

Анализ семейного контекста показывает, что несовершеннолетние, обвиняемые в нападениях на учебные заведения, воспитывались во внешне благополучных, в основном полных семьях. Из школьных характеристик следует, что родители уделяли должное внимание воспитанию детей, постоянно взаимодействовали с педагогическим коллективом и администрацией. Родители также описывали отношения в семье как благополучные. Вместе с тем из самоотчетов самих подростков следует, что они, как правило, не ощущали семейной поддержки (данные семи наблюдений), а отношения с родственниками характеризовали как плохие и дистанцированные. Нарративы, полученные в ходе клинической беседы и касающиеся взаимоотношений с родителями, содержат вариации описаний отношений с родителями от «непонимания» до «они относились ко мне, как к мусору». Обследуемые с обидой указывали на то, что при возникновении проблем они предпочитали не говорить о них близким. Даже в тех редких случаях, когда подростки сообщали родителям о конфликтах с учителями и одноклассниками, своих внутренних переживаниях по этому поводу, активно искали помощи у родителей, те не воспринимали их серьезно. В итоге у подростков формировалось чувство субъективной безвыходности из создавшегося положения.

Анализ конфликтов, связанных с образовательными учреждениями, показал, что в характеризующих несовершеннолетних материалах менее чем в половине случаев (4 наблюдения) содержатся сведения, касающиеся проблем подростка с учениками и учителями. Вместе с тем, по данным, полученным в ходе клинической беседы, все несовершеннолетние негативно воспринимали отношения, складывающиеся в школе. Об уровне психического напряжения и ощущении безвыходности красноречиво свидетельствуют их высказывания. Так, один из нападавших заявлял: «Год жил только мечтой поскорей закончить 9 классов и уйти куда-нибудь учиться в другое место». Он сообщал родителям о своих конфликтах с одноклассниками, просил их перевести его в другую школу. Однако ему отвечали, что от этого «лучше не станет» и нужно продолжать учебу на прежнем месте. Подросток отмечал, что у него нарушился сон, «все мысли были только о том, что придется идти в школу и терпеть». Другой несовершеннолетний утверждал, что негативные мысли о школьных конфликтах «начинали мелькать еще в субботу, в воскресенье было до трясучки, до тошноты, представлял себе, как это опять будет в понедельник». В подавляющем большинстве случаев подростки указывали на возникавшие суицидальные мысли и намерения, а двое ранее предпринимали попытки самоубийства.

Одним из основных способов частичного снятия психического напряжения являлось ведение дневниковых записей и общение в социальных сетях, где подростки описывали свои переживания. Причем это было характерно даже для несовершеннолетних с относительно невысоким интеллектуальным уровнем и недостаточно развитой рефлексией. В материалах уголовных дел представлены рукописные записи и скриншоты из соцсетей, где подростки подробно описывали свои переживания, составляли списки обидчиков, разрабатывали способы расправы над ними, в деталях излагали свои агрессивные фантазии. Следует подчеркнуть, что подобная деятельность начиналась задолго (от полугода до полутора—двух лет) до нападения на учебное заведение. Психическое напряжение, не имевшее адекватного выхода, приводило к поиску возможных причин создавшегося положения и путей выхода из него. Это, в свою очередь, формировало у подростков своеобразные увлечения. Большинство из них проводили много времени за компьютерными играми с агрессивным сюжетом (8 наблюдений). Более чем в половине случаев (5 наблюдений) несовершеннолетние проявляли интерес к националистической и расистской идеологии. Однако наибольшую притягательность для них имела деструктивная молодежная субкультура «Колумбайн», основанная на почитании и идеализации подростков, совершивших нападение на одноименную школу в США в 1999 г. В 8 случаях подростки не только целенаправленно искали сведения в Интернете, посещали ресурсы, касающиеся этой тематики, но и активно включались во взаимодействие с другими несовершеннолетними, разделяющими подобные взгляды. Некоторые для общения в группах в качестве никнеймов брали себе имена подростков, осуществивших нападение на школу «Колумбайн».

