Оцифрованный разум: медиатизация социального познания в культуре, науке и искусстве

Медиаконструирование образа
социального мира

Настоящая статья начинается с вопроса, который был поставлен (честно признать, мимоходом) в одной из последних работ Г.М. Андреевой [1]: может ли современный человек самостоятельно построить образ мира, в котором он живет, или для него этот образ изначально опосредован средствами массовой информации? Ибо «что есть мир, мы узнаем из медиа. Вообще все, что сегодня выступает как восприятие, — все равно уже пропущено через фильтр медиа» [9, с. 99]. Действительно ли медиа «околдовывает» сознание, и способна ли психологическая наука развеять вездесущие чары цифровой эпохи?

Читателям известно, что в концепции Г.М. Андреевой, объединяющей идеи культурно-деятельностной психологии и социального конструкционизма, социальное познание определяется как процесс конструирования образа мира, опосредующий практическую деятельность в реальном мире. Заимствованное из поздних рассуждений А.Н. Леонтье­ва понятие образа мира конкретизирует содержание общественного и массового сознания как символической системы представлений общества о самом себе, объясняя его взаимосвязь с сознанием отдельного человека. «Индивидуальное сознание живет тем, что находится в постоянном общении с другими, постоянно усваивая общественные мысли и отчуждая свои» [31, с. 357].

Образ мира выступает в качестве языкового знака сознания [32], чья функция — регуляция деятельности и совладание с неопределенностью [38]. Т.Д. Марцинковская, сопоставляя взгляды Л.С. Выготского и Г. Шпета, делает важный вывод, что «социальное бытие человека превращает его в социальную личность, поведение которой служит определенным знаком для других людей и одновременно для него самого» [29, с. 119]. Личность — знак социального бытия! Запомним формулу и вернемся к ней позже. Поскольку образ мира — интегральная характеристика познавательной сферы личности, опосредствуемой знаковыми системами, то логично предпринять следующий шаг — рассмотреть различные языки (в широком смысле слова), которые существуют в обществе и культуре.

Не будет большим преувеличением утверждение, что основным языком конструирования образа социального мира в современном обществе является язык медиа, включающий в себя элементы традиционных знаковых систем (от науки до искусства). Потому Ж. Бодрийяр называл медиа «пожирателем» всех социальных коммуникаций [8]. Индустрия медиакоммуникаций — это сложная система технологических и институциональных отношений, в рамках которых производятся и потребляются образно­символические формы, доступные в пространстве и времени (когда и где удобно) для широкой публики [24].

Эффекты влияния медиа на установки и представления аудитории — тема традиционная для социальной психологии, начиная, пожалуй, с исследований убеждающей коммуникации Йельской школы [49]. М. Кастельс [23] отмечает: институты и технологии медиа, действующие на макроуровне общественного сознания, актуализируют такие специфические когнитивные механизмы, как установление повестки дня (agenda setting), фрейминг и прайминг, которые конструируют предвзятое отношение к социальной информации, «сообщая» аудитории не только о чем, но и как именно ей следует думать. Отечественные психологи [7] рассматривали медиа как технологически оснащенную форму общения между большими группами (коллективными субъектами), при этом особое внимание всегда уделялось языку массовых коммуникаций [25].

В наше время следует говорить, по- видимому, не просто о «влиянии» и «воздействии» медиа на социальное познание, а о трансформации последнего как высшей психической функции, опосредствовавнной культурными средствами информационных и виртуальных технологий [15; 36; 40]. Стало принятым говорить о взаимопроникновении и смешении «реального» и «виртуального» пространства [29]. Выделяются новые социокультурные патопсихологические синдромы «хронической усталости» от постоянного пребывания в интернете и неконтролируемого страха остаться без средства связи [2]. Коммуникация в социальных сетях запускает «спираль саморекламы и зависти», т.е. взаимное обновление профиля из-за невыгодных социальных сравнений и переживаний зависти, что является фактором риска аффективных расстройств [17].

