Радикализация женщин: объяснительный потенциал социально-психологического знания

Введение

Терроризм не является новым феноменом ХХ века, он существует давно [Koomen, 2016], но по-прежнему представляет собой серьезную угрозу для человечества.

Согласно статистике Глобальной базы данных по терроризму, в период с 1970 по 2018 гг. в мире было совершено 191464 терактов [Global Terrorism database, 2020]. Динамика количества погибших в результате терактов такова, что после пика 2014 г. отмечается спад на 52% к 2018 г.

Теракты совершаются преимущественно в ряде определенных регионов мира: Ближний Восток, Южная Азия, Африка к югу от Сахары. На долю этих территорий в период с 2002 по 2017 г. пришлось 93% жертв терроризма [Global Terrorism Index, 2019]. При этом количество терактов растет по экспоненте.

Однако кроме количественных показателей различают некоторые особенности терроризма, которые объясняют, почему это явление, ставшее фактически вездесущим [Wieviorka, 2020], по-прежнему остается серьезной проблемой современного мира, требующей исследовательского внимания и контрмер [Комплексный план противодействия, 2018].

Во-первых, произошла трансформация терроризма из классического в глобальный [Wieviorka, 2020]. Как отмечает М. Вьеверка (M. Wieviorka) [Wieviorka, 2020], эра глобального терроризма ознаменована двумя терактами в Бейруте, направленными против американских и французских миротворцев (23.10.1983). С этого момента терроризм перестал быть явлением, ограниченным рамками какого-либо государства, масштаб его стал глобальным и безграничным [Бодрийяр, 2017; Wieviorka, 2020]. Апогей глобального терроризма пришелся на 11 сентября 2001 года; его новым элементом стали так называемые «спящие ячейки», которые, как отмечает Ж. Бодрийяр, могут проснуться в любой момент и действовать [Бодрийяр, 2017].

Во-вторых, террористические организации умело используют достижения современного технологического прогресса. С помощью Интернета удается сделать то, что едва ли было возможно ранее: установить, поддерживать и развивать контакты со значительной аудиторией, рекрутировать новых членов [Чайников, 2019; Conesa, 2016].

Модернизировалась и форма воздействия на людей. Как подчеркивает Ф. Хосрохавар [Чайников, 2019], ИГ, по сравнению с Аль-Каидой, значительно преобразовало стратегию пропаганды: стали активно использоваться популярные темы из западных сериалов, рекламы, видео­игр, музыки. Однако все это приобретало новый смысл: легко всплывающие в памяти музыка или изображения несут идеи терроризма.

В-третьих, серьезной угрозой стала радикализация в местах лишения свободы [Проблема распространения религиозного, 2019; Jones, 2014; Millana, 2018].

Наконец, — проблема радикализация женщин.

В литературе этому вопросу уделяется крайне мало внимания, поскольку терроризм — явление, ассоциирующееся с мужчинами [Spencer, 2016; Wickham, 2020]. Этот момент и определил цель настоящей работы: теоретико-аналитическое исследование проблемы радикализации жен - щин. В фокусе внимания — рассмотрение объясни - тельного потенциала социально-психологического знания.

Проблема, которую проигнорировали...

Игнорирование роли женщин в деятельности террористических группировок имеет свои опасные последствия: они успешно выполняют задания этих организаций, получают менее строгие сроки за совершенные преступления террористического и экстремистского толка [Wickham, 2020].

Предпринятый нами анализ зарубежной литературы позволяет говорить о реальной необходимости изучения проблемы: вовлеченность женщин совсем не такая ничтожная — 13% иностранных бойцов в рядах террористической организации ИГ составили женщины [Wickham, 2020].

В соответствии с данными Europol, четверть численности задержанных за террористическую активность в 2016 г. составили женщины [Gender in the, 2019]. Вовлеченность женщин в террористическую деятельность в значительной степени привлекает внимание средств массовой коммуникации (СМК), которые конструируют свое понимание, как мотивации и путей радикализа­ции женщин, так и их роли в деятельности террористической организации [Родисьо, 2018].

