«Мне известно, что мне ничего не известно». Социально-когнитивные предпосылки поддержки радикальных взглядов

Цель. Анализ связи между потерей личной значимости, интеллектуальной скромностью, потребностью в когнитивной завершенности и поддержкой радикальных взглядов. Контекст и актуальность. Психологические исследования процесса радикализации вносят существенный вклад в объяснение данного негативного социально-политического явления. Один из вопросов связан с изучением того, как потребность в когнитивной завершенности связана с идеологическим экстремизмом. Дизайн исследования. Исследование носило корреляционный характер. Наличие и характер взаимосвязи проверялись с помощью путевого анализа, выполненного в программе AMOS 23. Участники. 365 жителей России (78,5% женщин), возраст от 20 до 66 лет (M=42.11; SD=11,62). Большая часть выборки имеет высшее образование (94,1%), остальные — среднее или среднее специальное. 41,8% респондентов отнесли себя к христианам, 17,8% — к агностикам, 11,7% — к атеистам, 10,1% — к мусульманам, оставшиеся — к иным вероисповеданиям или предпочли пропустить данный пункт анкеты. Методы (инструменты). Были использованы: а) краткая шкала измерения потребности в когнитивной завершенности Д. Веббера и А. Круглански; б) шкала интеллектуальной скромности М. Лири и др.; в) шкала потери личной значимости; г) опросник оценки поддержки радикального насилия. Результаты. Позитивная связь потери личной значимости и поддержки радикальных взглядов опосредована потребностью в когнитивной завершенности. Негативная связь интеллектуальной скромности и поддержки радикальных взглядов так же опосредована потребностью в когнитивной завершенности. Основные выводы. Исследование демонстрирует значимость так называемой «когнитивной уязвимости» для поддержки экстремистской идеологии, которая исключительно важна для понимания личностных аспектов как радикализации, так и дерадикализации.

Введение

«Мне известно, что мне ничего не известно! Вот последняя правда, открытая мной» — так звучат, наверное, самые известные строки персидского поэта О. Хайяма. Они говорят о том, что понимание ограниченности познания является важной составляющей адекватного мировосприятия.

Современная психология, интегрируя многообразие философских традиций и результаты многочисленных эмпирических исследований, обозначает признание неопределенности и ограниченности своих познаний как познавательную (или интеллектуальную) скромность (epistemic/intellectual humility) [Brienza, 2021]. С одной стороны, она является составной частью мудрости и повышает позитивное восприятие аутгруппы, а также снижает поляризацию установок в конфликте [Brienza, 2021]. С другой стороны, отсутствие интеллектуальной скромности рассматривается как одно из проявлений когнитивной ригидности [Zmigrod, 2019], которая, в свою очередь, является предиктором ряда негативных социально-политических последствий [Jost, 2003]. Кроме интеллектуальной скромности в современной политической психологии хорошо изучено другое проявление когнитивной ригидности — потребность в когнитивной завершенности: предпочтение порядка и предсказуемости в сочетании с «закрытостью» мышления и дискомфортом в ситуации неопределенности [Roets, 2011; Roets, 2011а]. Несмотря на взаимосвязь потребности в когнитивной завершенности и интеллектуальной скромности, они представляют собой разные аспекты когнитивной ригидности, при этом вопрос их взаимосвязи не является однозначно проясненным.

Л. Змигорд выделяет два подхода к пониманию роли когнитивной ригидности в политической психологии [Zmigrod, 2020]. Первый отражает представление о том, что когнитивная ригидность свойственна людям, придерживающимся «правых» политических взглядов (rigidity-of-the- right hypothesis). Другой подход связан с представлением о том, что когнитивная ригидность связана с идеологическим экстремизмом (rigidity-of-the-extreme hypothesis) вне зависимости от идеологических ориентаций (правых или левых). В свою очередь, идеологический экстремизм является значимой составляющей процесса радикализации — вхождения индивида в радикальные, экстремистские группы [Webber, 2020].

Существуют исследования [Zmigrod, 2019а], демонстрирующие, что когнитивная ригидность, измеряемая в «чистом» виде (без мотива­ционной составляющей, объективными когнитивными тестами), связана с такими проявлениями идеологического экстремизма, как желание убивать и умереть за свою группу, а также «слияние идентичности» с ингруппой (identity fusion, прямой предиктор радикализации) [Gómez, 2021]. В рамках модели радикализации Д. Веббе­ра и А. Круглански был изучен вклад потребности в когнитивной завершенности в поддержку радикальных взглядов [Webber, 2018]. Связь интеллектуальной скромности и ра­дикализации ранее не изучалась.

Таким образом, настоящее исследование было направлено на изучение вклада «мотивационно-когнитивных» (motivated social cognition [Jost, 2003]) аспектов ригидности в поддержку радикальных взглядов. В предыдущих исследованиях данный вопрос был изучен с помощью одного измерения (потребности в когнитивной завершенности) [Webber, 2018]. Задачи нашего исследования состояли, во-первых, в репликации предыдущих результатов на российской выборке и, во-вторых, в расширении социально-когнитивных измерений за счет ранее не изученного параметра — интеллектуальной скромности.

