Введение
Изменения, происходящие на протяжении последних десятилетий в российском обществе, существенно изменили прежний уклад жизни людей и привели к возникновению как позитивных, так и негативных новообразований. Так, за последнее время наблюдаются рост психогенных стрессовых расстройств у населения, повышение уровня насилия и жестокости в обществе. Известно, что когда страна переживает кардинальные реформы, резкие социально-политические и экономические изменения, уровень агрессивности у людей значительно повышается, а насильственная преступность приобретает удручающую динамику. По оценкам Института психологии РАН (2013 г.), «относительно далеких 80-х мы стали в три раза агрессивнее, во столько же раз грубее и совершенно бесцеремонны… Самым убедительным показателем является статистика убийств. По этому параметру мы почти в четыре раза превосходим США и примерно в десять раз большинство стран Западной Европы» [Юревич, 2013].
Конечно, за последние годы преступность изменилась, как в количественном, так и в качественном отношении. Например, по данным МВД России с 2014 по 2018 г. наблюдается снижение количества убийств на территории РФ (см. рис.).
Рис. Динамика убийств в России с 2014 по 2018 г. (ст. 105 УК РФ)
Однако, несмотря на это, проблема насильственной преступности и криминальной агрессии все так же сохраняет свою высокую актуальность, так как имеет первостепенное значение для стабильности общества и счастливой жизни его граждан, вне зависимости от того, о какой стране или каком историческом этапе идет речь, какое количественное или качественное своеобразие она претерпевает. Эти вопросы являются центральными, как для общества, так и для отдельного индивида, поскольку общественный порядок, а также личные права граждан (на жизнь, здоровье, честь, достоинство, неприкосновенность личных границ и др.) — это то, на чем строится правовое государство, что лежит в основе его оптимального функционирования и развития.
Противоправное поведение рассматривалось в трудах многих отечественных и зарубежных ученых [1; 2; 7; 9; 12; 15; 18; 19; 21; 27; 29 и др.], в работах которых представлены классификации противоправного поведения, подробно описаны его формы и типы, движущие силы и условия формирования. Достаточно детально изучена мотивация законопослушного и антиобщественного поведения. Особое внимание уделено вопросам преступности несовершеннолетних. Собственно криминальная агрессия не раз становилась предметом специального и углубленного изучения в криминологии, социологии, психологии (Ю.М. Антонян, В.В. Гульдан, И.С. Кон, И.А. Кудрявцев, Н.А. Ратинова, Ф.С. Сафуанов и др.). В публикациях представлены различные аспекты криминальной агрессии — феномен, причины, условия формирования, психологический портрет преступника насильственного типа, типология криминальной агрессии, возможные пути ее профилактики и др. При этом практически всеми специалистами отмечается высокая роль личностной детерминации в становлении и развитии противоправного поведения и криминальной агрессии.
Проведенный теоретический анализ показывает, что разные авторы, на разном материале изучая различные группы лиц, отличающиеся между собой формами девиантного, делинквентного, преступного или криминального поведения, в качестве базовых предпосылок той или иной девиации выделяют систему личностных детерминант [2; 16; 28 и др.]. Поэтому, обобщая, можно, предположить, что в основе криминальной агрессии и насильственной преступности лежат несформированность ценностно-смысловой регуляции поведения [4—6; 8; 10; 11; 13; 16; 17; 20; 22—24; 31 и др.], отрицательная идентичность [3; 10; 11 и др.], узость временной перспективы [4; 5; 11; 20; 25; 26; 30 и др.], низкая значимость потребности в самореализации [11; 14 и др.], стремление к автономии [13 и др.], неуверенность в себе и собственных силах [22 и др.].
