"Печаль моя светла..." (феноменология печали в творчестве А.С.Пушкина)

«ПЕЧАЛЬ МОЯ СВЕТЛА...»

(ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ПЕЧАЛИ В ТВОРЧЕСТВЕ А.С.ПУШКИНА)

ПРОЛОГ - БЛИЗОСТЬ ПЕЧАЛИ

В человеке существует глубина, которая стремится быть выраженной. И многие люди слышат эту глубину, но мало кто способен выразить ее. Известно, как эти избранные выражают ее, но неизвестно, почему именно они могут ee выразить. Сначала, как и мы, они направляют свой взгляд на внешнее и видят, что вокруг - «унылая пора» или «зимнее утро», но потом они возвращаются к чему-то в себе - и их «пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута - и стихи свободно потекут». Только гений способен выразить ту глубину, которая есть в каждом из нас, и за это мы боготворим его.

Когда я беспомощно немею, чувствуя эту глубину, то обращаюсь к пушкинскому гению, к выраженной им, но близкой и мне светлой печали. Мне печально, потому что мир печален в своей сущности. Он печален, поскольку устремлен к себе, но недостижим сам для себя. Остается только усилие к себе, возможность себя - или Еще-Не-Бытие (определение Э.Блоха).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - ПОНИМАНИЕ ПЕЧАЛИ

1.1.    Печаль как предчувствие Еще-Не-Бытия

Какова же сущность печали в интерпретации психологов? Если психоанализ в лице великого З.Фрейда (1984) полагал природу печали в

*

В.И.Пузько - Владивосток, Дальневосточная Государственная Морская Академия, кафедра философской антропологии, доцент, кандидат философских наук.

потере объекта либидо или в невозможности слияния с ним, то, по моему мнению, потеря всегда связана с горем или меланхолией, а природа печали в основе своей имеет невозможность в будущем связи с потерянным или только воображаемым объектом. Будущее всегда связано с фантазией, фантазия же - место пребывания поэтов, потому именно они так и наполнены думами о печали[I].

И забываю мир - и в сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне...

(Осень)

Именно с мечтами связывается печаль поэта, потому что они содержат то, что проектирует поэт как невозможное для достижения - мечты, не то, что он уже потерял, а то, что хотел бы иметь.

Три вещи в наследии Пушкина побуждают к печали - удивительная современность его понимания бытия российского интеллигента («угораздил же меня Бог родиться с умом и талантом в России»), подмеченные им постоянство российских двух зол - дураков и дорог - и периодичность в России бессмысленного и беспощадного бунта в ответ на нарушение правителями «вечного Закона».

Владыки! вам венец и трон Дает Закон - а не природа,

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас закон.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям Законом властвовать возможно!

(Вольность)

И выпечалил он эту истину для нас в свое время из нашего Еще-Не- Бытия, как выявляет детская переводная картинка какой-то образ.

Мне кажется, что жизнелюбие Пушкина, «оптимизация» поэта в нашем отечестве стали, в свое время, скорее, мифом, знаменем советской идеологии, а не той духовной действительностью, которая в самом деле заложена в его поэзии.

Мне чудится, что печать печали легла на все его творчество задолго до того, как наступил «закат печальный». Об этом говорят не только все более усиливающаяся в его поэзии печаль природы, но и печаль телесности, образов, состояние души и духа.

«Работа печали» по З.Фрейду (1984) состоит в том, чтобы оторвать психическую энергию от любимого, но теперь утраченного объекта. И пока длится печаль, «объект продолжает существовать психически», а по ее завершении «я» становится свободным от привязанности и может направлять высвободившуюся энергию на другие объекты. Суть такого понимания сохраняется неизменной в современных концепциях и статьях (Ф.Василюк, Э.Киршбаум). Вместе с тем, прав Ф.Василюк, полагая, что эта теория - теория забвения, и в ней тщетно искать задачу памятования. Он же полагает, что на психологическом уровне главные акты мистерии горя - не отрыв энергии от утраченного объекта, а устроение образа этого объекта для сохранения в памяти (Василюк, 1984).

Человеческое горе конструктивно, оно призвано собирать воспоминания и творить память. Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается связь времен, и исчезает боль. У человека появляется способность не только эмпатически включенно пребывать в горе потери, но стать творцом своего текста, соединяя в памяти события так, как требует того переживание об ушедшем и фантазия, - встать в эстетическую позицию по отношению к свершившемуся.

И мы полагаем, что эмпатическое переживание - это и есть «работа горя». Когда же человек включает в события памяти фантазию и занимает эстетическую позицию, то с этого момента мы можем говорить уже не о горе, спутниками которого являются боль и эмпатия, а о «работе печали». Признаки печали - уход в фантазию и эстетическая позиция по отношению к не-являющемуся объекту.

Меж горестей, забот и треволненъя: Порой опять гармонией упъюсъ,

Над вымыслом слезами оболъюсъ,

И может бытъ — на мой закат печалъный

Блеснет любовъ улыбкою прощалъной.

(Элегия)

В фантазиях памяти образ ушедшего пропитан незавершенными совместными делами, неисполнившимися надеждами, неосуществленными желаниями, нереализованными замыслами... Все они не закончены, и потому работа фантазии обращена к тому, чего еще не было, но могло бы быть - к Еще-Не-Бытию. У Пушкина устремления и образы друзей, с которыми хотелось «отчизне посвятить прекрасные порывы», навсегда остались в «прошлом-будущем». И он, их Арион, продолжал в своей фантазии завершать не доведенные до конца дела и неосуществленные мечты о прекрасной заре «Отечества свободы просвещенной». В печали происходит преобразование психологического времени из погруженности «настоящего в прошедшее» (горе) - в «прошедшее-в-будущем».

1.2. Печаль как забота

В известных работах по психологии печали (понимаемой как горе) берется в толкование только одно значение слова «печаль», имеющееся в русском языке:

Печаль — 1. Чувство грусти и скорби, душевной горечи; 2. То, что печалит, событие, обстоятельство и т.п., вызывающее чувство грусти и скорби. (Словарь русского языка, 1987, т.3).

Здесь мы усматриваем значение печали одновременно как 1) процесса переживания (ноэзис) и 2) именования переживания (ноэма). Но, помимо названных, есть у слова печаль третье значение:

Печаль — 3. Разг. Забота, беспокойство. (Не моя печаль. Мне что за печаль. Не было печали, черти накачали). (Там же)

Иначе говоря, печаль -

1. Чувство грусти, скорби, состояние душевной горечи. - В глубокой печали. Тихая печаль.

2. Забота (уст. и прост.). - Не твоя печаль чужих детей качать (посл.) Тебе что за печаль? Вот не было печали (говорится по поводу чего-либо неожиданного и неприятного). (Ожегов. Словарь русского языка, 1972).

Именно это значение - «забота», как будто устаревшее и забытое, но существующее в живом русском языке, как состояние духа, устремленное от прошедшего к будущему, упускается в понимании печали.

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вхожу ли в многолюдный храм,

Сижу ль меж юношей безусых,

Я предаюсь моим мечтам ...

Пушкин печалится-заботится о будущем своей жизни, о своей смерти, о судьбе своего поколения и того, которое придет на смену:

И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа Красою вечною сиять.

(Брожу ли я вдоль улиц шумных...)

Итак, как З.Фрейд показал обращенность человека в состоянии скорби и меланхолии к прошлому, так и Ф.Василюк указал на то, что горе есть памятование, когда сознание, отказывающееся быть в «здесь-и- теперь», ускользает в «настоящее-прошлое». Мы же полагаем присутствие этапа «прошлое в будущем» как заботу о будущем, которого еще нет или уже не может быть. И различие феноменологии горя, скорби, меланхолии, с одной стороны, и феноменологии печали, с другой, как раз и видится в том, что темпоральность сознания в печали иная - обращенная к тому, что могло бы быть, - к Еще-Не-Бытию.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ - ПЕЧАЛЬ ПОНИМАНИЯ

2.1.    Телеология печали, или О чем печалится-заботится поэт?

Печаль как переживание мира. В феноменологической редукции - опыте души - феномены действительно внутреннего опыта создают единство многообразия интенционального поля индивидуального сознания. В печали как заботе человек проявляет себя как гений своего единства - его забота есть двойственная направленность сознания: направленность на объект заботы - это его забота - объект служения, любви, и на само состояние сознания - заботливости - служения, любви, дружелюбия.

Поскольку искусство создает «конкретное интуитивное единство» мира и познания его художником, тем самым создавая «доброту эстетического, его благостность» (М.Бахтин), то печаль, которая разлита в творчества Пушкина, - это печаль как мира, так увиденного поэтом, и вместе с тем способа познания мира - его понимания; как ноэма печальна, так и ноэзис печален.

Как трансцендентная проблема, тайна творческого начала, которую невозможно решить психологическими средствами, выходит за пределы психологии и устремляется дальше, за пределы существования - в область только возможного бытия... Это не проблема личного невроза: поэт - тончайший инструмент проблем духа, от имени которого говорит поэт. Психология творческого индивида, по К.Юнгу (1991), - собственно женская психология бессознательных бездн царства Матери. И то царство, к которому мы обращаемся, - это женское материнское начало - печаль- забота (неслучайна печаль-забота образа Матери-Богородицы). Эта печаль поэта, обусловленная невозможностью материнского бытия мужчины- поэта, реализуется как его материнская потребность заботиться о мире, которую он, будучи творцом, осуществляет в творчестве: вобрать в себя мир - зачать его и забеременеть им, выносить в своей утробе и родить в своем слове. Он несет в себе росток всего мира и выпечаливает его в слове, как колыбельную для дитя.

Не сетуйте: таков судьбы закон;

Вращается весь мир вкруг человека, —

Ужель один недвижен будет он?

(Была пора... )

Печаль как состояние духа. Но в творчестве поэта получает удовлетворение и душевная потребность народа, и творение поэта всегда говорит от имени духа человеческого. У Пушкина этот дух не меланхоличен, как дух лермонтовского Демона, а печален по-пушкински. По-пушкински, потому что печаль пушкинская не горькая, она родом не из темноты горя и горечи. Она - светла, родом от того света, который идет от опыта понимания мира. Именно эта светлость, видимо, и принималась не за свет духовный, а за оптимизм и постоянство жизнелюбия.

Интерсубъективная редукция к феноменологическому единству жизни общества - полнота внутреннего интерсубъективного опыта. У Пушкина - этот интерсубъективный опыт созидался то лицейским братством, то арзамасским творческим союзом, то чутким участием слуха гения в народно-духовном мире, услышанном от няни. В пору зрелости его таланта другой поэт - Адам Мицкевич свидетельствовал: «... он ныне более любил вслушиваться в рассказы народных былин и песен и углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, он окончательно покидал чуждые области и пускал корни в родную почву» (Сергеев, 1975).

Эйдетическая редукция печали - сущностная форма сферы психического бытия есть инвариантная структура. Пушкинская печаль - голос поколения, эпохи, национального не в смысле сарафана, а в смысле состояния духа (Н.Гоголь). С одной стороны, это печаль духа, проникшего в глубины корней «дерева яда» - необходимости власти и раба друг в друге (Анчар, Борис Годунов, Медный всадник, Капитанская дочка...). Трагедия «Борис Годунов» - это гениальная забота - пророчество о судьбе государства Российского, о совести и власти в России, о власти и народе, где народ безмолвствует, не внемля своему будущему. Печать печали на думах о власти и судьбе народной - «печать проклятия», «ужас мира, стыд природы, упрек ты Богу на земле». Эта постоянная забота- печаль поэта о непонимании власти и народа, о рабской и бунтарской сущности души народной - с самого начала творчества и до самого конца, до незаконченной истории пугачевского бунта. Власть постоянно без своего народа, и народ - без власти: безвластный. И как следствие непонимания души и своего духа самим народом - бунт бессмысленный и беспощадный.

А с другой стороны, печаль поэта - от глубины понимания слабости только «союза друзей», неспособного в одиночку одолеть этот рабско- владыческий дух. Печаль пронизывает весь этот опыт понимания, - как трагедии декабристского поколения, так и предчувствия онегинского потерянного поколения - «все уже круг друзей».

Но это не форма горя, поэтому так зрело из настоящего-будущего звучит голос поэта: «повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна». И в своей печали-заботе о них обращается он к прошлому-будущему:

Молю святое провиденъе:

Да голос мой душе твоей Дарует то же утешенъе,

Да озарит он заточенье Лучом лицейских ясных дней!

(М.Пущину)

Печаль Пушкина - это место Не-встречи Я поэта и мира Мечты. Но это не скорбь, не горе, не меланхолия... Постижение печали в творчестве поэта явно ведет нас к печали понимания поэтом мира и, возможно, к печали понимания вообще: «Умножая знание, мы умножаем скорбь» (Ветхий завет).

И наш путь пролегает от понимания печали к печали понимания. Ибо попытка понять всегда безутешна, тем не менее, понимание есть онтологическая забота о своей истине, и хотя понять что-либо НЕ­возможно, возможно быть в пути понимания. У нас нет возможности понять, как ее не было и у Иова («Зачем дан человеку свет?», если он все равно окружен мраком), но лучшее, что у нас есть, - возможность осветить «солнцем бессмертным ума» гения свою «ложную мудрость».

Ноэма печали - Мир печали

Природа печали в поэзии Пушкина - это смыслопостижение им мира. Единицы этого смысла - те многообразные явления, которые заполняют поэтическое пространство: картины природы, общества, образы, чувства, желания. Внутренний, феноменологический, опыт поэта исполнен печали.

Тело печали. И его взгляд выбирает вокруг себя те феномены бытия, которые и дают возможность семантически определить его состояние, его смыслы. Любимая пора года - осень - время увядания, прощания, печали.

Унылая nopa! очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье...

Или те места, которые он называл «брега печальные туманной родины моей», где

... Уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл...

Чем более зрелым становился талант поэта, тем больше его взгляд притягивал невзрачный российский пейзаж, унылый образ, печальный характер - одним словом, тело печали.

Печаль чувств. Счастлива судьба творчества поэта, у которого есть такой читатель, каким был у А.Пушкина В.Белинский. Именно В.Белинский обнаружил, что до Пушкина в русской поэзии не было души, и «Пушкин призван быть живым откровением ее тайны на Руси» (Белинский, с.9) со всей «глубокостью грустного чувства»:

Печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, тобой одной... Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может

(На холмах Грузии лежит ночная мгла)

НЕ-бытие разворачивается в бытие печали: «не-может-не-любить» - вот сердце печали. Но не меланхолии, не скорби. Ибо эти два состояния - феномены потерь, а печаль - феномен полноты заботы. Удивительна точность поэта. Если «может и любит», то, конечно, печали места и нет, ибо «здесь и теперь» все начинается и кончается. В этой полноте нет бытия возможности-невозможности. «Может и любит» - это уже действие, и занятый действием в «здесь и теперь» не имеет перспективы быть, его судьба - истаять в действии и превратиться из Есть в Ничто. Поэт же точно слышит указание на неистаивание состояния «не любить не может»: исходить всякий раз из еще Возможного, вероятного - и тогда ты всегда в начале разворачивающейся возможности исполнения чувств, все время в полноте пребывания в себе и в мире, потому что «НЕ любить оно НЕ может».

Печаль указывает на не-достижимость объекта как необходимость и возможность быть еще не-растраченным, еще исполненным полнотой бытия. И печаль - поэтому светла присутствием Духа, не выпущенностью его в действие. НЕ - это состояние духовной полноты, нерастраченности.

Поэзия есть тогда, когда у поэта нет чего-то, и он извлекает его из НЕ - в поэтическое. Уже нет многих друзей и любимых, другие же далече, нет и многих иллюзий, надежд, но остается забота о том, что может быть:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит, -

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, и глядь, как раз умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля -

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю тревог и чистых нег.

(Пора, мой друг, пора!)

Печаль образов. Как много печальных образов наполняют творчество поэта: безумный Германн, печальная Лиза у окна, безумный герой «Медного всадника», печальный образ Татьяны и поверженный - Онегина, судьбы героев «Маленьких трагедий». Печальны и сказки по своему содержанию, а многие и по исходу, что не традиционно для народной сказки («О рыбаке и рыбке», «Золотой петушок»).

В творчестве Пушкина не случаен факт, что сюжеты комедийные он сам не написал, отдал их Н.Гоголю. Для другой стороны русской действительности должен быть другой гений, и это прекрасно чувствовал Пушкин.

Язык печали. Трансцендентальный опыт - это не мирской опыт, потому что он открывает не то, что есть в мире, а то, чего в нем НЕТ. Этот опыт выходит за границы человеческого восприятия, но остается в пределах человеческого бытия. Исследование трансцендентального - это исследование предельной структуры сознания: в Я-сознании - Мы- сознания,   общности душевной жизни (архетипы в                  индивидуальном

сознании). «Национальный поэт выражает в своих творениях и основную, безразличную, неуловимую для определения субстанциональную стихию, которой представителем бывает масса народа» (Белинский, 1975, с.24). И располагается это неуловимое в языке поэта: не только в словах, но в интонации и паузах, в сгущениях мысли и умолчаниях. В пушкинском духовном открытии «на свете счастья нет, но естъ покой и воля» мы слышим ломоносовскую интонацию духовного прозрения: «открылась бездна»  и нет «бездне - дна». Пушкин обладал «тактом действительности», темпоральностью жизни-смерти:

Блажен, кто праздник жизни рано Оставил,  не допив до дна бокала, полного вина,

Кто не дочел ее романа   и мог расстатъся с ним...

Здесь мы вновь астречаемся с узнаваемым НЕ- и, наконец, понимаем, почему тот, кто НЕ- (...дочел, ...долюбил, ...дожил...) «блажен», ибо он расстался с жизнью в полноте своего бытия, не успев познать пустоту Ничто, бессмысленность бытия.

Пушкин, открывая русскую литературную речь для нации, открыл сокровенную суть ее языка и духа - богатство безличных предложений с неповторимой для синтаксиса других языков щемящей печалью их интонаций: «смеркается, рассвело...». Печать печали лежит на всем языке чувств и дум поэта - это акустическое, внеязыковое, но речевое требование языка. У Пушкина «стих, который, как тело человека, есть откровение, осуществление души-идеи» (Белинский, там же, с.7). Способность к восприятию того, что НЕ выражено словом, но разлито в духовной атмосфере, и способность дать этому художественнную форму - это абсолютная сторона духа человека.

Он не ввел новые ритмы и интонации в русскую поэзию, он их образовал, т.е. об-наружил в российском бытии и дал им ритм «онегинской строфы».

Не это ли та самая загадка русской души: никогда не совпадающая с действительностью, всегда мечтательная, всегда только потенциальная, протяженная оттого, что вечно протянута к возможному из своего НЕ- ...сделанного, ...построенного, ...достигнутого? Не отсюда ли русская нация так припала к утопии коммунизма, что это долго еще - НЕ­возможное? Дух русского человека выявляется в только ВОЗМОЖНОСТИ чуда. И весь русский фольклор переполнен верой в чудо мечты: золотую рыбку, щуку-вещунью, чудо-печку, волшебных всемогущих жен Василис, Премудрых и Прекрасных.

Великий поэт Пушкин в языке, ритмах и интонациях выявил печаль как сущность российской действительности, образ ее национального духа и придал ей осязательную очевидность образов для нашего созерцания, сопряжения и узнавания себя же «в зеркале» поэтического и прозаического пушкинского Слова.

1. Бахтин М. Литературно-критические статьи. М., 1986, С.43-50.
2. Белинский В. Статья пятая. Избранное. М., 1975.
3. Василюк Ф. Переживание горя.
4. Гуссерль Э. Феноменология. // Логос. № 1, 1991, с.12-21.
5. Пушкин А. Избранные сочинения в 2-х томах. М.., Художественная литература, 1978.
6. Сергеев М. Перо поэта. Иркутск, Восточно-Сибирское изд-во, 1975, с.171.
7. Фрейд З. Печаль и меланхолия // Психология эмоций. М., 1984, с.203-211.
8. Юнг К. Поэтическое творчество // Архетип и символ. М., 1991, 297 с.