Модель радикализации Д. Веббера и А. Круглански

Модель радикализации Д. Веббера и А. Круглански [Webber, 2018] включает в себя три составляющих, которые последовательно приводят человека к вхождению в радикальные группы: 1) потребности (needs) — индивидуальные потребности/ мотивации, 2) идеологии (narratives) — идеологические нарративы культуры, в которую встроен индивид, и 3) сеть (network) — социальная сеть индивида.

Индивидуальные потребности, являющиеся «драйверами» радикализа­ции, представляют собой широкий круг индивидуальных мотивов, за которыми стоит одна базовая мотивация: поиск значимости («quest for significance»). Он основывается на фундаментальной человеческой потребности — потребности быть «кем то», быть уважаемым в глазах других, обладать чувством собственного достоинства. Различные индивидуальные мотивы радикализации, выявленные в широком круге исследований (статус, месть, лояльность лидеру), можно рассматривать как формы реализации этой базовой потребности [Webber, 2017].

Мотивация поиска значимости не является постоянной доминантой, актуальной все время. Ее активируют такие триггеры, как: а) потеря значимости, б) угроза потери значимости и в) возможность повышения значимости. Потеря значимости заключается в переживаниях унижения, бесчестья, стыда, которые заставляют человека ощущать свою незначимость. Потеря значимости активирует жизненную цель человека — поиск значимости. При этом следует подчеркнуть, что радикальный способ обретения значимости — только один из многочисленных вариантов.

Вторая составляющая трехмерной модели радикализации — идеологии, определяющие, каким путем будет двигаться человек, мотивируемый на восстановление значимости [Webber, 2020]. Люди ограничены в выборе способов обретения значимости, а групповая идеология обозначает, какие из них являются социально одобряемыми. Например, чтобы заслужить значимость, человек может стараться получить образование, высокооплачиваемую работу и др. (в одной социокультурной среде). В другой среде можно обрести значимость в качестве террориста.

Необходимые элементы одобряющих воинствующий экстремизм идеологий — это: а) четкое обозначение происходящего с группой как несправедливости,

б) идентификация виновников, за это ответственных (реальных или так называемых «козлов отпущения»), и

в) оправдание насилия как подходящего ответа виновнику за несправедливые обиды [Kruglanski, 2019]. Соответствующая идеология «должна одобрять насилие и причинение вреда другим людям — вещи, которые обычно воспринимаются как аморальные и снижающие значимость, — и превращать их в законные действия» [Ozer, 2019, с. 40]. Именно поэтому во многих исследованиях радикализация измеряется не напрямую, как поддержка той или иной террористической организации, а как одобрение, оправдание межгруппового насилия, которое лежит в основе экстремистского мышления [Stankov, 2010].

Третья составляющая описываемой модели радикализации — социальная сеть индивида. Групповое насилие как морально оправданное действие возможно только при поддержке группы. При этом отчуждение от широкого социума (social alienation) дает хорошую возможность для вербовки в мини-группу экстремистской направленности [Bélanger, 2019].

Потеря значимости, потребность в когнитивной завершенности и ради­кализация

Как уже было отмечено, потеря значимости не обязательно ведет к ра­дикализации, — она только является основой для этого. Существуют психологические механизмы, которые повышают привлекательность экстремизма и способствуют тому, что поиск значимости приводит к насилию [Kruglanski, 2019]. Один из них связан с переживанием неопределенности и последующей реакцией на нее индивида. События, переживаемые как потеря значимости, показывают несоответствие между желаемым образом «Я» и текущим состоянием. Следствием этого является повышение чувства неопределенности и тревоги. Переживание неопределенности и сопутствующей ей тревоги мотивирует поведение, направленное на уменьшение несоответствия между позитивным представлением о себе и унизительным опытом в реальности. Человек стремится как можно быстрее снизить двусмысленность само- восприятия и обрести уверенность. Это мотивационное состояние определяется как потребность в когнитивной завершенности [Webber, 2018].

Экстремистские идеологии «исключительно подходящи» для снижения неопределенности, так как четко делят мир на «добро» и «зло» и привлекательны для тех, кто ищет определенности [Hogg, 2013]. Так называемое «черно-белое мышление», отражающееся в предельно однозначной ка­тегоризации «мы-они», делает нарративы экстремистских групп более ценными для людей с высокой потребностью в когнитивной завершенности [Kruglanski; Kruglanski, 2017].