Следует заметить, что, несмотря на свою давнюю историю, личностный подход к проблеме противоправного и криминального поведения в современной психологии реализован, на наш взгляд, далеко не в полном объеме и исследование личностных предпосылок преступного поведения в настоящее время сохраняет высокую значимость и имеет большой прогностический потенциал. Дело в том, что изменяющийся социокультурный контекст вызывает к жизни новые типы криминального поведения и качественно новые потребности, мотивы, смыслы, ценности личности. Исторически изменяются и отношения между внутренним строем личности и спецификой преступной деятельности. По этой причине исследования личностной детерминации преступной активности всегда будут сохранять свою актуальность. Особую значимость эти исследования, на наш взгляд, приобретают, в частности, при изучении лиц, обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений, нарушающих базовые права и свободы человека.
Программа исследования
Проведенное нами эмпирическое исследование выполнено на базе отделения судебно-психиатрических экспертиз Алтайской краевой клинической психиатрической больницы имени Ю.К. Эрдмана. В исследовании участвовали лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений и направленные на комплексную судебную психолого-психиатрическую экспертизу. Выборку составили 59 мужчин в возрасте 18—60 лет, средний возраст — 33,7 лет. Среди них: 42 человека, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений против жизни и здоровья; 17 человек — против половой неприкосновенности несовершеннолетних. По данным экспертизы 25,4% имеют среднюю стадию алкоголизма, 13,6% — диссоциальное расстройство личности, 15,3% — эмоционально неустойчивое расстройство личности, 25,4% — органическое расстройство личности, 20,3% — признаны психически здоровыми. В соответствии с экспертным решением, 100% подэкспертных были признаны вменяемыми в отношении инкриминированного деяния. В качестве группы сравнения были отобраны 54 мужчины, никогда не привлекавшиеся к уголовной ответственности и характеризующиеся социально нормативным поведением.
Цель исследования — выявить личностные особенности обвиняемых в особо тяжких преступлениях.
В основу исследования положена гипотеза о том, что для лиц, обвиняемых в особо тяжких преступлениях, характерны сужение и бедность мотивационной сферы, преобладание мотивации самосохранения и автономии, снижение познавательной и трудовой мотивации. Их отличают также несформированность ценностно-смысловой регуляции деятельности, отрицательная идентичность, сужение временной перспективы, размытость планов на будущее.
В ходе исследования был использован следующий набор методик: «Ценностный спектр» (Д.А. Леонтьев), тест «Кто я» (М. Кун, Т. Макпартленд в модификации Т.В. Румянцевой), метод мотивационной индукции (ММИ) (Ж. Нюттен). В качестве методов математико-статической обработки данных использованы χ2-критерий Пирсона, U-критерий Манна—Уитни.
Результаты и их интерпретация
Личностные ценности. Методика «Ценностный спектр» Д.А. Леонтьева показала, что лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений в сравнении с нормативной группой имеют более идеалистические представления о таких ценностях, как «Любовь», «Труд», «Жизнь». Так, ценность «Любовь» находящиеся под следствием обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений оценивали как более целостную (χ2=13,58; р≤0,0001), легкую (χ2=3,44; р≤0,06), уникальную (χ2=3,44; р≤0,06), простую (χ2=4,77; р≤0,03), самодостаточную (χ2=5,28; р≤0,02), справедливую (χ2=9,54; р≤0,002), упорядоченную (χ2=6,77; р≤0,009), завершенную (χ2=8,34; р≤0,004). Для ценностной категории «Жизнь» чаще выбирались такие характеристики, как «единство противоположностей» (χ2=11,41; р≤0,001), «истина» (χ2=12,84; р≤0,0001), «жизненность» (χ2=7,11, р≤0,008), «простота» (χ2=7,82, р≤0,005), «справедливость» (χ2=5,87; р≤0,02), «завершенность» (χ2=6,23; р≤0,01). Ценностная категория «Труд» была охарактеризована следующими особенностями: «осмысленность» (χ2=3,53; р≤0,06), «целостность» (χ2=7,13; р≤0,008), «игра» (χ2=3,86; р≤0,05), «полнота» (χ2=13,58; р≤0,0001), «истина» (χ2=13,57; р≤0,0001), «уникальность» (χ2=19,8; р≤0,0001), «самодостаточность» (χ2=11,41; р≤0,001), «совершенство» (χ2=4,14; р≤0,04). Такие весьма идеализированные представления можно объяснить тем, что ценности любви, жизни и труда для обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений являются, скорее, только знаемыми, т. е. присутствующими в их сознании со своей внешней, «назывной» стороны. Поэтому данные ценности не выступают для рассматриваемой категории людей в качестве действенных регуляторов их поведения и деятельности.