Внимание СМК, с точки зрения А. Спенсер (A. Spencer) [Spencer, 2016], делает террористическую деятельность привлекательной и способствует вступлению в террористическую организацию новых членов, в том числе женщин.

Игнорирование проблемы радикализации женщин, их вовлеченности в террористическую деятельность базируется на ошибочной идее о том, что женщины не способны к совершению жестоких действий («как же дающая жизнь может ее разрушить самым варварским образом» [Wickham, 2020]). Согласно этому ошибочному пониманию, женщины, в крайнем случае, выполняют второстепенные роли в террористических организациях (жен и матерей террористов; но из фокуса внимания ускользает тот факт, что даже в этом случае женщины выполняют очень важную роль — воспитание детей; вопрос о том, какие именно идеи транслируются, остается открытым). Все это оборачивается тем, что именно женщин используют для выполнения задач, где мужчины привлекают внимание.

Женщины в меньшей степени подвергаются мерам контроля безопасности, чем мужчины, что позволяет женщинам-смертницам беспрепятственно совершить теракт [Spencer, 2016; Wickham, 2020].

В террористических группировках женщины выполняют ряд социальных ролей: это информаторы, специалисты по разработке стратегий пропаганды, рекруте­ры, руководители, квалифицированные специалисты, переводчики, объекты сексуальной приманки и др.

Участие именно женщин в террористических акциях, например в Палестине, использовалось для демонстрации безнадежности положения, как вынужденная мера, доведенных до крайности палестинцев в конфликте с израильтянами [Spencer, 2016; Von Knop, 2007]. Это способ привлечения внимания к проблеме положения палестинцев, на что указывает А. Спекхард (А. Speckhard) [Speckhard, 2015], говоря о переполохе в СМК в Палестине, когда женщины совершают теракты.

Итак, вовлечение женщин террористическими организациями являет собой новую стратегию их обращения к более широкой аудитории.

Информация, распространяемая женщинами в социальных сетях, воспринимается иначе, чем подобная, исходящая от мужчин [Spencer, 2016; Wickham, 2020], террористическая деятельность позиционируется как любая другая [Wickham, 2020].

Игнорирование факта, что женщины принимают активное участие в работе террористических организаций, ведет к тому, что профилактические меры в этом направлении не ориентированы на женщин. На этом фоне совершенно логичным представляется отмечаемый в литературе рост вовлеченности женщин в деятельность террористических организаций [Соснин, 2016; Gender in the, 2019].

Таким образом, обращение к проблеме радикализа­ции женщин — остро актуально.

С точки зрения А. Круглянски (A. Kruglanski), «понятие терроризма оказалось невосприимчивым к согласованному определению» [Kruglanski, 2009, p. 2], список из 109 определений, представленных в работе 1988 г. по политическому терроризму, не является исчерпывающим, в настоящее время он пополнился рядом новых.

Мы будем здесь исходить из определения терроризма, согласно которому — это «... действия негосударственных субъектов, связанные с угрозой или фактическим применением незаконной силы или насилия для достижения политической, экономической, религиозной или социальной цели посредством страха, принуждения или запугивания» [Culture and Extremism, 2013, p. 496]. Террористическая деятельность реализуется группой. Это определяет и понимание процесса радикализации.

В случае процесса радикализации имеет место сходная ситуация, как и с определением терроризма. Из разнообразных трактовок обратимся к одной, предложенной К. Маккали и С. Москаленко (C. McCauley, S. Moskalenko): радикализация — это «. растущая крайность убеждений, чувств и поведе - ния в направлении, которое все больше оправдывает межгрупповое насилие и требует жертв в защиту ингруппы» [McCauley, 2008, с. 416].

Это определение акцентирует групповую природу террористической деятельности и межгрупповой контекст действий.

