Отрицание гендерного насилия: введение в проблему

Предметом рассмотрения в настоящей статье является отрицание гендерного насилия. Обсуждается вопрос о формулировке определения этого понятия, предлагается гипотетическая схема возможных проявлений отрицания гендерного насилия. В основу этой схемы легло предположение о том, что отрицание не всегда одновременно затрагивает и насильственные, и гендерные аспекты ситуации. В зависимости от того, насколько объемлющим является отрицание, дифференцированы частичный и полный варианты обсуждаемого феномена. Ставится вопрос о практической необходимости учета не только осмысленного толкования гендерного насилия, но и непосредственных эмоциональных реакций на столкновение с этим явлением. Выдвинуты предположения относительно возможных психологических механизмов отрицания гендерного насилия, обозначены перспективы дальнейших эмпирических исследований в обозначенной области. Указывается, в частности, на необходимость дальнейшего изучения отрицания гендерного насилия у людей, непосредственно вовлеченных в происходящее и наблюдающих насилие со стороны.

Следуя сложившейся традиции [Андронникова, 2017; Бендас, 2006; Клецина, 2015; Клецина, 2009; Клецина, 2002; Лактионова, 2011], гендерным мы будем считать насилие, направленное на человека в связи с его половой и/или гендерной принадлежностью. Как и любая другая системная форма насилия, рассматриваемое явление может выступать в виде физического, психологического, экономического или иного воздействия и, как правило, носит сочетанный характер. Многообразие проявлений и высокая латентность гендерного насилия (далее — ГН) до сих пор остаются факторами, серьезно осложняющими процесс его научного исследования. К числу наиболее ярких примеров ГН можно отнести: сексуальное насилие; вербальную и физическую агрессию, направленную на мужчин или женщин именно потому, что они являются мужчинами или женщинами; неправомерное увольнение по причине половой и/или гендерной принадлежности сотрудника и т. д. Чаще пострадавшими оказываются женщины, однако понятие ГН не исключает, разумеется, насилия в отношении мальчиков и мужчин [Клецина, 2009; Работа с мальчиками, 2012].

Проблема отрицания гендерного насилия (далее — ОГН) является эмпирически очевидной, однако до сих пор она не подвергалась систематическому исследованию ни в психологии, ни в смежных науках. Отсутствуют точные данные о распространенности, структуре возможных проявлений и последствий ОГН, не освещены и его психологические механизмы. Малоизученными остаются также причины возникновения ОГН, хотя и можно составить о них общее представление, исходя из теоретических соображений. На сегодняшний день данное явление рассматривается главным образом косвенно, в контексте более масштабных вопросов гендерной психологии и социологии [Клецина, 2015; Купрова, 2013; Лактионова, 2011; Маргарян, 2017; Очередько, 2017; Усиление роли системы, 2014].

Термин «отрицание гендерного насилия» содержит в себе указание на особую идентификацию ситуации ГН и может быть определен содержательно или «от противного». Первый вариант определения раскрывает ОГН через видение этой ситуации как безопасной (предполагающей защищенность человека) и/или гендерно нейтральной. Во втором варианте формулировка будет такой: ОГН — это вариант идентификации ГН, при котором насильственная и/или гендерная природа происходящего не обнаруживается и/или не признается. Попытаемся хотя бы в самом общем виде систематизировать феноменологию ОГН (рис. 1). Будем учитывать при этом, что отрицание не всегда касается одновременно и насильственных (опасных, угрожающих), и гендерных аспектов ситуации; таким образом, ОГН может носить частичный или полный характер. В правой части рисунка приведем условные примеры высказываний, отражающих тот или иной вариант идентификации ситуации ГН.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 1. Возможные варианты идентификации ситуаций гендерного насилия

Вне зависимости от того, способен ли и готов ли человек идентифицировать ГН в принципе, опыт столкновения с этим явлением неизбежно породит и эмоциональную реакцию, и толкование ситуации. Характер толкования может варьировать от вполне положительного, предполагающего принятие и одобрение происходящего, до резко отрицательного, сопряженного с возмущением и негодованием. На рис. 1 соответствующие варианты толкования обозначены знаками «+» и «-». Систематизированные здесь варианты идентификации могут быть осуществлены, конечно, не только сторонним свидетелем ситуации ГН, но и ее непосредственными участниками. Последних мы также будем относить к числу наблюдателей (хотя и «включенных»), имея в виду их субъективное видение происходящего.

