Пандемия COVID-19, рациональность выбора и моральные дилеммы

В своей статье автор описывает пандемию COVID-19 как уникальную ситуацию мирового масштаба, которая вывела ряд вечных вопросов из плоскости философско-умозрительной в максимально практическую. Фактически, сделала вопросом «жизни и смерти» для каждого человека. В первую очередь, это вопрос морального выбора в ситуации с высокой степенью неопределенности — между личной свободой и личными ограничениями ради блага других людей. Также в статье проанализированы стратегии борьбы с пандемией COVID-19 в разных странах и последствия их реализации в отношении моральных дилемм. На основе анализа международного опыта обсуждаются психологические особенности введения ограничений и внешнего государственного и общественного контроля (как примеры реализации универсального рационального подхода). Автором учитываются накопленные за два года данные социально-экономической статистики (избыточная смертность, валовый внутренний продукт и пр.), которые показывают, что в контексте пандемии рациональный конструкт, предусматривающий отказ граждан от части личных свобод ради общественного блага, предпочтительнее эмпирического, при котором людям дается право самим делать моральный выбор — отказываться от свобод или нет. В то же время автор приходит к выводу, что, наравне с плюсами, рационализация может нести в себе минусы. А именно: долгосрочные риски, связанные с постепенным отказом общества от личных свобод и демократии и возвращением к авторитарному устройству.

Пандемия как плодородная почва для изучения моральных дилемм

Пандемия COVID-19 стала серьезным вызовом для отдельных людей, государств и человечества в целом. Продолжающаяся ситуация риска и неопределенности ставит людей и государства перед необходимостью делать множество выборов и отвечать на множество вопросов. Стоит ли закрывать границы? Стоит ли ограничивать свое перемещение и общение ради безопасности себя и других? Можно ли заменить работу и учебу оффлайн на дистанционный формат? Стоит ли ограничить свою досуговую активность, чтобы не участвовать в распространении вируса? Стоит ли носить маску, если окружающие пренебрегают карантинными мерами? Можно ли ограничивать человека в правах и свободах, если он не вакцинирован?

Если перечисленные выше ситуации содержат в себе «моральный конфликт», подразумевающий невозможность выявить приоритет одного из двух моральных соображений, то они являются моральными дилеммами [16; 25]. Широко распространены исследования, в которых респондентам предлагается сделать моральный выбор из двух альтернатив: нажать на кран переключения движения и спасти пять человек в вагонетке ценой жизни человека, идущего по путям, или наблюдать за смертью пятерых, не обрекая одинокого пешехода на гибель и не взваливая на себя груз ответственности; столкнуть толстяка, чтобы остановить трамвай, который убьет 10 человек, или не вмешиваться и смириться со смертью 10 несчастных и пр. Среди таких задач есть и близкие к теме статьи [15]. Например, Д. Канеман и А. Тверски предлагают испытуемым задачу об «азиатской болезни»: спасти 200 человек из 600 зараженных, применяя схему А, или иметь шанс спасти все 600 с вероятностью 1/3 или привести к гибели всех 600 с вероятностью 2/3, применяя схему Б [8]. Другую задачу предложили белорусские исследователи: 6 человек заразились страшным вирусом, но у одного есть иммунитет и из его тела можно сделать лекарство, чтобы спасти пятерых, поэтому респондентам предлагается выбрать: спасти пятерых, убив одного, или оставить все как есть [9]. Для анализа факторов предпочтения того или иного морального выбора проводятся психологические, экономические и междисциплинарные исследования, изучается при помощи МРТ-технологий работа мозга в процессе принятий решений и пр. [19]. В результате выявляются рациональные, эмоциональные, социальные и иные факторы, влияющие на моральный выбор. Тем не менее, у данного направления исследований есть существенная проблема: респондентам предлагается достаточно маловероятная ситуация, которая похожа скорее на выбор героя какого-нибудь художественного произведения, используемый автором для раскрытия характера (например, «Выбор Софи») [3]. Ответ испытуемого проективен и может носить социально одобряемый характер, приближаться к норме, которая принята в том или ином обществе. В конечном счете, мы не знаем, как респондент повел бы себя, на самом деле оказавшись в ситуации, когда за пару секунд нужно решить, кому жить, а кому нет. Пандемия, принеся человечеству массу горя и испытаний, дала исследователям богатый материал, который иллюстрирует выборы человека в актуальной реальности. Мы можем наблюдать, как разные страны интерпретируют угрозу вируса и какие ограничительные меры вводят, как эти меры соблюдаются или не соблюдаются, как люди готовы ограничивать себя ради безопасности других и как пренебрегают даже своим здоровьем представители групп риска. Эти выборы в разных случаях могут выступать или не выступать в качестве моральных дилемм.

