Во сне и наяву

ПРЕАМБУЛА, В КОТОРОЙ ТЕРЗАЕМЫЙ СОМНЕНИЯМИ АВТОР ДОНОСИТ ИХ ДО ЧИТАТЕЛЯ

В этой истории немало такого, что рационально настроенному разуму может показаться вымыслом, если не чушью, тем более, что и сам автор не находит всему происшедшему исчерпывающего объяснения. Но даже если тот ряд совпадений, о которых дальше пойдет речь, отнести просто к игре субъективного воображения, то и тогда один из главных выводов, ради которых пишется эта статья, не пострадает. А сводится он к мысли, что в процессе психотерапии пациент, т.е. человек терпящий, и психотерапевт (все тот же терпящий человек) работают друг в друге всем своим опытом, в совместном искании, добывая крупицы духовного знания. И диалог, который они ведут между собой в ходе работы, продолжается за временными и пространственными рамками собственно психотерапии, оставаясь, тем не менее, связанным с нею и возвращаясь в ее же лоно.

Продвижение по пути не только профессионального, но личного опыта и духовного постижения - захватывающий сюжет. Ради этой цели пришлось раздвинуть границы жанра научной публикации, хотя автор понимает, насколько тем самым он становится уязвимым для критики.

Текст статьи четко разделяется на две части. Первая посвящена особенностям психотерапевтического процесса в рамках конкретного клинического случая. Вторая - событиям, которые произошли, когда в работе с пациенткой уже можно было ставить точку. При трезвом взгляде одно к другому никакого отношения не имеет - «трезвый» взгляд вообще склонен оценивать многое из того, что с нами происходит, как случайность, не заслуживающую внимания. Но оказывается, не очень значительные сами по себе события могут обладать незримой, не торопящейся раскрываться глубокой внутренней стороной, которой определяется смысл и подлинная значимость происходящего.

В случае, о котором пойдет речь, озадачивала, прежде всего, синхронность, с которой сюжет из жизни самого терапевта воспроизводил терапевтический, совпадая с ним не только во времени, на что указывает самый термин «синхронный», но еще и близостью к «тексту» событий. До сих пор нет уверенности в том, что пережитый опыт можно предавать огласке (хотя бы и в узком профессиональном кругу), и что он действительно заслуживает этого (особенно если взглянуть на него наработанным профессиональным взглядом). И если все-таки, вопреки сомнениям, статья написана, то лишь благодаря состоянию озадаченности, которое, как тяжкое бремя, требуя разрешения, до самого конца не прекращало своей упорной работы. И настала минута, когда, совершив обращение, пережитый терапевтом опыт вернулся к тому, с чего начался, т.е. к исходному клиническому случаю.

ПАЦИЕНТ

Двенадцатилетнюю девочку, назовем ее Настей, привели в консультацию с симптомом страха. В истоках симптома - реальное событие, воспоминание о котором преследовало пациентку уже более полугода. Виновник события - домашний кот, взятый в дом почти с рождения и любовно выпестованный девочкой. Мирное, ручное - «Пуся» - животное, для которого его маленькая хозяйка замещала собой весь мир, да, собственно, и была этим самым миром. Надо ли говорить, что отношения отличались взаимностью.

В один из сентябрьских дней семья Насти отправилась на дачу, взяв с собой на правах своего законного члена и кота. На даче, как обычно бывает, каждый был занят каким-то делом, когда раздался крик матери Насти (в дальнейшем - Л.Н.): «Дочка, спасай!» Настя кинулась на крик и увидела, что ее прирученное сокровище, не ведавшее опасностей, которыми переполнена реальная жизнь, вот-вот станет жертвой крепкого, бывалого деревенского кота. Не размышляя ни секунды, с той самоотверженной отвагой, в которой, как видно, она проявилась вся, девочка бросилась своему питомцу на помощь. Вырвав его из горячки назревающей потасовки, спасительница понеслась вглубь сада - на слабеющих от страха ногах, падая и кое-как подымаясь... У порога «хозблока», где Настя была намерена укрыться вместе с котом, она упала в последний раз. И тогда это преданное существо, не ведая, что творит, прошлось когтями по ее лицу. Местный доктор наскоро наложил на рану швы. Когда швы сняли, на лице остался шрам. И не только на лице, но и в душе.

«Нам советуют его усыпить», - сказала при встрече Л.Н. и пояснила: «Его уже оперировали, чтобы пресечь вспышки агрессивности, но страх все равно не проходит. Мы - в растерянности, усыплять или не усыплять...» - «Зачем?» - с избыточными, по более поздней оценке, напором и торопливостью воскликнула я: «Зачем вашей дочери жить с чувством, что она одолела свой страх лишь ценой физического устранения любимого существа?» То есть дорогой, слишком дорогой ценой!

Возвращаясь к дачному эпизоду, нельзя не отметить, что ситуация содержит в себе нечто фатальное. Девочка в окружении любящих взрослых спасает своего питомца, словно в целом свете - только он и она, да еще - злобный монстр, который, как казалось Насте, преследует их по пятам. Отец и старший брат с самого начала событий находятся рядом, в двух шагах от происходящего, но их как бы нет, ни жестом, ни словом они не дают о себе знать. Страх приобретает характер цепной реакции. Он парализует мать, мгновенно передается дочери, затем охватывает кота, так что тот впадает в безумие. Потом страх затаивается в душах всех членов семьи, как бы поселяется в самых стенах дома, и снова возвращается к Насте.

Понятно, что подлинные корни страха не связаны с его непосредственным «источником», и искать их надо совсем в другом месте. Скорее всего - в скрытых пластах семейного прошлого. И действительно, как показало последующее изучение истории семьи, ее глубоких культурно-исторических корней, там находится достаточно оснований, чтобы каждое новое поколение с большей или меньшей силой переживало эту глубинную эмоцию как чувство, которое являлось из «ниоткуда», но наследовалось и передавалось потомкам, не только мешая, но и помогая им выживать.

Слушая яркие подробности переполненного напряжением ключевого эпизода этой истории, я слабо ощутила, что в самом ходе развития событий, вернее, в их тонкой смысловой подоплеке существует некий сбой - какая-то ошибка, заблуждение. Нащупывая его, я смутно представила происходящее (точнее, происходящее смутно представилось мне) в виде древней феерии, где в противоборстве сошлись силы добра и зла, и в действие вступили изначальные понятия бытия - Отвага и Страх, Любовь и Боль, Обладание и Независимость, Самоотверженность и Трезвость... За считанные секунды акт спасения обернулся страданием. И поворотная точка, некий ключевой момент, - здесь, в этом скрытом смысловом слое, составляющем подоплеку эпизода.

Эти предварительные размышления определили методы терапевтической работы.

В качестве основной была использована методика ценностного выбора, предложенная Ф.Е.Василюком в рамках разрабатываемой им психотехники жизненных миров. Данное предпочтение обусловлено не только соблазном сразу же, по свежим следам опробовать технику, возможности которой прорабатывались в это время в творческой мастерской автора, но, главным образом, - самой природой симптома, находящейся, по моим представлениям, в точном соответствии с духом методики. Как известно, в основе навязчивого страха лежит ослабление способности человека к выбору, ибо функция контроля над своей внутренней жизнью в данном случае «поглощена», «парализована» доминирующим переживанием страха. «Упражнение» в выборе, как ожидалось, должно сместить, по принципу смены «фигуры» и «фона», отношение между аффектом и всем тем, что составляет здоровую полноту жизни в неповторимом двенадцатилетнем возрасте. Кроме того, ценностный выбор - это нередко выбор между некой сущностью и тем, что ее подменяет. В этом смысле метод точно соответствовал случаю, ибо позволял работать одновременно как с актуальными установками пациентки, которые служили «пружинами» драматического события, так и с потенциальными, контур которых интуитивно угадывался в качестве неких смысловых вех в терапевтической развязке случая.

Кроме названной методики, были использованы некоторые бихевиоральные приемы, а также техники НЛП - эта часть работы была непосредственно направлена на преодоление симптома страха. Цель - диссоциация с аффектом, снижение порога чувствительности к факторам, питающим симптом. Применялись также техники системного семейного подхода (в частности, генограмма, кинетический рисунок семьи). Цель - выявить внутрисемейную подоплеку симптома, функцию, которую он может выполнять в контексте реальных семейных взаимоотношений. Эта часть работы осуществлялась в основном с матерью пациентки. Л.Н. выступала в каком-то смысле со-клиентом, а по мере работы все больше становилась для терапевта «агентом», через которого осуществлялась связь с семьей как системой.

Нельзя сказать, что «сценарий» ценностного выбора, ставшего основой терапевтической стратегии, был заведомо выстроен как внутренне последовательная, многоступенчатая логическая схема, завершающаяся заранее определенной целью. Артикулированность решений взрослого ума могла войти в противоречие с душевной целостностью возраста, в котором пребывала наша героиня: в двенадцать лет еще сильна связь с детством. С другой стороны, возраст как раз таков, что сам по себе, по своему назначению, предполагает выбор: отбрасывая все стороннее, случайное, подросток устремляется навстречу собственной идентичности. Тактика терапевта по ходу работы должна была сбалансировать обе эти тенденции.

Наиболее уязвимой категорией, которая подлежала «развенчанию» (здесь сильнее всего проявлялся страх, отсюда открывался и путь к его преодолению), была, как мне казалось, категория Обладания любимым существом, или Присвоения, выдающего себя за Любовь, но прежде чем приблизиться к этой коренной проблеме, предстояло преодолеть одну не очень существенную, но тем не менее обязательную ступеньку.

«Разоблачение» страха предполагало перестройку некоторых исходных отношений девочки (как и ее мамы) - взамен катастрофических красок и оттенков, в которых по-прежнему воспринимался дачный эпизод, должна была выступить его элементарная прозаическая, даже комическая суть, требующая самой простой адаптации, которой участники истории почему-то оказались лишены.

Поэтому целью самого первого терапевтического шага являлось расширение адаптационного репертуара нашей героини. Предстояло вернуться к тому поворотному моменту злополучного дня, когда еще ничего решающего не произошло и в воздухе едва застыл мамин крик: «Дочка, спасай!» Перед лицом этого момента было теперь две Насти - та, прежняя (и выбор, который предпочла и пережила она, нам известен) и другая, для которой ситуация с дерущимися кошками не содержит в себе ничего катастрофического. Предстояло задуматься над тем, что бы такое могла предпринять эта вторая, потенциально возможная Настина ипостась в ответ на мамин призыв. Ну, а настоящая, действительная Настя, как я полагала, - ни та и ни другая. Действительная Настя - стоит перед выбором.

Инструментарий «нового» поведения был крайне незатейлив, но тем самым и важен: ведь невзирая на простоту возможных решений, ничего подобного прежней Насте на ум не пришло. Ни одно из банальнейших «орудийных средств» - ни палка, ни грабли, с помощью которых можно было бы разогнать разгоряченных стычкой котов, ни даже грозный окрик, способный привести их в чувство, востребованы не были. И все это теперь, в терапевтической игре, пришлось кстати. На помощь призывались близкие - отец, брат, находившиеся в двух шагах. В подтексте неявно содержалась мысль, что помогать надо умеючи. Во всех случаях мы с жадностью вкушали радости благополучного исхода событий, такого близкого, такого возможного... Никаких жертв, кот-вояка бесславно исчезал в кустах или оба разбегались в стороны... В качестве крайнего, дьявольски искушающего, готового при малейших колебаниях быть отброшенным, рассматривался даже вариант ухода Насти с арены событий. Да, и такая существует немыслимо «дерзкая», граничащая с предательством возможность - развернуться и уйти, предоставив событиям возможность развиваться своим ходом, а коту - право жить по законам кошачьей жизни... Но в этот момент героиня истории как-то напряглась и после непродолжительного молчания отрешенно произнесла: «Нет, пожалуй, все-таки я поступила бы так же, как и тогда...» «Как и тогда...», то есть повторила бы свой самоотверженный подвиг и теперь уже - не впопыхах, не безрассудно. Несмотря на то, что впереди ждали страх и боль, боль и страх.

Когда в терапии наступает минута, подобная этой, у меня всегда возникает чувство, что мы приблизились к точке, где сходятся прошлое и будущее. Детская драма не раз еще может повториться - в иных обстоятельствах, с иными действующими лицами... В сути своей неизменной останется лишь сама проблема (в данном случае - присвоение как подмена любви), пока наша героиня не выстрадает нового ее решения, нового исхода, что одновременно будет означать и новый шаг в ее опыте, а значит - и в развитии души, трудом которой этот шаг был обеспечен. Как видно, в терапии должно быть совершено некое подобие такого шага.

Перебирая простые способы и средства, позволяющие расширить возможности адаптации пациентки, мы одновременно «рассматривали» и сам симптом - страх, впервые пытаясь слегка отделиться от него. Это было весьма скрупулезное «изучение» того, в какие минуты возникает страх, что этому предшествует, каковы его физиологические проявления: где в теле и как он возникает, куда направляется, на что похоже его ощущение и т.д. Мы пытались манипулировать чувством страха, стараясь понять, чего он «боится», как и под влиянием чего начинает сужаться, где он гнездится, когда становится чем-то вроде крохотной капли ртути, и пр. Активизация процедуры осознавания заглушала переживание страха, что в конечному счете приводило к отделению от него.

Следующая сессия запечатлелась в моей памяти пространной репликой Насти, где она меткими штрихами обрисовывала «личность» своего вышедшего из доверия подопечного:

- Это не обычный кот, а что-то особое... У соседей по даче - собака, настоящая сторожевая. Наши участки разделены сеткой. Пуся - по одну ее сторону, собака - по другую. Она носится вдоль сетки, рычит и злобно лает. Так и разорвала бы Пусю. Другой кот давно бы уже был на дереве, а этот сидит и смотрит. Он мог бы и под сетку пролезть - поиграть. Запросто... У него все природные инстинкты переродились.

- Ты хочешь сказать, что быть защищенным тобой - единственная для него возможность выжить?

Пока Настя вникала в некую скрытую в вопросе каверзность, я «изнутри» прочувствовала всю безысходность жалкого кошачьего положения и почти уже в роли Настиного питомца спросила:

- Ты вообще в каком качестве его воспринимаешь - как существо маленькое и беспомощное или как уже вышедшее из детского возраста, ну, скажем, как сверстника?

- Пожалуй все-таки как сверстника, - колеблясь, ответила Настя и со снисходительно-извиняющей улыбкой добавила:

-  Но такого...

- «Такого...», но все-таки как сверстника... А как ты думаешь, хочется сверстнику, чтобы его постоянно спасали? От жизни, от встреч и общения с другими сверстниками, от маленьких или даже больших приключений...

Вот бы у самого кота об этом спросить, кабы он мог ответить! В кошачьей проблеме начинало сквозить нечто хорошо узнаваемое, весьма типическое, общеподростковое.

- Тебе и самой, наверное, знакомо, как это злит, когда малейшая попытка проявить себя, свое самостоятельное начало, стоит лишь ему «проклюнуться», безоговорочно пресекается кем-то со стороны...

Смешно, конечно, мистифицировать переживания бедного, ни о чем не ведавшего животного. Но как удержаться, если в стеклышке кошачьих проблем проступают человеческие? В себе, своей опеке по отношению к питомцу для Насти со всей очевидностью выступали приметы ролей по отношению к ней, а притихшей в сторонке маме, похоже, в коллизиях дочки и ее кота тоже удавалось уловить что-то свое, до боли знакомое. Перефразируя известную пословицу, и от смешного до великого - всего лишь шаг. Где-то к середине встречи мы были готовы к тому, чтобы заглянуть в бездну философской проблемы Любви. Мы почувствовали себя на пороге того, чтобы различить между Любовью к другому как признанием за ним права Быть, и любовью-присвоением, любовью- связыванием как чувством власти над другим, любовью-для-себя, которая лишь выдает себя за подлинную Любовь. Завершение этой нашей встречи в ее подтексте возвращало к предыдущей, споря с решением, которому отдала предпочтение Настя, и вновь ставя ее перед дилеммой.

Разрывая «слияние» пациентки с объектом ее привязанности, в работе с симптомом преследовалась дальнейшая диссоциация с аффектом страха. Здесь применялись широко известные приемы НЛП, суть которых сводится к постепенному и все большему отделению личности от симптома. Эти техники построены на тонких различениях: воспринимает ли пациент «себя в страхе» изнутри ситуации страха, пребывая в ней, или извне, наблюдая себя, «боящегося», со стороны, и все больше удаляясь от этой картины и тем самым психологически - все более отстраняясь от аффекта. Состоянием «невыразимого покоя», легкости и комфорта, с которым «ассоциировалась» пациентка, служило ни с чем не сравнимое по чувству облегчения пробуждение от ночного кошмара и возвращение в реальность, где не существовало повода для страха.

Содержанием следующей сессии должна была вновь стать та смысловая «аура», которой поддерживался страх. Казалось небесполезным «вернуть» Насте некоторые фрагменты ее же «текста», прозвучавшие в момент наших встреч, но - слегка в ином свете, придав им новое, неожиданное для нее значение.

- Когда в прошлый раз ты говорила о Пусе - помнишь? - в твоем голосе явственно слышалась нота снисходительности. Но если она оправдана, то, мне кажется, такого кота невозможно бояться!

- А я и не боялась. Даже в больнице, где мне накладывали швы, я совершенно его не боялась. Я стала бояться, когда после всего вернулась домой...

Понятно, ощутила страх, который витал в стенах дома, переживался всеми его обитателями. Когда мы возобновили поиск «слабых мест», приведших банальный эпизод к трагической развязке, именно заразительность страха выступила для нас на первое место. Если уж его эпидемия отраженно коснулась всех членов семьи, то он не мог миновать и кота, включившегося в эту цепочку в самый напряженный момент, - животные отлавливают чужие эмоции лучше людей. И когда этот момент был зафиксирован, то с необходимостью возник еще один коренной вопрос, к которому мы неспешно подбирались, - опять же из области вечных и философских: кто в пережитой истории жертва?

Одна - очевидная - сидела передо мной с маленьким пикантным шрамиком на крутом, исполненном прелести изгибе девичьей скулы. Другая - не столь очевидная, поскольку одновременно все еще выступала в роли хотя и слабого, но непредсказуемого в своей агрессии существа, сидела где-то на подоконнике городской квартиры, дремотно глядя на окружающий мир сквозь твердую прозрачность оконного стекла. Снова - выбор и борьба чувств: злодей или жертва, устранить его прочь из жизни - или понять и пожалеть?

И мы подошли совсем близко к тому, чтобы простить бедняге его невольное зло - не просто забыть зло, а как бы встать над ним высоко­высоко и потом уже, само собой, простить, а затем уже и полностью предать это зло забвению. И сделать это было совсем не трудно, потому что к этому моменту страх заметно истаял, так что даже вспоминать и говорить о нем становилось все неприятнее.

Когда почва начала уходить «из-под ног» симптома, терапевт, в порядке домашнего задания, выдвинул перед пациенткой требование «бояться как можно больше и чаще, чтобы наблюдать и изучать реакцию страха». Однажды, решив проверить, как выполняется домашнее задание, терапевт выразил недовольство тем, что пациентка «ленится». И та смущенно призналась, что выполнить задание не удается, так как страх «не вызывается».

Пусть читатель простит мне невольный схематизм изложения. Последнее объясняется тем, что то главное, что является темой статьи, все еще остается далеко впереди. На самом деле, конечно, от встречи к встрече мы продвигались не столь уж легко и беспрепятственно, а преодолевая неизбежное сопротивление, хотя по мере нашего движения и оно уменьшалось вместе со страхом.

Не упомянутой осталась еще одна техника, к которой терапевт в данном случае не собирался прибегать. Имеется в виду анализ сновидений. Девочка видела сны и, конечно, они должны были «всплыть» в процессе терапии. И они «всплыли». Сидящая чуть в стороне в течение всего хода работы мама Насти, молча получающая и перерабатывающая свою дозу терапии, в какую-то благословенную минуту вдруг тихо подала голос, окликнув дочку: «Настя, Настя, расскажи сон». Так терапевтический процесс пришел в соприкосновение с работой, где терапевтом была душа девочки, ее бессознательное. Что лежит в основе такого соприкосновения, - не скрою, потрясшего меня точностью совпадений, - я и сама еще до конца не понимаю. Можно сказать, что с этого момента мы подошли к основному содержанию статьи, к тому, ради чего она пишется. Ибо с этого момента в психотерапевтическом процессе и образовалось общее «сновидящее тело», как этот феномен называет А.Минделл (1993), «пространство» не просто психотерапевтического, но и духовного контакта терапевта и пациента.

Сон № 4:

«Я стояла на пороге дома у нас на даче и собиралась войти вовнутрь. Вдруг я увидела, что какой-то серый кот сидит на газоне напротив Пуси. Они дико выли друг на друга. Неподалеку неподвижно стояли мама и папа. Почему-то во сне я не кинулась спасать своего кота. Был такой же, довольно прохладный, но солнечный день, как и тот сентябрьский. Со словами: «Мама, я правда не буду его трогать, я ухожу, даже не буду смотреть, только будь спокойна!» - я вошла в дом и поднялась на второй этаж. Поднимаясь вверх по лестнице, я как будто забыла все, что только что происходило, и спокойно занялась своими делами».

Оставим в стороне очевидное: невольные разоблачения, которые происходят в этом сне. «Успокойся!», адресованное маме, вновь ясно указывает на семейную подоплеку в развитии симптома, что подтверждается и усилением обещаний: «ухожу», «не буду трогать», «не буду даже смотреть». Как известно, подлинный язык сна - язык символов, и самые важные психологические содержания таятся здесь.

Поскольку моя юная пациентка сталкивалась с задачей интерпретации снов практически впервые, роль терапевта была активнее, чем ее. Надо сказать, здесь вновь встает проблема преждевременности опыта, нарушающего природную неискушенность отроческой души. Все же я сочла возможным подсказать девочке, что дом во сне - это и есть как бы она сама, ее внутренний мир, и тогда второй, «верхний», этаж - не что иное, как ее сознание, ум...

Но известно, что раскрыть значение образов сна - еще не означает добраться до его смысла. Смысл сна откроется, когда мы поймем то сообщение, которое он посылает. На прочтение иных сообщений уходят целые годы жизни, пока символы сна полностью не исчерпают себя в опыте. Как быть на этот раз? Но сообщение, которое содержалось в этом сне, мы уже «проходили», т.е. значение его символов и в самом деле исчерпало себя в опыте. Более того, сон подтверждал, что мы шли верным путем. Сказав маме утешительные слова, Настя в своем сне «вошла в дом» - отделилась, осталась сама с собой и - сама собой. «Поднялась по лестнице» - стала над ситуацией, возвысилась над ней, взглянула на все происходящее «сверху», разумно, аналитично, уже не так завися от нее и переживаемых страстей. Добралась до своей комнаты на втором этаже, «светелки» - еще одно обращение к рациональному началу, самоконтролю («светелка»: ум-свет)... И последнее: лестница - символ развития. Душа потрудится, пройдет путь - и страх отойдет, оставит ее. Об этом и говорит сон: «Поднимаясь по лестнице, я как будто бы забыл все, что только что происходило... »

Согласно некоторым авторам, сон зачастую указывает на недостающую «компоненту», своего рода «дыру» в отношениях личности с миром, и более того - подсказывает, как ее восполнить. Бессознательное, пользуясь языком символов, как бы предлагает человеку новое видение его ситуации и заложенной в ней экзистенциальной трудности, подталкивает к новым ценностным предпочтениям. Самое удивительное, что на бессознательном уровне в этом сне происходила примерно та же перестройка представлений, которой на сознательном мы добивались в самой первой процедуре ценностного выбора. Двойное попадание в одну и ту же точку само по себе обладало силой эмоционального воздействия.

Ниже приводятся другие сны, которые Настя видела в связи с переживаемым страхом. Я попросила ее вспомнить все, что запечатлелось в памяти, и описать как можно подробнее. «Домашнее задание» требовало времени. Меж тем наша работа шла своим чередом, придерживаясь взятого направления.

Сон № 1.

«Мы сидим с каким-то человеком в зале (с кем именно, не помню), и вдруг я услышала какой-то царапающий звук. Я вышла в коридор. Подошла к двери ванной комнаты. Из-под щели между полом и дверью была высунута кошачья лапа. Я прижала к двери стул и снова села в кресло. Через несколько минут до моего слуха вновь донесся все тот же царапающий звук. Снова вышла и увидела, что он уже настолько отодвинул стул, что вскоре мог спокойно выйти. Я в ужасе подвинула стул на прежнее место и принесла все тяжелые вещи, положив их на сиденье. После этого он зашипел. Я услышала глухой голос: «Как жалко, опять не успел».

Сон № 2.

«Мы играли с подружкой в ванной комнате. Я закрыла дверь, чтобы кот не пробрался к нам. Но почему-то между стеной и дверью было расстояние, которое невозможно было преодолеть, и из-за этого дверь открывалась. Мы выбежали оттуда и вошли в зал. Но дверь, которая вела туда, сорвалась с петель и упала. Мы побежали в комнату брата - наконец, мне удалось прикрыть дверь, но оторвалась ручка. А кот все так же непонятно смотрел на меня, издавая какой-то рычащий звук».

Сон № 3.

«Мне приснилось, как мы всей семьей сели ужинать. Кот сел рядом со мной. Меня охватывает чувство, что необходимо избавиться от него. И почему-то в следующую секунду мы оказались под столом и там, в полусумраке, я... задушила его. Помню ощущение, когда, смотря на то, что от него осталось, и все еще испытывая страх, я почувствовала неповторимое спокойствие».

Сон № 5.

«Мы вчетвером сидели в зале. Перед этим я сама выгнала Пусю из дома (просто закрыла перед ним дверь). Но он позвонил... и мы ему открыли. Он «вполз» в комнату, припадая на лапы, как будто упал на колени, и жалобно смотрел на нас, оглядывая всех».

Таковы сны, которые приснились девочке до того, как началась наша работа.

В смысловом «раскодировании» сновидческих образов и тех сообщений, которые в них содержатся, обычно бывает несколько этапов - все большего погружения в их глубину. Эта глубина постигается личным переживанием и, как уже говорилось, в полноте своей изживает себя лишь в жизненном опыте. Бывают сны, которые содержат не одно, а несколько посланий, адресованных разному жизненному времени - ближайшему и отдаленному. Некоторые из снов Насти как раз таковы. Даже в самых первых, наиболее «физиологичных», есть послания более простые, актуальные, и весьма глубокие, обращенные в будущее. Я бы не хотела затрагивать эти самые глубокие слои, куда проникает всеведущее бессознательное. Ограничусь анализом тех смыслов, где ярко обнаруживается так называемая «адаптивная» функция сна. (Согласно гипотезе В.С.Роттенберга (1994), в снах проявляет себя «поисковая активность», направленная на изменение критической ситуации или изменение отношения к ней; такого рода поиск компенсирует тот дефицит возможностей выхода из кризиса, с которым человек сталкивается в период бодрствования.)

Первые два сна полны переживания страха. Страх ползуч. Его невозможно запереть, от него невозможно запереться. Перед ним бессильны самые надежные преграды - двери срываются с петель... (интересно, что методики, направленные непосредственно на преодоление симптома, имеют в виду ту же самую работу - сузить до мельчайших пределов, изолировать чувство страха или, диссоциируясь с ним, отделиться, изолироваться от него). Я недаром назвала эти сны «физиологичными». Страх ползет по семейному обиталищу, как растекается он и телесно.

Но уже в этих снах есть обещание спасения. «Ванная комната» - не только то место, где можно запереть «чудовище» с когтистыми лапами или затвориться от него. Первые ассоциации, которые здесь возникают, - вода, омовение. А следом - изменение, трансмутация, поскольку вода - текучая стихия.

В третьем сне, как и в предыдущем, нетрудно усмотреть и «дневные остатки» и «подавленные желания» (З.Фрейд)... Но есть здесь и план экзистенциального сообщения, которое обладает способностью передаваться лишь в той мере, в какой человек хочет его получить и стремится открыть его смысл.

«...Вдруг почувствовала, что мне необходимо от него избавиться». «Избавиться» - вот та тема, которая, на фоне страха, с большей или меньшей силой переживаемого всей семьей, «муссировалась» в доме па протяжении длительного времени. Избавление принесло чувство «неповторимого спокойствия». «Еще страх», но уже и одновременно «неповторимое спокойствие» - то и другое ассоциативно сцеплено.

Но само «удушение», похоже, имеет символический, а не буквальный смысл. Под столом, за которым собралась вся семья, в полумраке и замкнутости этого нижнего, скрытого пространства, в «утробе» семьи и в ее недрах, под ее покровом, что-то умерло, что по-настоящему так и не успело родиться, стать, состояться... Бедный, бедный «осчастливленный» кот! Этого точного, хотя и, пожалуй, несколько избыточного в своей резкой выразительности образа как раз и не хватало в наших размышлениях о Присвоении как подмене Любви и, главное, - о Жертве.

Наконец, пятый сон, где вновь фигурирует «дверь», которая на этот раз уже «закрывается» без особых препятствий (т.е. страх почти преодолен), и где слышится мольба недавнего «чудовища», который впервые назван своим именем, т.е. Пусей, - о прощении...

Работа близилась к концу, но оставался один вопрос, который возник с самого начала и по-прежнему требовал своего разрешения. К нему подводили данные того минимума диагностических средств, к которым я прибегаю, работая с детьми и семьей. В цветовом тесте Люшера в двух последних по предпочтению выборах, т.е. в значении подавляемой, или отвергаемой, потребности, пациентка соединила первый и седьмой - синий и черный - цвета. Г лубокие чувства - привязанности, преданности, взаимопонимания, соединяющие и связывающие людей, воспринимались ею как потенциально опасные, принуждая к независимости в качестве защитного поведения. Конечно, это всего лишь тенденция. Но ее значение возрастало рядом с данными другого теста - кинетического рисунка семьи. Смысл рисунка убеждал, что сфера отношений с другим полом весьма значима для пациентки: близкому мужчине в ее картине мира отводилась важная роль.

В рисунке нашла отражение геометрическая символика, архетипические корни которой, по общему признанию, всеобщи и очень глубоки. Изображение членов семьи напоминает здесь конфигурацию так называемого тау-креста, имеющего форму буквы Т. По одному из вариантов толкования, он символизирует равновесие противоположных принципов - духовного (вертикаль) и «мира явлений» (горизонталь), активного и пассивного, мужского и женского.

Вертикаль здесь - «творческий луч» - образует фигура брата (она расположена почти по центру рисунка: брат, выпрямившись и словно вытянувшись вверх, полусидит на ковре перед телевизором, у которого

расположилась вся семья, - с книгой и пультом дистанционного управления); горизонталь - фигурой отца (он с газетой лежит на диване, тоже по центру листа). По законам рисунка, положение вверху и «над» свидетельствует о признании превосходства, об авторитете, но положение «лежа», увы, лишено всякого динамизма. «Авторитет» отца здесь как бы даже чуть «придавливает» порыв сына вверх. А по оба конца этой горизонтальной линии - фигуры матери и дочери (каждая из них сидит в кресле, одна - с книгой, другая - с вязанием в руках). Они расположены с абсолютной симметрией как символ высшего равновесия всей семейной конфигурации, триумфа ее достижений. Но сердцевину, костяк ее составляет, бесспорно, - мужское начало.