Не замечая гендерной и/или насильственной природы ситуации, наблюдатель все равно может определить ее как «неправильную», «дикую», «из ряда вон выходящую», но может счесть ее, напротив, не только нормативной, но и полезной, выполняющей важную функцию (социальную, воспитательную и т. д.). Рассмотрим различные варианты толкования ситуации ГН, обобщенные на рис. 1, подробнее. В варианте «А» наблюдатель замечает насилие, однако не считает его гендерно окрашенным; ситуация ГН истолковывается как проявление агрессивного, безжалостного характера обидчика или как неизбежное зло, оправданная жестокость (например, в воспитании детей). В варианте «В» происходящее предстает как вполне безопасная ситуация, не оказывающая вредоносного воздействия, а поведение субъекта связывается с мотивами ревности или проявлениями любви, заботы в межгендерных отношениях (как правило, романтических или детско-родительских). Наконец, вариант «С» предполагает, что наблюдатель совершенно не идентифицирует ГН, трактуя происходящее в терминах «общечеловеческой несправедливости», «неправильного мироустройства» или подчеркивая обыденный, рядовой характер происходящего. Не является однозначным и отношение к идентифицированному ГН; в случае отрицательного толкования ситуация понимается как неприемлемая, недопустимая, в противоположном же случае — как естественная, закономерная и даже необходимая в конкретных условиях.

Говоря о толковании, мы подразумеваем в большей степени осознанный, произвольный, когнитивный по своей сути акт, в отличие от реакции, которая может возникать непосредственно, помимо воли и сознания наблюдателя. Перечислим наиболее вероятные ОГН-реакции, а именно высказывания и невербальные проявления наблюдателя, выражающие в первую очередь его эмоциональное отношение к ситуации ГН:

1)        реакция-смех: смех, улыбки, шутки, нивелирующие серьезность и травматичность ситуации;

2)        реакция-недоверие: эмоционально окрашенное отрицание самой возможности того, что подобная ситуация может произойти в действительности («Что за бред, такого не может быть!»);

3)        реакция-возмущение: эмоционально окрашенный перенос ответственности за случившееся на пострадавшую сторону, обвинение объекта насилия («Так ей/ему и надо!»).

ОГН-реакции не стоит считать явлением, полностью исключающим осмысленное толкование ситуации. Зачастую они предваряют толкование (в таких случаях наблюдатель непосредственно реагирует «нервным смехом», после чего дает логическое объяснение своей позиции) или возникают в процессе объяснения (интерпретируя ситуацию, наблюдатель начинает возмущенно повышать голос, недоверчиво восклицать и т. п.).

Рассуждая о возможной природе ОГН, можно предложить по крайней мере три версии. Психологические механизмы, рассматриваемые в рамках каждой из них, могут одновременно, в различных пропорциях и последовательности, приходить в действие у одного и того же человека.

Первая версия основана на том соображении, что ГН зачастую является тяжелой психотравмирующей ситуацией (причем не только для пострадавшей стороны и свидетелей, но, в масштабах всей жизненной перспективы, и для обидчика). В этой логике можно говорить о защитной природе ОГН; на рис. 1 соответствующие высказывания обозначены цифрами 2 и 6. Психологические защиты — это система регуляторных механизмов психики, которые направлены на устранение или сведение к минимуму негативных, травмирующих личность переживаний, сопряженных с внутренними или внешними конфликтами, состояниями тревоги и дискомфорта [Зинченко, 2008]. Принято выделять восемь защитных механизмов: вытеснение, отрицание, регрессию, реактивное образование, проекцию, замещение, рационализацию и сублимацию. Исходя из названия исследуемого нами феномена, предположим, что ОГН основано в основном на отрицании (конечно, это не исключает возможности дополнительного влияния и других защит, о чем будет сказано далее).