Однако здесь возникает сложность. Р. Борем подчеркивает, что связь между радикальными убеждениями и террористической деятельностью не столь проста: в частности, люди, имеющие радикальные убеждения (и таких немало в мире), не совершают терактов; но верно и обратное: террористы не всегда разделяют радикальных убеждений [Borum, 2012; Borum, 2011].

К. Маккали (C. McCauley) в недавней работе замечает, что 99% людей с радикальными взглядами никогда не двинутся в сторону террористической деятельности, многие уже совершили акты терроризма, не имея при этом радикальных идей [McCauley, 2020]. Это очень важное наблюдение, вернемся к нему позже.

Гендер и радикализация

На основе обзора литературных источников мы полагаем, что факторы, влияющие на вовлечение в террористическую деятельность, могут быть сгруппированы следующим образом: психологические, личностные, социальные, экономические, религиозные и политические [Spencer, 2016; Wickham, 2020].

При конкретизации этих причин можно указать специфические для женщин: гендерное неравенство и дискриминация, недостаток экономических возможностей, кодекс чести (актом совершения теракта смертницей искупается стыд, ассоциированный с сексуальным насилием) [Spencer, 2016; Von Knop, 2007; Wickham, 2020]. Различия касаются и фактора семейных связей: потеря близкого человека (возлюбленного) или давление со стороны семьи [Соснин, 2016; Spencer, 2016; Wickham, 2020].

Вместе с тем, как отмечают К. МакКали и С. Москаленко (C. McCauley, S. Moskalenko) [McCauley, 2008], люди присоединяются к террористическим организациям по причинам, далеким от политических идей: личное недовольство, бегство от жизненных обстоятельств, поиск статуса и риска, влюбленность в члена группы. Последнее скорее касается женщин, нежели мужчин.

Анализ информации, представленной в базе Western Jihadism Project [Gender in the, 2019], (N = 538 случаев, 272 женщин и 266 мужчин), где вовлеченность в террористическую деятельность определялась хотя бы по одному критерию (осуждены за терроризм, погибли в результаты выполнения теракта, внесены в список террористов, публичное признание принадлежности к террористической организации в социальных сетях; в фокусе внимания — индивиды, которые радикали­зировались, проживая в западных странах) позволил выявить ряд особенностей вовлечения в террористическую деятельность на уровне социально-демографических характеристик. Было показано, что мужчины и женщины вовлекаются в террористическую деятельность в возрастном интервале от 18 до 28 лет. Разница в возрасте отсутствует: у женщин средний возраст радикализации = 24,57 года (SD = 7,36), у мужчин — 23,33 года (SD = 8,63). Однако большинство мужчин — рожденные в промежуток от 1983 до 1990 г., а женщин — после 1990 г. Этот факт заслуживает внимания из-за особенностей социализации мужчин и женщин. Большинство мужчин и женщин закончили среднюю школу, часть — обучались в университете (этот факт сочетается с данными по террористам в Палестине [Personality Characteristics of, 2009], но противоречит идее о том, что террористы представлены преимущественно малообразованными слоями населения).

41,7% женщин (против 13,7% у мужчин) не имели определенного рода занятий. Обращает на себя вни - мание тот факт, что только треть мужчин и женщин обратились в ислам, в то время как в литературе утверждается, что обращение в ислам является фактором риска [Gender in the, 2019].

В целом, и мужчины, и женщины не имели судимостей, однако мужчины чаще женщин имели криминальное прошлое. Отсюда — радикализация в местах заключения в большей степени касается мужчин, чем женщин [Jones, 2014; Personality Characteristics of, 2009].