Таким образом, в ситуации, когда человек в целом имеет низкую терпимость неопределенности, предпочитает максимально четкую структуру и порядок, он оказывается подвержен риску ради­кализации. Вклад потребности в когнитивной завершенности в радикализацию показан в различных исследованиях. Так, чувство незначительности членов радикальных группировок положительно связано с экстремизмом, но при этом данная связь опосредована потребностью в когнитивной завершенности [Webber, 2018]. В другом исследовании демонстрация антиэкстремистских контрнарративов людям с высокой потребностью в когнитивной завершенности приводила к обратным (по сравнению с желаемыми) результатам — росту поддержки экстремистской идеологии [Bélanger, 2020]. Таким образом, потребность в когнитивной завершенности обеспечивала большую устойчивость радикальных взглядов, их меньшую подверженность контрэкстре­мистской пропаганде. Также исследователями обнаружено, что потребность в когнитивной завершенности ведет к более экстремальной дифференциации между ингруппой и аутгруппой [Federico, 2013]. Это также объясняет механизм поддержки радикальных взглядов среди людей с высокой потребностью в когнитивной завершенности: радикальные идеологии всегда жестко дифференцируют ингруппу и аутгруппу [Webber, 2020], поэтому они должны лучше восприниматься людьми, потенциально готовыми к такому противопоставлению.

Таким образом, потеря личной значимости ведет к повышению потребности в когнитивной завершенности, которая, в свою очередь, стимулирует поддержку радикализации. Несмотря на наличие исследований, подтверждающих это положение [Bélanger, 2020; Webber, 2018], они все еще немногочисленны и их выборки достаточно скромны. В восточно-европейском (в том числе российском) контексте данных исследований не проводилось. В силу этого мы посчитали необходимым реплицировать на российской выборке результаты изучения вклада потребности в когнитивной завершенности в связь потери значимости и радикализации [Webber, 2018]. В связи с этим была сформулирована первая гипотеза исследования.

Гипотеза 1. Позитивная связь потери личной значимости и поддержки радикальных взглядов будет опосредована потребностью в когнитивной завершенности.

Интеллектуальная скромность, потребность в когнитивной завершенности и радикализация

Интеллектуальная скромность включает признание того, что конкретное личное убеждение может быть ошибочным, при этом человек внимателен к ограничениям в доказательной основе этого убеждения и к собственным ограничениям в получении и оценке релевантной убеждению информации [Leary, 2017]. Выделяют две составляющих интеллектуальной скромности: а) понимание ограниченности (пределов) собственного знания и б) отсутствие интеллектуального высокомерия по отношению к альтернативным точкам зрения [McElroy, 2014]. С позиций интегративного подхода Э. Крумрей-Манкузо и С. Роуза [Krumrei-Mancuso, 2016] интеллектуальная скромность включает в себя четыре аспекта: а) независимость интеллекта и эго, б) готовность к пересмотру своей точки зрения, в) уважение к точкам зрения других людей и г) отсутствие интеллектуальной самоуверенности. Таким образом, интеллектуальная скромность рассматривается одновременно как интраперсональный и интерперсональный конструкт.

Как интраперсональный конструкт интеллектуальная скромность проявляется в первую очередь в более точной оценке своих когнитивных возможностей [Krumrei-Mancuso, 2020]. Как интерперсональный кон­структ интеллектуальная скромность ярко проявляется в конфликтных отношениях. Интеллектуальная скромность как самого человека, так и воспринимаемая интеллектуальная скромность представителя другой стороны в конфликтной ситуации являются преди­ктором прощения в столкновении на религиозной почве [Zhang, 2015]. При обсуждении межрелигиозных противоречий интеллектуальная скромность является предиктором доверия и близости к партнеру, придерживающемуся противоположных взглядов на вопросы, важные в религиозном контексте (например, возможность гомосексуальных браков) [Rodriguez, 2019]. Интеллектуальная скромность снижает эффект воспринимаемой непохожести аутгруппы на предрассудки по отношению к ней [Colombo, 2020]. Связь когнитивных способностей и поддержки свободы слова политических оппонентов опосредована интеллектуальной скромностью [Keersmaecker, 2021]. Респонденты с низким уровнем интеллектуальной скромности более склонны принижать интеллектуальные способности и негативно отзываться о моральном облике своих оппонентов, в меньшей степени готовы дружить с ними, в том числе «френдиться» в социальных сетях [Stanley, 2020].

Таким образом, вклад интеллектуальной скромности в восприятие и отношение к аутгруппе достаточно очевиден. При этом в исследованиях радикализа­ции напрямую интеллектуальная скромность не изучалась, несмотря на предположения исследователей о том, что она может быть важным конструктом для понимания природы экстремизма [Stanley, 2020].

С теоретической точки зрения, на наш взгляд, возможный механизм вклада интеллектуальной скромности в радикали­зацию лежит в ее связи с потребностью в когнитивной завершенности. Исследователи отмечают, что как интеллектуальная скромность, так и низкая потребность в когнитивной завершенности являются компонентами непредубежденного (open-minded) мышления [Krumrei-Mancuso, 2020]. Исследований связи интеллектуальной скромности и потребности в когнитивной завершенности ранее не проводилось, однако известно, что она негативно связана со смежными конструктами: догматизмом [Leary, 2017] и интолерантностью к неопределенности [Leary, 2017; Marriott, 2019].