Коль скоро признается решающее значение языка медиа для построения образа социального мира, следует внести дополнительную ясность в термины, используемые нами в дальнейшем. Мы будем говорить не просто о медиации (опосредствововании) социального познания как высшей психической функции, а о его медиатизации (внутренней перестройке) новыми информационными и виртуальными технологиями, которые выступают инструментами, орудиями или знаками современной культуры. Медиатехнологии «провоцируют» новое психологическое содержание социальной жизни [3], которое в исследованиях описывается через множество дискретных характеристик. Важнейшая из них — интерактивность медиа. Но не является ли она иллюзорной, а ее якобы активный и автономный пользователь — «марионеткой необходимости» социальных структур, согласно предостережению П. Бурдье [10]?

Эмпирические данные психологии не дают понимания трансформации повседневности человека как целостного жизненного мира: новые технологии имеют непредсказуемые последствия, создавая отдельное измерение бытия, о чем в свое время рассуждал М. Маклюэн [27]. Раз медиа — язык репрезентации социальной реальности, социологи считают нужным дополнить классическую концепцию социального конструирования реальности П. Бергера и Т. Лукмана [6] понятием медиатизации [50], благодаря чему сегодня принято говорить о медиаконстру­ировании социального мира [48].

Приставка «глубинная» к медиатизации указывает здесь на взаимосвязь между изменениями коммуникативных технологий и изменениями общества и культуры [34]. Глубинная медиатизация заключается в том, что образ мира выходит за пределы частного мира человека и складывается из представлений и переживаний, все менее специфичных для него лично, но рассчитанных на всех; опыт замещается переживанием, а повествовательность — дискретной информацией [45]. Происходит замещение корпуса социального знания, ранее накапливаемого в межличностном общении, «большими данными» (Big Data). Человек обратится, в первую очередь, к обезличенной информации поисковых систем («Ok, Google!»), а не к другому человеку.

Некоторые результаты основополагающего исследования медиатизации Н. Коулдри и А. Хеппа [48] можно «переложить» на структурные измерения образа социального мира, по Г.М. Андре­евой: образ личности — идентичность, образ группы — социальные представления, образ пространства и времени.

Во-первых, возникают новые типы социальных идентичностей, которые обозначаются как «алгоритмические» или «цифровые», и их символы — лайки, репосты, количество друзей и т.д. Виртуальная идентичность конструируется с ранних этапов отногенеза, делая социальные сети одним из главных средств социализации и индивидуализации.

Во-вторых, развитие медиа затрагивает процессы группообразования: формируются как полностью «виртуальные» коллективы, не существующие за пределами интернет-коммуникации (например, пользователи онлайн-игр), так и «медиа- тизированные» коллективы, чья деятельность переносится в чаты и на форумы. Облегчается конструирование «воображаемых сообществ» по любой тематике, физически и географически разрозненных, но в социальных сетях вырабатывающих единую психологическую реальность.

В-третьих, трансформируется восприятие социального пространства и времени: не столь важно, что происходит «здесь и сейчас», больший интерес привлекает «там и сейчас». Любая точка времени и пространства оказывается моментально досягаемой, поиск информации замещает предметное действие. Еще в 1842 г. Н.В. Гоголь (в небольшой повести «Рим») утверждал, что чтение журналов и газет — это «страшное царство слов вместо дел», а «стремление к новости» поглощает все время, не оставляя места для практической жизни.

Предварительные выводы. Три понятия — «медиация», «медиатизация» и «глубинная медиатизация» — позволяют раскрыть изменения психологических механизмов конструирования образа мира, опосредствованного языком массовых коммуникаций, который является основной знаковой системой современного общества и массовой культуры. Но для того, чтобы зафиксировать содержание изменений социального познания как целостной психической функции, нужно понять (думалось написать — «взломать») код этого языка.

