К 100-летию А.В. Петровского. Персонализация: уроки Петровского

 

Начну с того, что термин «персонализация» предложен А.В. Петровским. Было бы странно, если бы этого красивого термина «в природе» ранее не было. Термин, конечно, был, но использовался в совершенно другом значении. П. Тейяр де Шарден говорил о персонализации, имея в виду завершающий этап космогенеза; его предпосылкой является «персонализация», возникновение личности и мысли, образование ноосферы (идеальной, духовной оболочки Земли).

Артур Владимирович еще до моих собственных построений говорил мне, что понятие «социализация» не должно быть единственным и самодостаточным при описании взаимодействия человека с социумом, – что есть и должен быть обозначен как-то встречный процесс: от человека в социум, и что термин «персонализация» тут очень подходит. В этих его суждениях еще не было идеи полагания своего бытия в бытие другого, не было идеи «инобытия» в другом, но намечался «вектор»: от человека – в мир.

Были потом у некоторых из моих коллег попытки «закрыть» термин (А.Б. Орлов), сводя его к одеванию маски (путая «персону» и «перзон» – «самость», глубинное «я»). «Иметь лицо» и «делать лицо» – бесконечно разные вещи. Например, «безличность» – это когда у человека нет лица. А «лицо» – это когда человек снимает маску. Не надо путать!

В том, что люди оказывают влияние друг на друга, не было ничего принципиально нового. Этим не удивишь ни Бехтерева с его исследованиями механизмов подражания и внушения, ни тех, кто исследовал явления фасилитации и ингибиции. Точно так же и жизнь человека в других людях мало кого удивила бы. Любой психоаналитик или транзакционный аналитик найдет слова для обозначения этого факта. Кто-то скажет «интроект», кто-то вспомнит об эго-состояниях (берновский «Родитель» как раз про это), кто-то усмотрит другие аналоги.

Новизна появляется уже тогда, когда мы пытаемся проследить превращения кого-либо, существующего «по ту сторону» внутреннего мира, в «значимого другого», далее – в «интроект» и, наконец, в мое собственное «я», где уже нет различия между «я сам» и «другой во мне» (я говорю в этом случае «претворенное я другого»). Кроме того, появляется важный ход к типологии «значимых других», пониманию этой категории как особой, не сводимой к субъекту воздействия.

Случайный прохожий, например, пьяный на улице, может быть источником пренеприятных воздействий на меня, но мы не назовем его «значимым другим». «Значимый другой» – это тот, в ком я могу увидеть друга или недруга, партнера или противника, «заслуженного собеседника» (А.А. Ухтомский) или «игнорирующего меня обидчика». Значимый другой – тот человек из моего окружения, с которым я потенциально в общении или разобщении, производстве чего-то общего или раздельного. Иначе говоря, не может быть так, чтобы «значимый другой» не мог стать «интроектом» и, в свою очередь, потенциальным претворенным другим, частицей моего собственного «я».

А.В. Петровский предложил замечательно ясную трехмерную модель «значимого другого», играя категориями «аттракции», «референтности» и «авторитета». Во всех этих ипостасях «значимый другой» – потенциально внутренний другой, тот, кто продолжается в тех людях, для которых он значим. Люди, которых я вижу в зале, люди, пришедшие в этот зал, значимы для меня, они значимые другие. Мы расстанемся, но мы, возможно, друг в друге останемся. Предостережение у Булгакова: «Никогда не заговаривайте с незнакомцами!» – они могут оказаться для вас ох как значимыми!

Специфика подхода, его неочевидность и непривычность проявляются, пожалуй, тогда, когда мы меняем ракурс рассмотрения личности. Открывается особая грань в понимании личности. Это – бытие человека в другом человеке, «инобытие» человека в людях.

Позвольте поделиться своим личным воспоминанием. Некогда М.Г. Ярошевский, когда я защищал кандидатскую, говорил, что мне удалось поймать в «пробирку» феномен активности (речь шла о надситуативном – «бескорыстном» – риске). Леонтьев называл это «эксквизитным» проявлением активности. Я уж не знаю, удалось или нет, но некое дерзновение поймать в пробирку «личностность» осталось. Я искал решение, у меня было не одно, а «целых два»… Одно из них – что мы никогда не можем построить аутентичный образ себя, постоянно выходя за пределы себя в рефлексии. Я это экспериментально исследовал.  Второе решение – пойти еще дальше: за пределы себя, и это второе решение – персонализация, значимость для другого, интроецированность в другого, претворенность в другом.

