Психологические проблемы безопасности в школе (стенограмма)

В докладе приводится анализ проявлений различных видов насилия - структурного, культурного - в современной России. Особое внимание уделено препятствиям к формированию толерантного сознания. Данные эмпирического исследования буллинга (школьной травли) в различных населенных пунктах помогают понять широкий социальный контекст этого явления, актуального не только среди школьников, но и в других социальных группах.

Для начала я бы хотел сказать, что всякого рода обсуждения проблем безопасности и прочего требует понимания более системного. И первый рисунок (слайд 1) − с довольного известного и знаменитого доклада Всемирной организации здравоохранения о насилии. Справа расположен показатель России, это данные 2000 года, но, к сожалению, немножечко просели эти две вершинки. «К сожалению» – в том смысле, что официальные данные говорят о том, что уменьшилось количество убийств, но если говорить реально, то этим цифрам особенно верить нельзя, потому что все равно не уменьшается число коммерческих лиц, которые вышли из дома и потерялись. Сейчас обнаружилось большое количество трупов, которые терялись в девяностые годы, в период до 2005 года, 2007, когда мы делали национальный доклад. Примерно соотношение убитых и потерянных было одно и то же. Примерно 30 тысяч убитых и 30 тысяч потерянных. Сейчас официальное число примерно 29 тысяч, но все равно этот показатель остается.

Важно еще отметить, что мы находимся в небольшом списке стран, где был отмечен одновременный рост убийств и самоубийств. Обычно они все-таки находятся в реципрокных отношениях.Все сказанное относилось к тому, чтобы показать эту картинку, это тоже из предложенного ВОЗ анализа, экологического анализа неких проблемных ситуаций, где мы должны обратить внимание на личность, взаимоотношения, то есть это проблема, связанная и с семьей, со сверстниками, со всем тем, о чем мы говорим как о проблемах общения (слайд 2). Третье – общины или community, куда мы весь этот контекст помещаем, и четвертое – это общество. Важно отметить, что на каждом из этих уровней мы видим проблемы, которые связаны с обсуждением проблем безопасности в школе. Тот уровень, который можно назвать общиной – это как раз школа, место работы, жительства; сообщества, в которые мы вступаем. Здесь человек может стать либо жертвой, либо виновником насилия.

Это нарушение безопасности происходит не в отдельных сферах жизни сфера, а в их взаимосвязи. На первый план выходит то, что можно назвать проблемой не столько инклюзии, сколько эксклюзии. Это проблема стигматизации любых людей: и инвалидов, и людей, которые привлекают внимание своим девиантным поведением или криминальным прошлым. На них ставится знак, клеймо, и хочу напомнить вам вчерашний доклад профессора Собкина, что многие учителя используют этот знак, и их трудно переубедить. У нас в стране была сделана работа, которая показывает, что 18 % судей, только 18 % судей, не имеют предубежденности в зале суда. Они еще не знают, какое дело они будут рассматривать. Но если они знают, что этот человек является обвиняемым, то ему нужно много усилий, чтобы доказать свою нейтральность. Первоначальная установка уже есть.

И можно приводить огромное количество примеров по поводу влияния стигматизации. В 2001 году была огромная программа дестигматизации отношения к психически больным, рассчитанная на несколько лет. Это была международная программа ВОЗ, и все страны участвовали, и должен сказать, что через три года большая часть стран убедилась, что дестигматизировать очень трудно. Приведу просто один смехотворный пример. Вне связи с этой программой было объявлено о том, что 700 тысяч больных может быть принято на амбулаторное лечение вне психиатрических учреждений. Они будут выпущены, потому что они могут спокойно лечиться на свободном посещении диспансера. А практически все средства массовой информации страны сообщили, что 700 тысяч потенциальных убийц выходят на свободу. И почти никто из журналистов не верил в то, что выпускаются депрессивные, астенизированные, тихие люди, которые и в психиатрические больницы были в основном помещены для того, чтобы их окружающие не затоптали. Не они представляют угрозу обществу, а общество им. Понимание того, что взаимодействие комьюнити и общества должно пониматься как имеющее и позитивные, и негативные эффекты, на мой взгляд, очень важно.

Я хотел здесь остановиться только на нескольких вопросах. Один из них по поводу термина «безопасность». Это ведь очень широкий термин для комплекса взаимосвязанных угроз – от международных конфликтов до разных личных проблем. В первую очередь, это вопрос, связанный со свободой от насилия и от страха насилия. И это очень важно, потому что здесь можно идти за широким пониманием безопасности, который изложен в Докладе ООН о развитии человека 1994 года, и тогда это так: это свобода от нужды, свобода от страха. В узком понимании, конечно, это просто безопасность, конкретная и более локализованная.

Но здесь очень важно помнить о насилии в узком смысле. Важно учитывать, что безопасность − это одновременно и ощущение, и реальность. И это не одно и то же. Наши ощущения дают основания для ошибок в оценке безопасности. Это вопрос субъективной безопасности. Реальная безопасность лежит в области математики, насколько это вероятно и так далее. Но при этом мы все отлично знаем, что мы больше боимся того, что на самом деле маловероятно, чем того, что в реальности нам угрожает. Поэтому сами вопросы, связанные с эффективностью работ по безопасности, являются неким результатом компромисса. Этот компромисс вытекает даже из того факта, что мы должны оценить как минимум пять вещей:

• степень серьезности риска,
• вероятность риска,
• объем затрат,
• эффективность контрмер, снижающих вероятность риска, 
• возможность адекватного сопоставления риска и затрат.

Понятно, например, из фильма, который мы видели, что хорошо ходить в бронежилете, но я хотел бы видеть, сколько людей обратились за медицинской помощью, если бы в это лето, когда была аномальная жара, мы бы выполняли все условия хождения в бронежилетах. То есть иногда, понижая потенциальные риски, мы на самом деле понижаем степень безопасности.

Здесь приводятся шесть составляющих психологического благополучия (слайд 3). Это следующий пункт моего доклада. Я не буду их перечислять, они здесь представлены. Это вопрос об идеальной модели, одной из самых популярных сейчас в мире в позитивном понимании. Если это есть, то человек на самом деле менее агрессивен, что на самом деле мы получаем, мы можем предсказать в каком-то смысле, в исследованиях, во всяком случае, риск совершения повторных насильственных действий.

Это вопрос об идеальной модели, одной из самых популярных сейчас в мире в позитивном понимании. Если это есть, то человек на самом деле менее агрессивен, что на самом деле мы получаем, мы можем предсказать в каком-то смысле, в исследованиях, во всяком случае, риск совершения повторных насильственных действий. Но очень важно помнить, что это тоже субъективные оценки. И когда мы говорим о другом параметре, о well being, о благополучии, неслучайно есть целый пласт работ, связанных с благополучием, но который оценивает именно качество жизни (quality of life).

Тут мы можем говорить о внешних и внутренних качествах, с одной стороны, а с другой стороны − о жизненных шансах и жизненных результатах. Поэтому когда мы обсуждаем качество жизни, то мы понимаем, что в одном случае мы можем оценивать или воздействовать на условия жизни. В другом, не совсем в производном, связанном, но не напрямую – насколько хорошо мы можем справляться с этими жизненными трудностями. Третье – полезность жизни и ценность жизни, его субъективная оценка собственной жизни и собственных успехов, достижений. Она может совершенно не совпадать с реальностью, и есть огромное количество и работ, и каждый субъективно сталкивался с людьми, когда мы им завидуем, а они себе нет. Так получается достаточно грустная картина.

Когда я говорил о проблемах, связанных с благополучием, вернее с безопасностью, то в первую очередь надо понимать, что это проблемы, связанные с тем, реализовывались ли наши основные потребности. Один из самых известных специалистов по конфликтам и мирным переговорам Йохан Галтунг предлагал выделять четыре важных потребности (слайд 5): в выживании, благополучии, где он благополучие понимал больше как противоположность неблагополучию, болезни, потребность в идентичности, потребность свободы.

Отсюда можно было анализировать, как это связано с тремя основными формами насилия: прямым насилием, косвенным насилием и культурным. Если мы говорим о прямом насилии, это самая как раз простая вещь. Это то, с чем мы сталкиваемся практически всегда, что проявляется в убийствах, в телесных повреждениях, в репрессиях, десоциализации.

Более серьезно говорить о структурном насилии (слайд 7). Структурное насилие во многом эквивалентно социальной несправедливости. И здесь очень важно понимать, в какой ситуации мы находимся. Для нашей страны это вопрос, связанный с неким эвристическим пониманием, например, с отношением к людям другой культуры. Мы уже видим сейчас по субъективным, собственным реакциям на эмигрантов, как сложно мы их принимаем. И готовы ли мы принимать их, делать программы по приему их, их адаптации к нашей жизни. Намного проще (и часто это звучит) выкидывать их, поиспользовав, и потом пускай уезжают. Это звучит открыто, это действительно очень примитивно,  но надо быть готовым к этому. Если страна не совсем упадническая, из которой нужно бежать, то к вам будут стремиться люди, и эти люди должны будут адаптироваться и ресоциализироваться в этой стране.

Как мы будем к этому относиться? Крайний вариант – это то, что происходило в турецком Курдистане, когда огромному числу людей, то есть нескольким миллионам, было запрещено на улице говорить на родном языке. Не просто запретили литературу, а запретили разговорный язык. Сюда же, кстати, я бы отнес и все проблемы, которые мы обсуждаем в связи с инклюзивным образованием. В стенах нашего университета очень доброжелательное отношение к инклюзивному образованию, а за стенами этого университета это совершенно не так. И мы второй раз можем наступить за последние годы в таком большом социальном проекте на грабли. Это то же самое, что и с толерантностью. Все как бы толерантны, все как бы за инклюзивное образование, но при этом не знаем, а в чем причины интолерантности и что противостоит инклюзивному образованию. Не просто потому что «я не хочу». И это не просто решается: давайте в одном классе учиться вместе с разного рода людьми. Мы блондинов и брюнетов не очень хорошо принимаем, не то что заикающихся, косоглазых и прочих. Все это вместе говорит о том, что внимание к структурному насилию, на мой взгляд, явно недостаточно. Не будем скрывать, практически весь наш факультет больше обращает внимание в исследованиях на прямое насилие, чем на структурное.

И третье: культурное насилие. Это все аспекты культуры, которые могут быть использованы для оправдания и легитимизации прямого и структурного насилия. На экранах наших телевизоров и в книжных магазинах появляются книги о том, что если ребенок не очень жизнеспособен или он олигофрен, его можно убивать, и пускай родители занимаются эвтаназией. Когда это говорится за столом для эпатажа – это одно, когда это публикуется – это другое. Это мысль, которая уже начинает овладевать народными массами. Это жестокая, евгеническая позиция, которая противоречит традиции российской евгеники, потому что в двадцатые годы было расхождение между германской евгеникой и российской евгеникой. Российская евгеника была направлена на улучшение – то есть помогать лучшим и дальше, но никоим образом не обрубать худшее. И германская мы знаем, чем кончилась.

Мы исторически чаще вспоминаем Холокост, но ведь не надо скрывать, что несколько десятков тысяч психически больных было уничтожено, начиная с 1933 года. И это как раз есть та самая эксклюзия психически больных из общества, которую немцы осуществляли. Не хотелось бы, чтобы у нас, я не говорю, что это у нас повторится, чтобы  научные данные о коэффициенте интеллекта, о способностях, о прочих вещах были бы использованы, чтобы осуществлять эксклюзию каких-либо людей и отбрасывать их из общества.

И последнее. Мы проводили одно исследование, которое вытекает из того, о чем я говорил. Это школьное насилие (слайды 9 и 10). Это то, что называется буллинг – то есть систематическое, преднамеренное действие одного или более лиц с целью причинить физический ущерб. Здесь я хочу сказать, что очень часто данные о нем сильно преуменьшены. В 1958 году Лоренс ввел еще понятие моббинг. Но моббинг – это групповое давление, а буллинг очень часто воспринимается как индивидуальное. Физический буллинг – удары, побои, драки с использованием предметов – и эмоциональный – управление друзьями, различные виды бойкотов, прилюдное унижение. Бойкот, прилюдное унижение и прочее – это во многом характеристика еще и Моргана. Должен сказать, что ситуация намного серьезнее, чем казалась.

Я считал, что это некий результат, который я сейчас дальше скажу, потому что то, что мы исследовали – здесь описаны методики, это опросник, который мы разрабатывали для исследования буллинга, методика Баса-Дарки на измерение агрессивности, Ротерра для измерения локуса-контроля. И было опрошено семь школ в Москве, одна школа в Подмосковье и в Воронеже.

Итак, распространенность: 13 % включены в процесс буллинга в виктимной роли, 20 % – в качестве агрессоров. И если сравнивать населенные пункты, то уровень в больших городах выше, а большее число виктимных школьников, ниже эмоциональное благополучие в коллективе, дети, склонные оценивать ситуацию как менее позитивную, и самое интересное – снижен факт аффилиации к школе.

Если говорить об индивидуально психологических характеристиках, надо сказать следующее. Булли дистанцируются от родителей, обладают внешним локусом контроля, для них характерна открытая позиция в общении, позитивное отношение к себе и готовность проявлять активность в жизни. Учителя таких любят. В этом вся штука. Булли – люди, которые в отличие от обычных хулиганов, которые во дворе что-то делают, на улицах, очень часто просматриваются учителями, потому что они милые, хорошие и, главное, они точно знают: на глазах контролирующих органов, в том числе учителей, ничего плохо делать не надо. Надо делать все исподтишка, за стенами школы, и все получится.

