Историческая суицидология: по материалам старообрядческих самосожжений

Полноценное изучение общественной жизни становится возможным исключительно благодаря совместным усилиям историков и психологов, равно как и представителей множества других специальностей. При этом психологам приходится знакомиться с многочисленными и весьма специфическими историческими документами, а историкам необходимо за короткое время освоить психологическую литературу. В реальности такое счастливое стечение обстоятельств встречается крайне редко. Тем не менее возможности психологической науки необходимо использовать там, где исторические исследования явно заходят в тупик. Это простое соображение касается и многочисленных самоубийств, совершаемых по различным мотивам, в прошлом чрезвычайно важным, но зачастую непонятным современному человеку. В ряду этих загадочных суицидов выдающееся место занимают старообрядческие «гари» — коллективные самосожжения старообрядцев, происходившие как в связи с преследованиями, так и без каких-либо видимых причин в различных частях России, но преимущественно на Европейском Севере и в Сибири. Цель данной статьи состоит в попытке объединения исторических открытий и результатов психологических исследований для понимания такого существенного элемента исторического прошлого, как массовый ритуальный суицид приверженцев старой веры в XVII—XVIII вв.

Затруднения, неизбежно возникающие при выяснении причин самосожжений, иногда приводили к неосторожным попыткам связать их с кратковременным умопомрачением, охватившим огромные массы людей, или психическими заболеваниями. Первая попытка такого рода стала историографическим курьезом. П. Андреев объявил самосожжения следствием пиромании [2, с. 378]. В дальнейшем эта идея нашла поддержку (конечно, в более корректной форме) в современной американской историографии. Так, Р. Пайпс полагал, что самосожжения связаны с массовым помешательством на эсхатологической почве, внезапно произошедшим на обширной территории в конце XVII в.: «во время этого религиозного психоза самосожжение совершили по меньшей мере 20 тысяч человек. Иные фанатики-староверы даже поговаривали о том, чтобы спалить всю Россию» [18, с. 310]. Нельзя не заметить, что объяснение массового суицида тяжелыми формами коллективного помешательства является попыткой отмахнуться от сложной проблемы («сумасшедший, что возьмешь...»), а не итогом ее глубокого исследования. В настоящее время историк имеет возможность опереться на фундаментальные исследования суицидального поведения.

Старообрядческие «гари» как объект внимания психиатров

Важную роль в исследовании коллективных самоубийств на эсхатологической почве сыграл известный психиатр И.А. Сикорский. Он подготовил подробный профессиональный анализ массового само- погребения религиозных фанатиков в середине XIX в. Труд, осуществленный знакомым с историческими источниками врачом-психиатром, представляет интерес для изучения всех других форм старообрядческих самоубийств (при помощи самоутопле- ния, длительного голодания или холодного оружия), в том числе и самосожжений. И.А. Сикорский категорически отрицал взаимосвязь между старообрядческими «вольными смертями» и правительственными гонениями на приверженцев «древлего благочестия»: «Политическая жизнь, — писал он, — социальные бедствия, преследования правительств скорее вызывают появление мятежей, активного сопротивления, в самоистреблениях мы имеем дело с психологическим явлением глубоко пассивного типа. Этой своей стороной самоистребление ближе всего подходит к явлениям патологическим» [25, с. 85—86]. Существенный вклад в исследование самосожжений внес знаменитый психиатр В.М. Бех­терев. По его мнению, «убеждения раскольников <...> создают почву для самоистребительных стремлений; но отсюда до массового самосожжения <.> еще далеко». Основой для воплощения идеи самосожжения в действительности стала всесторонняя (как географическая, так и психологическая) изоляция от внешнего мира: «при этих-то условиях само- истребительная проповедь и находит себе благодарную почву» [4, с. 57].