Восприятие себя слабым, беспомощным, не способным противостоять внешним обстоятельствам, решать каким-то образом школьные проблемы требовало определенной компенсации. Она происходила за счет формирования идеализированных деструктивных образов, в которых подросток представлял себя сильным. Этот механизм хорошо иллюстрирует запись одного из несовершеннолетних: «Я всегда ненавидел себя, презирал, со мной никто не общался, гнобили часто, чувствую себя неполноценным. И как мне быть. Попытаться завоевать авторитет и внимание — пустая трата времени и нервов. Люди — куски поганого… меня всего трясет, я так не нервничал с тех пор, как придумал эту хрень. …осталось немного ...мы умрем, как и все, мы беспощадно всех убьем, всех!!!! Оставаться в теле человека, думать о ближайшей смерти, о том, что собираешься убить… заводит». Другой подросток, который полагал, что «все люди» недооценивают его, убийствами и последующим суицидом хотел показать, что ему «надоела несправедливость в этом мире». Ранее отмечалось, что для большинства несовершеннолетних была характерна интровертированность. Внутренняя изолированность, неумение строить адекватные социальные связи приводили к поискам социальной поддержки среди подростков со схожими проблемами. Она осуществлялась в процессе виртуального общения с соответствующим гипермаскулинным позиционированием себя в социальных сетях. Следует отметить, что действия подростков, ранее совершивших нападения на учебные заведения, в таких сообществах идеализировались, романтизировались и выступали для участников моделью для подражания. Например, один из несовершеннолетних отмечал, что оформлял дневник так же, как у «Эрика и Дилана», а в качестве «пособия» использовал сюжеты многократно пересмотренных фильмов «Нулевой день» и «Класс», повествующих о нападениях на учебные заведения в США и Эстонии.

О высокой значимости этих интересов и включенности в подобную деятельность свидетельствуют изменения в поведении подростков. Так, у троих появилось увлечение оружием и взрывчатыми веществами, которое было несвойственно им ранее. Четверо несовершеннолетних начали подражать в стиле одежды подросткам, совершившим нападение на школу «Колумбайн». В целом ряде материалов уголовных дел содержатся сведения от родителей и учителей, которые отмечали происходившие с подростками трансформации, однако не придавали им серьезного значения. Так, мать одного из подростков сообщала, что сын попросил ее купить черный плащ и высокие ботинки «берцы». Она указывала, что ему нравился стиль «милитари», и предполагала, что камуфляж придавал сыну уверенности. Отец этого несовершеннолетнего подарил сыну на день рождения пневматическое ружье, которое тот использовал при нападении на школу. По-видимому, активное взаимодействие в Интернете и социальных сетях в сообществе единомышленников на темы, связанные с нападением на учебные заведения и последующим суицидом, подпитывали, оформляли и закрепляли уже имевшиеся агрессивно-деструктивные тенденции подростков.

Во многих случаях анализ высказываний несовершеннолетних позволяет проследить динамику и роль получаемой в сети Интернет информации в принятии решения о нападении на школу. Так, один из обвиняемых сообщал, что в группах «Колумбайн» и аналогичных им он состоял примерно два года. Однако если вначале он «просто знакомился» с содержанием ресурсов, то в последующем, чем больше информации получал, тем больше находил общего между тем, что происходило в жизни ранее напавших на учебные заведения, и «своим плохим, депрессивным состоянием». Подчеркивал, что стал уже «нарочно» просматривать данный контент, смотреть видеоролики, общаться в чатах с заинтересованными несовершеннолетними из разных городов, которые также страдали от школьного буллинга.

О стойкости сочетанных суицидально-агрессивных намерений свидетельствует то, что в двух третях случаев подростки предполагали завершить нападение самоубийством, причем четверо предприняли суицидальную попытку, а трое из них были госпитализированы в связи с нанесенными самоповреждениями.

Следует отметить, что, несмотря на разработанный план и внешнюю целенаправленность действий, у многих несовершеннолетних агрессивные криминальные действия носили во многом ситуационный и хаотичный характер. Обращает на себя внимание также тот факт, что среди пострадавших учеников и учителей не оказалось ни одного непосредственного участника конфликтов, или того, кого подростки воспринимали как своих обидчиков.

Обсуждение результатов

Проведенный качественный анализ данных эмпирического исследования личностных особенностей и психического состояния несовершеннолетних, совершивших нападения на учебные заведения, характеристик их взаимодействия с непосредственным окружением в школе и семье, а также использования ими информации в сети Интернет, позволяет заключить, что формирование агрессивного и аутоагрессивного поведения таких подростков началось задолго до совершения ими противоправных действий, однако оставалось незамеченным окружающими.