Различия между сравниваемыми выборками установлены и в отношении таких ценностных категорий, как «Смерть» и «Будущее». Так, лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлениях, для характеристики понятия «Смерть» чаще выбирали следующие описания: «единство противоположностей» (χ2=3,86; р≤0,05), «полнота» (χ2=3,86; р≤0,05), «простота» (χ2=5,28; р≤0,02), «необходимость» (χ2=3,86; р≤0,05). Показательно, что «Смерть» как оцениваемая категория получила в группе обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений значимо больше положительных характеристик, чем в выборке с социально нормативным поведением. Смерть для лиц, обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений, представляется более понятной, менее пугающей, чем суд и длительный срок лишения свободы. «Будущее» для обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений выступало как лишенное целостности (χ2=3,38; р≤0,06) и легкости (χ2=5,79; р≤0,06). В данной группе оно оценивается не столь оптимистично, чем в нормативной.
Личностная идентичность. По данным методики «Кто я» (М. Кун—Т. Макпартленд, модификация Т.В. Кудрявцевой), обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений в сравнении с нормативной группой значимо реже использовали для самоописания индивидуальные характеристики Я (U=126; p≤0,0017), а также характеристики, описывающие коммуникативное (U=140; p≤0,036), физическое (U=120; p≤0,001), деятельное (U=70; p≤0,001) и рефлексивное (U=121; p≤0,024) Я, используя для оценки себя при этом множество социальных ролей («студент», «прохожий», «избиратель», «член семьи», «россиянин»). Полученный результат указывает, что обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений в сравнении с нормативной группой менее уверены в себе, в большей степени испытывают опасения в связи с самораскрытием, характеризуются большей выраженностью защитного поведения. Такую позицию, несомненно, усиливает их теперешний статус людей, находящихся под следствием в ситуации стресса и неопределенности (ожидания судебного решения).
Следует обратить внимание на то, что внешние (социальные) характеристики идентичности использовались в самоописании представителями обеих сравниваемых групп. Однако само содержание приписываемых себе социальных ролей в двух выборках было различным. Лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, описывали себя в большей мере с помощью семейных («муж», «сын», «внук» и т. д.), а также этнорегиональных («русский», «татарин» и т. д.) характеристик. Скорее всего, это может быть обусловлено желанием испытуемых примкнуть к какой-либо значимой для них группе (семья или нация). Такая принадлежность может давать, хоть и мнимое, чувство защищенности, которое необходимо, в частности, в стрессовой, психотравмирующей для личности ситуации следствия, помещения под стражу, ожидания суда, нахождения на судебной психолого-психиатрической экспертизе.
Наряду с этим, лица, обвиняющиеся в совершении особо тяжких преступлений, значимо реже в ответе на вопрос «Кто я?» использовали учебно-профессиональные («слесарь», «рабочий», «ученик» и т. д.) характеристики (U=140; p≤0,036). Такой результат объясняется тем, что испытуемые, находящиеся под следствием и обвиняемые в преступлениях против личности, как правило, имели незаконченное среднее или среднее образование (59%), т. е. не обучались ранее какой-либо специальности вообще, в отличие от испытуемых группы с просоциальным поведением, в которой 67% испытуемых имели средне-специальное образование и 25% — высшее. Наряду с этим, лица, находящиеся под следствием, не имели постоянной работы (37%), либо зарабатывали на жизнь эпизодическим выполнением неквалифицированного труда (34%), в отличие от испытуемых, составивших нормативную выборку, имевших постоянное место работы в 67% случаев.