Медиатизация в контексте
«визуального поворота»
психологии

Доминирующий код репрезентации социальной реальности сегодня — не слово или понятие, а визуальность [16], замкнутая на самой себе и не предполагающая вербальных конструкций (таков основной принцип Инстаграма — картинка без комментария, автореферент- ная презентация Selfie). Неиссякаемый поток медиаобразов и изображений как «вещей в себе» часто оказывается лишен значения для современного человека, но при этом образует важный контекст его повседневной жизни (о чем свидетельствуют, например, гигабайты сделанных фотографий, забытых в памяти телефона). Медиа — это обособленная и автономная социальная система (принцип автопоэзиса) [26].

«Расширение технических возможностей воспроизводства и копирования изображений лишает их уникальной эмоционально-смысловой “ауры”, делая однотипными и плоскими», — писал в своем знаменитом эссе В. Беньямин [4]. Как он и предсказывал, изучение медиа оказалось тесно связанным с «визуальным поворотом» (visual turn) гуманитарных и социальных наук. В теориях эстетики визуальность иногда выступает синонимом медиавиртуальности [28]. Кроме того, визуальный поворот называется также «изобразительным» (pictorial) или «иконическим» (iconic) [22]. Тонкие различия между ними психолог вправе игнорировать ради заглавного принципа — расширенной интерпретации языка, объединяющего вербальный и образно­визуальный аспекты.

С. Сонтаг в блестящем эссе «О фотографии» [41] называет производство и потребление изображений, заменяющих непосредственный опыт, критерием современности общества. В самом начале ХХ столетия Г. Зиммель с присущей ему проницательностью отмечал, что из-за развития средств передвижения и ускорения жизни в больших городах люди «сосредоточиваются в неизмеримо большей степени на лицезрении других, чем на слушании их» [21, с. 123], а это, в свою очередь, приводит к переживаниям меланхолии и одиночества. Анализ вереницы изображений и картинок становится ключом к пониманию общества эпохи модернизма, иными словами, по Г. Зиммелю, функция глаза — «психологическая» (перцептивная) и «социологическая» одновременно.

Человек изначально лишен содержания и заполняет себя образами [47]. Он испытывает дефицит самоопределения, ибо его основное свойство — быть неопределенным. Не будучи в силах смириться с неопределенностью «бытия в мире», человек превращает свою внешность и окружающий мир в символ, изображение, картинку. В эволюции менялись средства визуальной редукции неопределенности от наскальной живописи до цифрового видео.

До настоящего времени термины «визуальность», «изобразительность» и «образность» употреблялись синонимично. Настала пора дать более четкие определения. «Визуальность» замещает классическую «изобразительность» и указывает на размывание границ между повседневной жизнью и искусством, включающим в себя все видимые образы [28]. За визуальностью — зримостью или явью, тем, что мы воспринимаем органами чувств, — скрывается невидимый пласт образности, который находится вне границ изображения. Образность, в отличие от визуальности и изобразительности, отсылает нас к коллективному аффективному опыту, который не подвергается означиванию и символизации и тем самым выводит из состояния равновесия [35].

Ж. Диди-Юберман пишет о расколе зрения между тем, что мы видим, и тем, что смотрит на нас; раскол — символическое место утраты, уничтожения, исчезновения визуального объекта, заполняемое аффектом [20]. Сложная идея различия между визуальным изображением и стоящим за ним образом стала кинематографическим открытием А. Хичкока: нет нужды снимать на пленку, скажем, акт насилия, надо показать то, что создает впечатление насилия [42]. Знак насилия — визуальность (например, известная сцена убийства в ванной комнате в фильме «Психо»), а расшифровка и переживание этого знака зрителем отсылают к аффективной, психологической образности.

Анализ языка медиа и искусства, переплетающихся в массовой культуре точно змеи, дает возможность реконструировать коллективные переживания, сопряженные с образом социального мира, не до конца осознаваемые, с трудом вербализируемые (не зря фильмы А. Хичкока считаются «индикаторами» страхов современного ему капиталистического общества).