Изоляция означала не только уход в глухие места, но и полное неприятие происходящих в стране событий. Поэтому основным мотивом деятельности старообрядческих наставников, проповедующих «самогубительную смерть», стало признание несомненного факта завершения мировой истории, реализации в российской действительности самых мрачных апокалипсических пророчеств. Здесь можно сослаться на утверждения профессора Э. Шнейд- мана: «суицид не является случайным действием. Он никогда не бывает бессмысленным или бесцельным. <.> Цель каждого суицида состоит в поиске решения проблемы, стоящей перед человеком и причиняющей ему интенсивные страдания» [31, с. 353]. Развивая эту мысль, можно сказать, что обычные формы преодоления духовного кризиса, в том числе и дискуссии с отступниками («никонианами»), в такой обстановке старообрядцы сочли недостаточными. Наиболее радикальной формой избавления от «мира Антихриста», начиная с 1660-х гг., стало самосожжение, практикуемое наряду с самоутоплением, добровольной голодной смертью («запощиванием»), само- погребением (см. подробнее: [23]). Распространение самосожжений по территории России оказалось стремительным. С психологической точки зрения все объясняется достаточно просто: «Заразительность самоубийств до такой степени общеизвестна, что не может никого удивлять эпидемическое их распространение» [4, с. 62]. В современном процессе изучения самоубийств существенную роль играют публикации в специализированных журналах, проливающие свет в основном на современные суицидальные тенденции среди молодежи [27, с. 110—111]. Нельзя не заметить определенную преемственность между исследователями начала ХХ и начала XXI вв. Однако некоторые аспекты суицидального поведения неизбежно ускользали от внимания специалистов. К числу таких пробелов в исследованиях относятся слухи, послужившие благодатной почвой для проповеди самоубийств.

Слухи: формирование, закономерности распространения, воздействие

Способом воздействия на потенциальных участников «гарей» — неграмотных крестьян — стали слухи. Как показывают современные исследования данной проблемы [22, с. 143—149], информация, сохраняемая и передаваемая в виде слухов, может подразделяться на следующие разновидности. Во-первых, это слухи-пророчества (предупреждения), суть которых заключается в изложении необычных фактов, свидетельствующих, по мнению рассказчиков, о предстоящих катастрофических событиях. Например, один из иноков, земляк патриарха Никона Димитрий, привез патриарху в дар осетра и остался ночевать в его палатах. Ночью он стал свидетелем ужасной сцены: увидел патриарха «в большой палате от множества бесов почитаема, и любезне лобзаема, и яко царя венчаема, и вси поклоняхуся ему». При этом бесы с восторгом говорили: «воистину, ты — любезный нам друг есть и больший брат наш!» [26, с. 21]. Другой «очевидец» сообщал, что Никон, будучи в Ферапонтовом монастыре, «подъезжал на лодке к острову и волшебными заклинаниями вызывал дьявола». Враг рода человеческого немедленно являлся в образе страшного змея. «Никон обнимал змея и целовал, потом обычно спрашивал и узнавал от него, что говорят в народе о нем, Никоне» [26, с. 21].

Слухи-пророчества нередко открывали дорогу к сознанию все новых и новых адресатов, расчищая путь для иных разновидностей слухов, создавая такую атмосферу неопределенности, эмоциональной доминантности и присущей всем людям в критические моменты жизни особой доверчивости, при которых любая информация просто не могла восприниматься критически-рационально. Далее активизировались слухи-побуждения к действию. Они указывали выход из ситуаций, которые чуть ранее рисовались как безвыходные. Конечно, такой выход чаще всего представлялся как экстраординарное действие (например, самосожжение). Спасшийся в последний момент из «гари» старообрядец Павел Еремеев на допросе показал, что перед самосожжением «слышал от объявленного наставника своево, что священномуче­ник Мефодий, патриарх царьградский, в житии своем написал: “Вопросит царь с мертвых дань, в тыя времена отрекутся люди православныя веры и святого крещения, и честного животворящего креста, без бою, без мук и ран. А овыя не захотят отрещись православной веры, и святого крещения, и святого Креста Господня, волею своею будут собираться и огнем сожигаться. Всякого их Господь причтет с мученики”». Теперь, утверждал старообрядческий наставник, древнее пророчество сбылось: «оное де святой Мефодий писал на нынешнее время, ибо ныне с мертвых дань берут, потому что государь Петр Первый узаконил ревизии и когда сколко в ревизии написано будет людей, то хотя ис того числа многие и помрут, однако ж народ принуждают подати до будущей ревизии платить» [Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 1, д. 2138, л. 56, об.].