К отрицанию прибегают, как правило, в наиболее тяжело травмирующих ситуациях; его суть заключается в отказе признать, что событие-травма произошло на самом деле («Этого не могло случиться») [Фрейд, 1990]. Данный механизм играет значительную роль в формировании отношения к какому-либо опасному социальному явлению, а значит, и в построении определенных социальных представлений. Влияние отрицания активно обсуждается в контексте проблем отношения к алкоголизму, наркомании, оценке распространенности и степени опасности ВИЧ/СПИДа. Так, убеждения СПИД-диссидентов могут быть основаны на отсутствии достаточно актуальной и достоверной информации, недоверии по отношению к общепризнанным знаниям; существенное значение может иметь и обращение к конспирологическим теориям [Бурина, 2016]. Исследователи отмечают, что основным в формировании представлений о ВИЧ-инфекции, ВИЧ-положительных людях и потребителях наркотиков является механизм «не я — другие» [Бовина, 2012; Бовина, 2012а]. Аналогичным образом могут строиться и представления о ГН. Такая трактовка ОГН наиболее точно согласуется с негативным определением этого явления, приведенным нами выше. Содержательное же определение позволяет предположить, что спектр психологических защит, лежащих в основе ОГН, более широк. Так, чтобы истолковать ситуацию ГН как безопасную и/или гендерно нейтральную, нередко прибегают к рационализации. Примером может служить ситуация, когда мужчина объясняет рукоприкладство по отношению к жене сильной ревностью, стремясь избежать осуждения (как общественного, так и своего собственного, самооценочного).

Согласно второй версии, ОГН следует рассматривать как копинг-стратегию, которая актуализируется в ответ на стресс столкновения с ГН. Примеры высказываний, отражающих влияние подобного механизма, обозначены на рис. 1 цифрами 1, 2, 4, 5 и 6. Копинг-стратегии — это гибкие, изменчивые попытки справиться с влиянием особых внешних или внутренних требований. Речь при этом идет о требованиях, которые субъективно оцениваются человеком как чрезмерные или превышающие его наличные ресурсы [21]. Содержание копинг-поведения представлено когнитивными, поведенческими и эмоциональными составляющими. Если обстоятельства оцениваются как негативные, нежелательные, возникает потребность совладать с ними, осуществляемая с помощью высвобождения эмоций, разработки стратегии преодоления и/или опоры на социальную поддержку. Дальнейший выбор модели копинг-поведения обусловлен индивидуально-психологическими особенностями (темперамент, уровень тревожности, особенности мышления и характера) и социально-психологическим опытом человека, а также объективными социальными параметрами ситуации [Морозова, 2008]. Р. Лазарус предлагал различать совладание и защиты. Согласно его концепции, копинг-поведение изначально формируется на сознательном уровне, а механизмы психологических защит — на бессознательном. Еще одно важное различие состоит в том, что защитные механизмы направлены лишь на снижение эмоционального напряжения, дискомфорта, а копинг — на восстановление равновесия, оптимальных отношений между личностью и окружением.

Представляется, что из выделенных С. Фолкманом и Р. Лазарусом восьми копинг-стратегий наиболее тесно связаны с ОГН положительная переоценка, дистанцирование и бегство-избегание. При положительной переоценке фокус смещается с гендерной и/или насильственной составляющей ситуации ГН, в результате чего последняя может предстать в глазах наблюдателя, например, как «полезный урок» (высказывания 2, 4 и 6 на рис. 1). Дистанцирование может помешать оценить степень опасности ГН, реальность давления на пострадавшую сторону со стороны обидчика, недобровольность происходящего. Эта копинг-стратегия, как нам кажется, больше связана с отрицанием насильственного характера ситуации, чем ее гендерной обусловленности, см. примеры 3, 4 и 5 на рис. 1. Наконец, при выборе бегства-избегания наблюдатель вообще не дает себе возможности проанализировать ситуацию с точки зрения ее гендерной и/или насильственной природы — примеры 5 и 6 на рис. 1 [Дементий, 2004].

Наконец (третья версия), ОГН может выступать внешним проявлением системы убеждений человека, приобретенной им в течение жизни (наиболее вероятны высказывания 1, 2, 3 и 4 на рис. 1). Такого рода механизм описан в теории социального научения А. Бандуры, где происхождение насильственного поведения связывается с опытом наблюдения за другими людьми, совершающими насилие. Неслучайно дети, регулярно подвергающиеся насилию в семье, расценивают это явление как обыденное, а основной причиной происходящего считают плохое поведение ребенка, нарушение им принятых норм и правил. В некоторых случаях у детей даже формируется положительный образ человека, совершающего насилие в целях «коррекции» поведения другого, а значит, повышается вероятность следования примеру такого человека [Тащёва, 2013]. Применительно к нашей теме следует вспомнить и о феномене нормализации, ратификации насилия, изучаемом обычно путем анализа материалов СМИ. Активно транслируемая установка на то, что насилие может быть оправданным, нормальным или даже привлекательным, а пострадавшая сторона своим поведением, внешним видом или личностными особенностями может «заслуживать» насилия, не только усваивается, но и воспроизводится аудиторией в реальной жизни [Клецина, 2015].