«Визуальный поворот» психологии реализуется, прежде всего, в практике качественных исследований [12]. Методы визуального анализа — т.е. стратегии изучения образов и контекстов их производства и использования — заставляют вспомнить о классическом методе включенного наблюдения, используемого в социокультурной антропологии: первыми, кто применил фотографии и видео «в поле», стали именно М. Мид и Г. Бейтсон; интересно, что и этнография, и кинематограф возникли почти одновременно, и сама повседневность имеет «монтажный» характер [14].

Второй, не менее важный интеллектуальный источник для современного визуального анализа — это Гамбургская школа искусствознания (А. Варбург, Э. Гомбрих, Э. Панофски), в которой были заложены основы науки об образах, «интерпретативной иконографии», — иконологии. Вопреки дискуссиям среди ее последователей, можно выделить общий принцип школы [30]: базис культуры (европейской) — набор константных образов, функционирующих в различных практиках. Они сохраняют формальную и смысловую устойчивость, благодаря чему задают способ ориентации в мире. Историческая интерпретация образов призвана ответить на общие вопросы о природе человека и объяснить значение его способности к порождению изображений и спасительных иллюзий.

Методы визуального анализа — не только исследовательские стратегии в привычном смысле этого слова, но и своего рода психотехники, развивающие «визуальное воображение», активное и творческое восприятие наблюдаемых, внешних аспектов социальной жизни [46] (ср. также с визуальным мышлением в гештальт-подходе Р. Арнхейма). Визуальный анализ может быть техникой ментализации внутреннего мира другого человека или даже общественного и массового сознания [39]. В отличие от проективных методик, предполагается работа по двум направлениям: с субъективными ассоциациями и реакциями и знаково-символической структурой изображения как проективного стимула, типичного для данного общества или культуры. Не вызывает удивления, что в терапии и консультировании такими стимулами выступают уже не ТАТ и тест Роршаха, а личные фотографии, сделанные самими клиентами [13].

Эстетическая парадигма
исследования медиатизации

В контексте изучения медиатизированных форм социального познания и повседневной жизни психология, как утверждалось ранее, ограничивается в большей степени чисто дескриптивными характеристиками влияния медиа на познавательные процессы и проигрывает массовой культуре и современному искусству, часто предвосхищающим трен­ды развития общества раньше науки. Одна из главных задач, стоящих перед художниками, — увидеть в бесконечном информационном потоке образов «формы и тактики» будущего, ведь недаром медиаискусство ХХ столетия называется «искусством времени» [37].

Реализацией «визуального поворота» в отечественной психологии стала эстетическая парадигма, претендующая на сравнительный анализ различных знаковых систем конструирования образа мира, в частности, языков научных понятий, современного искусства и медиа [19; 29; 43]. Изучаются «режимы», «оптики видимости» повседневной жизни. Эсте­тико-психологический анализ повседневности раскрывает латентные изменения социальных представлений и коллективных переживаний, «кристаллизуемые» в образно-символических формах культуры, науки и искусства, не замечаемые, пропускаемые теориями и методами из традиционного научного арсенала.

Эстетическая парадигма превращает научное исследование в «искусство видеть» за внешними проявлениями психологическое содержание, заставляя помнить об авторе изображения, который выбирает «именно эти предмет и перспективу из бесконечности других возможных предметов и перспектив» [5, с. 12]. Изображение становится инструментом рассмотрения и категоризации социальной реальности через объектив камеры, фокусировка которой задается имплицитными правилами и нормами референтной группы, будь то класс, профессия или художественная школа [11].

Медиаартефакты массовой культуры правомерно изучать как знаковые средства визуализации образа социального мира с методологических позиций психологии и эстетики. Раньше его «зеркалом» считались большие романы, в наши дни заменяемые сериалами (смена кода публичного восприятия).