Исследователи рассматривают множество ситуаций в контексте пандемии, которые можно интерпретировать как моральные дилеммы: должны ли врачи рисковать собственной жизнью ради спасения жизни пациентов, должны ли они иметь приоритет в обеспечении защитными средствами, нужны ли локдауны, нужно ли отдавать приоритет в лечении молодым и более здоровым, по каким критериям сортировать зараженных, нужно ли отслеживать контакты зараженного в ущерб его частной жизни, нужно ли передавать медицинские ресурсы, вакцины и средства индивидуальной защиты в другие страны из соображений «беспристрастной благотворительности», можно ли тестировать разные способы лечения на зараженных и др. [22; 28; 30; 35; 42; 43].

Центральное внимание во многих работах отводится моральным дилеммам, с которыми может сталкиваться медицинский персонал, а также политике государства в отношении пандемии [22; 28; 30; 35; 42; 43]. Отмечается, что врачи находятся в трудной ситуации, которая может сопровождаться тяжелым бременем ответственности за моральные решения и негативными психологическими последствиями при отсутствии ясных алгоритмов действия [42; 43]. Применение утилитаристских (по своим последствиям) принципов в отношении локдаунов, сортировки пациентов (в том числе для вентиляции легких) и отслеживания контактов приводило к снижению доверия правительству / политическим лидерам (люди настроены против «инструментального вреда», подразумевающего жертвование одними людьми ради спасения других) [28].

Так, например, доверие к Д. Трампу снизилось на фоне его мнения, что «лекарство не должно быть хуже самой проблемы», и соответствующей утилитаристской политики в отношении локдаунов [28]. В Италии недовольство общественности вызвало утилитаристское предпочтение молодых пациентов пожилым при дефиците ИВЛ [28]. В то же время обеспечение средствами защиты и медицинской помощью населения других стран приводило к увеличению доверия правительству / политическому руководству («беспристрастная благотворительность», означающая максимизацию благополучия всех) [28]. При этом доверие к правительству означало исполнение вводимых ограничений [28]. Тем не менее, не только политики и медики сталкивались с вызовами пандемийной реальности, но и практически все жители Земли. В данной работе мы фокусируемся на том, как обычные жители разных стран выбирали соблюдение (ограничение своих свобод для общей безопасности) или несоблюдение защитных мер (во имя свободы собраний, перемещения, слова и пр.), учитывая различную строгость этих мер и контроль за их выполнением.

Рационалистский и эмпиристcкий подходы к моральным дилеммам в контексте пандемии COVID-19

Можно говорить о двух основных подходах к моральным дилеммам [31]. Рационалисты (А. Донаган, Д. Дэвидсон, Фома Аквинский, Г. Беккер, Дж. Харсани и пр.) согласны с тем, что перед человеком могут возникать ситуации непростого морального выбора, но такие муки выбора не означают противоречивости внутри самой системы морали [16; 19]. Всегда есть механизм (критерий), который определяет какая из двух альтернатив должна быть приоритетной, и рациональный человек в состоянии его применить. При этом выбор должен быть направлен на максимизацию интересов тех, для кого принимаемое решение наименее выгодно («принцип максимина») [24; 33]. Принимающий решение должен руководствоваться соображением, что может оказаться на месте любого члена общества, которого будет касаться выбор («вуаль незнания») [39]. Все это означает, что в данном подходе моральных дилемм не существует, а руководствоваться надо исключительно рациональностью, так как разум никогда не ошибается. В таком случае после, по сути, очевидного выбора не должно возникать сожалений [16; 27].

