Защита прав детей и развитие системы образования (стенограмма)

Подробно обсуждается нормативная модель финансирования образования. Проблема благополучия детей и подростков, ее широкий, выходящий за рамки материального обеспечения, иллюстрируется положением выпускников интернатных учреждений. Подчеркивается важность выработки объективных и точных критериев оценки эффективности инвестиций в образование.

Уважаемые коллеги, я благодарен за возможность выступить здесь и, самое главное, не столько выступить, сколько услышать такую содержательную информацию о других системах. Мне кажется это чрезвычайно важным, и это позволяет несколько иначе взглянуть на наш опыт, поэтому я даже немножко сменю интонацию того, что я хотел сказать, немного отреагировав на то, что было уже сказано.

Хочу сказать, что эта возможность сравнения появилась у нас реально не так уж давно. Я хорошо помню годы перестройки, когда впервые мы имели возможность реально посмотреть, а не только по каким-то бумагам, как устроены другие образовательные системы. И я думаю, что очень полезно было пройти все этапы, как это удалось сделать в нескольких странах, и убедиться, это очень важно, что, в общем-то, российская образовательная система может быть конкурентной и не требует полного изменения, как некоторые другие области, которые мы исследовали. И в то же время опыт знакомства с другими образовательными системами, как, скажем, с американской, французской, поставило передо мной вот какой вопрос. Я присутствовал в классах на уроках, в университетах, в детских садах и видел, что да, здесь – не хуже, здесь – даже лучше у нас, здесь – интереснее, здесь, наоборот, – слабее, но, тем не менее, это сравнимые системы. Когда я выходил на улицу я смотрел вокруг и понимал, что системы сравнимы, а результаты не сравнимы.

И думаю, что самый главный вопрос, который передо мной возник сейчас и не возникал раньше – это действительно то, что поставлено сейчас как ключевой вопрос этой встречи. А именно связь образования с рынком труда и вопрос интенсивности инвестиций в это образование. Проблема, которая стоит перед нами – мне кажется, одна из самых главных сегодня – заключается в том, что традиции нашего образования не очень связаны с тем рынком труда, который предлагает сегодняшняя Россия и, самое главное, что этот рынок труда при этом не очень анализирует сам себя, чтобы дать образованию какие-то внятные запросы на то, какой же именно выпускник требуется сегодня на рынке труда. Одновременно над страной веет ностальгия, потому что действительно советское образование имело высокую репутацию в мире. Очень мало кто понимает, что образование должно так или иначе соответствовать той ситуации в обществе, которая есть сегодня, поэтому реставрация даже лучшего периода советского образования вряд ли даст сегодня результаты. Потому, что лучшие периоды советского образования, скажем, индустриализация 30-х годов или, допустим, знаменитые 60-ые, означали, скорее всего, соответствие образования тем запросам, которые возникали в то время и которые очень мало соотносятся с задачами, стоящими перед нами сегодня.

И поэтому соотношение ностальгии и модернизации является, пожалуй, самым сложным вопросом сегодня для нас. Если говорить непосредственно об инвестициях в образование, то хочу сказать, что у нас, в общем, есть традиция в стране, как  мне кажется, такого финансового уважения по отношению к образованию, и оно в какой-то степени продолжалось, хотя и не во всех регионах, но тем не менее это восприятие образования скорее как общекультурной функции, скорее как социальной помощи молодому поколению. Но ни в коей мере, к сожалению, до сегодняшнего дня не заложено в мысли и документы тех, кто находится у власти, и тех, кто на самом верху нашего общества, что на самом деле инвестиции в образование не являются просто фактом помощи образованию, зарплаты учителей; это не для того, чтобы они просто выживали, это действительно одно из наиболее эффективных вложений в нашу будущую экономику. Это не декларация, это обозначает, что и то, куда и как должны быть вложены средства образования, меняется.

Не случайно, что передо мной выступал коллега Реморенко, который возглавляет департамент, созданный менее года назад, который в министерстве ставит вопрос о связи между образованием  и  рынком труда. Это абсолютно не случайный вопрос, и я думаю, что в данном случае одним из самых серьезных сегодня вопросов, моделей, если говорить о среднем образовании, является, как вы знаете все или, по крайней мере, все кроме наших иностранных коллег, модель нормативная. Она, вообще-то говоря, кажется логичной, когда финансируется не образовательное учреждение, а конкретный ученик, который выбирает формы образования. Однако как уполномоченный по правам ребенка могу вам сказать, что в данном случае дьявол находится в деталях, и нужно понять, что же такое – справедливое распределение этих самых нормативов. Что означает, что мы финансируем ученика, в какой степени должны быть эти нормативы равными. Как вы знаете, и у нас достаточное количество регионов в России, которые делают самый просто способ социальной справедливости. То есть всем одинаковый норматив.