Обращает на себя внимание тот факт, что женщины чаще мужчин принадлежали к определенной террористической организации, существовала разница в принадлежности к организациям — ИГ в случае женщин, Аль-Каида в случае мужчин, — что можно объяснить как разницей в возрасте, так и стратегиями пропаганды двух организаций. Женщины в большей степени, чем мужчины, были вовлечены в деятельность за границей. Хотя полученные результаты не могут быть распространены на различные контексты и террористические организации, однако даже эти факты позволяют поставить под сомнение распространенные убеждения о второстепенной роли женщин в террористической организации [Gender in the, 2019].

Все это, тем не менее, ничего не говорит о том, как происходит радикализация.

Радикализация женщин: потенциал
социально-психологического знания

Причины и пути радикализации зависят от времени, контекста и культуры [Culture and Extremism, 2013]. То, почему женщины в Палестине или в Шри-Ланке присоединяются к террористическим организациям, отличается от причин, которые преследуют женщины в Западной Европе [Wickham, 2020].

В первом случае речь скорее идет о возможности изменения своего положения, т. е. вовлеченность в деятельность террористической организации открывает определенные экономические и политические возможности, которых лишена женщина, ведущая традиционный образ жизни [Speckhard, 2015; Spencer, 2016; Wickham, 2020]. Во втором случае скорее можно говорить о ситуации разрешения парадокса постмодернизма: получая свободу (положение женщин в Западных странах явно отличается от оного в странах Ближнего Востока или Южной Азии), человек страдает от неопределенности (Что делать? Кем быть?), как следствие, стремится к определенности и абсолюту, что и делает привлекательными идеологические системы убеждений [Hogg, 2012].

Наша исходная позиция здесь заключается в том, что имеющиеся в литературе модели [Радикализация в подростково-молодежной, 2017; King, 2011] (контину­умные, где предпочтение отдается анализу факторов, которые влияют на процесс радикализации, или поэтапные, где в фокусе внимания находится содержание процесса радикализации) обладают самым значительным потенциалом для объяснения радикализации женщин; они используются для того, чтобы вскрыть те трансформации, которые происходят с женщинами.

Говоря о факторах вовлечения в террористическую деятельность, обратимся к анализу системы оценки риска радикализации (ERG — руководство по оценке риска экстремизма) [Knudsen, 2020; Sarma, 2017].

Эта система апеллирует к теории причинного действия А. Айзена и М. Фишбайна (I. Ajzen, M. Fishbein) [Countering Violent Extremism, 2018; Knudsen, 2020]. 22 индикатора системы ERG объединены в три группы индикаторов, которые подлежат оценке: вовле­ченность, намерение и способности.

Первая группа индикаторов касается взаимодействия и развития убеждений, согласующихся с идеологически мотивированной группой. Здесь вырабатываются установки, поведение и групповые нормы, необходимые для возникновения намерения (потребность в исправлении ситуации, связанной с несправедливостью или недовольством; потребность в защите перед лицом угрозы; потребность в идентификации, смысле и принадлежности; потребность в статусе; потребность во впечатлениях, приключениях; потребность в доминировании; восприимчивость к индоктринации; политические и моральные мотивы; оппортунистическая вовлеченность; наличие семьи или друзей с экстремистскими взглядами; переходный период в жизни; психическое здоровье).

Вторая группа индикаторов обеспечивает готовность к действию (идентификация с группой; мышление по принципу «Мы—Они»; дегуманизация врага, социальные установки, оправдывающие правонарушение; принятие насилия для достижения целей; наличие целей насильственного характера).

Третья группа содержит факторы риска, которые указывают на определенные знания, навыки и способности, подталкивающие человека к совершению экстремистских преступлений, вовлеченность в криминальную деятельность в прошлом [Countering Violent Extremism, 2018; Knudsen, 2020]. Очевидно, что модель не является специфической только для мужчин, но обладает потенциалом для оценки риска вовлеченности женщин в экстремистскую и террористическую деятельность.

С точки зрения модели Р. Борема (R. Borum) [Borum, 2012; Borum, 2011], процесс радикализации происходит постадийно.