Однако рационалистский подход рассматривает скорее «человека экономического», а в реальном мире люди часто руководствуются аффектами, традициями и ценностями своей культуры; на них могут влиять личностные характеристики, личный опыт и пр. Другое направление критики рационалистов со стороны эмпиристов (Сартр, Макинтайр, Хаузер, Уильямс и пр.) — непротиворечивость моральных принципов внутри одной системы [12; 18]. А. Макинтайр в работе «После добродетели» убедительно иллюстрирует ситуации, когда нельзя применить универсальный моральный принцип (одновременная необходимость быть пацифистами, но быть готовым применять военную силу; женщины свободны в праве на аборт, но никому не хотелось бы быть жертвой этой процедуры; человек знает о предстоящих событиях на бирже, которые приведут к разорению благотворительного фонда, и может помочь, сообщив инсайдерские данные, но эту информацию нельзя разглашать и пр.) [12]. Эмпиристы констатируют, что в реальности встречаются ситуации морального выбора, когда ни одна из моральных альтернатив не оказывается универсально доминирующей [34]. Поскольку в мире людей отсутствует универсальный рациональный рейтинг приоритетности моральных принципов, то выбор человека становится моральным, и его последствием может быть сожаление от предпочтения одного морального принципа другому (может все-таки нужно было сделать иначе?) [16].

Разные страны использовали различные стратегии, направленные на уменьшение последствий пандемии. По-разному интерпретировалась угроза, необходимость введения ограничений и их строгость [23]. В каких-то странах люди четко и ответственно соблюдали вводимые ограничения, а где-то лишь номинально. Где-то был введен жесткий внешний государственный или общественный контроль за соблюдением новых правил поведения, а где-то он существовал лишь формально. Тем самым выстраивались разные социальные рамки для поведения человека и принятия им решений, связанных с ситуацией пандемии. Нас интересует, как разные страны реагировали на ситуацию пандемии и те последствия, к которым эти реакции привели.

Большинство европейских стран, США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, многие страны Дальнего Востока (Китай, Южная Корея, Япония, Сингапур, Малайзия и пр.) вводили строгие меры в борьбе с распространением коронавируса [37]. Пандемия была обозначена как действительно опасное явление, требующее внесения заметных перемен в привычном образе жизни и ограничения части привычных свобод и практик. При этом суровым был и контроль со страны государства. Для восточных стран близки идеалы коллективизма, приоритета общественного над индивидуальным, в их этосе присутствует иерархичность, важность долга и понятие «потери лица». Кроме того, в этих странах уже был опыт введения карантинных мер (атипичная пневмония) и распространены практики ношения масок и респираторов. Поэтому не столь удивительны принятие ограничений и готовность следовать им. Минимальна и протестная активность. Напротив, в Японии, например, были протесты, связанные с недовольством тем, что проведение Олимпиады и мероприятия вокруг этого события может ухудшить эпидемиологическую обстановку в стране. Меры, которые носили рекомендательный характер, на деле здесь оказывались общим правилом. В этом смысле не вполне верно говорить, что в Японии, Корее и других азиатских странах антиковидные меры носили умеренный характер (в отсутствие локдауна люди постоянно носили маски, избегали личных контактов и массовых мероприятий, соблюдали социальную дистанцию) [37].

Для западного мира такие меры оказались новыми, но, тем не менее, и здесь наблюдался достаточно строгий порядок их соблюдения (хотя по всей Европе регулярно шли антипрививочные протесты). Для западного человека важнейшее значение имеет ценность свободы и возникает противоречие между ее реализацией (свобода перемещений, действий, собраний, распоряжения своим телом и др.) и безопасности (своей, своих близких, общества). В данном случае выбор каждого отдельного человека носит скорее не моральный, а рациональный характер. Опасность для жизни характеризуется медиа и властями как высокая, а исполнение требований является практически неизбежным. Когда премьер-министр Великобритании Б. Джонсон участвует в вечеринке на фоне введения запрета, это воспринимается как пятно на репутации политика, и к нему могут быть применены санкции.

Никто не удивился, что актер Б. Уиллис, зашедший в аптеку без маски, был изгнан из-за пренебрежения правилами и безопасностью других. Не выглядят шокирующими ситуации с баскетболистом К. Ирвингом и теннисистом Н. Джоковичем, которым запрещают принимать участие в соревнованиях из-за принципиального отказа вакцинироваться. Новая реальность подразумевает новые варианты и формы поведения. Когда человек знает, что общество приняло правила и санкции за их несоблюдение, то рациональным выбором является следование этим правилам, даже при наличии сомнения в их адекватности. Нарушители правил могут столкнуться с морализаторством со стороны окружающих, которое обеспечивает негосударственный механизм выполнения требований [30].

