Где Вы, настоящий директор Психологического института? Воспоминания о прошлом с надеждой на будущее

I

Целый год я ждал этого счастливого дня. И вот он, наконец, наступил, наступило 5-е октября 1977 года. Именно тогда в НИИ общей педагогической психологии АПН СССР (ныне Психологический институт РАО) появилась свободная вакансия лаборанта и вице-президент Академии педагогических наук Артур Владимирович Петровский, бывший студент моего покойного отца, позвонил и сказал, что можно приехать на Моховую и подать документы в отдел кадров, оформиться на работу.

На следующий день я приехал в Институт уже как штатный сотрудник, поднялся по широкой застланной ковровой дорожкой лестнице на третий этаж в 14-ю комнату, где располагалась лаборатория «Психологические исследования личности в коллективе». Артур Владимирович Петровский, который был еще и ее руководителем, познакомил меня со всеми ее сотрудниками, которые, правда, уже через час разошлись, так как день был не присутственный. Присутственными днями тогда были вторник и пятница. Именно на эти дни назначались заседания лабораторий, заседания Ученого совета и все другие лабораторные и институтские мероприятия. В понедельник, среду и четверг в институте народу было немного — помимо администрации, по лаборанту в каждой лаборатории и дежурному научному сотруднику. Остальные работали на экспериментальных площадках, в библиотеках или дома.

Надо сказать, что и дежурные научные сотрудники старались свое присутствие минимизировать — приходили попозже, уходили пораньше, но продуктивность действительно научной деятельности НИИ ОПП по сравнению с сегодняшним днем и даже со временами андро­повской «принудиловки» была поистине завидной.

Первым делом, оставшись один в лаборатории, я спустился на первый этаж в библиотеку, записался в нее и набрал стопку книг. Энтузиазм мой бил через край — я работаю в психологическом институте среди ученых, и я — будущий ученый! Я, студент-вечерник исторического факультета ленинского пединститута. Как же мне повезло!

Наслаждаясь вседозволенностью, я уселся за стол Петровского, разложил книжки и приготовился максимально быстро познать все премудрости психологической науки, но не тут-то было! Через минуту в дверь постучали и Ида Григорьевна, пожилая и нарочито чопорная дама (как потом оказалось, секретарь-референт директора института), сообщила мне, что меня ждет для разговора директор НИИ ОПП, академик А.А. Смирнов. Вот и начало карьеры!

Я спустился на второй этаж, Ида Григорьевна доложила обо мне, и я вошел в кабинет. Навстречу поднялся пожилой мужчина. Честно говоря, я и сейчас думаю, что именно такими, хотя бы внешне, и должны быть «настоящие» директора академических институтов — интеллигентное лицо, умные добрые глаза, радушная улыбка. И, главное, было сразу понятно, что несмотря на то что он явно умнее тебя, он к тебе не снизошел, он в тебе заинтересован. Беседа продлилась минут десять. Анатолий Александрович все эти десять минут разговаривал со мной только обо мне — о моем прошлом, о моих мыслях сегодня, о планах на будущее. Я ушел от него обескураженный — зачем ему это? Неужели академику нечем заняться, кроме как беседовать с лаборантом? В растерянности я вышел из кабинета и остановился в приемной. Ида Григорьевна вошла в кабинет и, через минуту выйдя из него, пригласила туда женщину, сидевшую на стуле у входа, потом повернулась ко мне и сказала: «Вот уборщицу новую на работу берем. Сейчас Анатолий Александрович побеседует — и в отдел кадров на оформление».

Целый день я сидел в помещении лаборатории и, как сейчас помню, штудировал учебник «Социальная психология» под редакцией Предвечного и Шерковина. Только один раз я спустился вниз и вышел на крыльцо института покурить и вдруг в начале двора, у ворот я увидел знакомую фигуру — Инна Владимировна Равич-Щербо, мать моего близкого приятеля. Она шла к дверям моего института. Как я был горд!

— Здравствуйте, Инна Владимировна! Вы к нам? Давайте я Вам покажу институт!

