Шутка как нарративный текст и инструментальное средство развития межличностного взаимопонимания

Далеко не каждый привлекаемый в профессиональное или повседневное взаимодействие с Другим инструмент позволяет двигаться в зоне ближайшего развития в коммуникативном партнерстве. Широкий спектр таких инструментов взаимодействия в основном представляет собой директивный, экспертный формат. Проблема поиска психотехнических средств, адекватных сотрудничающим отношениям, обращает нас к комическому материалу (юмору), а именно, к одной из его форм — шутке. Привлечение шутки в коммуникацию с клиентом как психотехнического средства позволяет совершать определенные высказывания о должном, или сообщать о необходимости каких-либо действий, с позиции равенства, не ограничивая свободу человека, становясь понятным для него в своих интенциях, ценностно­смысловых ориентировках и, вместе с тем, сохранять люфт для корректировки собственных суждений и действий. Объяснительные возможности культурно-исторической концепции и нарративного подхода в психологии, а также идеи планомерно-поэтапного формирования действия позволяют рассмотреть шутку как инструментальное средство нарративного понимания межличностных отношений.

Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны.

Умное лицо — это еще не признак ума, господа.

Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица.

Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!

Из фильма Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен»

Возможно, прозвучит очень категорично, но пока существует сам человек, вопрос межличностного взаимопонимания, того, как человек отстраивает ориентировку в своих отношениях с Другим и что может способствовать развитию такого понимания, останется открытым. А учитывая, что задается он на фоне все более усложняющихся социальных контактов (в результате миграции, глобализации, мобильности), продолжить поиск в направлении того, что может привлекаться человеком в качестве средства помощи в выстраивании конструктивных межличностных отношений, отношений, в которых удается услышать и понять друг друга, становится особенно актуально и с социальной, и с научной, и с практической точек зрения.

Поиск таких психотехнических средств обращает нас к комическому материалу (юмору), а именно, к одной из его форм — шутке. Заметим следующее, что отчасти побудило нас обратиться именно к этой знаково-символической конструкции: шутка «обязана» быть понятой, иначе она не произведет эффекта, даже если мотивировка шутящего носит узколич- ный характер. Отметим, что в разных предметных контекстах чувство юмора уже не раз становилось фокусом рассмотрения: функция комического как посредника в эмоциональном овладении собственной психической деятельностью (М.В. Бороденко); психодиагностические и регулятивные возможности юмора в экстремальных условиях (Н.П. Дедов); влияние уровня семиотической организации анекдота на переживание национальной идентичности (Е.А. Копылкова); чувство комического как фактор оптимизации эмоционально-нравственного развития детей дошкольного возраста (О.М. Попова); клинические исследования чувства юмора С.Н. Ениколопова, Е.М. Ивановой, Е.А. Стефанен- ко; ослабление этнической предубежденности, основанное на использовании юмористического материала (А.М. Арбитайло); когнитивные механизмы понимания комического (О.В. Щербакова); юмор как фактор профессионального здоровья (А.Г. Буе­нок); юмор как психологическое орудие личностной регуляции (И.С. Домбровская). Можем заметить, что основная концептуальная нагрузка в исследованиях приходится на рассмотрение юмора как когнитивного феномена, обладающего терапевтической функцией, и лишь небольшой процент составляет обращенность к его развивающему функционалу. И здесь мы разделяем позицию ряда исследователей (М.В. Бороденко, И.С. Домбровской, Д.А. Леонтье­ва), утверждающих, что данная функция юмора в полной мере может быть развернута и обоснована с использованием культурно-исторического подхода с его идеей орудийности развития высших психических функций, «орудий-органов», которые «... не просто дают нам некоторое представление о мире, а порождают в нас новый личностный опыт, определенные состояния и качества, которых без нашего взаимодействия с ними не было и быть не могло» [11, с. 96], и концепцией планомерно-поэтапного формирования действия П.Я. Гальперина.