Имевшиеся у большинства обследованных психические нарушения повышали их уязвимость и трудности регуляции поведения, однако сами по себе, чаще всего, изначально к серьезным школьным проблемам не приводили. Вместе с тем взаимодействие с одноклассниками уже на относительно ранних этапах их не удовлетворяло, а в подростковом периоде вызывало выраженное напряжение и дистресс. Отсутствие у большинства таких несовершеннолетних явных внешних признаков дезадаптации создавало у учителей и родителей иллюзию их относительного благополучия. Они не откликались на потребности несовершеннолетних, и те не получали необходимой поддержки, в то время как ситуацию в школе ощущали как угрожающую и крайне дискомфортную. Такие индивидуальные свойства, как повышенная чувствительность, склонность к накоплению отрицательных переживаний, эмоциональная ригидность, способствовали подобному восприятию ситуации. При этом не всегда речь могла идти о школьном буллинге, скорее подросток оказывался изолированным, изгоем, мишенью эпизодических шуток и насмешек со стороны одноклассников, что также субъективно тяжело им переживалось. Следует отметить, что феномен отвержения, социальной изоляции, или социального остракизма, лишь в последнее время становится предметом исследования в отечественной психологии [1; 2], и можно предположить, что его значение для психологического здоровья пока недооценивается.

Вступая в период формирования самосознания, такой подросток сталкивается с тем, что основной его характеристикой и ролью в группе становится роль изолированного, не уважаемого, не принимаемого и не понимаемого сверстниками. Отчуждение в семейной сфере также не дает ему адекватной и привлекательной для него ролевой модели. Формирование образа Я, идентичности, в подобных условиях сопряжено с серьезными трудностями. Выходом для незрелого подростка становится идентификация с теми, кто дает ему возможность почувствовать свою силу и получить новый статус; на этой основе строится его собственная идентичность. Подобный феномен наблюдался, например, одним из авторов у несовершеннолетних, совершивших агрессивно-насильственные преступления на почве националистической идеологии [5]. В случае подростков, совершивших нападения на образовательные учреждения, образцом для подражания стали те, кто в аналогичной ситуации изменили ее насильственным способом и совершили самоубийство, выразив, таким образом, свой протест и став «героями» в глазах некоторых. Именно они представляли для подростков идеальную ролевую модель, идентификация с которой протекала у них в течение достаточно длительного периода. Этот процесс включал в себя также формирование мотивации для совершения нападения и его подготовку.

Интернет, социальные сети, специальные сайты служили для несовершеннолетних источником информации и эмоционального подкрепления и в этом смысле — фактором влияния. Однако сами несовершеннолетние уже были готовы к поиску такого рода информации, а их собственная активность на соответствующих сайтах поддерживала их устремления и оказывала влияние на других участников обсуждений, таких же подростков. То обстоятельство, что при совершении нападения подростки старались объяснить свой поступок в предсмертных письмах, а также что объектом нападения были не те, кто мог считаться их обидчиками, свидетельствует об их стремлении не отомстить конкретным людям, а выразить протест против воспринимаемой ими несправедливости. Совершение же самоубийства позволяло им выйти из сложной ситуации и закрепить за собой статус «героев» в глазах их единомышленников.

Следует заключить, что поиск причин и факторов совершения подростками нападений на школы не должен ограничиваться их индивидуальными особенностями и внешними характеристиками их положения в школе. Необходим глубокий анализ динамики их развития, характера отношений в школьном коллективе, в семье и интернет-среде, субъективного восприятия несовершеннолетним этих отношений и самого себя, с учетом возрастных особенностей подросткового периода и, в особенности, процесса формирования самосознания и идентичности.

Заключение

Проведенное исследование позволяет получить более детальное представление о психологических факторах, повлиявших на совершение подростками нападения на образовательные учреждения. Рассмотрение клинико-психологических, социально-психологических, возрастных аспектов дает возможность правильно оценить вклад каждого из них в развитие личности и формирование противоправного поведения несовершеннолетнего.

Приведенные данные также свидетельствуют о том, что роль сети Интернет в жизни школьника тесно связана с его потребностями, мотивацией, интересами и общением в реальной жизни, которые Интернет в значительной степени опосредует, создавая новые возможности и компенсируя дефициты, при этом усиливая как позитивные моменты, так и возникающие риски. Во многом характер воздействия интернет-среды определяется самими подростками, их активностью в поиске той или иной информации, а также продуцированием их собственного контента и особенностями общения. Регуляция этого процесса со стороны взрослых не должна сводиться лишь к запретам. Диалог с подростками и внимание к их проблемам, совместная с ними деятельность в онлайн и офлайн режиме могут принести значительно большую пользу.