Мы предполагаем, что понимание ограниченности собственного знания (интеллектуальная скромность) с неизбежностью ведет человека к осознанию неопределенности и адаптации к ней. Так, например, интеллектуальная скромность способствует адаптации пожилых людей к информационно-коммуникационным технологиям [Bernabé-Valero, 2018]. Кроме того, показано, что интеллектуально скромные люди более эффективны в когнитивной обработке информации, противоречащей их убеждениям [Deffler, 2016]. Находясь в неопределенной (например, культурно-разнообразной) среде, человек с высоким уровнем интеллектуальной скромности не старается защититься от нее в поиске порядка и предсказуемости (потребность в когнитивной завершенности), а меняется, понимая и принимая неопределенность как составную часть мироустройства [Hook, 2017]. Таким образом, интеллектуальная скромность неизбежно будет снижать потребность в когнитивной завершенности, обозначая, с одной стороны, принципиальную невозможность достижения предсказуемости и, с другой стороны, снижая дискомфорт от ситуации неопределенности.

В определенных аспектах интеллектуальная скромность может быть схожа по эффекту действия с низкой способностью достичь завершенности (Ability to Achieve Closure). Когда люди с высоким уровнем потребности в когнитивной завершенности ожидают, что им не удастся достичь определенности, они обрабатывают информацию менее схематично, используют менее стереотипные характеристики при формировании впечатления и применяют более сложные стратегии принятия решений [Kossowska, 2018]. Таким образом, ощущение низкой способности достичь когнитивной завершенности «блокирует» высокую в ней потребность, что подтверждается эмпирическими данными [Kossowska, 2014]. Однако, в отличие от способности достичь завершенности, интеллектуальная скромность представляет собой более широкий социокогнитивный кон­структ, который, скорее всего, выступает предиктором потребности в когнитивной завершенности. Понимание ограниченности собственного знания неизбежно ведет к снижению потребности в когнитивной завершенности [Krumrei-Mancuso, 2020] и, как следствие, повышению поддержки радикальных взглядов.

Можно предположить, что интеллектуальная скромность связана с потребностью в когнитивной завершенности и, таким образом, соотносится с поддержкой радикальных взглядов. В связи с этим была сформулирована вторая гипотеза исследования.

Гипотеза 2. Негативная связь интеллектуальной скромности и поддержки радикальных взглядов будет опосредована потребностью в когнитивной завершенности.

Метод

Схема проведения исследования. Исследование проводилось в формате он- лайн-опроса через сервис опросов «Анке- толог» в сети Интернет. Вначале участник отвечал на вопросы социодемографиче- ского характера (пол, возраст и пр.), а затем заполнял опросник на измерение потребности в когнитивной завершенности, методику измерения интеллектуальной скромности, потери значимости, а в завершение — опросник оценки поддержки радикального насилия.

Выборка исследования включала в себя 365 жителей России (78,5% — женщины, 21,5% — мужчины) в возрасте от 20 до 66 лет (M=42.11; SD=11,62). Большая часть выборки имеет высшее образование (94,1%), остальные — среднее или среднее специальное. 41,8% респондентов отнесли себя к христианам, 17,8% — к агностикам, 11,7% — к атеистам, 10,1% — к мусульманам, оставшиеся — к иным вероисповеданиям или предпочли пропустить данный пункт анкеты. 74% респондентов отнесли себя к русским, 6% — к евреям, 5% — к татарам, 11% — к иным национальностям, а 4% указали космополитическую идентичность («человек мира» и пр.).

Методики исследования

Потребность в когнитивной завершенности измерялась при помощи краткой версии шкалы потребности в когнитивной завершенности Д. Веббе­ра и А. Круглански [Roets, 2011], состоящей из 15 утверждений. Примеры вопросов: «Мне нравится неопределенность новых ситуаций, когда не знаешь, что может произойти» и «Мне не нравится, когда чье-то высказывание можно трактовать по-разному». Респондентам предлагалось оценить свое согласие с утверждениями от 1 — «полностью не согласен» до 5 — «полностью согласен». Русскоязычный вариант методики был использован впервые. Ее надежность шкал была проверена с помощью конфирматорного факторного анализа. Модель показала достаточное соответствие исходным данным с учетом теоретически обоснованных ковариаций между пунктами (см. Приложение, рис. 1): х2=118.389; df=74; X2/df=1.600;GFI=.959; RMSEA=.041; TLI=.945; CFI=.961; SRMR=.044. Здесь и далее при оценке соответствия мы руководствовались следующими критериями [Hu L.-T, 1999]: GFI>.95; RMSEA<.06; TLI>.95; CFI>.95; SRMR<.06.