По данным исследования, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений реже, чем законопослушные испытуемые, использовали в самоописании глаголы (U=169; p≤0,048). Полученный результат может говорить о том, что для данной категории лиц наблюдается значимое снижение активности, самостоятельности, более низкие уверенность в себе и уровень самоэффективности в сравнении с нормативной выборкой.
Исследование показало также, что лица, находящиеся под стражей и обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, реже применяли к себе как положительные (U=133; p≤0,027), так и отрицательные (U=136; p≤0,027) идентификационные характеристики, в сравнении с группой с просоциальным поведением. Полученный результат может выступать признаком неадаптивного состояния идентичности участников экспертизы, что находит выражение в импульсивности, непостоянстве, тревожности, депрессивности, ранимости, робости, неуверенности в своих силах, скрытности. В самоописаниях этих людей преобладали нейтральные ответы. Вероятно, это связано с проблемами в самораскрытии и повышенной настороженности лиц данной категории, что особенно проявляется в ситуации следствия.
Испытуемые, составившие нормативную выборку, в своих самоописаниях, напротив, чаще использовали характеристики, относящиеся к коммуникативному, физическому, деятельному и рефлексивному Я. Их самоописания были более дифференцированными и разнообразными, они содержали характеристику себя как субъекта общения («хожу в гости, люблю общаться с людьми», «умею выслушать людей» и др.), включали описания своей внешности и физических данных («сильный», «приятный», «привлекательный»), самооценку знаний, умений, навыков, способностей и достижений («хорошо плаваю», «умный», «работоспособный», «знаю английский» и др.).
Показательно, что лица, обвиняемые в совершении особо тяжких правонарушений, при работе с тестом М. Куна—Т. Макпартленда чаще давали ответы из категории «Проблемная идентичность» («я — ничто», «не знаю, кто я», «не могу ответить на этот вопрос» и др.) (U=187; p≤0,063). Полученные результаты вновь подтверждают тезис о том, что характерными чертами данной группы испытуемых являются значительные трудности в самоописании, самораскрытии, оценке качеств собственной личности, негативное отношение к собственной персоне.
Временная локализация мотивации. С помощью метода мотивационной индукции Ж. Нюттена могут быть получены две категории данных. Первая дает представление о временной локализации мотивации, вторая — о содержательных аспектах мотивации.
Результаты исследования временной локализации мотивации позволяют сделать вывод о том, что лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, значимо реже располагали мотивационные объекты в отдаленных временных периодах: открытое настоящее (U=96; p≤0,002), взрослая жизнь (U=109; p≤0,005), старость (U=152; p≤0,015), прошлое (U=95; p≤0,001), — а также в периодах, непосредственно близких к настоящему моменту: месяц (U=140; p≤0,003), день (U=160; p≤0,013), текущий момент времени (U=120; p≤0,001). Для лиц, находящихся под следствием, наиболее характерна более узкая и ситуативная временная ориентация, ограничивающаяся периодом одного года (U=91; p≤0,001).
Содержательные аспекты личностной мотивации. Вторая категория данных, полученная при использовании методы мотивационной индукции Ж Нюттена, дает представление о содержании личностной мотивации. По данным исследования, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений статистически значимо чаще, чем группа с просоциальным поведением, демонстрировали проявление мотивации самосохранения (U=136; p≤0,031) и автономии (U=126; p≤0,004). Участники экспертизы демонстрировали стремление оставаться психологически независимыми и испытывали нежелание оказаться в психологической зависимости от других людей.
Кроме того, лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, реже давали ответы из категорий «Способности» (U=72; p≤0,001), «Профессиональная самореализация» (U=180; p≤0,048), «Активность и работа» (U=150; p≤0,067), «Профессиональная деятельность» (U=120; p≤0,001), «Познавательная мотивация» (U=115; p≤0,001). Полученные результаты вполне согласуются с данными, полученными нами ранее при анализе методики «Кто я» М. Куна—Т. Макпартленда. Обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений в сравнении с нормативной группой в меньшей степени стремятся к самореализации, к развитию своих способностей, получению знаний, умений, навыков, построению профессиональной карьеры.