Приведенные три версии природы ОГН не следует рассматривать как взаимоисключающие, ведь соответствующие им психологические механизмы действуют, несомненно, системно. Мы осознаем также, что приведенный список версий отнюдь не является исчерпывающим. Дальнейшие эмпирические исследования могут пролить свет на проблемы удельного веса и взаимовлияния психологических механизмов ОГН. Важно понять, например, каким образом разные механизмы работают у непосредственных участников и свидетелей ситуации ГН, каковы возможности профилактики и преодоления ОГН. Особый практический интерес в этом отношении будет представлять анализ психологических механизмов верной, корректной идентификации случаев ГН.

1. Андронникова О.О., Ветерок Е.В. Гендерные характеристики виктимного поведения как результат нарушения социального развития // Психологические науки. 2017. № 3(57). С. 111—113.
2. Бендас Т.В. Гендерная психология: учеб. пособие. СПб.: Питер, 2006. 431 с.
3. Бовина И.Б., Панова Т.Б., Малышева Н.Г. ВИЧ-инфекция и ВИЧ-инфицированные: особенности социальных представлений в двух возрастных группах // Психология и право. 2012. №. 1. С. 110—120.
4. Бовина И.Б., Дворянчиков Н.В., Коноплёва И.Н., Ковалев М.А., Конкин В.Ю. Наркотики и наркоманы: особенности социальных представлений в двух группах молодежи // Психолого-педагогические исследования. 2012. №. 3. С. 130—140.
5. Бурина Е.А., Бурина Д.А. Феномен СПИД-диссидентства // Новое слово в науке: перспективы развития. 2016. №. 3. С. 63—66.
6. Дементий Л.И. К проблеме диагностики социального контекста и стратегий копинг-поведения // Журнал прикладной психологии. 2004. № 3. С. 20—25.
7. Зинченко В.П., Мещеряков Б.Г. Большой психологический словарь. М: АСТ-Москва. 2008. 868 с.
8. Клецина И.С., Иоффе И.В. Гендерный подход в анализе причин проявления насилия в близких отношениях между мужчинами и женщинами // Женщина в российском обществе. 2015. № 1 (74). С. 4—17.
9. Клецина И.С. Психологическое насилие в гендерных межличностных отношениях: сущность, причины и последствия // Жизнь без насилия / Под ред. С.Л. Акимовой. СПб.: Островитянин, 2009. С. 7—30.
10. Клецина И.С. Развитие гендерных исследований в психологии // Общественные науки и современность. 2002. № 3. С. 181—192.
11. Купрова Н.П. О проблемах противодействия насилию в семье // Гуманитарные и юридические исследования. 2013. № 2. С. 53—57.
12. Лактионова М.А. Гендерное насилие как междисциплинарная проблема // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 1: Регионоведение: философия, история, социология, юриспруденция, политология, культурология. 2011. № 1. С.97—106.
13. Маргарян Н.М. Проблемы противодействия семейному насилию // Вестник магистратуры. 2017. № 12-1(75). С. 115—117.
14. Морозова Т.Ю. Оценка эффективности профилактических программ на основе анализа уровня сформированности копинг-стратегий у подростков // Психолого-педагогические аспекты сохранения и укрепления здоровья школьников. М., 2008. С. 15—46.
15. Очередько В.П., Ломтев С.П., Харламов В.С. География криминального супружеского насилия в современной России // Всероссийский криминологический журнал. 2017. № 4. С. 666—674.
16. Работа с мальчиками и мужчинами, пострадавшими от сексуального и гендерного насилия в условиях принудительного перемещения. Женева: УВКБ ООН, 2012. 13 с.
17. Тащёва А.И., Гриднева С.В. Восприятие детьми семейного насилия // Психология и право. 2013. № 1. С. 1—11.
18. Усиление роли системы здравоохранения в реагировании на гендерное насилие в Восточной Европе и Центральной Азии: сб. материалов. Вена: WAVE, 2014. 388 c.
19. Фрейд З. Психология бессознательного: сб. произведений / Под ред. М.Г. Ярошевского. Москва: Просвещение, 1990. 448 с.
20. Lazarus R., Folkman S. Stress, appraisal and coping. New York: Springer Publishing Company, 1984. 456 p.

PlumX

Метрики публикации