Интеллектуальная скромность была измерена с помощью опросника М. Лири и др. [Leary, 2017], состоящего из 6 утверждений. Примеры вопросов: «Я признаю, что мои убеждения и установки могут быть ошибочными» и «Перед лицом свидетельств, противоречащих моей точке зрения, я готов ее изменить». Респондентам предлагалось оценить свое согласие с утверждениями от 1 — «полностью не согласен» до 5 — «полностью согласен». Русскоязычный вариант методики был использован впервые. Ее надежность шкал была проверена с помощью конфирматорного факторного анализа. Модель показала достаточное соответствие исходным данным с учетом теоретически обоснованных ковариаций между пунктами (см. Приложение, рис. 2): x2=8.622; df=7; X2/df=1.232;GFI=.992;RMSEA=.025; TLI=.990; CFI=.995; SRMR=.032.

Потеря значимости была измерена с помощью шкалы, позволяющей оценить текущее ощущение унижения и стыда [Webber, 2018]. Респонденту предлагалось оценить, насколько часто он в последнее время сталкивается в своей жизни с такими переживаниями, как: унижение, стыд, неудовлетворенность собой, гордость (обратный вопрос), удовлетворенность собой (обратный вопрос). Оценка осуществлялась по 5-балльной шкале: от «очень редко» до «очень часто». Русскоязычный вариант методики был использован впервые. Ее надежность шкал была проверена с помощью конфирматорного факторного анализа. Модель показала достаточное соответствие исходным данным с учетом теоретически обоснованных ковариаций между пунктами (см. Приложение, рис. 3): x2=9.918; df=4; X2/df=4.480;GFI=.970;RMSEA=.064; TLI=.934; CFI=.990; SRMR=.023.

Опросник оценки поддержки радикального насилия состоит из 4 утверждений, позволяющих оценить установки человека по поводу допустимости насилия в решении межнациональных противоречий и для защиты интересов ингруппы [Кузнецов, 2013]. Примеры вопросов: «Насилие допустимо, если нарушается справедливость в отношении моего народа» и «Насилие допустимо, если нарушаются обычаи и традиции моего народа». Респондентам предлагалось оценить свое согласие с утверждениями от 1 — «полностью не согласен» до 5 — «полностью согласен».

Результаты

Описательная статистика, психометрические характеристики методик и корреляции между переменными (коэффициент Пирсона), которые вычислялись с помощью статистического пакета SPSS 23.0, представлены в таблице.

Проверка гипотез была осуществлена с помощью медиационного анализа, основанного на регрессиях, посредством использования надстройки PROCESS macro [Hayes, 2018] к программе IBM SPSS 21.0. Предварительно все полученные данные были стандартизованы в соответствии с рекомендациями А. Хейза [Hayes, 2018].

В рамках проверки первой гипотезы не было выявлено наличие значимой связи (total effect) между потерей значимости и поддержкой радикального насилия: в=.11 (95% CI [-.01, .22]), SE=.06,

p=.08. Прямая связь (direct effect) между потерей значимости и поддержкой радикального насилия также не обнаружена в=.06 (95% CI [-.04, .19]), SE=.06, p=.24. При этом потеря значимости напрямую позитивно связана с потребностью в когнитивной завершенности (в=.12 (95% CI [.03, .20]), SE=.04, p<.01), которая, в свою очередь, выступает как предиктор поддержки радикального насилия (в=.31 (95% CI [.17, .46]), SE=.07, p<.0001).

Далее, чтобы проверить значимость непрямой связи между потерей значимости и поддержкой радикального насилия (гипотеза 1), мы использовали функцию бутстрапа и рассчитали на базе 10000 повторных выборок (bootstrapped resamples) 95% доверительные интервалы. Так как «0» не попадает в доверительные интервалы, то мы можем сделать вывод о значимости непрямой связи потери личной значимости и поддержки радикальных взглядов, опосредованной потребностью в когнитивной завершенности: в=.04 (95% CI [.01, 07]), SE=.02.

В рамках проверки второй гипотезы было выявлено наличие значимой связи (total effect) между интеллектуальной скромностью и поддержкой радикального насилия: р=-.16 (95% CI [-.30, -.02]), SE=.07, p<.05. Прямая связь (direct effect) между интеллектуальной скромностью и поддержкой радикального насилия не

обнаружена: 0=-.12 (95% CI [-.26, .02]), SE=.06, p=.24. При этом интеллектуальная скромность негативно связана с потребностью в когнитивной завершенности (в=-.12 (95% CI [-.22, .02]), SE=.05, p<.01), которая, в свою очередь, выступает как предиктор поддержки радикального насилия (в=.31 (95% CI [.17, .46]), SE=.07, p<.0001).

Далее, чтобы проверить значимость непрямой связи между интеллектуальной скромностью и поддержкой радикального насилия (гипотеза 2), мы использовали функцию бутстрапа и рассчитали на базе 10000 повторных выборок (bootstrapped resamples) 95% доверительные интервалы. Так как «0» не попадает в доверительные интервалы, то мы можем сделать вывод о значимости непрямой связи интеллектуальной скромности и поддержки радикальных взглядов, опосредованной потребностью в когнитивной завершенности: 0=-.04 (95% CI [-.08, -01]), SE=.02.