Жертвы дистанцируются от родителей, закрытая позиция в общении, нежелание общаться, чувство одиночества, безразличия. Будут ли учителя их любить, будут они за них заступаться также активно, как они будут заступаться за булли? Будут ли они выявлены каким-либо другим способом? Поэтому очень часто мы можем быть свидетелями того, как учителя и учительский коллектив защищают булли, который выявлен по жалобе жертвы, но внешней стороной: либо психологической службой, в которую они могут пожаловаться, либо  милицией, а учительский коллектив начинает защищать: это замечательный, хороший мальчик, а это такая противная одинокая фигура, с которой и за партой никто сидеть не хочет. Потому и не хочет.

Очень важная сторона – это сторонние наблюдатели. Сторонние наблюдатели – не просто случайные люди, это во многом – тот хор, для которого булли стараются. Это особенно важно обратить сейчас внимание на сторонних наблюдателей, потому что совершенно не случайно парадоксальная вещь происходит: в интернете вывешиваются, вообще говоря, доносы на самого себя. То есть человек бьет кого-то, снимает на камеру, на фотоаппарат. Потом это вывешивается в интернете, то есть доказать, что он хулиганил, не представляет никакой работы, это дело уже сделанное, в противовес, может быть, логике, но для того чтобы большее число людей знали, боялись и понимали: кто в школе или где-то еще хозяин. Это делается для сторонних наблюдателей.

Что еще здесь важно отметить. Выявился большой процент людей, которые являются жертвами буллинга. Они сейчас жертвы, завтра могут стать булли: это очень хорошо заметно на примере армейской дедовщины. Когда нужно только дождаться момента, когда сам станешь булли. Но важно не то, что эти жертвы не все такие одинаково затравленные, которых бьют и прочее. Они и огрызаться могут, и становиться насильниками и булли в любой другой ситуации, где они найдут себе компанию. И здесь, может быть, лежат некоторые очень острые проблемы, связанные с семейным насилием. То есть человек, который в одном месте является жертвой, в другом начинает отыгрываться на слабых. В это исследование не входило, к сожалению, исследование насилия по отношению к учителям. На мой взгляд, оно является серьезной проблемой. Не обязательно физическое насилие, но и психологическое насилие.

Сейчас хотел бы вновь вернуться к системному анализу ситуации. Какова роль учителя в ней? Что собой представляет, например, личность учителя? Человека, который знает, что общество относится к нему не бог весть как, он неуважаем, он неуспешен. Если бы он был успешен, он бы работал в каком-то успешном месте. Вот человек, которому искусственно занижается самооценка. И о котором говорят, что он должен быть подвижником, но при этом подвижник – это фигура, в последние 15−20 лет вызывающая ухмылку в лучшем случае. Если бы в школе не было мощнейшей гендерной асимметрии, если бы в ней были мужчины-учителя, то школа приобрела бы больший вес и авторитет.

Я учился в школе, где было много мужчин. Это была другая школа, там были жесткие отношения, жесткие – в хорошем смысле этого слова. Жесткое отношение школы к семейному насилию. Потому что я отлично помню, что когда я учился в младших классах, огромное число моих одноклассников в первом в понедельник приходили и не знали как сесть за парту, потому что родители занимались воспитанием. Но уже к четвертому, пятому классу не один из них не пытался этого делать, потому что знал, что учителя добьются того, что ему будет плохо. И эта смелая позиция во многом была связана с тем, что были учителя с такой маскулинной направленностью. Я так, во всяком случае, трактую.

И мне кажется, есть понимание того, что мы не можем сделать программы, изолированные для одного человека, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Он является всего лишь индикатором того, что чувствует себя в безопасности, что это одновременная проблема на уровне взаимоотношений, когда мы учим, почему я привел эту схему с благополучием, когда мы делаем все для того, чтобы ребенок понял, как взаимодействует с окружающими, что сам представляет собой некую ценность, с высокой самооценкой, со стремлением к личностному росту и автономии. Когда на уровне комьюнити, то есть школы, семьи, производства к нему относятся так, чтобы это не давало оснований для наращивания негативных ощущений: ощущений страха, когда общество не поддерживает этот страх и начинает создавать некие страшилки из неизвестно чего, а поддерживает все-таки более позитивные взгляды на жизнь. Только тогда можно, на мой взгляд, добиться каких-то подвижек в ощущении безопасности в учебном процессе.