Задачи предлагаемого теоретико-концептуального обоснования: 1) конкретизировать понятие «межличностное взаимопонимание» и обосновать необходимость рассмотрения юмора как способа понимания (ориентировки) межличностных отношений; 2) кор­респондируя культурно-историческую концепцию и нарративный подход в психологии, а также опираясь на идею планомерно-поэтапного формирования действия, показать возможности шутки как инструментального средства развития межличностного взаимопонимания в совместной деятельности терапевта и клиента.

Межличностное взаимопонимание — предметно опосредованный и контекстуально обусловленный (понимание личностных особенностей партнера, совместных стремлений и ситуации взаимодействия) процесс и результат совместного конструирования смысла высказываний, поведения и переживаний друг друга [1; 16]. Результатом такого взаимопонимания становится: 1) изменение в понимании себя; 2) изменение в понимании Другого; 3) изменение в понимании ситуации взаимодействия. Свое проявление эти изменения находят в том, что: 1) перестраиваются схемы и стратегии понимания себя, Другого и ситуации взаимодействия; 2) происходит согласование и преобразование фокусов взаимопонимания (с Другого он может быть перенаправлен на себя или на ситуацию и т. д.; 3) удовлетворяется или фрустри- руется мотивировка участников взаимодействия [1]. В итоге успешное или удавшееся межличностное взаимопонимание будет характеризоваться:

—  целостностью понимаемых отношений, обеспечивающейся позиционностью действия как тройственного, удерживающего одновременно свою и иную точку зрения (позиции), и саму ситуацию взаимодействия (ее контекст);

—эвристичностью процесса межличностного взаимопонимания, заключающейся в том, что на каждом последующем уровне познания происходит приращение новых знаний, открывающих новую перспективу связей и взаимоотношений; когда происходит постоянное движение мысли, не сводящейся к чему- то, уже понятному и известному: «Характерно, что в такой коммуникации не бывает, как правило, никакого предварительного образа результата. Здесь и субъект, и ведущий погружены в сотворчество, и у того, и у другого совершается некоторое “приращение себя”» [11, с. 106];

—  диалогической интенциональностью — ориентированностью и обращенностью к Другому; проявляется в выходе за собственные границы, «на границах с миром рождается переживание собственной личности; они показывают субъекту, где он заканчивается и начинается кто-то другой, т. е. ориентируют растущего человека в мире других людей» [21, с. 16];

— вероятностным прогнозированием и способностью рассуждать о дальнейшем ходе и смысле коммуникации.

Рассматривая выделенные характеристики как результат состоявшегося межличностного взаимопонимания, нам представляется важным задаться вопросом, что за обобщенное действие может обеспечивать такой результат, а в терминологии П.Я. Гальперина — «продукт» [14]? Действие характеризуется прежде всего своим продуктом. «Поэтому вначале вы указываете продукт, который должен быть достигнут, с определенными показателями этого продукта, затем действие, которое ведет к этому продукту» [14, с. 168]. В качестве такого действия мы предлагаем рассмотреть «смеховое действие». «Смеховые действия — это действия символического типа, которые могут рассматриваться как особые знаки, содержащие самоотрицание, допускающие свободу выбора взаимопро- тивоположных вариантов интерпретации. Смешение смыслов создает измененное состояние сознания, не- критичность, что является лучшей почвой для внесения нового смысла, новой установки» [9, с. 10]. Юмор выступает способом принятия противоречия, несоответствия, двусмысленности, свойственных межличностным отношениям, это способ игры с несоответствиями в отношениях. «Одновременно выражая противоположные значения, юмористический способ коммуникации дает общие концептуальные рамки, которые сводят вместе противоречия вместо того, чтобы избегать их» [23, с. 144].

Построение такого способа взаимодействия с другим человеком, при котором открывается то, что раньше было скрытым или плохо различимым, а именно, существенные отношения, мы видим задачей совместной работы в психологическом консультировании. И в этом случае вслед за А.Л. Венгером, А.Б. Холмогоровой, В.К. Зарецким, В.И. Цыбулей продолжаем традицию рассмотрения психотерапии (в широком понимании) как совместную деятельность терапевта и клиента. В процессе взаимодействия с терапевтом клиент осваивает способ действия с предлагаемым психологическим средством, или знаково-символической конструкцией, которая вначале выступает как внешняя опора. Мы видим возможным в качестве такой знаково-символической опоры рассматривать шутку. С позиции культурно­исторической психологии и деятельностного подхода построение и сообщение шутки осуществляется как открытое действие и способ включения Другого во взаимодействие. Уточним это следующими положениями.

Во-первых, шутка как средство позволяет перемещаться в зоне ближайшего развития взаимодействующих субъектов, т. е. в зоне сотрудничества: «Использование той или иной шутки для поведения адресата является своеобразной тактикой адресата, позволяющей ему совершать определенную пре- скрипцию с позиции равенства, не ограничивая личную свободу индивида и избегая непосредственного вторжения в его волевую сферу. Автор намеренно избегает директивных речевых актов, предпочитая им косвенные, создаваемые в рамках игровой конвенции юмористического дискурса» [20, с. 15]. В своей развитой форме юмор становится путем к переживаниям эмоционально-значимых моментов в отношениях взаимодействующих субъектов, а, следовательно, он сигнализирует об истинности происходящего в отношениях и интенции «быть с Другим» [15]. Прозвучавшая от человека шутка — как перекинутый мостик для Другого, приглашение увидеть неоднозначность ситуации, ее оценки, она привносится в отношения и предлагается как средство взаимодействия. «Средства — это всегда опоры перехода от действия одного человека к действию другого, опоры строения роли своего действия в ориентировке действия другого человека и, наоборот, роли действия другого человека в ориентировке своего действия» [30, с. 110]. Ориентировка представляет собой подлинный механизм сотрудничества [10].

Во-вторых, через шутку отношения опосред­ствуются. С учетом состава акта опосредствования, по Б.Д. Эльконину [30], осуществление смехового действия предполагает: 1) учет обстоятельств отношений, в которые привносится шутка; 2) «экран- ность», подразумевающая, что участники шуточной ситуации могут наблюдать за своими действиями, опосредованными текстом шутки как знаком; шутка (знак) — как «экран», на котором проецируются действия; 3) позиционность действия, т. е. обретение способности удерживать одновременно и свою точку зрения, и точку зрения Другого.

В-третьих, шутка, в отличие от анекдота, не является готовым текстом, она конструируется в определенных обстоятельствах, отстраивается под конкретную ситуацию, а значит, представляет собой как минимум полную обобщенную систему ориентировочной основы коммуникативного действия, самостоятельно составляемую субъектом в каждом конкретном случае. Движение по этой схеме (сценарию) должно привести участников взаимодействия к обнаружению двойного смысла ситуации, поскольку в шутку заведены сразу две опоры для интерпретации оппозиционных ситуаций [7]. «Когда человек пытается понять шутку, активизируется внутренний сценарий, чтобы имели смысл события, описанные в основной части шутки. Однако кульминационный пункт шутки вводит элементы, которые несовместимы с этим первым сценарием, что заставляет человека переключиться с одного сценария на другой. Кульминационный пункт шутки заставляет слушателя вернуться назад и понять, что с самого начала была возможна другая интерпретация (т. е. альтернативный сценарий)» [23, с. 117].

Помещение проблемы рассмотрения шутки в фокус нарративного подхода, на наш взгляд, дает возможность увидеть дополнительные характеристики ее инструментальности, которые могут быть заведены в схему ориентировочной основы коммуникативного действия, т. е. когда шутка привлекается как психотехническое средство. Инструментальность любой знаково-символической конструкции определяется следующими критериями, выделенными Л.С. Выготским и его последователями:

1)   активность по отношению к себе — проявляется в инструментальном акте;

2)    применение инструментальных средств, включенное в процесс поведения, — «видоизменяет все протекание и всю структуру психических функций, определяя своими свойствами строение нового инструментального акта» [12, с. 225];

3)    появление внутреннего плана действия, т. е. ориентировки на характер и результат действий другого человека — «как в этом случае должен поступить я, если он ...?».

«Нарратив» (от англ. и франц. — «рассказ», «повествование») — исторически и культурно обоснованная интерпретация какого-нибудь аспекта мира с позиции автора (некоторой человеческой личности), — представляет собой историю, в которой отражается опыт написавшего/озвучившего ее человека. В своем анализе мы будем определять нарратив как повествование, имеющее своего автора, нарратора (рассказчика), который через текст означивает и осмысливает собственную картину мира.

C. Аттардо рассматривает жанр шутки как рассказ о событии с неожиданной концовкой [31]. М. Флу- дерник определяет шутку как нарратив особого рода — микронарратив [34]. А.И. Афанасьев и И.Л. Васи­ленко акцентируют внимание на том, что смешное всегда имеет нарративную форму, свернутую в виде шутки или короткой реплики [2].

Обратимся к тем характеристикам нарратива, которые позволят в-первую очередь увидеть в нем психотехническое средство отстраивания взаимного понимания межличностных отношений.

1.   Ф.И. Барский, давая определение и выделяя структуру нарратива, отмечает, что рассказываемые истории подчиняются определенной системе правил, «... которые вместе составляют “грамматику истории”: обстановка, запускающее событие, внутренний отклик, попытка, последствие, реакция» [4]. Тем самым нарратив является темпоральной формой, «успешной в схватывании смысла прожитого времени» [8, с. 10]. Становится важным учесть ситуацию построения нарратива как ответ на вопрос, почему именно в данный момент времени возникла потребность в наррации, в появлении смеси чуда и скандала. «Это уплывающее от нас событие должно быть поймано — как начало истории, как перелом» [3].

2.   Следующей важной характеристикой является то, что у каждой истории есть свой рассказчик и своя реальная (или представляемая) аудитория. Наррация всегда предполагает присутствие в ситуации слушателя, лица, к которому обращается рассказчик. Причем это не только то лицо, или буквальный человек, который находится сейчас непосредственно в ситуации коммуникации. Это и сам повествующий, он также становится для себя персонажем действия, находясь в ситуации «здесь-и-теперь», именно он (автор) определяется с моментом интенции, на нем ответственность проявленного намерения сообщить текст.

3.   Принципиально необходимо указать, что все истории характеризуются наличием «двойного ландшафта», и это есть сущностная составляющая нар­ратива. Выделяют ландшафт действия, в котором развертываются события, и ландшафт сознания как внутренняя речь главного героя, включенного в действие. Эту же идею мы находим и у М.М. Бахтина. Давая характеристику нарративного произведения, М.М. Бахтин вносит уточнение: «Перед нами два события — событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте» [5, с. 403—404].

4.   Нарратив — это форма объективации смысла, прецедентный модус, которым руководствуется человек. Как языковая конструкция нарратив становится своеобразным фильтром, который направляет мышление человека, объективирует его смыслы и оформляет картину мира в целом, т. е. становится «культурными очками».

5.   Обретая собственную стилистику описания опыта своих переживаний, субъект наррации обретает возможность выйти за пределы «знаемого», по-новому его увидеть, по-новому увидеть себя. «Я верю, что способы говорения и способы концептуализации, соответствующие им, становятся настолько привычными, что в результате становятся средством для структурирования самого опыта, для прокладывания путей в память, не только управляя жизненным описанием настоящего, но и направляя его в будущее» [8, с. 28].

6.   Как текст нарратив представляет собой знаковую систему, которая первоначально разделена между людьми, а впоследствии интериоризируется.

Опираясь на вышесказанное, обозначим совокупные характеристики, которые в итоге дают возможность рассматривать шутку как инструментальное средство нарративного понимания межличностных отношений, перестраивающее его и приводящее к взаимопониманию.

Во-первых, у шутки есть автор, ее кто-то рассказывает. «Адресант шутки всегда непосредственно присутствует в дискурсе, именно он является создателем текста» [20, с. 17]. Позиция автора в шутке-нар­ративе является его организующим началом. Инициируя наррацию через шутку, адресованную Другому, автор в этот момент приобретает возможность что-то понять и о себе, это он организовал «место встречи», происходит, своего рода, самопонимание, центрированное на Другом. «Скрещиваются и сочетаются два сознания (я и другого); здесь я существую для другого и с помощью другого. История конкретного самосознания и роль в ней другого. Отражения себя в другом» [6, с. 429—430].

Во-вторых, обращенность шутки, присутствие в ситуации ее адресата, который «оказывается субъектом будущего действия» [18, с. 20]. Шутка всегда характеризуется своей «двусубъектностью», в нее заведено намерение взаимодействовать и «открыть» для себя Другого как активного участника (а не исполнителя), сделав тем самым понятным его для себя. Автор шутки с интересом наблюдает за последствиями своей игровой провокации. «Сложность двустороннего акта познания — проникновения. Активность познающего и активность открывающегося (диалогичность)» [6, с. 429—430].

В-третьих, индивидуальное сознание, привлекая шутку как культурную знаково-символическую форму, обретает не только культурное «средство», но и формообразующую структуру, сопричастие которой перестраивает весь процесс понимания отношений. Важно, что происходит не обучение каким-то знаниям, а изменение принципов мышления, которое меняет эгоцентрическую позицию на объективную позицию во взгляде на сущность происходящего, появляется гипотетичность собственной мысли, понимания той или иной ситуации или вещи. Неслучайно в обывательской психологии мы можем услышать рекомендацию «отнесись к этому с чувством юмора». Ведь здесь же предполагается именно не психотерапевтическое отреагирование переживаний, а попытка нового фокуса взгляда на ситуацию и себя в ней, которая в дальнейшем становится общим способом миропонимания, построения картины мира. «Человек “отчуждается” от самого себя, смотрит на себя как бы со стороны, находит смешное в себе самом, и эта вначале чисто интеллектуальная операция отчуждения (одно из высших проявлений сознания) смещает его “эмоциональную равнодействующую” в положительную сторону. Если же человек к тому же и остроумен, то в этой ситуации он может создать словесную остроту» [19, с. 42].

В-четвертых, шутке присуща «двоякособытий- ность дискурсивных практик» — референтное событие и коммуникативное событие [25]. Референтная сторона события рассказывания отражает его предметно-тематическую сущность (о чем говорится): «Всякий текст — если не эксплицитно, то по крайней мере имплицитно — аксиологичен, он вольно или невольно манифестирует некую систему ценностей» [26, с. 21]. В коммуникативном событии рассказывания шутки участником становится сам слушатель- читатель. «В итоге именно читатель должен “сочинить” для себя то, что он намерен делать с реальным (т. е. референтной стороной события. — Примечание автора) текстом» [33, p. 24]. Уникальность ситуации опосредованности взаимодействия через шутку такова, что ее адресат является свидетелем собственного выбора в реакции на вновь обнаруживаемый цен­ностно-смысловой контент шутки и осуществляет перемещение с «ландшафта смысла» на «ландшафт действия». Таким образом, предложенная «мост- опора» в шутке обеспечила переход от действия одного человека к действию другого, предварительно привнеся что-то новое в понимание о себе как субъекте действия.

Заметим, что выделенные характеристики реле­вантны критериям инструментальности, описанным выше. Таким образом, шутка как знаково-символическая конструкция организует место встречи посреднического смехового действия. Разворачиваемая через шутку оперативная схема мышления позволяет целостно-эвристично-интенционально подвести себя и Другого к пониманию складывающихся межличностных отношений — взаимопониманию. В данной статье мы предложили лишь общие черты той аргументации, которые в дальнейшем хотим исследовать. Безусловно, проектирование самого процесса конструирования комического и в том числе шутки требует дополнительного осмысления.