Это кажется, на первый взгляд, логичным и соответствующим правам ребенка, однако, если мы задумаемся чуть глубже над этим вопросом, то первое, что возникает – например, вопрос детей с особыми потребностями, вопрос детей с инвалидностью, когда вряд ли социально справедливо, когда норматив идет на них такой же, как и на остальных детей, хотя всем специалистам понятно, что для обучения такого ребенка, для создания равных возможностей необходимы гораздо более высокие  затраты. До последнего времени, по крайней мере в этом году это так, затраты на обучение детей с инвалидностью примерно иногда в два, а то и три раз больше по нормативу, чем затраты на ребенка с  нормальными проблемами, если мы говорим о здоровье. И это только первый пример, есть и другие проблемы, например, когда речь идет о детях одаренных, о которых мы сегодня говорили, то тут тоже возникает очень интересный вопрос. Даже не одаренных, а давайте скажем чуть шире – о детях способных больше постичь, больше работать. И тогда возникает вопрос о об этом самом равном нормативе, который предлагает всем одинаковое обучение. Что дальше? Дальше в той модели образовательных услуг, которая  вроде  является сегодня основной в нашей образовательной системе. Дальше речь вроде бы идет об участии родителей, если они хотят более высокого уровня образования для своего ребенка.

Но тогда если мы говорим об образовании как просто части культуры, хоть это и является логичным, то мы говорим об инвестициях в образование для  получения результатов в будущем. Если мы знаем известные экономические модели, по которым вложение в дошкольное образование, скажем, одного доллара дает в результате  21 доллар впоследствии, в  высшем образовании меньше, но все же в 4 раза больше чем вложение, мы должны понимать, что когда мы предлагаем повышенный норматив для тех ребят, которые способны больше постигать, больше делать и лучше реализовываться, – это не только вопрос социального лифта, а это тоже очень важно, если мы говорим о безопасности и благополучии, но это и вопрос эффективности развития страны. И поэтому вот такая дифференциация, которая не очень понятна, к сожалению, многим властвующим структурам, является, как мне кажется, очень важным вопросом, потому что мы можем говорить о многом, но если мы говорим об инвестициях, если мы говорим о средствах, мы должны найти ту модель, которая наиболее адекватна целям, которые ставит сегодня перед нами страна и общество.

И при этом для меня очень важна была в предыдущем сообщении идея о том, что креативное сегодня и творческое развитие требуется не только для того малого процента ребят, которых мы называем особо одаренными, а для широкой и фактически массовой модели нашей школы. Это тоже не есть просто выборы, не просто речь о правах всех, это есть особенности постиндустриальной экономики, и если многие успехи Советского Союза, в том числе знаменитый запуск спутника или что-то еще решались достаточно  узкой группой особо одаренных детей, а потом университетов и так далее. Если многие вопросы вооружения страны решались с помощью тех шарашек, которые описаны у Солженицына, то сегодня модернизированный вариант такой системы, как Сколково, сам по себе работать не может. Именно в силу того, что нынешняя экономика требует широкой массы людей, которые инициативны, креативны. И вот все те компетенции, о которых сегодня говорилось  здесь, требуются не трем процентам людей, как это было когда-то, а я думаю, что абсолютному большинству наших детей.

И тогда возникает вопрос о модели массовой школы. И здесь мне кажется логичным и важным то, что говорится сегодня  на этом собрании, то, что связано с правами детей. И в то же время не просто на безопасность, на понимание ее в узком смысле этого слова, а на широкое понимание в смысле благополучия детей. Надо сказать, что руководствуясь Конвенцией о правах ребенка и требуя выполнения ее в разных областях, я сталкиваюсь с тем, что каждая из этих линий воспринимается отдельно. Скажем, право на медицинскую помощь, право на образование и т. д., в то время как благополучная среда − это как раз объединение вот этих разных конвенций в неком одном учреждении. И здесь хотелось бы сказать, что мы провели исследование, связанное и с правами детей и с проблемой дискриминации в школах Москвы. Мы тоже разделили или, по крайней мере, социологи, которые этим занимались, разделили все как традиционно положено. То есть речь шла о дискриминации и по языку, и по расе с точки зрения эмигрантов и так далее. Все это присутствует, все это существует в московских школах. конечно, но для нас было большим удивлением – неожиданный момент этого исследования, когда очень сильно впереди оказалась проблема дискриминации по признаку  «богатый-бедный».

И вот этот признак «богатый-бедный» оказался абсолютно доминирующим. Более того, в данном случае оказалась и реакция богатых на бедных, и реакция бедных на богатых – вот такая вот дискриминация. И более того, оказалось, что многие другие, в том числе все проблемы сложностей, многие проблемы сложностей, связанные с эмигрантами, с различием религии, языков и так далее, в основном связаны с этим параметром, параметром очень сильного – это то, что, мы знаем, сейчас в нашем обществе, очень большая «вилка» между богатыми и бедными, которая есть у нас и которая очень сильно влияет на всю модель. И поэтому для нас очень важна попытка преодоления этого через возможности социального лифта в школе. И хотелось бы коротко сказать  о двух очень важных, я как уполномоченный по правам ребенка занимаюсь всеми детьми, а не только группами риска, но, тем не менее, хочу сказать, несколько слов об этих двух группах.