Моим первым испытуемым был сам Артур Владимирович Петровский, – в эксперименте на самоатрибуцию. Участнику эксперимента предъявляется список личностных черт. Сначала человек оценивает себя, «каков он есть» («Я, каким я себя чаще всего чувствую»), потом – в присутствии конкретного человека («Я в присутствии другого лица»). Список черт (условный):

«Аккуратный, Бдительный, Внимательный, Гостеприимный, Доброжелательный, Ершистый, Ёрничающий, Искренний, Критикующий, Лицемерный, Мнительный, Надежный, Остроумный…»

Артур Владимирович сказал мне: «Вряд ли что-то изменится». А потом (уже после того, как заполнил опросник второй раз) вдруг говорит: «Неужели?! А я и не знал, что в ее присутствии я становлюсь…» (и он сказал мне, кем становится…; повторять его слова здесь не буду, это признание было слишком интимным). Но, заметьте, если я все-таки расскажу вам, какова была перемена, то вы легко догадаетесь, о ком шла речь, если хорошо знакомы с этим человеком; но даже в том случае, если раньше вы не видели этого человека, совсем не знакомы с ним, вам удастся мысленно нарисовать портрет этого человека, в общих чертах сходный с оригиналом. Положим теперь, что в присутствии этого человека мы начинаем стесняться говорить какие-то интимные вещи о себе... Вполне можно предположить, что это – человек, контролирующий нас, или, возможно, сам весьма закрытый в общении; а может быть, у него язык-«помело». Здесь возможен разброс интерпретаций. Если в присутствии этого человека я испытываю сильную тревогу, то это может быть следствием того, что он в моих глазах, например, представляет собой объект переноса с родительской фигуры; но если большинство людей в его присутствии испытывают сходные с моими чувства, то это, скорее всего, свидетельствует о его личности как таковой или, может быть, о его положении в обществе и т.д. и т.п.

В любом случае требуется дополнительный анализ. Но тем не менее все это повод обратить свой взор на себя, присмотреться к нашим отношениям, увидеть партнера в новом ракурсе. Как бы то ни было, изменение, происходящее со мной, несет на себе отпечаток личности другого – он вносит в мою жизнь что-то свое. Его портрет может быть в разной рамке, выглядеть по-разному в разном освещении, быть похожим и не очень, и даже карикатурным, но это именно он так действует на нас.

Я мог бы подробнее в этой связи рассказать о работах А.Н. Смирновой, Г.А. Долинского, А.Б. Николаевой, Л.И. Полежаевой.

Приведу гротескный в какой-то мере пример. Если ВЫ мне приснитесь, я, может быть, и не пойду к психологу, а спрошу у Вас: «Что Вы делали в моем сне? Ведь это Вы мне приснились!...» Впрочем, может быть, после этого разговора мне придется пойти к психоаналитику…

Лев Толстой писал: «Описать человека нельзя. Можно сказать только, как он на меня подействовал».

Некоторые примеры:

Мы говорим: «МНЕ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК СМЕШОН…» (не ЕМУ смешно, это мне смешно, ему самому, может быть, совсем не весело).

Я не могу сказать о себе: «Я – герой». Это могут сказать обо мне только другие.

«Я душевный» (было бы странно услышать от кого-нибудь такое признание, хотя «душевность», несомненно, черта личности человека).

«Я – Поэт!» – «Поэт? Бильярд?» (Анна Ахматова, когда ей довелось услышать от одного молодого стихотворца такие слова, произнесла вслух: «Поэт… Бильярд…»).

Все это – метапсихологические качества! «Аннушка чума» – это ее метапсихологическое качество. Метод отраженной субъектности открывает именно такие качества индивидуума, и следующий вопрос состоит в том, как эти качества сочетаются с интрапсихологическими качествами. И такова перспектива развития метода отраженной субъектности, а стало быть, и теории персонализации.

И здесь приоткрывается класс феноменов. Повышение оригинальности ассоциаций в присутствии неординарных учителей (исследования Ю.В. Янотовской и, независимо от нее, И.Г. Дубова), взаимопорождение творческих стилей (В.Г. Грязева-Добшинская), подвижки к бескорыстному риску в присутствии других (исследования А.Л. Крупенина), эффект стимуляции «сильных» учеников «слабыми» (эффект силы в слабости) и наоборот (исследование Е.Ю. Увариной), др. феномены – все это было выявлено на основе метода отраженной субъектности, в основном в лаборатории А.В. Петровского.