Ситуация аналогична дилемме заключенного, в которой подозреваемым наиболее выгодно всем молчать и не выдавать подельников одновременно [38]. Г Беккер отмечает, что исполнение или нарушение моральных норм обусловлено соотношением риска попасться, умноженным на суровость санкций, и ожидаемыми выгодами [21]. К. Байер разработал концепцию, согласно которой рациональность — социальный феномен [5]. По его мнению, рациональность — не индивидуальная черта, а общая директива, установленная в определенном обществе, сформированная из общеразделяемых принципов и способствующая достижению целей человека и общества [20]. Человек получает наибольшую выгоду, действуя в соответствии с принятыми в обществе моралью и правилами. Люди вынуждены жить с ограничениями (аналог минимального срока при молчании всех для дилеммы заключенного), но они знают, что эти ограничения для всех и никакой особой выгоды в их нарушении не будет. К тому же теоретически всеобщее ограничение должно вести к меньшему числу жертв, снижению вероятности заразиться и заразить и более быстрому выходу из пандемии и состояния жизни с заметным ограничением свобод. При следовании всем рекомендациям не должно возникать укоряющих мыслей о том, что «я виноват, из-за меня кто-то заразился». Альтернатива не имеет смысла, моральной дилеммы как таковой здесь не возникает. Возможно, и для многих представителей восточных культур ключевую роль в следовании правилам играет рациональный выбор, а не черты и этос культуры.

В рассмотренных выше странах используется (социальный) рационалистский подход к решению дилемм во время пандемии вместо совокупности непрекращающихся индивидуальных выборов, продиктованных индивидуальными рациональностями. Это напоминает описание появления государства в знаменитой работе Т. Гоббса «Левиафан». В естественном состоянии человечества происходит «война всех против всех» [4]. В состоянии пандемии каждый человек — потенциальная угроза для всех остальных. У каждого свои желания и мотивы для действий. Если действовать, игнорируя контекст пандемии, мир быстро станет еще более опасной и рискованной средой для жизни. Но люди хотят выживать и поэтому передают суверену (государству) часть своих прежних свобод в обмен на большую безопасность и надежду на более быстрый выход из пандемийной реальности в прежнее состояние. Примечателен тот факт, что данный общественный договор был заключен как в странах, где велика роль национального государства (Китай, Япония, США и пр.), так и в тех, где роль государства заметно падала вследствие процессов глобализации (страны Европейского Союза).

В первой половине 2020 г. в России, многих странах бывшего советского лагеря, Латинской Америке, ЮАР и пр. номинально позиция была сходной с той, о которой мы говорили в отношении стран Запада и Дальнего Востока [37]. В период первой волны эпидемии в России (с марта по май 2020 г.) меры были близки к тем, что наблюдаются, например, в странах Евросоюза. Действительно, власти следили за соблюдением масочного режима, ограничивали передвижение, перевели значительную часть населения на удаленные работу и учебу. Некоторые меры выглядели откровенно избыточными (введение справок с уважительными причинами для входа в университет, запрет на прогулки и пр.). Тем не менее, суровые меры привели к серьезному отношению со стороны населения: люди формировали запасы продуктов, редко выходили на улицу и в общественные места, не стремились к оффлайновому формату взаимодействия; освоили дистанционные технологии. Это дало относительно невысокие показатели заболеваемости и смертности в первую волну пандемии. В этот период действия властей способствовали рациональному выбору россиян следовать вводимым правилам и ограничениям ради безопасности себя и близких (как в западных и дальневосточных странах).

После конца первой волны такие жесткие ограничительные меры уже больше не вводились, хотя вторая и третья волны пандемии наносили стране гораздо больший ущерб в плане количества жертв опасного вируса. Сложно сказать, с чем именно связано нежелание властей транслировать алармистский дискурс и вводить локдауны: с политическими рисками перед разного рода голосованиями или же экономическими проблемами [14]. С июня 2020 г., когда пандемия продолжалась, государственные СМИ и президент сообщали о победе России над коронавирусом с минимальными потерями. Присутствовали заявления о необходимости продолжения масочного режима, сохранения социальной дистанции и пр., но контроль за соблюдением этих правил отсутствовал. В результате проводились концерты и мероприятия (концерт рэпера Басты, праздник «Алые паруса», праздничный концерт в честь годовщины воссоединения Крыма с Россией и пр.); происходил возврат к оффлайновому формату обучения.