Таким образом, потеря личной значимости находится в прямой связи с потребностью в когнитивной завершенности, а интеллектуальная скромность — в обратной. В свою очередь, потребность в когнитивной завершенности связана с одобрением респондентами радикальных взглядов. При этом следует отметить, что общий уровень поддержки радикального насилия в исследуемой выборке крайне низок — большая часть респондентов не согласна с тем, что насилие может быть допустимо в решении межнациональных противоречий и для защиты интересов ингруппы.

Обсуждение результатов

Первая гипотеза, направленная на проверку предположения о том, что связь потери личной значимости и поддержки радикальных взглядов будет опосредована потребностью в когнитивной завершенности, подтвердилась. Как и в исследованиях, проведенных ранее в США, Шри-Ланке и на Филиппинах [Webber, 2018], на российской выборке подтверждено действие механизма ра­дикализации, описанного в трехмерной модели Д. Веббера и А. Круглански [Webber, 2017]: потеря значимости — рост потребности в когнитивной завершенности как реакция на неопределенность — поддержка радикальной идеологии как способа снизить неопределенность. В целом более низкие, чем в указанных выше исследованиях, регрессионные коэффициенты, предположительно, связаны с тем, что большая часть российских респондентов крайне отрицательно отнеслась к поддержке радикальных взглядов. Имеющиеся различия относятся к степени их непринятия: от «полностью не согласен» до «не согласен». Также следует отметить, что потребность в когнитивной завершенности в изучаемой выборке находится на среднем уровне (M=3.02 по шкале от 1 до 5), в отличие от относительно более высоких показателей в отчасти сходном исследовании мусульман США [Bélanger, 2020] (M=5.1 по шкале от 1 до 7).

То, что потеря значимости лежит в основе вхождения в экстремистские группы, является центральным аспектом трехмерной модели радикализа­ции. В исследовании почти 1,5 тыс. участников идеологически мотивированных криминальных действий было подтверждено, что большинство индикаторов потери значимости связаны с поддержкой политического насилия [Jasko, 2017]. Разрыв между потребностью быть значимым и ее отсутствием представляет собой пространство неопределенности и мотивирует на действия по ее снижению, повышая потребность в когнитивной завершенности [Webber, 2017]. Радикальные идеологии, составляющей частью которых является поддержка насилия в разрешении межрелигиозных и межнациональных противоречий, представляют себя их потребителю в качестве неопровержимой истины и четкого, эффективного решения всех вопросов [Webber, 2020]. Потребность в когнитивной завершенности также способствует возвеличиванию ингруппы (ingroup glorificatio) и поддержке крайних мер против своих врагов [Dugas, 2018] и потому является «удобным» пространством для радикальной идеологии, редуцирующей неопределенность через конкретное обозначение «виновных» и направление действий, восстанавливающих значимость. С другой стороны, влияние, направленное на снижение поддержки радикальной идеологии, воспринимается человеком с высокой потребностью в когнитивной завершенности как пугающее, способное разрушить устойчивую картину мира и с высокой долей вероятности ведет к укреплению радикальных взглядов [Bélanger, 2020].

Вторая гипотеза о том, что связь интеллектуальной скромности и поддержки радикальных взглядов будет опосредована потребностью в когнитивной завершенности, также нашла подтверждение. Признание собственной ограниченности неизбежно связано с тем, что у человека вырабатывается привычка жить в неопределенном мире, не предпринимая при этом действий, нацеленных исключительно на редукцию неопределенности [Leary, 2017; Marriott, 2019]. Таким образом, интеллектуальная скромность связана с низкой выраженностью потребности в когнитивной завершенности. Экстремистская идеология, предлагающая быстрые и однозначные ответы на вопросы «кто виноват» и «что делать», будет с недоверием восприниматься человеком с высоким уровнем интеллектуальной скромности по причине отсутствия у него уверенности в принципиальной возможности подобных ответов.

Можно предположить наличие еще одного объяснения показанной в исследовании связи. Личная интеллектуальная скромность ведет к большей вероятности высокой оценки уровня интеллектуальной скромности представителей аутгруппы [Zhang, 2015]. Представление о том, что представители аутгрупп ощущают ограниченность своих оценок и могут принять альтернативные точки зрения, связана с меньшей вероятностью формирования однозначного к ним отношения, минимизируя способность достичь когнитивной завершенности [Kossowska, 2014] в ситуации межгруппового восприятия. Низкая способность достичь когнитивной завершенности, в свою очередь, связана с потребностью в когнитивной завершенности [Kossowska, 2018]. Низкая потребность в когнитивной завершенности будет находиться в диссонансе с идеей о наличии врага, однозначно «виноватого во всех бедах» ингруппы. Таким образом, люди с более высокой степенью интеллектуальной скромности, вероятно, будут менее подвержены влиянию радикальной идеологии по причине ее несовпадения с индивидуальными особенностями мировоззрения.

Заключение

Результаты нашего исследования показали, что связь потери личной значимости и поддержки радикальных взглядов, опосредованная потребностью в когнитивной завершенности, обнаруживается и на российской выборке. Мы продемонстрировали наличие вклада интеллектуальной скромности в поддержку радикальных взглядов, также опосредованного потребностью в когнитивной завершенности. В целом исследование демонстрирует значимость так называемой «когнитивной уязвимости» в части поддержки экстремистской идеологии [Ozer, 2019], которая исключительно важна для понимания личностных аспектов как радикализации, так и дера­дикализации.

Серьезным ограничением исследования является то, что респонденты демонстрировали крайне низкий уровень поддержки радикального насилия. Несмотря на то, что экстремистские взгляды могут быть изучены и на материале нерадикальной части населения, однозначный перенос данных результатов на людей с высоким уровнем радикализма невозможен.

Также мы не использовали прямых измерений реальной вовлеченности в радикальные группы. Несмотря на то, что одобрение насилия в решении межнациональных и межрелигиозных противоречий и для защиты интересов ингруппы является значимой составляющей экстремистского мышления [Stankov, 2021], только на основании данных показателей нельзя однозначно судить о степени радикализации.

Важным ограничением исследования является его корреляционный характер, не позволяющий делать выводы о каузальных связях. Таким образом, выражения в дискуссионной части статьи, имеющие отношение к причинно-следственной связи, являются предположениями, которые необходимо проверять в экспериментальных исследованиях.

Кроме того, респонденты представляют собой преимущественно женщин, русских с высшим образованием, из которых значительная часть относит себя к христианам. Такая выборка является существенным ограничением исследования, результаты которого не могут быть однозначно распространены на иные выборки.

 

 

 

1. Кузнецов И.М., Хухлаев О.Е. Социально-психологический мониторинг рисков межнациональной конфликтности: методология и практика // Социальная психология и общество. 2013. Том 4. № 1. С. 104—113.
2. Bélanger J.J. et al. Radicalization leading to violence: A test of the 3N model // Frontiers in Psychiatry. 2019. Vol. 10. No. FEB. P. 1—12.
3. Bélanger J.J. et al. Do Counter-Narratives Reduce Support for ISIS? Yes, but Not for Their Target Audience // Frontiers in Psychology. 2020. Vol. 11. No. June. P. 1—11.
4. Bernabé-Valero G. et al. The moderating role of intellectual humility in the adoption of ICT: A study across life-span // Frontiers in Psychology. 2018. Vol. 9. No. Dec. P. 1—6.
5. Brienza J.P., Chao M.M. Wise reasoning, intergroup positivity, and attitude polarization across contexts // Nature Communications. 2021. P. 1—11.
6. Colombo M. et al. Intellectually Humble, but Prejudiced People. A Paradox of Intellectual Virtue // Review of Philosophy and Psychology. 2020.
7. Deffler S.A., Leary M.R., Hoyle R.H. Knowing what you know: Intellectual humility and judgments of recognition memory // Personality and Individual Differences. 2016. Vol. 96. P. 255—259.
8. Dugas M. et al. Group-centric attitudes mediate the relationship between need for closure and intergroup hostility // Group Processes & Intergroup Relations. 2018. Vol. 21. No. 8. P. 1155—1171.
9. Federico C.M., Hunt C.V., Fisher E.L. Uncertainty and Status-Based Asymmetries in the Distinction Between the «Good» Us and the «Bad» Them: Evidence That Group Status Strengthens the Relationship Between the Need for Cognitive Closure and Extremity in Intergroup Differentiation // Journal of Social Issues. 2013. Vol. 69. No. 3. P. 473—494. DOI:10.1111/josi.12025
10. Gómez Á. et al. Why People Enter and Embrace Violent Groups // Frontiers in Psychology. 2021. Vol. 11. No. January. DOI:10.3389/fpsyg.2020.614657
11. Hayes A.F. Introduction to Mediation, Moderation, and Conditional Process Analysis. NY, US: Guilford Press, 2018. 692 p.
12. Hogg M.A., Kruglanski A., Bos K. van Den. Uncertainty and the Roots of Extremism // Journal of Social Issues. 2013. Vol. 69. No. 3. P. 407—418.
13. Hook J.N. et al. Intellectual humility and religious tolerance // The Journal of Positive Psychology. 2017. Vol. 12. No. 1. P. 29—35. DOI:10.1080/17439760.2016.1167937
14. Hu L.-T., Bentler P.M. Cutoff criteria for fit indexes in covariance structure analysis: conventional criteria versus new alternatives // Structural Equation Modeling: A Multidisciplinary Journal. 1999. Vol. 6. No. July 2012. P. 1—55. DOI:10.1080/10705519909540118
15. Jasko K., LaFree G., Kruglanski A. Quest for Significance and Violent Extremism: The Case of Domestic Radicalization // Political Psychology. 2017. Vol. 38. No. 5. P. 815—831.
16. Jost J.T. et al. Political Conservatism as Motivated Social Cognition // Psychol Bull. 2003. Vol. 129. No. 3. P. 339—375. DOI:10.1037/0033-2909.129.3.339
17. Keersmaecker J. De et al. Disliked but Free to Speak: Cognitive Ability Is Related to Supporting Freedom of Speech for Groups Across the Ideological Spectrum // Social Psychological and Personality Science. 2021. Vol. 12. No. 1. P. 34—41.
18. Kossowska M. et al. Disparate roads to certainty processing strategy choices under need for closure // European Review of Social Psychology. 2018. Vol. 29. No. 1. P. 161—211.
19. Kossowska M., Dragon P., Bukowski M. When need for closure leads to positive attitudes towards a negatively stereotyped outgroup // Motivation and Emotion. 2014. Vol. 39. No. 1. P. 88—98. DOI:10.1007/s11031-014-9414-5
20. Kruglanski A. et al. The making of violent extremists // Review of General Psychology. 2018a. Vol. 22. No. 1. P. 107—120.
21. Kruglanski A.W. et al. To the fringe and back: Violent extremism and the psychology of deviance // American Psychologist. 2017. Vol. 72. No. 3. P. 217—230.
22. Kruglanski A.W., Bélanger J.J., Gunaratna R. The Three Pillars of Radicalization // The Three Pillars of Radicalization. 2019. DOI:10.1093/oso/9780190851125.001.0001
23. Krumrei-Mancuso E.J. et al. Links between intellectual humility and acquiring knowledge // The Journal of Positive Psychology. 2020. Vol. 15. No. 2. P. 155—170. DOI:10.1080/17439760.2019.1579359
24. Krumrei-Mancuso E.J., Rouse S.V. The development and validation of the comprehensive intellectual humility scale // Journal of Personality Assessment. 2016. Vol. 98. No. 2. P. 209—221.
25. Leary M.R. et al. Cognitive and Interpersonal Features of Intellectual Humility // Personality and Social Psychology Bulletin. 2017. Vol. 43. No. 6. P. 793—813.
26. Marriott R.J., Hall M.E.L., Decker L.A. Psychological correlates of reasons for nonbelief: tolerance of ambiguity, intellectual humility, and attachment // Mental Health, Religion and Culture. 2019. P. 1—20.
27. McElroy S.E. et al. Intellectual Humility: Scale Development and Theoretical Elaborations in the Context of Religious Leadership // Journal of Psychology and Theology. 2014. Vol. 42. No. 1. P. 19—30.
28. Ozer S., Bertelsen P. Countering radicalization: An empirical examination from a life psychological perspective // Peace and Conflict Journal of Peace Psychology. 2019. Vol. 25. No. 3. P. 211—225.
29. Rodriguez D. et al. Religious intellectual humility, attitude change, and closeness following religious disagreement // The Journal of Positive Psychology. 2019. Vol. 14. No. 2. P. 133—140.
30. Roets A., Hiel A. Van. Allport’s prejudiced personality today: Need for closure as the motivated cognitive basis of prejudice // Current Directions in Psychological Science. 2011. Vol. 20. No. 6. P. 349—354.
31. Roets A., Hiel A. Van. Item selection and validation of a brief, 15-item version of the Need for Closure Scale // Personality and Individual Differences. 2011. Vol. 50. No. 1. P. 90—94.
32. Stankov L. From social conservatism and authoritarian populism to militant right-wing extremism // Personality and Individual Differences. 2021. Vol. 175. No. January. P. 110733.
33. Stankov L., Saucier G., Knežević G. Militant Extremist Mind-Set: Proviolence, Vile World, and Divine Power // Psychological Assessment. 2010. Vol. 22. No. 1. P. 70—86.
34. Stanley M.L., Sinclair A.H., Seli P. Intellectual humility and perceptions of political opponents // Journal of Personality. 2020. Vol. 88. No. 6. P. 1196—1216.
35. Webber D. et al. The road to extremism: Field and experimental evidence that significance loss-induced need for closure fosters radicalization // Journal of Personality and Social Psychology. 2018. Vol. 114. No. 2. P. 270—285.
36. Webber D. et al. Ideologies that justify political violence // Current Opinion in Behavioral Sciences. 2020. Vol. 34. No. February. P. 107—111.
37. Webber D., Kruglanski A.W. Psychological Factors in Radicalization: A «3 N» Approach // The Handbook of the Criminology of Terrorism. 2017. No. 1. P. 33—46.
38. Zhang H. et al. Intellectual Humility and Forgiveness of Religious Conflict // Journal of Psychology and Theology. 2015. Vol. 43. No. 4. P. 255—262.
39. Zmigrod L. et al. The psychological roots of intellectual humility: The role of intelligence and cognitive flexibility // Personality and Individual Differences. 2019. Vol. 141. No. September 2018. P. 200—208.
40. Zmigrod L. The role of cognitive rigidity in political ideologies: theory, evidence, and future directions // Current Opinion in Behavioral Sciences. 2020. Vol. 34. P. 34—39.
41. Zmigrod L., Rentfrow P.J., Robbins T.W. Cognitive inflexibility predicts extremist attitudes // Frontiers in Psychology. 2019. Vol. 10. No. MAY. P. 1—13.

PlumX

Метрики публикации