Стартовой точкой является рассмотрение своих условий как нежелательных. Далее, сравнивая свое положение с положением других, человек делает вывод о неравенстве, о несправедливости своего положения. На третьей стадии происходит обвинение других: аут- группа виновна в несправедливости и неравенстве ситуации.

Стереотипизация и демонизация врага позволяет легитимизацировать насилие в отношении аутгруппы. Как правило, эти стадии не являются специфически мужскими, речь здесь идет о межгрупповых отношениях, о трансформации социально-перцептивных процессов, что делает модель потенциально приложимой для объяснения радикализации женщин.

Ф. Мохаддам (F. Moghaddam) предлагает говорить о радикализации, используя метафору ступеней [Moghaddam, 2005]. Стартовая точка — чувство депривации, которое испытывает человек; речь идет не о реальности, а о ее отражении. В разных странах мира люди проживают в затруднительных социально-экономических условиях, но объективные условия не ведут с неизбежностью к радикализации [King, 2011; Moghaddam, 2005]. Продвижение по ступеням радикализации касается только тех, кто интерпретирует ситуацию в межгрупповом контексте и переживает относительную депривацию. На второй ступени находятся люди, которые считают, что с ними несправедливо обращаются. Факторы, определяющие то, как ради­кализирующиеся индивиды действуют в отношении своего низкого группового статуса: социальная мобильность и процедурная справедливость. У человека, имеющего возможность повысить свой социальный статус путем социальной мобильности и процедурной справедливости, нет оснований для продвижения по ступеням радикализации, в противном случае человек поднимется дальше, приписав вину членам аутгруппы в депривации своей группы. На этой ступени человек мыслит по принципу «Мы—Они», он готов примкнуть к движениям с салафистскими идеями [Moghaddam, 2005], он готов к совершению физической агрессии в отношении врага. На следующей ступени возникает моральная готовность к борьбе за идеальное общество разными способами, включая акты насилия против гражданского населения.

Террористические организации рекрутируют новых членов в свои ряды, предлагая им «правильную» картину мира, «истинную» интерпретацию идей ислама. На следующей ступени индивиды оказываются в мире террористической организации. Изначально это небольшие ячейки (4—5 человек), из них готовят террористов-смертников [Moghaddam, 2005]. На этой ступени происходит вхождение нового члена в группу; подчинение и лояльность сильно выражены в террористической организации, неподчинение и отсутствие лояльности подвергаются жестокому наказанию [Moghaddam, 2005].

Среди других важных психологических процессов, которые действуют здесь — социальная категоризация и психологическая дистанция. Посредством процессов социальной категоризации гражданское население обозначается как часть аутгруппы — враг, на которого направлены теракты; дистанцирование позволяет усиливать разницу между ин- и аутгруппой. Как результат — дегуманизация аутгруппы, что оправдывает уничтожение ее членов. Эта модель радикализации приложима для объяснения того, как женщины вовлекаются в деятельность террористических организаций.

Обратимся к направлению европейской социальной психологии [Farr, 1996], базирующемуся на теории социальной идентичности Г. Тэшфела (H. Tajfel) и теории самокатегоризации Дж. Тернера (J. Turner) [The new psychology, 2018; Tajfel, 1982]. Ключевая идея их подхода заключается в том, что индивидуальные действия определяются социальными силами [Hogg, 2006]. Ни одна из предшествующих схем не может быть использована для объяснения индивидуальных действий интраиндивидуальными конструкта­ми. Социальная идентичность — это «... знание индивидом своей принадлежности к определенным социальным группам вместе с некоторой эмоциональной и ценностной значимостью для него принадлежности к этой группе» [цит. по: 38, р. 15]. Это знание является чрезвычайно важным, чувство self люди извлекают именно из принадлежности к социальным группам. С точки зрения подхода социальной идентичности, группа — это категория людей, разделяющих одну и ту же социальную идентичность, оценивающих себя сходным образом (ингруппа), отличающих себя от людей с другой идентичностью (аутгруппа), стремящихся к поддержанию позитивной социальной идентичности [Hogg, 2012].

Получая от группы социальную идентичность, человек обретает определенность в отношении того, кем он является, каково его место в социальном мире, что ему думать и чувствовать, как поступать, как его воспринимают другие, как взаимодействуют с ним [Hogg, 2012; Hogg, 2006], словом, он получает предсказуемость.

В теории Г. Тэшфела (H. Tajfel) различается другой тип идентичности — персональная идентичность. Этот конструкт связан с self, он отличает человека в группе от других в терминах личностных атрибутов [Tajfel, 1982]. Имея целый ряд социальных и персональных идентичностей, человек в определенный момент действует через призму актуализированной идентичности: интерпретирует себя, воспринимает других и выстраивает социальное поведение [Hogg, 2012].

Люди представляют группу или социальную категорию как некоторый прототип (расплывчатый набор атрибутов, среди которых восприятия, аттитюды, чувства), который предписывает индивиду поведение. Прототип позволяет говорить о том, что характеризует данную группу и чем она отличается от других [The new psychology, 2018; Hogg, 2012; Hogg, 2006].

Среди мотивационных процессов, связанных с социальной идентичностью, внимание привлекает снижение неопределенности, ибо этот процесс связан с радикализацией [Hogg, 2012; Hogg, 2006]. Этот мотив лег в основу теории неопределенности-идентичности М. Хогга (M. Hogg), которая объясняет то, почему люди примыкают к бандам, вступают в группировки с экстремистскими и радикальными взглядами [Hogg, 2013а], а дальше — действуют в соответствии с нормами этих групп.

В повседневной жизни человека все время окружает неопределенность, связанная с самыми различными явлениями. Не только безработица, война, кризис, эпидемия порождают неопределенность в обществе, глобализированный мир становится непредсказуемым, непонятным, пугающим [Hogg, 2015; Hogg, 2013]. Процесс общения теперь трансформировался, большая часть повседневной жизни связана с использованием коммуникативных технологий.

Современный мир характеризуется дефрагментаци­ей, где традиционные основания для категоризации не срабатывают; это порождает очень неприятное чувство неопределенности [Hogg, 2012]. Как следствие — у индивида возникают многочисленные вопросы о том, кто он такой, каково его место в этом мире, как нужно думать, чувствовать, действовать. Для избегания неопределенности человек стремится к другим, которые помогут ему понять, что думать, как чувствовать и действовать. Снизить неопределенность можно с помощью социальной категоризации, потому что она делает поведение предсказуемым; чем сильнее выражено чувство неопределенности, тем больше человек стремится к группам с такими особенностями [Hogg, 2012]: высокая гомогенность группы; специфический прототип — ясный, предписывающий, согласованный (исключается инакомыслие, которое порождает сомнения и неопределенность); сильно выраженное отличие этой группы от других.

Итак, переживая неопределенность, люди становятся уязвимыми к разделению радикальных идей и членству в соответствующих группировках; такова цена прямых и однозначных ответов на беспокоящие вопросы. Снижение неопределенности достигается за счет принадлежности к группе. Индивиды обретают искомую социальную идентичность, получают нормы и правила поведения, направление мыслей и чувств. В экстремальных ситуациях привлекательнее становятся группы, в которых отдается предпочтение снижению неопределенности, затрагивающей self, вместе с ортодоксальными, экстремистскими взглядами, имеющие жесткую идеологическую систему убеждений, авторитарное лидерство [Hogg, 2012; Hogg, 2013а]. Люди отходят от групп с умеренными взглядами [Goldman, 2016].

Присоединяясь к группе с экстремистскими взглядами, индивид получает всеохватывающую, ригидную, эксклюзивную и предписывающую в крайней степени социальную идентичность и чувство Я [Hogg, 2012]. Группы с экстремистскими взглядами задают своим членам четкий стандарт: что является верными, а что — нет. Как следствие, члены группы получают однозначную основу для оценки представителей аутгруппы, вплоть до их дегуманизации, что в результате оправдывает любые действия в отношении этих людей [Hogg, 2012]. Заметим, что в отличие от моделей, рассмотренных выше, мотивирующим источником движения к группе с радикальными убеждениями является чувство неопределенности: переживание неопределенности оборачивается идентификацией с группами, разделяющими крайние, радикальные взгляды — такова цена снижения неопределенности.

Чем выше идентификация с такими группами у индивида, тем больше вероятность, что он будет вовлекаться в радикальные действия во имя этой группы, ибо социальная идентичность, особенно если она единственная, эксклюзивная, ригидная, способствует мобилизации. Идентичность является тем самым механизмом, который подталкивает к действию [Hogg, 2012].

Теория неопределенности—идентичности обладает несомненным преимуществом по сравнению с другими моделями, групповые и межгрупповые отношения — конструкты этого подхода, опора на которые позволяет объяснить то, как человек приходит к совершению террористического акта.

В рамках этого подхода имеются экспериментальные исследования, дающие эмпирические основания для того, чтобы утверждать, что радикализация мужчин и женщин происходит по одним и тем же механизмам. В лабораторном эксперименте, выборку которого составили австралийские студенты (87 девушек и 81 юношей), проверялась гипотеза о том, что в ситуации умеренной неопределенности индивид отдает предпочтение группе с умеренными взглядами и стратегией поведения; эта идентификация исчезает, сменяется новой — с группой с радикальными убеждениями и действиями — в ситуации высокой неопределенности [Hogg, 2010]. Чувство неопределенности инициировалось значимой ситуацией, касающейся оплаты обучения. Группа с умеренными убеждениями и стратегией характеризовалась так: демократический лидер, свободная структура и гетерогенность группового членства, низкие барьеры для присоединения к группе, разная степень приверженности к группе, разные точки зрения. Действия, которые предполагались для борьбы: распространение информационных брошюр, обсуждения и обращение в газету. Радикальная группа характеризовалась ригидностью и иерархичностью структуры, сильным лидерством, гомогенностью точек зрения, высокой приверженностью к группе, недопустимостью инакомыслия. Эта группа ратовала за действия, а не за слова; среди акций — блокировка университета. Результаты исследования показали, что в ситуации неопределенности возрастает идентификация с группой, в ситуации сильной неопределенности предпочтение отдается группам с радикальными взглядами и готовностью к радикальным действиям, при этом разница между мужчинами и женщинами отсутствует [Hogg, 2010].

В другом исследовании [Goldman, 2016], реализованном на женских и мужских группах (выборку составили мужчины (N=92) и женщины (N=126) в возрасте от 18 до 67 лет). Эти группы по своим характеристикам соответствуют тому, что Д. Кэмпбелл (D. Campbell) назвал высокой энтинативностью [Hogg, 2012]; степень идентификации с ними составила М=6,35 по шкале от 1 до 9. Исходя из идеи групповой прототипичности (члены группы могут быть определены как центральные и периферические), авторы предположили, что периферические члены группы, которые верят в то, что совершение определенного поведения позволит им быть принятыми группой, с большей вероятностью будут готовы к действиям экстремистского и антисоциального характера от имени группы. Полагалось, что этот эффект будет выражен сильнее в группах мужчин, чем в группах женщин [Goldman, 2016]. Результаты исследования показали, что люди, которые сильно идентифицируются с группой, но чувствуют, что еще не приняты в нее как полноправные члены, и полагают, что определенное поведение во имя группы позволит им быть полностью принятыми членами группы, с большей вероятностью будут вовлечены в радикальные действия в отношении членов аутгруппы, действуя от имени своей группы. Самое любопытное — отсутствие разницы между мужчинами и женщинами в готовности действовать агрессивно и антисоциально во имя своей группы.