Замыкали череду слухов особые слухи-оправдания, призванные доказать, что «самогубительные смерти», произошедшие под мощным влиянием предшествующей группы слухов, оказались единственно праведными, нормальными и допустимыми. Например, в произведении старообрядческого историка Ивана Филиппова (первая половина XVIII в.) изложены наблюдения «караула на огнище» — то, что видели солдаты, охраняющие место палеостров- ского самосожжения. Как утверждал старообрядческий историк, в одну из ночей на место, где еще недавно бушевало пламя, спустился огненный столп, «разными цветы цветущий», из которого вышли трое. Судя по облачению, это были два священника и дьякон. Оказавшись на земле, они совершили обряд, напоминающий крестный ход: «хождаху они мужие около огнища на посолонь, един в руках имея крест, благословляющий и ограждая огнище, а другий чашу нося с водою и кропя огнище, а третий имея у себе в руках кадило со углием и фимиамом и кадяще огнище, по обычаю дьяконскому». При этом все трое тихо пели какую-то молитву. Троекратно обойдя место самосожжения, они вернулись в столп и исчезли. После такого «чюдного видения» изумленные караульщики решили, вопреки обыкновению, достойно похоронить всех участников самосожжения: собрали их «кости и телеса», закопали и на могиле поставили «сруб в три бревна» [10, с. 64]. Итак, распространяющиеся о самосожжениях разнообразные слухи не являлись разрозненными сообщениями. Напротив, они представляли собой систему, складывающуюся стихийно, в разных местностях России, но в совокупности призванную помочь проповедникам «огненной смерти» вовлечь в пламя самосожжений максимальное число жертв. Под воздействием слухов развивались дальнейшие трагические события.

Подготовка к самосожжению: психологические аспекты

Источники позволяют рассмотреть вопрос о том, какими принципами руководствовались старообрядческие наставники, выбирая место для «гари». На самом деле это не было простой задачей. С одной стороны, изучение документальных материалов показывает, что местом самосожжения чаще всего избирались глухие, удаленные от поселений места, где возводились специальные постройки, названные в документах «згорелыми домами». Известно, что «важным фактором суицидов является географическая, социальная или эмоциональная изоляция» [8, с. 291]. Так, перед одним из крупнейших в истории старообрядчества самосожжений близ дер. Мальцевой в 1756 г. «старцы», специально приглашенные для организации «гари», «указали место горения». Они предусмотрительно «благословили его в лесу среди топей и болот». Здесь, под их руководством, старообрядцы возвели девять изб, «из которых две, поставленные тесно одна к другой без внутренней между ними перегородки, представляли что-то вроде моленной. Под избами, в подвальных помещениях, были сложены смолье и солома» [3, с. 38]. С другой стороны, единичные свидетельства показывают, что самосожжения могли происходить в памятных для старообрядцев местах. Так, по утверждению С. Зеньков- ского, Палеостровский Рождественский монастырь «привлекал этих ужасных и иступленных водителей на гари» потому, что «по старообрядческому преданию именно здесь, по приказанию Никона, был убит или сожжен первый мученик за старую веру, епископ Павел Коломенский» [9, с. 445].