Она улыбнулась, кивнула, молча соглашаясь, и я повел ее на экскурсию: вот большая аудитория, вот библиотека, вот памятная доска в фойе, вот на втором этаже малая аудитория и вот, наконец, главное — лаборатории на третьем этаже. Я иду немного впереди по коридору и с видом бывалого сотрудника зачитываю ей названия лабораторий. Наконец комната 28 и две таблички. На одной название психогенетической лаборатории, а на другой — фамилия и инициалы ее заведующего — И.В. Равич-Щербо. Как же звонко она тогда смеялась!

18.00 — вот и закончился мой первый рабочий день. Но глава из учебника не дочитана и я решил задержаться. Минут через 15 в дверь за целый день второй раз постучали — это опять была Ида Григорьевна.

— Миша, ты о чем думаешь? Сколько тебя может ждать Анатолий Александрович! Иди сейчас же, он в машине.

Ничего не понимая, я быстро сбежал по лестнице — и правда, в черной «Волге», стоявшей у ступеней крыльца, на переднем пассажирском сидении сидел академик Смирнов.

— Садитесь.

Я молча сел на заднее сиденье, недоумевая, зачем я ему понадобился. Машина тронулась. Как ни в чем не бывало, Анатолий Александрович завел со мной разговор об институте, рассказывая историю, давая при этом характеристики, всегда лестные, сотрудникам. Разговор — это громко сказано, по сути дела, это была лекция-монолог, вводный курс, описание истории семьи, ее традиций и правил общежития, адресованный новому ее члену. Дороги я практически не заметил и очнулся, когда машина остановилась на перекрестке улиц Черняхов­ского и Красноармейской, как раз напротив моего дома.

— Ну, до свидания! Вот мы и доехали. — Обернувшись и протянув руку для прощального рукопожатия, сказал Смирнов.

Я вспомнил, что он не спрашивал моего адреса. Совершенно опешив, вышел на тротуар и глазами проводил машину, свернувшую в Шебашевский проезд (как потом я узнал, именно там и жил Анатолий Александрович). Следующие два дня ситуация повторилась практически в точности.

Как потом оказалось, Анатолий Александрович практически каждый день подвозил на машине до дома кого-то из сотрудников института, живущих недалеко от него.

Не хочу делать никаких выводов, но давайте представим наших сегодняшних директоров... Думаю, дело здесь совсем не в пробках.

II

Кто когда-либо защищал диссертацию, неважно, кандидатскую или докторскую, знает, что не так страшна сама защита, как подготовка к ней — беготня с документами, трепетание перед оппонентами, вылавливание научного руководителя для самой последней правки, организация отзывов на автореферат, подготовка банкета.

День Х был объявлен — 1 марта 1983 года — защита моей кандидатской диссертации в НИИ ОПП. При этом на докторском совете. В те времена, в отличие от сегодняшнего дня, советы были докторские и кандидатские. На последних можно было защищать, естественно, только кандидатские диссерат- ции, а на докторских — и кандидатские, и докторские. Это сейчас я понимаю, что мне повезло. На докторском совете, в состав которого входили одни доктора наук, защищаться было легче, чем на кандидатском, в составе которого порой больше половины членов были кандидаты наук. Если всерьез, то какое дело маститым докторам наук до того, что какой-то N станет кандидатом, а вот пожилым заслуженным кандидатам наук, членам кандидатского совета, нужно было признать этого N, по сути дела, равным себе.

К тому времени директор НИИ ОПП академик В.В. Давыдов был снят со своего поста, да еще наказан по партийной линии. Вместо него директором стал профессор Алексей Михайлович Ма­тюшкин, но Давыдов продолжал быть председателем Ученого совета, на котором мне предстояло защищаться. Именно поэтому в преддверие защиты со всякими бумажками я должен был ходить именно к нему, благо это было недалеко — его лаборатория располагалась в здании НИИ ОПП напротив консерватории. Там же тогда находилась и лаборатория моего шефа — Артура Владимировича Петровского.

Ходил я к Василию Васильевичу не один, так как защищаться 1 марта должен был не только я, но и некто Санжаева (насколько я знаю, сейчас она уже доктор психологических наук и живет где-то на Дальнем Востоке или в Якутске), научным руководителем которой был профессор Шумилин, заведующий кафедрой психологии в Московском областном пединституте им. Н.К. Круп­ской. Тема ее кандидатской диссертации была как-то напрямую связана с партийным интересом к сельскому хозяйству и касалась психологии молодого тракториста. Дело не в том, что мы с ней ходили к Давыдову парой, держась за руки, а в том, что как бы я ни старался попасть к нему до нее, мне это не удавалось. Я, естественно, не присутствовал при встречах академика Давыдова и Санжаевой, но как мне рассказывал А.В. Толстых, работавший у Давыдова в лаборатории, эти встречи порой доводили Василия Васильевича до исступления.