Конечно, данные той и другой методик относились к настоящему. Но, учитывая возраст, в который вступала Настя, с самим его названием «переходный», - эти данные невольно начинали восприниматься и в залоге будущего. И, принимая во внимание всю логику нашего движения от встречи к встрече, я представила формулу, которая должна ознаменовать конец работы. Она победно звучала у меня в ушах, что-то вроде: «Любовь победит страх!» (Семантический подвох, в ней затаившийся и позволявший прочитывать фразу как туда, так и обратно, в творческом энтузиазме не был сразу подмечен терапевтом, а меж тем благодаря этому «подвоху» смысл формулы приобретал двусмысленный характер, приходя в состояние неустойчивого колебания.)

...Когда после более чем двухнедельного перерыва мы встретились снова, и терапевт весь внутренне собрался, мысленно нацелившись на свою сакраментальную фразу, Настя опередила: ей не терпелось поделиться подробностями двух новых снов («...болела и, должно быть, от температуры все время что-то снилось»).

Сон № 6.

«Проселочная дорога. И я уже знаю, что на Пусю напала собака. Я это знаю, хотя собаки уже нет. Я подхожу к нему - он, истерзанный, лежит на дороге, в пыли, без движения. Я наклоняюсь и беру его на руки. Мне так его жаль, что я заплакала. Но по мере того, как я плакала и жалела его, и слезы падали на его тело, жизнь возвращалась к нему, он оживал».

Вот оно - любовь побеждает даже самую смерть! Что уж говорить о каком-то страхе... Итак, мы снова совпали.

Сон № 7.

«Комната. В комнате полусумрак. Окна густо занавешены легкой дымчатой тканью. На занавесках тыльной стороной, «рубашкой» раскиданы карты, словно таков рисунок ткани. Но внезапно они приходят в движение, соскальзывают сверху вниз, так и оставаясь нераскрытыми. В комнате сидит женщина. Ее лица я не вижу. Она спрашивает: «Он любит тебя..?» Потом я выхожу и оказываюсь на морском берегу. Море неспокойно, оно черного цвета. На песок шлепаются мутные волны. Когда они вздымаются вверх, гребешки извиваются, напоминая кошачий силуэт. Мне становится не по себе, я понимаю, что это сон, и хочу проснуться...»

Синий и черный. Итак: на уровне наивных отношений детства - девочки и ее кота - любовь побеждает и страх, и даже самую смерть; что касается более отдаленного будущего, то оно - за густой завесой неизвестности, и карты скользят сверху вниз, так и не выдав своей тайны, и женщина-судьба, не открывая лица, спрашивает, ничего не утверждая, а на песок времени набегают темные волны, будоража и тревожа душу...

Излишне подчеркивать, что сны вторили размышлениям терапевта (или мысль терапевта двигалась в русле снов). Но просто смешно, что в паре этих сновидений как будто бы нашла отражение синтаксическая двуликость терапевтической фразы о любви и страхе: если первый сон говорил о всепобеждающей магии любви, то во втором - преобладало смятение неизвестности, оживал все тот же страх. Возникало чувство, словно, добравшись до конца пути, мы обнаружили, что шли по кругу и вернулись к началу - без малейшего «ущерба» для той глубокой бессознательной подпочвы страха, которая существовала до симптома и, как видно, осталась нетронутой на неизмеримой с ним глубине - по излечении. Вот так «успешный» случай!

И все же, прощаясь с Настей, со всей внушающей силой, на какую только способна, я, в общем-то, не кривя душой, сказала:

- Твой страх прошел. Ты преодолела его почти без посторонней помощи, сама. Мудрая часть твоей души, твоя сущность, которая проявила себя через сны, помогла тебе в этом. Теперь ты знаешь, что она в тебе есть.

Наступило лето. Мы расстались.

НОВЫЕ СОМНЕНИЯ И ВОПРОСЫ

Вопросов, по крайней мере, три. И все они - в разной плоскости:

а) какова же все-таки природа того загадочного параллелизма, в форме которого выступила смысловая взаимосвязь содержательной стратегии терапевта, с одной стороны, и бессознательного пациентки, с другой?

б) что может означать данное совпадение?

в) «открытый конец» в успешной, казалось бы, терапии, заставляющий заглянуть далеко за горизонты симптома, - о чем он говорит и какого требует отношения?

День, когда работа пришла к завершению, оставлял эти вопросы без сколько-нибудь удовлетворительных ответов.

ТЕРАПЕВТ

А теперь - снова вернемся к сюжету. События, о которых далее пойдет речь, развивались, главным образом, за временными рамками случая, хотя «завязка» их произошла, когда работа еще продолжалась. Так или иначе, эти события можно назвать синхронными по отношению к терапии.