В удаленных от жилья глухих местах начиналась неторопливая подготовка к «гарям». Формирующееся сообщество самосожигателей обладало весьма парадоксальными чертами. В частности, материалы следственных дел о «гарях» подтверждают вывод французского социолога Э. Дюркгейма: «В известном смысле, бедность предохраняет от самоубийства» [7, с. 283]. Эту идею поддерживают и современные суицидологи: «Социально-психологические исследования свидетельствуют о том, что уровень самоубийств выше в тех странах и среди тех слоев населения, где выше материальный уровень жизни» [32, с. 21]. Погибавшие в огне люди отнюдь не принадлежали к беднейшим слоям общества, ими двигало не отчаяние, не «социальный протест», а совершенно другие мотивы. По данным следствия по делу о самосожжении, обнаруженным И.А. Черняковой, обитатели 15 дворов, добровольно принявших смерть в лесу вблизи деревни Насоновской Андом- ского погоста, «имели очень хорошо организованные и обустроенные дворы, в которых было все необходимое для жизни крестьянской семьи». Недалеко от этой деревни в лесу сохранилось пристанище, в котором крестьяне могли укрыться, а при необходимости — выдержать осаду. В нем имелись запасы, позволяющие жить «в течение длительного времени без контактов с внешним миром» [29, с. 238].

В такой обстановке создание сплоченного сообщества самосожигателей и осуществление огненной смерти являлось непростой задачей. Изучая документы, посвященные этой проблеме, невозможно отделаться от ощущения театральности всего происходящего. Такое восприятие возникает из-за того, что и обращение к сторонникам, и проклятия в адрес врагов, «слуг Антихристовых», «никониан», становились частью сложного, многосоставного обряда, предшествующего самосожжению. Эти слова создавали соответствующую экзальтированную атмосферу в сообществе самосожигателей, что вполне закономерно и в психологическом плане легко объяснимо: «Театральные представления, где образы представляются толпе в самой явственной форме, всегда имеют на нее огромное влияние» [12, с. 148]. Перед одним из поздних старообрядческих самоубийств, самопогребением близ Терновских хуторов в середине XIX в., вновь звучали знакомые эсхатологические аргументы. Наставница старообрядцев «не щадила красок и сильных слов и не останавливалась ни перед какими средствами: она говорила, что Антихрист пришел, что конец мира наступит не то, что через год-два, а может быть через два-три дня, что тот, кто не хочет закопаться, делает пустой расчет в каких- нибудь два-три лишних дня жизни» [25, с. 22].

В прошлом, на начальном этапе самосожжений, эти сцены отличались значительно большими масштабами, как по длительности, так и по числу индивидов, вовлеченных в зловещий спектакль. В 1679 г. в Тюменском уезде близ Ялуторовской слободы на реке Березовке начало формироваться старообрядческое поселение. В нем главными действующими лицами становились истеричные «старицы и девки», которые словно заражали всех остальных своим фанатизмом. Они «бились о землю» и во время припадка выкрикивали, что видят «пресвятую Богородицу и небо отвер­сто, ангелы венцы держат тем людям, которые де в той пустыни постригаются». Эта проповедь возымела действие: «многие из Тарска, из Тюмени и из других городов, и Тобольского уезда из слобод и Тюменских иных городов, из уездов всяких чинов людей, оста- вя домы с животы свои и скот, бежали к тому старцу Даниилу в пустыню с женами и детьми, и многие по- стригалися». Лишь несколько человек не поверили старообрядческому наставнику. Как говорилось далее в цитируемом документе, «роззнав, что в пустыни вся прелесть от диавола, возвратились и поехали в домы свои». Большинство прибывших остались в пустыне. Для них предсмертная агитация продолжалась: «у того ж старца Даниила в келье пред иконами две черни­цы да две девки беснуются». При этом они произносили обычные для старообрядцев обвинения: «злою своею прелестью, возлагают хулу на церковь Божию, и троеперстное сложение, чем православные христиане знаменуют лице свое, называют антихристовою печатью, и новоисправленных книг приимать не велели». Особых проклятий удостаивались приходские церкви и обрядность. По словам женщин, «церкви де Божии осквернены и вся в них деетца скверная; и четвероко- нечный крест называют крыжем» [1, с. 217]. Итогом событий стала массовая гибель в огне.

Иногда в старообрядческих сочинениях содержатся указания о том, что наставники самосожигате­лей распространяли ложные слухи о приближении солдат, чтобы подтолкнуть смертельно напуганных людей к последнему роковому шагу. Как пишет решительный противник «гарей» старообрядческий публицист Евфросин (конец XVII в.), коварный «губитель братский» старец Иван Кондратьев сообщил своим сподвижникам: «Лютая беда и бесконечная нас постиже: два полковника с полками, с копии и з бердышами [идут] мучить нас и к антихристу приводить!». В ответ раздался всеобщий крик: «беги, беги в поломя, зажигайся, не медли!». Но на самом деле, пишет далее этот же автор, никакой угрозы нет: «А и бес ли гоняет? Полковников не бе и полки не явлены» [17, с. 59]. Евфросин считал такой способ организации самосожжений типичным: «Все-то вы таковы, самосожжения столпы: чем бы ни устрашить, толко бы в огонь поспешить!» [17, с. 61]. Наряду с угрозами существенное значение имел авторитет старшего поколения и семейные связи. Во время самосожжения в дер. Мальцевой (недалеко от г. Барнаула) в 1756 г. родство сыграло свою роковую роль. Из 154 человек, включенных впоследствии в список погибших, половину составляла молодежь добрачного возраста. При этом именно старики, силою своего родительского авторитета, не только шли на смерть сами, но и привели множество молодежи и младенцев в огонь (по подсчетам Н.А. Миненко, в Сибири численность детей до семи лет в числе погибших в пламени оказалась равной 18,83 %) [14, с. 81—82].

Существенную роль в организации самосожжений играли постройки особой конструкции, называемые в следственных делах «згорелыми домами». Известный исследователь ритуального суицида Д.И. Сапожников утверждает, что у сгоревших в 1742 г. в Устюжском уезде старообрядцев «изба была так устроена, чтоб никому из нее нельзя было выкинуться» [23, с. 91]. Последнее обстоятельство особенно важно с психологической точки зрения. Как известно, «ограничение произвольных движений чрезвычайно важно для внушаемости» [4, с. 157]. Наставники старообрядцев, вероятнее всего, догадывались об этом специфическом феномене психики и активно использовали его для своих целей. Особое значение при строительстве «згорелого дома» и организации самосожжений придавалось «железному утверждению» — замкам и решеткам на окна и двери. Первое упоминание о такого рода хладнокровной предусмотрительности старообрядцев содержится в обширном труде Евфросина. Каргопольские старообрядцы-са­мосожигатели, писал он, сами себе не верят: «окны и двери укрепляют, дабы по зажжении, аще и сам кто от них восхощет от них убежати, но да не возможет» [17, с. 77]. Ограничение передвижений, скопление «насмертников» в тесной постройке оказывало сильнейшее воздействие на психику. Так, в 1685 г. старообрядцы из «Шведской Карелии» обнаружили в Олонецком уезде дом, в который «собрались молиться и поститься более 600 человек». Собравшиеся в нем старообрядцы «ничего другого не делали, только молились и били земные поклоны, осеняя себя крестным знамением». Питание все это время оставалось более чем аскетическим: «раз в день им давали немного хлеба и воды». Пришедшим из-за границы старообрядцам удалось спастись, но, уходя, они «заметили пламя пожара и дым, поднимавшийся к небу в том месте, где была келья» [11, с. 33].

Как видно из всего сказанного, важную роль в подготовке «гарей» играли старообрядческие наставники, действовавшие с психологической точки зрения вполне грамотно с единственной целью — успешно довести до конца начатое ими необыкновенно сложное дело.

Старцы-проповедники

Процесс распространения «гарей» нельзя назвать стихийным. Выдающуюся роль в подготовке самосожжений возлагалась на старцев из числа наиболее радикальных приверженцев эсхатологических идей. На них возлагалась тяжелая и длительная работа: сбор подопечных, организация сообщества добровольных мучеников, строительство «згорелого дома». Основная суть их деятельности заключалась в передаче «насмертникам» заранее известных аргументов и создании из них сплоченного сообщества самосожигателей. Далее срабатывала известная универсальная закономерность поведения толпы: «Внушение, данное героем, вождем, господином момента, принимается толпой и отражается от человека к человеку, пока всякая голова не закружится, всякий ум не помутится» [4, с. 163]. Зарубежные психологические исследования также подчеркивают особое значение внушения при осуществлении преступных деяний и самоубийств. Так, рассматривая психофизиологию толпы, С. Сигеле пишет: «Неужели не очевидно, что среди толпы крик одного человека, слова оратора, поступок нескольких смельчаков — являются внушением по отношению ко всем тем, кто слышит этот крик и эти слова, или видит этот поступок, и что оно доводит их, как покорное стадо, даже до преступных деяний?» [24, с. 39].

При постоянном осуществлении внушения обоснованию необходимости самосожжения отводилось заметное место. При этом на старца-наставника сформировавшаяся в старообрядческой среде традиция организации «гарей» возлагала непростые обязанности. Он обращался практически одновременно как к своим сторонникам, так и к тем, кто по долгу службы намеревался «увещевать» собравшихся для самосожжения старообрядцев. Эту проблему не могли обойти вниманием профессиональные психиатры. Одним из первых в числе исследователей причин самосожжений вопрос о лидерстве в среде приверженцев «огненной смерти» поставил И.А. Сикор­ский. Он полагал, что внутри общины самоубийц всегда возникало «патологическое ядро, состоящее из субъектов наиболее болезненных и односторонних». Под энергичным руководством наставника оно вскоре становилось «опасным источником психической заразы» [25, с. 5]. В современных исследованиях, посвященных старообрядческим «гарям», роль наставников-самосожигателей также всячески подчеркивается. Высказываются не вполне, на мой взгляд, обоснованные, преувеличенные предположения о том, что «именно их страстная проповедь и демонстративные акции протеста влияли на настроение людей, раздражали местное духовенство, возбуждали «властительския гневы» и, в конце концов, запускали механизм репрессий, приводивший к трагедиям» [30, с. 105]. В реальности наставники действовали куда более осторожно, скрывали свои подлинные намерения, умело маскировались под обычных бродяг.

О странствующих проповедниках «огненной смерти» упоминают документы разных эпох. Так, старообрядческий наставник Тимошка, о котором говорится в царской грамоте новгородскому митрополиту Корнилию, «многих крестьян расколу научил, и от церквей Божиих отлучил, и младенцев крестил, а иных старых и малых вновь перекрещивал». Итогом его деятельности стало массовое бегство за «свейский рубеж» и самосожжение: «в деревне Острове, собрався в овин, сгорело человек с тритцать» [28, с. 220—221]. В Олонецком уезде в конце XVII в. подвизался старообрядческий наставник Федка Пуллоев. Благодаря его неустанным проповедям в Паданском и смежных с ним погостах «учинился мятеж великой, многие люди <...> розб- релись и, собрався, построили пристанище». В нем позднее совершилось массовое самосожжение под руководством другого странствующего старообрядческого лидера — бывшего соловецкого монаха Пимена [16, с. 309]. Эта же устойчивая закономерность проявилась более чем столетие спустя в деятельности старообрядческого наставника по имени Фала- лей, который, появившись в 1800 г. в Аткарском уезде Саратовской губернии, поначалу скрывал свои губительные намерения, обучая местных жителей грамоте. Некоторое время спустя, добившись симпатий крестьян, он перешел к выполнению главной цели — проповеди добровольной смерти. Фалалей начал объяснять своим новообращенным сторонникам, что «в нынешнее антихристово время нет для человека никаких средств к спасению души, кроме вольного самоубийства». Вскоре вдохновленные его словами местные жители собрались в пещере для самопогре- бения [6, с. 433].

Память об огненной смерти: психологические аспекты

Известно, что мотивы самосожигателей нередко самым непосредственным образом были связаны с памятью об их подвиге. Впервые об этом со всей определенностью высказался в начале XVIII в. Феофан Прокопович. Некоторые из участников «га­рей», полагал он, «прельщаются» грядущей славой, мечтая: «хвалим буду и блажим от всех, аще за сие постражду, напишется обо мне история, пронесется всюду похвала; не един, удивляяся, скажет обо мне: “великодушен муж был, мук лютых не убоялся!”» [21, с. 234]. Документы показывают, что в разных частях России и в разные исторические периоды наставники самосожигателей продолжали свою пастырскую деятельность до последних минут, погибая в пламени самосожжений. В дальнейшем, даже в XIX в., старообрядческие наставники вели свою паству на смерть с вдохновляющей мыслью о том, что на месте их гибели появится «священное место, богатое останками мучеников» [25, с. 97]. С психологической точки зрения их поступки представляются вполне рациональными, хорошо продуманными. Здесь можно сослаться на труды современных специалистов, для которых логическая связь между различными самоубийствами кажется вполне очевидной: «Существует много свидетельств, — пишет Э. Гроллман, — что имитационное поведение играет определенную роль в провокации самоубийств» [8, с. 298]. Более того, «известны случаи многих последовательных самоубийств в одном и том же месте» [там же]. В отношении старообрядцев-самосожи­гателей это наблюдение представляется вполне адекватным. Как пишет академик Н.Н. Покровский, все самосожжения, происходившие в XVIII в. в Заура­лье, «имели между собою тесную связь». Это была цепь последовательных «гарей», инициированных старцами. Старообрядческие наставники, собирая своих родственников и знакомых для самосожжения в верховьях реки Ук, «напоминали им при этом о первой гари на реке Пышме, называли имена общих знакомых, погибших там» [20, с. 56].

В то же время в народном сознании, как отмечает И. Паперно, центральную роль играло не «христианское понятие о смертном грехе», а «чувство опасности, связанное в языческом сознании с самоубийцами как людьми, умершими неестественной, или неправильной, смертью» [19, с. 70]. Для старообрядцев самоубийства верующих «благочестия ради» стали героической страницей истории, а для их противников поддержание памяти об «огненной смерти» превратилось в эффективное орудие идейной борьбы против «древлего благочестия». Начиная с первых «гарей», в старообрядческой среде сохранялось сложное отношение к массовым самоубийствам во имя веры. Известно, что во все времена люди испытывали «два главных чувства по отношению к умершим — ужас перед трупом и страх перед духом». Проявляются и более сложные эмоции — «любовь к умершему и отвращение к трупу, страстная привязанность к личности, о которой все еще напоминает тело, и сокрушительный страх перед той страшной вещью, что от нее осталась» [13, с. 49]. В старообрядчестве сформировался культ мучеников за веру, в поселениях староверов молились за упокоение их душ. Но в то же время нередко старообрядцы-современники событий испытывали отвращение к тем, кто принял «огненную смерть». Старообрядческое полемическое произведение, написанное в конце XVII в. неизвестным автором — «Жалобница», — говорит об этом весьма категорично: «И едва ли кто от них в погребение земли предается, вси люди, яко самосуждеников (самоубийц. — М.П.) гнушаются» [5, с. 57]. Итак, в процессе исследования рассмотрены предпосылки самоубийств, их осуществление и некоторые психологические последствия для общества. Настала пора подвести итоги.

Краткие выводы

Научные достижения в сфере суицидологии позволяют нам прояснить некоторые общие моменты, существенные для исследования массовых самосожжений старообрядцев. Наиболее действенными стимулами для их организации стало ощущение безысходности, связанное с идеей о завершении мировой истории и воцарении Антихриста. Однако сами по себе пессимистические настроения не могли привести к широкому распространению по территории России «гарей», осуществлявшихся по схожим сценариям. Ведущую роль в самосожжениях играли старообрядческие наставники (старцы), которые обладали многочисленными познаниями, включавшими как технологию строительства обязательной для самосожжения постройки («зго- релого дома»), так и военными навыками, необходимыми для организации его обороны. Но наиболее существенным элементом их познаний были навыки психологической обработки собравшихся «к зго- рению» крестьян. Они включали создание атмосферы крайнего пессимизма, жесткие ограничения в пище, исполнение многочисленных обрядов. Появление отрядов, призванных пресечь самосожжение, отождествлялось с вторжением враждебной силы (мира Антихриста) и практически всегда ускоряло трагический финал.