В таких условиях ограничение свобод в виде ношения маски, когда практически все вокруг пренебрегают этой мерой; непосещение массовых мероприятий, отказ себе в определенных формах досуга, в пространственной мобильности, в широком оффлайновом социальном взаимодействии становятся не столько рациональной стратегией поведения, которая разделяется в обществе и приносит максимальную пользу всем ее членам, сколько моральным выбором каждого отдельного человека. И здесь уже каждый решает, как ему лучше поступать и что предпочесть: безопасность себя и близких или свободу действий, перемещений, общения. Моральный выбор впоследствии может сопровождаться сожалением и чувством вины (стремление к свободе и насыщенной социальной жизни могло привести к заражению и болезни близкого человека).

По-видимому, в отсутствие внешнего контроля люди делают разные выборы, используя разные рациональности, а не единую и универсальную социальную. В ситуации ношения масок, например, это играет важную роль: если из трех человек маска только на одном, то она защищает не его, а лишь от него; сам же носитель масок никаких выгод не приобретает — это скорее его моральный выбор. Показательны ситуации, когда в студенческой аудитории или общественном транспорте маски надевают 2–3 человека, хотя формально это должны делать все [10]. И все знают, что с огромной вероятностью никаких санкций (даже вербальных) не будет. Подобное наблюдается в России и в других ситуациях (неправильный выгул собак, курение в неположенных местах, разведение костров и пр.). Это отсылает нас к представлениям экзистенциалистов о том, что в любых обстоятельствах человек может выбирать быть свободным от окружающего общества или нести ответственность и за себя, и за окружающих. Кроме того, это показывает разное понимание свободы в разных обществах (например, свобода, которая ограничена свободой других, или свобода как вольность) [2; 7].

Вместе с тем, рекордные со времен Великой Отечественной войны показатели смертности в России приводят российские власти к идее о необходимости вакцинировать как можно большую часть населения. Мы наблюдаем проблему: без внешнего принуждения вакцинироваться хочет недостаточный процент населения РФ. Замена коллективного рационального выбора на множество индивидуальных решений моральных дилемм приводит к обесцениванию ситуации пандемии и ее угрозы. Поэтому так заметны в медиапространстве голоса противников вакцинации и введения QR-кодов и так сложно убедить непривитых в необходимости вакцинироваться. Интересно, что логически вакцинация не является столь противоречивой: она призвана давать и свободу, и большую безопасность как для индивида, так и для общества, но именно она вызывает столько ожесточенных споров и критики в среде без прежнего общественного договора в отношении пандемии COVID-19.

Наконец, мы не рассмотрели бедные страны, где жители обеспокоены вопросами повседневного выживания и пандемия не вносит особых изменений в их образ жизни.

Сложно говорить о том, что люди из этих государств оказались в какой-то новой реальности, которая предлагает вызовы и требует универсально рациональных или индивидуальных моральных решений. Здесь очевидно, что существует глобальное неравенство в возможности применения карантинных мер и спасения путем массовой вакцинации и обеспечения лекарствами.

Последствия реализации рационалистского и эмпиристского подходов к моральным дилеммам в контексте пандемии COVID-19

Обратимся к таблице 1 и рассмотрим последствия реализации анализируемых стратегий борьбы с пандемией. Для оценки стратегий используются следующие показатели: количество смертей от коронавируса на 1 млн. чел., избыточная смертность на 1 млн. чел., уровень «полной» вакцинации, динамика ВВП (ППС) 2020 г. к 2019 г. и 2021 г. к 2020 г., психологические проблемы, вызванные пандемией и ограничительными мерами [26; 29; 37; 40]. Представленный в таблице набор стран — скорее иллюстрация двух рассматриваемых подходов (Россия, Украина, Грузия, Болгария, Бразилия, ЮАР — умеренные карантинные меры и необходимость постоянного решения моральных дилемм; Франция, Германия, Дания, США, Сингапур, Южная Корея, Китай, Япония — строгие меры и рационалистский подход). При оценке строгости коронавирусных ограничений в той или ной стране мы ориентировались на Индекс сдерживания и здоровья, состоящий из 13 компонентов: закрытие школ, закрытие рабочих мест, отмена массовых мероприятий, ограничения на массовые собрания, закрытие общественного транспорта, требования оставаться дома, компании по информированию, ограничения внутренних и международных перемещений, политика тестирования, степень отслеживания контактов, масочный режим, политика в отношении вакцинации [32; 37].

Табл. 1. Страны с разными подходами к борьбе с пандемией и их некоторые социально-экономические характеристики

* В табл. 1 использованы данные Our World in Data, International Monetary Fund, Johns Hopkins University of Medicine.

Кроме того, учитывались качественные характеристики антиковидных мероприятий (например, отслеживание зараженного, его перемещений, контактов и пр.; штрафы; общественный контроль; рекомендации или требования носить маски на улице и пр.) и государственный дискурс в отношении COVID-19 (Китай — нулевая терпимость, Бразилия — критика карантинных мероприятий). В странах с высокой и очень высокой жесткостью ограничений смертность от коронавируса и избыточная смертность на 1 млн. человек заметно ниже, чем в странах с умеренной жесткостью карантинных мер. Несколько выделяется Швеция, где карантинные меры были слабее других развитых европейских государств: смертность достаточно низкая (на общем фоне), но на фоне соседней Дании она в разы больше. В странах с умеренной жесткостью ограничений меньше вакцинированных (исключение — Швеция). Низкий уровень вакцинации ведет к большим потерям и более долгому выходу из пандемийной реальности.

При этом, рассматривая простейший экономический показатель — динамику ВВП (ППС), —мы видим общие закономерности: в 2020 году все экономики (кроме Дании, Южной Кореи и Китая) падали, а в 2021 г. — росли. По крайней мере на этих (нерепрезентативных) данных не обнаруживается какой-то связи между жесткостью ограничений в стране и динамикой ВВП (ППС). Получается, что высокую смертность нельзя оправдать тем, что это привело к спасению экономики. Понятно, что существует множество других экономических показателей, требующих дальнейшего сопоставления (инфляция, уровень безработицы, уровень доходов и пр.).

Если рассматривать психологические последствия пандемии, то негативные явления в виде роста тревожности, панических состояний, депрессий наблюдаются практически везде (и в Китае, и в Швеции, и в России, и в Германии) вне зависимости от серьезности вводимых ограничений [6; 11; 13; 36; 41].

Заключение

В результате получается, что принятие и соблюдение общественного договора и ориентация на универсальную общеразделяемую рациональность в своих действиях в период пандемии — более выигрышная стратегия: больше людей вакцинируется, меньше умирает, экономические показатели и психологические последствия схожи. Очевидно, что на рассматриваемые последствия пандемии влияет и ряд других факторов: система здравоохранения, экономические условия, опыт столкновения с подобными кризисами, доверие правительству, здоровье населения, демографическая структура, плотность населения, культурные и религиозные особенности, государственный дискурс в отношении пандемии и пр. Нельзя говорить о том, что жесткие меры обязательно приводят к более эффективной борьбе с COVID-19. Кроме того, для установления статистически значимых связей необходимо более масштабное исследование, которое продолжит данную разведывательную работу. Тем не менее, меньшие возможности для морального выбора приводят к тому, что человек следует рекомендациям и как таковой дилеммы для него не возникает; его поведение при этом более прогнозируемо. Как и для врачей, для обычных людей столкновение с моральными дилеммами — тяжелое испытание, ведущее к неоптимальным решениям и стрессовым состояниям [43]. В условиях отсутствия строгих мер и/или контроля за их выполнением многие могут прибегнуть к игнорированию всего связанного с COVID-19, что, с одной стороны, дает возможность избежать морального выбора, а с другой — способствует распространению вируса.

Принципиальным вопросом остается вопрос границы передачи части прав и свобод суверену ради чувства безопасности. По мнению Э. Фромма, современный человек склонен к отказу от свободы, которая его тревожит и тяготит, что может привести к отказу от демократии в пользу диктатуры и подавлению индивидуальности ради комфорта и безопасности [17]. Не является ли добровольное ограничение себя путем следования новым правилам шагом к обществу тотального контроля? Возможно ли жертвовать свободой ради безопасности? При этом и свобода, и безопасность относятся не только к отдельному индивиду, но и к обществу в целом: чье-то пренебрежение карантинными мерами из-за принципиального нежелания подчиниться новому порядку может ограничивать свободы и безопасность других, создавать реальную угрозу заражения. И, наоборот, стремление к тотальной безопасности может рождать меры, ограничивающие свободы и права всех членов общества с неизвестными долгосрочными перспективами.