Так, в популярном британском сериале «Черное зеркало» воссоздаются медиатизированные формы повседневности, которые иной раз производят на зрителя совершенно фантасмагорическое впечатление: например, социальный капитал личности оценивается другими людьми с помощью приложений (по аналогии c сервисами Uber или Яндекс-такси), при этом без высокого рейтинга невозможно снять хорошую квартиру или купить билет на самолет. Пока кто-то борется за репутационный рейтинг, в интернете разыгрывается анонимное шоу — общественное мнение «приговаривает» людей к физической смерти, а впоследствии за счет технологий массового контроля и поражения умирают участники голосования, наивно считавшие свои «дис- лайки» безнаказанными. На этом фоне подглядывание за частной жизнью через взлом скайпа и шантаж кажутся вполне невинными развлечениями.

Психологический анализ медиатизации повседневной жизни от Гоголя (см. чуть выше) до сериала «Черного зеркала» уводит нас от дескриптивных характеристик медиаконструирования образа мира к проблеме соотношения индивидуального и социального, ибо медиа становится культурным знаком, снимающим это условное для истории социальной психологии разделение. В медиакоммуника­циях индивидуальное и массовое сознание взаимодействуют и переходят друг в друга, что приводит к парадоксальной идее нелокальности психических процессов, осуществляемых в медиакомму­никациях [44].

Эффект глубинной медиатизации социального познания заключается в следующем. При максимальной интерактивно­сти медиапрофиль любого пользователя становится визуальным знаком не его эмпирической личности, а состояний массового сознания и поведения, об участии в которых он может и не догадываться до той поры, пока его не обвинят в харасс- менте или репосте экстремистских материалов (разновидности тотальной и чистой визуальности, значение которой не поддается дискурсивной экспликации на политическом и юридическом уровнях). Цифровой этикет не в силах регулировать анонимное воспроизведение личной информации, новостные ленты российских изданий демонстрируют множество подобных случаев (далеко не единичных).

Устранение эпистемологических оппозиций воображаемого/реального, частного/публичного в медиатизированной реальности дает право размещать любые высказывания пользователей в глобальном виртуальном контексте без ведома их автора (за счет стратегий коммуникации «лайк», «шер», «репост»). Сетевая личность «размазывается» в узлах, связях и удаленных ресурсах [18], поэтому персональные представления, эмоции, идентичности превращаются в отчужденные образы, элементы социальных представлений. Визуальный знак в медиакоммуникациях обозначает человека не для самого себя и окружения (вспомним формулу культурно-исторической психологии в начале статьи), а может указывать на безличные макросо- циальные процессы с вполне личными последствиями (тема Ф. Кафки). Неконтролируемое расхождение личности и знака оборачивается в отечественных реалиях презумпцией виновности.

Такое положение дел определяется в том числе и тем, что сообщество пользователей медиа не признается как самостоятельный агент, «компаньон в играх про производству мнений и смыслов» [33, с. 149]. Впрочем, возможен и другой, социально-психологический взгляд. Аффективно нагруженный образ, стоящий за визуальным языком современных медиа, — личность, отчужденная от собственного знака, локализуемого в случайных виртуальных контекстах, в которых тот интерпретируется вопреки намерениям пользователя, указывает на прекарность как всеохватывающее коллективное переживание хрупкости и незащищенности в медиатизированной повседневности [43].

Визуальный язык медиа, опосредствующий социальное познание, делает образ мира современного человека необычайно уязвимым перед социальными изменениями и проблемами, транзитивностью развития общества и культуры и нивелирует его психологическую функцию ориентации в неопределенности (и, соответственно, коллективного ко­пинга), постулируемую в классических психологических теориях. Образ социального мира, конструируемый в медиа, отчуждается от познающего субъекта (индивидуального и коллективного). Но если эта гипотеза верна, то и психология социального познания — в ракурсе идеи медиатизации — нуждается в пересмотре своих исходных допущений.

Финансирование