Полученные сведения могут быть учтены при проведении в дальнейшем профилактической работы. Внимание учителей, школьных психологов, родителей должны привлекать не только подростки с явными признаками поведенческих девиаций, но и те, кто находится в стороне от класса, не уважается и не принимается другими учениками, даже если они кажутся внешне благополучными в других отношениях. Субъективная удовлетворенность ученика различными аспектами школьной жизни и собственной ролью в ней, как и активная включенность в коллективную деятельность, должны быть важными критериями школьной адаптации и качества жизни школьника.

1. Бойкина Е.Э. Агрессия сквозь призму социального остракизма [Электронный ресурс] // Современная зарубежная психология. 2019. Том 8. № 3. С. 60—67. doi: 10.17759/jmfp
2. Бойкина Е.Э., Чиркина Р.В. Социальный остракизм: современное состояние проблемы, методология и методы исследования // Психология и право 2020. Том 10. № 1. С. 152–170. doi: 10.17759/psylaw.2020100114
3. Давыдов Д.Г., Хломов К.Д. Массовые убийства в образовательных учреждениях: механизмы, причины, профилактика // Национальный психологический журнал. 2018. № 4(32). С. 62—76. doi: 10.11621/
   npj.2018.0406
4. Книжникова С.В. Амок: актуальность изучения нападений в школах, причины, возможности первичной профилактики // Социальная психология и общество. 2019. Т.10. № 1. С. 152—168. doi: 10.17759/sps.2019100109
5. Ошевский Д.С. Негативные социальные установки и смысловые конструкты у подростков, совершивших агрессивные противоправные деяния на национальной почве // Юридическая психология. 2012. № 3. С. 30—34.
6. Стандарты судебно-психиатрических экспертных исследований Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского (извлечения) // Медицинская и судебная психология / Под ред. Т.Б.Дмитриевой, Ф.С. Сафуанова. М.: Генезис, 2016. С. 599—604.
7. Сыроквашина К.В. Нападения в школах: агрессивные и аутоагрессивные действия несовершеннолетних [Электронный ресурс] // Современная зарубежная психология. 2019. Т. 8. № 3. С. 37—44. doi:10.17759/jmfp.2019080304
8. Agnich L.E. A Comparative Analysis of Attempted and Completed School-Based Mass Murder Attacks // American Journal of Criminal Justice. 2015. Vol. 40. № 1. P. 1—22. doi:10.1007/s12103-014-9239-5
9. Gerard F.J. et al. Offender and offence characteristics of school shooting incidents // Journal of Investigative Psychology and Offender Profiling. 2016. Vol. 13(1). P. 22—38. https://doi.org/10.1002/jip.1439
10. Langman P. Rampage School Shooters: A Typology // Aggression and Violent Behavior. 2009. Vol. 14. P. 79—86
11. Lankford A. A comparative analysis of suicide terrorists and rampage, workplace, and school shooters in the United States from 1990 to 2010 // Homicide Studies. 2012. Vol. 17. P. 255—274. doi:10.1177/1088767912462033
12. Larkin R.W. Learning to Be a Rampage Shooter: The Case of Elliot Rodger. The Wiley Handbook on Violence in Education: Forms, Factors, and Preventions / Eds H. Shapiro. Wiley, 2018. P. 69—84.
13. Leary M.R. et al. Teasing, rejection, and violence: case studies of the school shootings // Aggressive Behavior. 2003. Vol. 29. P. 202—214. doi:10.1002/ab.10061
14. Lee K. Mass Shootings and Media Contagion Theory: Social Media’s Influence on Frequency of Incidents // Elon Journal of Undergraduate Research in Communications. 2018. Vol. 9(2). P. 27—35
15. Levin J., Madfis E. Mass Murder at School and Cumulative Strain: A Sequential Model // American Behavioral Scientist. 2009. Vol. 52. № 9. P. 1227—1245. doi:10.1177/0002764209332543
16. Mears D.P., Moon M., Thielo A.J. Columbine Revisited: Myths and Realities about the Bullying-School Shootings Connection // Victims and Offenders. 2017. Vol. 12. № 6. P. 939—955
17. O’Toole M.E. The school shooter: A threat assessment perspective. Quantico, VA: National Center for the Analysis of Violent Crime, Federal Bureau of Investigation, 2000. 46 p.
18. Towers S. et al. Contagion in Mass Killings and School Shootings // PLoS ONE. 2015. Vol. 10(7): e0117259. doi:10.1371/journal.pone.0117259
19. Verlinden S., Hersen M., Thomas J. Risk factors in school shootings // Clinical Psychology Review. 2000. Vol. 20. № 1. P. 3—56. doi:10.1016/S0272-7358(99)00055-0

PlumX

Метрики публикации