Метод отраженной субъектности иногда принимает форму «бесконтактного» исследования личности как источника персонализации человека в других.

Назову такие феномены, как динамика самовосприятия (исследование Аллы Николаевны Смирновой), усиление и ослабление перцептивных иллюзий в воображаемом присутствии других (исследование Елены Ивановны Кузьминой), изменение фрустрационного реагирования под влиянием актуализации образа значимого другого (исследование Ирины Петровны Гуренковой). В последние годы есть много исследований отраженной субъектности в парадигме транзакционного анализа, что имеет прямое отношение к практике психологического консультирования.

При этом открывается мир инобытия человека в человеке – мир значимых других, имеющих идеальную представленность и продолженность в других людях.

Отсюда и понимание развития личности. Что значит «развиваться» как личность? Это, в моем представлении, становиться «значимыми другими для значимых других». Идея персонализации раскрывается в двух моделях развития личности – моей, трехчастной (социализация, индивидуализация и интеграция) и – Артура Владимировича, тоже трехчастной (социализация, индивидуализация, интеграция).

И в этом контексте я хочу сказать о плотном сотрудничестве с А.В. Петровским не столько по поводу развития личности (тут были некоторые расхождения), сколько по поводу движущих сил человеческого поведения как в развитии, так и в сложившихся формах функционирования.

Изначально идея персонализации для меня была объяснительной в интерпретации общения между людьми. Есть точка зрения, что мы общаемся для обмена: «ты мне – я тебе», информация, эмоции, добрые дела – все это, грубо говоря, «баш на баш». Но я  понимаю мотивацию общения – в самых ее истоках – иначе.

Когда в первый раз я докладывал концепцию персонализации в Институте общей и педагогической психологии в 1984 году, я говорил о том, что общение есть проявление потребности в персонализации, а за этой потребностью – более общее стремление к бессмертию. «Все люди смертны? – Да! Сократ – человек? – Да! Сократ смертен? – Давайте исследуем». Помню, на моем докладе присутствовал тогда Георгий Петрович Щедровицкий, и я захотел взять для себя его интонацию: «Давайте исссследуем!» (с музыкальной лигой на «с»).

Но вот, объединившись с Артуром Владимировичем в подмосковном пансионате «Драматург», я стал работать вместе с ним над статьей – о потребности и способности персонализации. Само это словосочетание появилось там – «способность и потребность». Способность – потому что не всем дано легко превращаться в значимых других для значимых других. А слово «потребность» для Артура Владимировича было особенно значимо. Для него потребность так относится к мотивам, как сущность к явлению. Потребность есть зависимость как источник активности (обратите внимание на парадоксальность «зависимость – источник»!), и эта зависимость, в отличие от мотивов (в виде различных интересов, желаний, хотений), объективна. Это они – субъективны, представляют собой феномены сознания, а потребности – скрыты, они образуют источник переживаемой активности (потом эта идея была представлена Петровским в нашей общей работе, посвященной категориальному строю психологии, где были рассмотрены 35 категорий теоретической психологии).

И вот А.В. Петровский «вбросил» идею, что потребность персонализации питает не только «общение душ», обеспечивающих, я бы сказал, «бессмертие души», но и другие процессы: самоутверждение в собственных глазах, стремление к риску, творчество в науке, искусстве, поэзии… Этот ресурс идеи персонализации с уходом А.В. (переходом его в миры любящих его людей) остается почти нереализованным, но, я думаю, здесь есть интересные перспективы.

Несколько слов о некоторых эпизодах нашего общения, послуживших для меня уроками.

УРОК 1. КАК ТЫ ЭТО ПОЙМАЕШЬ? Человек энциклопедически образованный, историк психологии, вплоть до защиты своей докторской он наслаждался психологией как экспериментальной наукой – не разговоры на психологические темы, не философствование по поводу психологии, а именно эксперимент – вот что он любил! В последние годы он вернулся в методологию, теорию, историю психологии, работая над проектом «теоретической психологии». Но за плечами уже был опыт экспериментатора. Я часто слышал от него вопросы: «А как ты это измеришь?», «Как ты это поймаешь?» Его влекла интрига экспериментирования. Опыты с «коллективистическим самоопределением» («во имя группы или против группы?») и многие другие были красивы и парадоксальны по своему замыслу, – Мираб Константинович Мамардашвили, принимая статью о коллективистическом самоопределении в «Вопросы философии», был впечатлен этой идеей. Не конформизм и не негативизм, а нечто третье, что было показано экспериментально.