По данным исследования, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений в меньшей степени склонны отказываться от использования такого копинг-ресурса, как социальная поддержка. В сравнении с нормативной группой они значимо реже давали ответы из категорий «Реципрокная мотивация» (U=125; p≤0,007) и «Цели для других» (U=124; p≤0,007). Полученный результат означает, что испытуемые, находящиеся под следствием по делам об особо тяжких преступлениях, не ожидают, что другие люди вступят с ними в контакт и не высказывают желания, чтобы окружающие поступали подобным образом. Более привычным для них является держаться независимо и обособленно от других людей, не впуская окружающих в свое личное пространство и не дорожа привязанностями. Подобный отказ от социальной поддержки обычно негативно сказывается на социальной адаптации таких лиц и создает напряженность в отношениях с другими людьми.
Лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, как правило, не давали ответов из категорий «Обладание» (U=103, p≤0,001) и «Отдых» (U=53, p≤0,001). По нашему мнению, это связано с актуальной ситуацией нахождения под стражей и судебным следствием, в которой реализация мотивации обладания чем-либо и отдыха резко ограничена, что приводит к снижению ее актуальности. На первый план в таких условиях выходят мотивация автономии и самосохранения.
Еще одной отличительной чертой обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений при заполнении бланка теста ММИ Ж. Нюттена является большее, чем у законопослушных респондентов, количество пропусков ответа (U=124; p≤0,007) и неклассифицируемых ответов («ничего», «не знаю») (U=119; p≤0,007). В данном случае можно говорить о проблемной идентичности, сложности понимания собственной личности, своих желаний и стремлений у лиц, обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений.
Выводы
1. Лица, обвиняемые в совершении особо тяжких преступлений, имеют идеализированные представления о таких понятиях, как «Любовь», «Труд», «Жизнь». Эти ценности для данной категории людей являются, скорее, только знаемыми, т. е. не участвующими в регуляции поведения и деятельности. Соответствующие представления присутствуют в сознании испытуемых на уровне объективных значений, но не обеспечены субъективными смыслами, не совмещены с эмоциями, т. е. пристрастным отношением субъекта.
2. Образ будущего для обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений характеризуется отсутствием целостности и легкости. При этом понятие «Смерть» представляется для данной категории людей более понятным, менее пугающим, чем суд и длительный срок заключения.
3. Лица, находящие под следствием в связи с обвинением в совершении особо тяжких преступлений, имеют более узкую временную перспективу, ограниченную периодом одного года. Отдаленные жизненные периоды будущего, а также временные точки, расположенные в непосредственной близости к настоящему моменту времени («здесь и сейчас»), в меньшей степени представлены в сознании данной категории людей.
4. Личностную идентичность обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений можно охарактеризовать как проблемную и неадаптивную. Данная категория людей чаще испытывают проблемы с самораскрытием, их самоописания менее дифференцированы и разнообразны, содержат нейтральные, формальные характеристики.
5. У обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений менее выражены нравственные и образовательные потребности, а также стремление к творчеству. Их характеризует низкое стремление к профессиональной самореализации, к развитию своих способностей, получению знаний, умений и навыков, построению профессиональной карьеры.
6. На первый план у обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений выходит мотивация психологического самосохранения и психологической автономии. Эти люди не уверены в себе, характеризуются наличием опасений в связи с самораскрытием, выраженной тенденцией к самозащите.
Заключение
Таким образом, проведенное исследование показало, что обвиняемых в совершении особо тяжких преступлений отличают весьма суженная и бедная потребностно-смысловая сфера, преобладание мотивации самосохранения и автономии, снижение значимости познавательной и трудовой мотивации, низкая выраженность нравственных и познавательных потребностей, а также потребностей в творчестве. Они характеризуются несформированностью ценностно-смысловой регуляции деятельности, проблемной и неадекватной самоидентичностью, сужением временной перспективы личности, размытостью планов на будущее.