Эти результаты дают основание полагать, что процесс радикализации, механизмы вовлечения в террористическую деятельность не различаются в случае мужчин и женщин [Goldman, 2016]. Речь в данном случае идет о том, как люди присоединяются к террористическим организациям, причем в фокусе внимания — люди, которые ощущают себя находящимися на периферии общества. Это путь почувствовать себя принятым группой, это обретение четкого и определенного чувства self и идентичности [Goldman, 2016].

Заключение

В фокусе внимания в настоящей работе был анализ проблемы радикализации женщин. На основе анализа литературы представляется возможным говорить о том, что эта проблема практически игнорируется, терроризм рассматривается как деятельность мужчин; ошибочно считается, что женщины едва ли способны на агрессивное поведение, если они и вовлекаются в террористическую деятельность, то на второстепенных ролях [Spencer, 2016; Wickham, 2020]. На дискуссионность этого взгляда указывает анализ фактологической информации о женщинах-террористках, представленной в базах данных [Gender in the, 2019].

Для террористических организаций радикализация женщин является стратегическим шагом: женщинам поручают задания, которые не могут выполнить мужчины в силу высокого риска быть задержанными. В деятельности террористической организации женщины выполняют целый ряд ролей. Информация, распространяемая женщинами, воспринимается аудиторией иначе, нежели оная, распространяемая мужчинами. Эта информация обретает иной смысл, превращается в более субтильную стратегию воздействия. Совершение терактов женщинами указывает на крайность положения определенной группы [Gender in the, 2019; Spencer, 2016; Von Knop, 2007; Wickham, 2020].

Существует разница в причинах, по которым мужчины и женщины вовлекаются в террористическую деятельность, однако механизмы радикализации идентичны. Объяснительные схемы радикализации (конти­нуумные и поэтапные) обладают потенциалом для объяснения процесса радикализации женщин. Наиболее продуктивной моделью для объяснения радикализации женщин является теория неопределенности—идентичности М. Хогга (M. Hogg) [Hogg, 2012; Hogg, 2006; Hogg, 2015; Hogg, 2013а; Hogg, 2010; Hogg, 2013]. Экспериментальные исследования [Goldman, 2016; Hogg, 2010] дают эмпирические основания для того, чтобы говорить о сходстве механизмов радикализации мужчин и женщин: переживания неопределенности — негативны и мотивируют по направлению к преодолению этого опыта. Эффективный способ преодоления неопределенности — присоединение к группам; предпочтение отдается тем, которые характеризуются ригидностью и иерархичностью структуры, сильным лидерством, гомогенностью точек зрения, высокой приверженностью к группе, недопустимостью инакомыслия. Такого рода группы позволят получить ясный и простой ответ на вопросы о том, что думать и чувствовать, как действовать. Этот эффект только усиливается, если человек чувствует себя на периферии общества [Goldman, 2016].

Потенциал теории неопределенности-идентичности для объяснения радикализации женщин заключается в том, что эта модель базируется на идеях подхода социальной идентичности [The new psychology, 2018; Hogg, 2006; Tajfel, 1982], объясняет индивидуальные действия социальными силами [Hogg, 2006], присоединение к группе не объясняется, исходя из интра- индивидуальных конструктов, как это имеет место в других моделях, проанализированных в работе. Именно эта теория проливает свет на рассогласование когнитивного и поведенческого уровней, обозначенное Р. Боремом (R. Borum) и К. Маккали и С. Москаленко (C. McCauley, S. Moskalenko)[Borum, 2012; Borum, 2011; McCauley, 2008]: когда люди, совершившие теракт, не имеют радикальных убеждений.

Ценность этого подхода и в наличии экспериментальных фактов (модели Р. Борема (R. Borum) и Ф. Мохаддама (F. Moghaddam) описательны, не опираются на экспериментальные результаты). Дальнейшее развитие этого подхода обогатит понимание процесса радикализации женщин.