Сегодня измерения в психологии самоценны, но интрига уходит. Я это очень чувствую. И думаю, вы тоже это чувствуете. Поэтому улиткой на склоне прогресса я держусь за идею красивого эксперимента, производящего нетривиальное знание. Мысленно при этом благодарю Артура Владимировича.

УРОК 2. ПАРАДОКСАЛЬНОСТЬ КАК ЦЕННОСТЬ. Он видел тех, кто видел парадоксальность. Он как-то жестом показывал мне Леонтьева, акцентируя его стремление взглянуть на вещи с другой неожиданной стороны. «Леонтьев видит парадоксальность». Может быть, поэтому для меня Леонтьев был и остается магом и волшебником, завораживающим своим словом и жестом. Гений экспериментирования и усмотрения. Петровский подарил мне способ видения моего будущего учителя в психологии.

Читаешь работы и думаешь: что происходит в нашей науке? Часто вспоминаю анекдот, который рассказал мне отец однажды. Поезд. Разговор в купе. «Куда едете?» «Еду в Одессу». «Зачем?» «Там конференция, посвященная Эйнштейну». «Эйнштейну?» «Да, великому автору теории относительности. У меня там доклад». «О чем?» «Об относительности. Видишь, мимо нас едут березы. Но это мы едем мимо них, а они стоят! Все относительно!» «Слушайте, и с этой хохмой вы едете в Одессу?!»

УРОК 3. «УРАВНОВЕШИВАЙ!» Мне иногда говорили, что я хороший оппонент. Знаете, почему? Все дело в его сотруднице, замечательной Людмиле Карпенко. И в моем отце.

Однажды на заседании его группы я разнес одного человека, в общем-то очень интересного ученого. После меня выступила Людмила. Она была тоже очень критична. Но там было столько деликатности… Такое умение увидеть и показать другим суть. И тогда Артур Владимирович сказал очень простую вещь: «Уравновешивай!» Я решил для себя тогда: «Я буду высказывать все, что думаю, но теперь буду уравновешивать!» Вот почему я такой уравновешенный оппонент.

УРОК 4. «ЗА-НЕ-ЗАЧЕМ!» В школьные годы я мучился «Исповедью Толстого». В чем смысл жизни. Идеи суицида у меня не было, а у Толстого эта идея была. Толстой справился, иначе бы не было великого Толстого. Ну а я пришел к отцу. И он сказал мне тогда: «Знаешь, в данном случае можно сказать “почему”, а ты спрашиваешь “зачем?”». Я тогда не знал (и он мне ничего такого не говорил) о различении действующей и целевой причины по Аристотелю. Это я потом своим чередом к этому пришел. Но я для себя уловил: «Если, говоря о смысле жизни, мы не можем ответить на вопрос “зачем”, то…» Ответ у меня появился значительно позже, лет через 8 после окончания школы. Это был ответ «За-не-зачем, а потому-что-не-иначе-как». Это было связано с выделением и критикой «постулата сообразности». Саму эту фразу «за-не-зачем, а потому-что-не-иначе-как» я придумал, когда поднимал своего родственника-одиннадцатиклассника в школу сдавать экзамен на аттестат зрелости. Он категорически не хотел просыпаться. «Зачем?» И тогда я рявкнул: «За-не-зачем, а потому-что-не-иначе-как».

Теперь я понимаю: смысл жизни – исключительно в том, чтобы жизнь продолжалась, своя или чья-то. Продолжалась, «жила себе» бесконечно. Именно так! И в таком случае в чем суть и смысл персонализации? Передать этот импульс к жизни дальше! «Зачем?» За-не-зачем! А потому-что-не-иначе-как!

УРОК 5. НА ВСЮ ЖИЗНЬ: ДЕЯТЕЛЬНОСТНО-ОПОСРЕДОВАННОЕ ПРИСУТСТВИЕ. Необходимо «просто» признать и принять идею «деятельностно-опосредствованного присутствия» человека в человеке; инобытие деятельного субъекта – активно. Сейчас, в тот момент, когда, как говорят, «автор этих строк» эти самые строки пишет, уже после ухода А.В. Петровского из жизни, а точнее, перехода его в другую жизнь – жизнь в других, особенно остро ощущается то, о чем мы с ним еще никогда не писали. Он присутствует во мне как человек действия, как действующий человек; не просто его присутствие, но его деятельностно-опосредствованное присутствие в себе я сейчас ощущаю, ибо теперь, когда я говорю все это, поди разбери, кто сейчас говорит, кто подсказывает, что сказать дальше…

 

Вадим Петровский