Глобализация несет в себе все новые риски, которые будут ставить человека и власти в ситуацию принятия новых важных решений, поэтому определение уровня допустимого ограничения свободы ради общей безопасности — один из важнейших вопросов, требующих рефлексии с самых разных флангов общественной мысли [1].

1. Алексина Т.А. Этика глобализирующегося мира // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Философия. 2013. № 3. С. 64–74.
2. Апресян* Р.Г. Свобода: опыты осмысления и переживания [Электронный ресурс] // Этическая мысль, 2017. Том 17. № 1. С. 56–69. doi:10.21146/2074-4870-2017-17-1-56-69 * Внесен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов.
3. Винкельман А.М. Ложные дилеммы моральной философии: о романе У. Стайрона «Выбор Софи» // Философия. Журнал Высшей школы экономики. 2017. Том I. № 2. С. 187–198.
4. Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1991.
5. Грановская О.Л. Исайя Берлин и неогоббсианство: интерпретация публичной рациональности // Теория и практика общественного развития. 2015. № 10. С. 194–196.
6. Ениколопов С.Н., Медведева Т.И., Бойко О.М., Воронцова О.Ю., Казьмина О.Ю. Принятие моральных решений во время пандемии COVID-19 [Электронный ресурс] // Вестник Московского университета. Серия 14. Психология. 2020. № 4. С. 22–43. doi:10.11621/vsp.2020.04.02
7. Кабанов К.В. Особенности реконструкции ситуации морального выбора, осуществляющегося в сферах социального взаимодействия, регулируемыми разными нормативными системами [Электронный ресурс] // Научное обозрение. Серия 2. Гуманитарные науки. 2018. № 2-3. С. 96–111. doi:10.26653/2076-4685-2018-2-3-08
8. Канеман Д., Тверски А. Рациональный выбор, ценности и фреймы // Психологический журнал. 2003. Том 24. № 4. С. 31–42.
9. Комкова Е.И., Конон С.Н. Иррациональность выбора в зависимости от свойств личности студентов разных специальностей // Инновационные образовательные технологии. 2016. № 2 (46). С. 31–36.
10. Крушельницкая О.Б., Маринова Т.Ю., Погодина А.В., Расходчикова М.Н., Толстых Н.Н. Нормативное поведение в ситуации пандемии COVID-19: как добиться его соблюдения у студентов? [Электронный ресурс] // Социальная психология и общество. 2021. Том 12. № 1. C. 198–221. doi:10.17759/sps.2021120113
11. Луковцева З.В. Пандемия COVID-19 как социальный стрессор: факторы психолого-психиатрического риска (по материалам зарубежных исследований) [Электронный ресурс] // Социальная психология и общество. 2020. Том 11. № 4. C. 13–25. doi:10.17759/sps.2020110402
12. Макинтаир А. После добродетели: исследования теории морали. М.; Екатеринбург, 2000.
13. Первушина О.Н., Шабалин А.П. Пандемия COVID-19: обзор первых публикаций [Электронный ресурс] // Reflexio, 2020. Том 13. № 2. С. 5–29. doi:10.25205/2658-4506-2020-13-2-5-29
14. Первушин Н.С. «Двойные послания» (double bind) в российских медиа в период эпидемии COVID-19 [Электронный ресурс] // Reflexio. 2020. Том 13. № 2. С. 44–65. doi:10.25205/2658-4506-2020-13-2-44-65
15. Поддьяков А.Н., Пляскина А.С. Инициативная саморефлексия при решении моральной дилеммы (на материале задачи «Азиатская болезнь») // Мир психологии. 2018. № 3. С. 96–104.
16. Разин А.В. Моральные дилеммы // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Философия. 2014. № 2. С. 66–82.
17. Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1989.
18. Хаузер М. Мораль и разум: как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла. М.: Дрофа, 2008.
19. Шабалин А.П., Первушина О.Н. Проблема морального выбора: междисциплинарный подход // Reflexio. 2017. Том 10. № 2. С. 37–56.
20. Baier K. The Rational and the Moral Order. The Social Roots of Reason and Morality. Chicago, 1995.
21. Becker G. Crime and Punishment: An Economic Approach // Journal of Political Economy. 1968. Vol. 76(2). P. 169. doi:10.1086/259394