— Ну объясните мне, в чем психологическая суть Вашей работы? — Спрашивал Давыдов.

— Я не настолько владею русским языком, — следовал ответ, при том что для диссертантки русский язык был родным.

— Хорошо, — сдерживал себя Давы­дов, — но объясните мне, зачем в заключении диссертационного совета Вы приводите цитату из партийных документов объемом больше страницы?

— Мне кажется, Василий Васильевич, что текст партийных документов всегда к месту, — следовал ответ.

Понятно, что когда через полчаса после ухода Санжаевой я приходил к нему с очередной бумажкой, Василий Васильевич был уже в «разогретом» состоянии и я помимо собственной «порции» получал еще и то, что полагалось получить уже покинувшей «поле боя» Санжаевой. Так продолжалось более двух недель.

Наконец наступил день защиты. Накануне я написал и выверил текст заключения Ученого совета и 1 марта в 11 часов утра, как мне было и назначено (а защита должна была состояться в 14.00), я, трясясь, зашел в лабораторию Давыдова. Саша Толстых, находившийся там, кивнул мне, что означало «Сан- жаева уже была». Давыдов сидел со злым багровым от ярости лицом и, не поднимая на меня глаз, сказал: «Давайте». Я протянул листки заключения. Он по диагонали пробежал их глазами и вдруг сказал: «Если Вы не можете написать нормальное заключение Совета, значит и не сами писали диссертацию. Поэтому к защите я Вас не допущу».

Скорее от страха и безысходности ситуации, чем от чувства справедливости, я тут же ответил: «А за что Вы меня не допустите к защите, Василий Васильевич? За то, что я не так написал Заключение совета, которое должны были писать Вы сами?». Давыдов из багрового мгновенно стал белым, поднял на меня глаза и процедил сквозь зубы: «Ну что ж, защищайтесь. Посмотрим, как это у Вас получится». Полуживой я побежал в главное здание, с ужасом рассказал о произошедшем своему научному руководителю, Артуру Владимировичу Петровскому. Тот молча оглядел меня с головы до ног, усмехнулся и сказал: «Молодец. Главное вовремя».

Как и положено (тогда с этим было строго), в 14.00 началась моя защита. В президиуме Большой аудитории НИИ ОПП сидела стенографистка, ученый секретарь Совета Боркова и Василий Васильевич Давыдов. Сев на свое место, он закрыл глаза и, как все думали, погрузился в сон (почему-то считалось, что он болен сонной болезнью, хотя именно эта история со мной подобный факт для меня поставила под большое сомнение). Сначала ученый секретарь зачитала мое личное дело, потом я выступил с сообщением, и дело, наконец, дошло до вопросов. Давыдов глаз так и не открывал. В зале поднялась рука и Боркова назвала задающего вопрос: «Кандидат психологических наук Алемаскин». Миша Алемаскин, как было известно, планировал защищать докторскую диссертацию в ближайшее время именно на этом же Совете. Он работал в другом институте и специально пришел на мою защиту не в связи с каким-то интересом к диссертации, а пре­зентировать себя.

— В своей работе Вы ссылаетесь на целый ряд отечественных исследователей, которые занимаются проблемами девиантного и делинквентного поведения, но почему-то среди них нет ни одного специалиста — члена данного Диссертационного совета. Это случайность или сознательная позиция?

Не знаю, что можно ответить на подобный вопрос, но тогда я уже открыл рот для этого. И вдруг... Глаза

Василия Васильевича открылись и он сказал:

— Так. Больше вопросов нет? Тогда ученый секретарь, зачитайте отзыв ведущей организации.

На этом закончились презентация Миши Алемаскина и, так и не начавшись, мои ответы на вопросы.

Что это было? То ли Василий Васильевич просто вовремя проснулся, то ли он по каким-то причинам сознательно спас меня. Уверен, спас. Спасибо ему!

М.Ю. Кондратьев, доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАО