Язык бесермян в свете исторических процессов коммуникации народов Урало-Поволжья

В последние десятилетия все большее внимание научного сообщества привлекают исчезающие языки малых народов России. С позиции сохранения культурного многообразия нашей страны и мира их изучение обусловлено не только филологическим, но также и научно-историческим интересом, в той мере, в какой «лексика таких прошедших длинный путь языков <...>, при отсутствии письменных памятников и документов об истории народа, является также источником исторических сведений» [Махмудова, 2020, с. 101]. В этом отношении характерны исследования языка бесермян — малого народа России, чья самобытная культура впервые оказалась в поле зрения ученых в конце XIX века, до сего дня вызывая живой интерес специалистов разных областей знания — антропологов, этнографов, этномузыковедов, фольклористов, лингвистов, историков и др.

В настоящий период бесермяне компактно проживают в северных районах Удмуртской Республики, на протяжении нескольких столетий соседствуя с удмуртами на территории Вятского края, однако вопрос об их исторической принадлежности к автохтонному удмуртскому населению данного региона является дискуссионным.

Бесермяне отнесены к малочисленным финно-угорским группам, и в качестве основного субстрата бесермянского диалекта рассматривается удмуртский язык [Кузнецова, 2013; Тезаурус бесермянского наречия, 2017]. При этом не остается без внимания также и вопрос о тюркских субстратных явлениях в языке бесермян, особенно древнебулгарский пласт заимствований, побуждая ученых снова и снова возвращаться к проверке гипотезы о генетической связи бесермян и коренного населения Волжской Булгарии.

Мысль об этом впервые была высказана в конце XIX столетия Н.П. Штейнфельдом в научно-популярном очерке «Бесермяне. Опыт этнографического исследования» [Штейнфельд, 1894], в котором были рассмотрены различные аспекты повседневной жизни бесермян Глазовского уезда Вятской губернии, и один из разделов был озаглавлен «Язык и его грамматика». В нем автор поставил своей задачей «дать краткий обзор языка бесермян, совершенно еще неизвестного в русской литературе» [Штейнфельд, 1894, с. 250]. Признавая, что грамматика бесермянского языка тождественна с вотской грамматикой [Штейнфельд, 1894, с. 252], Н.П. Штейнфельд обратил внимание также на присутствие в речи бесермян не только слов, общих с вотяками (удмуртами), проживавшими с ними по соседству, но, кроме того, понятий, встречающихся в языке чувашского народа, с которым у бесермян веками не могло быть никаких взаимодействий, поскольку к культурным контактам не располагала территориальная удаленность друг от друга бесермян — сосредоточенных в Глазовском уезде Вятской губернии, и чувашей — населявших преимущественно уезды Симбирской и Казанской губерний. Ввиду этого обстоятельства, по Н.П. Штейнфельду, ученые давно должны задаться вопросом: «Если два племени в течение нескольких столетий жили на таком громадном расстоянии друг от друга, не имея ничего общего, не имея никаких между собою сношений, то возможно ли допустить случайное появление в языке одного из них слов другого? Конечно нет» [Штейнфельд, 1894, с. 258]. Проанализировав свыше двухсот слов бесермянского наречия, исследователь пришел к выводу о том, что наличие общих с чувашами понятий, таких, как отдельные обозначения степеней родства, элементов традиционного женского наряда и др., можно объяснить единым прошлым двух народов, которые в былые времена жили бок о бок, носили сходный костюм, говорили на одном языке. Подобное же явление могло случиться, по Н.П. Штейнфельду, тогда только на Волге, где издавна живут чуваши [Штейнфельд, 1894, с. 257-258].

Исходя из гипотезы своего времени, позволявшей воспринимать чувашей в качестве «прямых потомков булгар» [Штейнфельд, 1894, с. 258], Н.П. Штейнфельд выдвинул предположение о том, что также и бесермян следует рассматривать как выходцев с территорий Волжской Булгарии, иначе «каким же образом чувашские слова могли проникнуть в словарь бесермян, когда мы знаем, что в пределах всей Вятской губернии нет и никогда не было чуваш?» [там же].

Изучив теоретический материал о Волжской Булгарии, накопленный наукой к концу XIX  столетия, Н.П. Штейнфельд сделал вывод: финно-угорское наречие бесермян следует рассматривать не как исконное, а как воспринятое в процессе ассимиляции от удмуртов (вотяков), язык которых «почти никогда не подвергался изменениям и в этом же виде передан бесермянам с некоторым лишь смягчением акцента, свойственным бесермянскому говору» [22, с. 250].

И хотя мнение Н.П. Штейнфельда о том, что «родиной бесермян следует считать именно пределы бывшей Булгарии» [22, с. 258], не могло считаться приоритетным, т. к. данный исследователь не являлся ни профессиональным филологом, ни профессиональным этнографом, вместе с тем его статья о бесермянах — их культурном укладе, традициях и языке —получила научный резонанс и в 1895 г. была подвергнута обсуждению на заседании этнографического отделения Императорского Русского географического общества [Никольский, 1895].

Однако предположение Н.П. Штейнфельда об изначальной принадлежности бесермян не к финно-угорской, а к тюркской языковой семье не было воспринято учеными. Несмотря на то, что уклад жизни и сам внешний облик представителей этого народа побуждали исследователей фокусироваться на их отличиях от коренного вотского населения края, язык бесермян рассматривался исключительно как подсистема вотского (удмуртского) языка. Так, не подвергал сомнению принадлежность бесермян к автохтонному населению Вятского края финский лингвист Юрьо Йоосеппи Вихманн — автор первого научного труда, в котором были представлены образцы бесермянских фольклорных текстов [Wichmann, 1893; Wichmann, 1901].

Интерес исследователей к языку бесермян оказался усиленным в ХХ веке благодаря сохранению ими своей самобытности в условиях советской действительности, несмотря на то, что в СССР они идентифицировались по происхождению и языку с удмуртами.

Не случайно в первые десятилетия советской власти поначалу взяла верх идея об их исконной исторической принадлежности к удмуртской народности. Эта позиция в 1931 г. была заявлена в обобщающей статье Д.И. Корепанова «Бесермяне», в которой подчеркивалось, что «особого бесермянского языка не существует», представители этого народа «говорят по-вотски» и являют собой «ответвление южных вотяков» [10, с. 106]. Политическим следствием такого восприятия исторического происхождения бесермянского этноса явилось исключение бесермян из переписи населения.

В конце 1950-х годов исследователем Г.А. Архиповым был выявлен ряд фонетических особенностей бесермянского наречия, таких как употребление неогубленного гласного средне-нижнего подъема заднего ряда ъ (по Г.А. Архипову о) и др. Однако это не давало оснований усомниться в принадлежности бесермян к финно-уграм. Хотя Г.А. Архипов был убежден в том, что история бесермянского этноса неотделима от истории многоплеменного Булгарского союза, он характеризовал бесермян как «удмуртское племя» [Aрхипов, 1958, с. 8].

В 1960-е гг. данная точка зрения была подвергнута пересмотру. Академик М.Н. Тихомиров уверенно связывал этот народ по происхождению не с удмуртами, а с камскими болгарами [Тихомиров, 1964].

В указанный период на территориях расселения бесермян были развернуты полевые исследования, предполагавшие сопоставительный анализ фонетических и морфологических особенностей бесермянского наречия в сравнении с удмуртскими диалектами и тюркскими языками. Изучение обыденной речи осуществлялось при этом параллельно с исследованиями по ономастике, возрождение которой как специальной отрасли знания началось тогда же. Итогом комплексных изысканий стало издание в 1970 г. фундаментального труда «Язык бесермян», автором которого явилась авторитетный советский лингвист Т.И. Тепляшина [Тепляшина, 1970]. На его страницах была актуализирована гипотеза о булгарском (древнечувашском) происхождении исследуемого народа, поскольку в фонетике и лексике языка бесермян названным ученым было усмотрено «много такого, что напоминает язык древнебулгарского типа» [20, с. 242].

Тем самым, по убеждению Т.И. Тепляшиной, бесермянский диалект, несмотря на то, что он на фоне других удмуртских диалектов законсервировал самые древние (общепермские) черты, первоначально являл собой не один из финно-угорских (пермских), а один из тюркских диалектов булгарских племен, и таким образом бесермяне, будучи прямыми потомками древнебулгарского населения, свой язык сформировали не на Вятской земле, а в Прикамье.

Этот смелый вывод привлек внимание специалистов, однако в дальнейшем был подвергнут критике. Сравнивая полученные данные с материалами, представленными Т.И. Тепляшиной в первом обобщающем труде «Язык бесермян», современные авторы, такие как В.К. Кельмаков [Кельмаков, 1982; Кельмаков, 2003; Кельмаков, 1985; Кельмаков, 1992; Кельмаков, 2006; Кельмаков, 1987], Н.М. Люкина [Люкина, 2017; Люкина, 2015; Люкина, 2016] и др., обнаруживают, что отдельные слова, отнесенные Т.И. Тепляшиной не к финно-угорскому, а к древнечувашскому (древнебулгарскому) субстрату, фиксируются не только в языке бесермян, но и наличествуют в диалектах, в которых отсутствие булгарского субстрата не вызывает сомнений [6, с. 120], особенно в южных говорах Удмуртской Республики. Это дает основание утверждать, что язык бесермян «занимает как бы промежуточное положение между южноудмуртским и северноудмуртским наречиями» [3, с. 358; 2, с. 44], и именно с южными удмуртами связаны их древнейшие корни [2, с. 57]. При этом своеобразие языка бесермян в системе удмуртских диалектов, по мнению специалистов, заключается не столько в обилии в нем специфических бесермянских, свойственных только ему явлений, сколько в причудливом переплетении этих специфических явлений с особенностями как северного, так и южного наречия, что «дает диалектологам право выделить язык бесермян, наряду с северным и южным наречиями, в особое, третье, наречие удмуртского языка» [8, с. 304].

Таким образом, отмечая выдающийся вклад Т.И. Тепляшиной в области теоретического языкознания, отдельные удмуртские ученые выдвигают доводы в опровержение ее версии происхождения языка бесермян, уверенно относя его к пермской ветви финно-угорской языковой семьи.

С другой стороны, не остается без внимания и аргументация сторонников противоположной позиции, согласно которой изначально язык бесермян мог являть собой один из тюркских диалектов булгарских племен. В этой связи на современном этапе развития удмуртской диалектологии представляют интерес исследования С.А. Максимова, актуализировавшего архивное наследие Т.И. Тепляшиной [Максимов, 2020] и развившего c опорой на ее выводы собственную гипотезу о бесермянах как потомках булгароязычных барсил [Максимов, 2018]. Отмечая сходство бесермянского наречия с южными говорами удмуртского языка, С.А. Максимов полагает, что удмуртский язык бесермяне могли усвоить от юго-западной группы удмуртов в Прикамье, в то время как «первоначальный язык бесермян, — соглашается С.А. Максимов с Т.И. Тепляшиной, — по-видимому, представлял собой один из тюркских диалектов булгарских племен» [14, с. 82; цит. по: 20, с. 242].

Сможет ли данная позиция утвердиться в науке или возьмет верх концепция исторической принадлежности бесермян к автохтонному финно-угорскому населению Вятского края, покажут последующие комплексные изыскания. Несомненно одно: исключительно на основании языковых данных происхождение народа не может быть доказано. Как справедливо замечает в этой связи С.А. Максимов, залог успеха здесь «нередко зависит от достижений смежных наук, в числе которых можно назвать историю, включая ее этническую составляющую, археологию и др.» [Максимов, 2018, с. 78-79].

Вместе с тем дальнейшие исследования бесермянского диалекта помогут пролить свет на историческое прошлое бесермян исходя из специфики их языковой картины мира.