22. Carron R., Blanc N., Brigaud E. Contextualizing sacrificial dilemmas within Covid-19 for the study of moral judgment // PLOS ONE. 2022. Vol. 17(8). doi:10.1371/journal.pone.0273521
23. Chater N. Facing up to the Uncertainties of COVID-19 // Nature Human Behaviour. 2020. Vol. 4(5). P. 439. doi:10.1038/s41562-020-0865-2
24. Chorus C.G. Models of moral decision making: Literature review and research agenda for discrete choice analysis // Journal of Choice Modelling. 2015. Vol. 16. P. 69–85.
25. Christensen J.F., Gomila A. Moral dilemmas in cognitive neuroscience of moral decision-making: A principled review // Neuroscience and Biobehavioral Reviews. 2012. Vol. 36. P. 1249–1264.
26. COVID-19 Dashboard by the Center for Systems Science and Engineering (CSSE) at Johns Hopkins University (JHU) // The Johns Hopkins Coronavirus Resource Center. URL: https://origin-coronavirus.jhu.edu/map.html (Accessed 14.01.2022).
27. Donagan A. The Theory of Morality. Chicago: The University of Chicago Press, 1977.
28. Everett J.A.C. et al. Moral dilemmas and trust in leaders during a global health crisis // Nature Human Behaviour. 2021. Vol. 5(8). P. 1074–1088. doi:10.1038/s41562-021-01156-y
29. Excess mortality during COVID-19 // Our World in Data. URL: https://ourworldindata.org/excess-mortality-covid (Accessed 14.01.2022).
30. Francis K., McNabb C. Moral Decision-Making During COVID-19: Moral Judgements, Moralisation, and Everyday Behaviour // Frontiers in Psychology. 2022. Vol. 12. doi:10.3389/fpsyg.2021.769177
31. Greene J.D., Nystrom L.E., Engell A.D., Darley J.M., Cohen J.D. The neural bases of cognitive conflict and control in moral judgment // Neuron. 2004. Vol. 44(2). P. 389–400. doi: 10.1016/j.neuron.2004.09.027
32. Hale T., Angrist N., Goldszmidt R. et al. A global panel database of pandemic policies (Oxford COVID-19 Government Response Tracker) // Nature Human Behaviour. 2021. Vol. 5. P. 529–538. doi:10.1038/s41562-021-01079-8
33. Harsanyi J. Can the Maximin Principle Serve as a Basis for Morality? A Critique of John Rawls’s Theory // American Political Science Review. 1975. Vol. 69(2). P. 594–606. doi:10.2307/1959090
34. Macintyre A. Moral dilemmas // Philosophy and Phenomenological Research, 1990. Vol. 50. Supplement. P. 367–382. doi:10.2307/2108048
35. Maggu G., Sharma S., Jaishy R., Jangid S. COVID-19 moral dilemmas viewed through Eastern and Western philosophy // Industrial Psychiatry Journal. 2021. Vol. 30. Supplement 1. P. S273–S276. doi:10.4103/0972-6748.328828
36. McCracken L.M., Badinlou F, Buhrman M, Brocki K.C. Psychological impact of COVID-19 in the Swedish population: Depression, anxiety, and insomnia and their associations to risk and vulnerability factors // European Psychiatry. 2020. Vol. 63(1). doi:10.1192/j.eurpsy.2020.81
37. Policy Responses to the Coronavirus Pandemic // Our World in Data. URL: https://ourworldindata.org/policy-responses-covid (Accessed 14.01.2022).
38. Poundstone W. Prisoner’s Dilemma. New York: Anchor, 1993.
39. Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge, Massachusetts: The Belknap Press of Harvard University Press, 1971.
40. Recovery During a Panedmic. World Economic Outlook. October 2021 // International Monetary Fund. URL: https://www.imf.org/en/Publications/WEO/Issues/2021/10/12/world-economic-outlook-october-2021 (Accessed 14.01.2022).
41. Romero-Rivas C., Rodríguez-Cuadrado S. Moral decision-making and mental health during the COVID-19 pandemic // PsyArXiv Preprints. 2020. doi:10.31234/osf.io/8whkg
42. Tutić A., Krumpal I., Haiser F. Triage in Times of COVID-19: A Moral Dilemma // Journal of Health and Social Behavior. 2022. Vol. 63(4). P. 560–576. doi:10.1177/00221465221080958
43. Valera L., Carrasco M., Castro R. Fallacy of the last bed dilemma // Journal of Medical Ethics. 2022. Vol. 48(11). P. 915–921. doi:10.1136/medethics-2021-107333