Речь идет о, например, о социальном сиротстве и вообще о сиротстве. Одна из ключевых проблем сегодняшней России – это, как вы знаете, вообще сиротство, большой процент, невероятный для ситуации мирной. И в то же время глубоко тревожная статистика, что по регионам от 80 до 90 процентов детей – это социальные сироты, то есть сироты при живых родителях или при одном родителе. И здесь как раз очень видно, в работе с ними очень видно, что благополучие − это понятие гораздо более широкое, чем вопрос просто материальной поддержки, возможности даже образования. Могу сказать конкретно: в Москве ежегодно из сирот 18 лет заканчивают свой какой-то  период жизни и переходят во взрослую жизнь от пятисот до шестисот детей, могу сказать по годам, но думаю, что это не так важно, половина находятся  в сиротских учреждениях и примерно половина в замещающих семьях. Есть федеральный закон, обязывающий государство давать им квартиру, вообще жилье. Москва реализует этот закон, в отличие от абсолютного большинства регионов, и я на встрече уполномоченных по правам детей в других регионах услышал о чудовищной статистике. Потому что если это дети не получают в 18 лет жилья, то они оказываются понятно где. Они оказываются, очевидно, в мире криминала либо как преступник, либо как жертва. Иначе нет возможности жить, нет другой модели жизни. И они часто выбирают тюремное заключение как просто возможность постоянного питания и проживания. Это чудовищные вещи, но я могу вам сказать, что даже когда мы в Москве решаем эту проблему и они получают жилье и, более того, получают пособие, сравнимое со средним по Москве, то есть  не «сравнимое», а просто среднее по Москве. Они получают такую сумму, которой никогда в жизни до этого не владели, и мы видим совершенно другую ситуацию. Мы видим совершенно другую ситуацию, что одной материальной поддержки абсолютно не хватает для социальной адаптации. И мы сталкиваемся с проблемами следующего шага. Мы ограничили их в возможностях продажи и обмена этих квартир, но они все равно оказывались на улице, не понимая как. И это тоже использовали криминальные структуры. Но дальнейшие вопросы, вопросы социализации, вопросы успешности пока решаются нами с трудом, сказал бы я. Причем материальная сторона вопроса, в общем-то, решается успешно.

Также непростая история связана с детьми с инвалидностью. Москва является единственным регионом страны, которая приняла закон об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья. И впервые в юридическом языке, наконец, появился термин «инклюзивное образование» – не на уровне эксперимента, не на уровне исследования, не на уровне успешных отдельных моделей, а на уровне закона хотя бы не федерального, а субъекта федерации. И, тем не менее, у нас достаточно много проблем с этим было и остается. Мы прописали в законе обеспечение государственной гарантии для предоставления возможности обучения таких детей в школах любого типа или вида. Мы прописали возможность обеспечения компьютерной техникой  для образования на дому с использованием дистантных образовательных технологий для детей, которые не могут посещать такие учреждение. Около тысячи детей у нас обучаются дома в таких условиях. Мы прописали в законе возможность обеспечения детей с инвалидностью в соответствии с транспортными услугами, потому что вопрос обучения такого рода детей, не только вопрос детского сада или школы, но это и вопрос недружественной городской среды по отношению к ним и возможности все-таки попасть в это образовательное учреждение. В законе указано об участии родителей, о возможности выбирать образовательное учреждение, о возможности выбирать формы и получать возмещения затрат и, соответственно, одна из важных вещей в позиции этого закона в нашей сегодняшней практике − это речь о вообще службе ранней помощи.

Мы говорим сегодня в стенах этого университета больше о высшем образовании и обо всем основном звене, чем выше, тем подробнее, хотя, как мы сегодня знаем, ключевым вопросом является самое раннее развитие, дошкольное образование, и здесь тоже есть серьезные проблемы. Проблемы не только инвестиций, но и мы знаем, что в Москве (и  не только в Москве, но и в России) до сих пор сохраняются очень большие очереди  в образовательные учреждения, и мы пока не смогли решить эту проблему. Но при этом традиция детского сада как «камеры хранения ребенка» остается, и она остается в головах не только воспитателей, которые это считают самым главным, но она остается, самое главное, в головах родителей, которые именно этого ждут от дошкольного образовательного учреждения.

Заканчивая, я хочу сказать только одно.  Настолько быстро мы меняем наши модели, я надеюсь, что меняем в лучшую сторону, что мы не успеваем выработать индикаторы, параметры того как мерить успешность того, что у нас получается. Я очень рассчитываю на тех, кто сегодня присутствует здесь, на всю ту группу, которая была обозначена профессором Дэниелсом. Потому что мне кажется, что это очень важно: выработка критериев, выработка параметров, как замерить успешность действий, которые мы делаем. И если я сталкиваюсь с, прежде всего, населением и с исследовательскими группами, и с властью, я далеко не всегда вижу,  что власть заинтересована в том, чтобы эти критерии были действительно объективными и предельно точными. Поэтому у меня обращение именно к исследовательскому сообществу с тем, чтобы выработать эти критерии.