Лев Семенович Выготский вырос в Гомеле, на границе Белоруссии, России и Украины. Его образ жизни и образование были обычными для зажиточной еврейской семьи того времени, и лишь в силу везения (еврейская квота стала отбираться путем лотереи) и собственных способностей ему удалось поступить в Московский университет. С увлечением изучая то медицину, то юриспруденцию, Выготский буквально "глотал" книги, читал Джеймса и Фрейда, русскую и европейскую литературу. По окончании университета он вернулся в Гомель и преподавал в нескольких институтах, играя важную роль в литературной и культурной жизни провинциального города. Он организовал психологическую лабораторию в Педагогическом училище и приступил к работе над рукописью учебника по психологии для учителей средних школ (первая изданная им книга, Педагогическая психология). На Второй конгресс психоневрологов в Ленинграде в 1924 он представил три доклада и приехал очень хорошо подготовленным. Выготский не считал, что рефлексология Павлова может объяснить психологию сознания, и поддерживал менее механистичную "реактологию", предложенную Корниловым, который был только что назначен директором Института экспериментальной психологии в Москве.
Поэтому последовавшее предложение Корнилова поступить на работу к нему в институт не было для Выготского неожиданностью.
Несмотря на то, что ему с женой и дочерью какое-то время пришлось жить в институтской библиотеке, переезд в Москву дал Выготскому возможность сотрудничать с Лурией, который занимался тогда психоанализом, и другими известными учеными. Выготский включился в целый ряд исследований, в том числе увлекся "дефектологией", благодаря этому интересу ему удалось единственный раз съездить за границу в 1925 (Берлин, Амстердам, Париж и Лондон). В том же году к защите была принята его докторская диссертация "Психология искусства".
Выготский в широком объеме занимался педагогикой, консультационной и исследовательской деятельностью. Он был членом многих редколлегий, и сам много писал. В это время (вплоть до 1928) психология Выготского представляла собой гуманистическую реактологию: разновидность теории научения, в которой делается попытка признать социальную природу человеческого мышления и деятельности. В концептуальных вопросах Выготский подчеркивал фундаментальную роль единой методологии, например, в своем "Историческом значении кризиса психологии" (1926). Здесь он попытался дать схему истинно марксистской психологии — материалистической науки о социальном поведении людей. С точки зрения Выготского, ни сами основоположники марксизма (Маркс и Энгельс), ни советские психологи — его современники — недалеко продвинулись в этой области. Несмотря на широкое распространение цитат и лозунгов из работ Маркса и Энгельса, этот противоестественный фрагментарный подход не мог охватить методологию Маркса в целом. Выготский пытался придать психологии человека статус науки, основанной на законах причинно-следственных связей (но не механистических), и определить критерии, в соответствии с которыми можно было бы описывать человеческую де ятельность. По словам самого Выготского, он поставил себе задачу создать собственный Капитал. Однако эта задача так и не была им выполнена (как и ни одним другим марксистом-психологом в дальнейшем). Несмотря на материалистическую форму своей теории, Выготский придерживался эмпирического эволюционистского направления в изучении культурных различий мышления, создав "культурно-исторический" подход к психологии. На эту работу сильно повлияло его сотрудничество с Лурией.
В 1928-32 Выготский вместе с коллегами Лурией и Леонтьевым участвовал в экспериментальных исследованиях в Академии коммунистического образования. Выготский возглавлял психологическую лабораторию, а Лурия — весь факультет. В 1930 в Харькове была основана Украинская психоневрологическая академия, куда были приглашены Леонтьев и Лурия. Выготский часто навещал их, но Москвы не покинул, так как в это время начали налаживаться его отношения с Ленинградским университетом. Однако, по крайней мере в 1931, у Выготского были очень близкие отношения с Лурией, и он всячески его поддерживал в осуществлении его самого амбициозного проекта — проверке их совместной гипотезы относительно крестьян Узбекистана и Центральной Азии, недавно подвергшихся коллективизации (1931-2). Выготский энергично поддерживал Лурию, который рассматривал узбеков как идеальный пример для доказательства того, что люди разных культур обладают различными формами высших мыслительных процессов.
Учитывая, что в период коллективизации было истреблено около 14 миллионов человек, научное изучение узбекского опыта представляется, мягко говоря, не слишком удачным, по крайней мере со стороны. Полукочевая исламская культура была насильственно преобразована в русско-коммунистическую крестьянскую культуру. Этот трагический эпизод больше согласуется с общими взглядами Лурии (человека, который мог сконструировать детектор лжи и применить его на собственных студентах), чем с менее оппортунистической позицией Выготского. Последний оставался в стороне от этого исследования, хотя и провел некоторое время в Ташкенте (в 1929), неподалеку от границы Казахстана с Узбекистаном. Выготский приветствовал открытия Лурии, которые показывали, что, хотя мыслительные процессы (например, восприимчивость к иллюзии, по Мюллеру—Лайеру) у всех взрослых узбеков были идентичными (то есть "естественными" или физиологическими), определенные культурно опосредованные процессы отмечались лишь у хорошо образованных представителей нации. Иными словами, лишь узбеки, получившие советское образование, демонстрировали признаки высших мыслительных процессов, характерных для русских, но даже эти счастливчики сохраняли признаки низшего или примитивного мышления, характерного для их необразованных собратьев ("сестер" же тем временем насильственно "просвещали", срывая с них исламскую паранджу). Печально, что единственное эмпирическое исследование, связанное с культурной теорией Выготского, превратилось в памятник этноцентризму. Как ни парадоксально, но Лурия вследствие этого исследовательского проекта пострадал больше, чем сам Выготский: "следы примитивного мышления" у узбеков — это оказалось политически неприемлемым диагнозом. Да и Выготский едва избежал осуждения в связи с этим.
Однако политическое давление на советскую психологию все возрастало. В начале 1930-х идеологические взгляды сконцентрировались на "педологии". Выготский в это время пытался придать педологии статус отдельной дисциплины, которая должна была служить образовательным и педагогическим целям. На конференциях начала 1930-х междисциплинарные дискуссии вокруг психологии и образования все больше определялись требованиями социалистической направленности. Выготского и Лурию критиковали в печати с идеологических позиций, хотя пока не столько с оттенком осуждения, сколько поощряя к переориентации. Сталинский режим признавал лишь коммунистическую разновидность интернационализма и поощрял русский национализм, который с подозрением относился к любому упоминанию европейской науки. Интеллектуальный же подход Выготского всегда предполагал общеевропейский контекст. Не ясно, пришлось ли самому Выготскому публично оправдываться; однако очевидно, что многие из его ближайших коллег вынуждены были "раскаиваться" в своих "ошибочных" взглядах.
В последние 2-3 года жизни Выготский занялся формулировкой теории детского развития. Он намеревался соединить культурно-исторический подход (желанные остатки реактологии его ранних исследований) с требованиями социализма. Нельзя сказать, что он достиг своей цели, однако результаты его последних трудов оказались продуктивными в нескольких отношениях. Он создал теорию о "зоне ближайшего развития". Сам Выготский использовал ее в самых разных направлениях, то применяя ее как квазипсихометрическое измерительное устройство, то видя в ней квазимистическое подтверждение индивидуального потенциала в социальном мире. Как и многие другие идеи Выготского, теория зоны ближайшего развития может быть истолкована тысячами способами. В 1934 у Выготского случился приступ хронического туберкулеза, он был госпитализирован и вскоре умер.