Клиника нравственной и умственной отсталости^*

Вот и все формы, которые имеют между собою сходство и которые следует различать, хотя практически это различие значения иметь не может, т.к. все равно ничем помочь в этих состояниях нельзя.

Так как привезти этих детей сюда невозможно, то мы увидим их при нашем посещении приюта.

Вот все, что возможно сказать об этом состоянии.

Я не касаюсь ни его наследственности, ни других моментов, потому что это дело тех лекторов, которые знакомят вас с теорией вопроса.

Теперь сразу перейдем к нашей клинике:

Перед вами сидят две девочки в возрасте 14-ти и 26-ти лет, и сзади ходит по подмосткам мальчик 14-ти лет. Когда его пытаются остановить или усадить на стул, он сначала визжит, а потом все-та- ки подчиняется. Он заметно боится чего-то, тогда как девочки сидят смирно и апатично смотрят по сторонам. Когда я подаю им руку, то все трое охотно отвечают подаванием своих рук. Но они при этом не отвечают пожатием, и никто из них не смотрит на меня, а все трое продолжают смотреть в одну и ту же сторону. Если вы оглянетесь по направлению их взора, то увидите отблеск на чем-то металлическом от света, падающего из окна. И этот отблеск, как самое яркое, привлек их внимание, и они смотрят туда и будут смотреть, пока что-либо иное не отвлечет их.

На этой стадии дегенерации нет речи, и потому мы назвали ее в связи с их полным безразличием ко всему окружающему «немым безумием». По своему состоянию они выше беспомощного безумия, т.к. могут двигаться, и у них есть зачатки духовной жизни.

Одну из девочек зовут Лизой. Я зову ее. Видите, она оглянулась. Но тотчас же опять смотрит туда, куда смотрела раньше. Мы можем сделать вывод, что она знает свое имя, но это ее нисколько не занимает и не интересует.

Дадим ей несколько спичек и скажем: «Дай мне одну» она дает, сколько попалось в руку. «Дай две», она дает тоже, сколько пришлось. Как бы мы не пытались, мы не найдем у нее никаких следов счета. Однако, слова «дай мне» она понимает. Мало того, когда я дал ей всю коробку и несколько спичек отдельно, она тотчас открыла коробку, вложила в нее спички и вернула мне эту коробку обратно с таким выражением лица, что как будто бы хотела сказать: «не приставайте, мол». То же проделала и вторая девочка, а мальчик прямо вернул, не вкладывая спичек, и коробку, и спички, но зажечь их, как и обе девочки, не пожелал. Эти поступки и многие другие, как вы увидите дальше, указывают, что уже на этой ступени есть внимание в тех областях, где есть какой либо интерес, или где оно чем-либо зафиксировано.

Таким образом, отрицание Солье у идиотов внимания фактически опровергается. Оно есть, но очень ограничено. Теперь посмотрим, чего возможно было достигнуть при продолжительной работе над ними. Вот перед нами вырезанные в дереве геометрические углубления, в которые помещаются соответствующие геометрические фигурки. Они все окрашены в разные цвета. Как видите, каждая из девочек не торопясь, но и не теряя времени, безошибочно вкладывает эти фигурки и различает их не только по форме, но и по цветам. Она подает мне красную, когда я приказываю ей. Очевидно, она даже сличает название с тем, что видит. С таким же успехом она играет со мною в мяч. Теперь они, одна за другой, правильно подают мне целлюлоидных баранов и лошадей, не путая их, ставят их в том порядке, как я им это приказываю. Теперь они переставляют стулья по моему точному указанию. Если бы мы могли проследить больше, то мы увидели бы, что они могут пилить дрова, носить дрова в ящик на кухне одни, через весь двор. Могут носить на носилках землю, песок и проч. Но укладывать этот песок на носилки они уже не могут. Принести по приказу грабли или лопату они могут, но грабить землю граблями или копать ее лопатой, они уже не могут и т.д. Нося дрова в ящик, они будут носить до тех пор, пока их не остановят, они не обратят внимания на то, что ящик уже давно наполнен, и дрова валятся мимо. Это их не интересует. Все это вместе взятое дало нам возможность сказать в нашей таблице, что они представляют собою в рабочем отношении лишь «слепую силу», своего рода живую машину, которая начинает работать по приказу машиниста и останавливается по его приказу. Они не могут самостоятельно работать. То же самое мы должны сказать и об их обучении. Они могут научиться раскладывать геометрические фигурки, писать палочки, кружки и даже буквы, но от этого они не станут ни умнее, ни смышленее. Так же как не становятся умнее дрессированная собака или слон. Они выученное от дрессировщика никогда к жизни не применят. Так и на ступени немого безумия: все, что вы научите их проделывать в классе, останется простой дрессировкой и никакой пользы им в жизни не принесет.

Спрашивается: есть ли смысл тратить на их обучение время и энергию? На этот вопрос можно ответить лишь так: в целях практических нет никакого смысла. Но с точки зрения идеалистической, когда государство имеет свободные средства и досуг, эти занятия имеют огромное воспитательное значение. Сравните этого мальчика, который ни минуты не посидит на месте, и двух девочек, которые сидят и даже употребляют носовой платок.

Мальчика тоже учили, но гораздо меньше. Если бы его не учили вовсе, он имел бы рваную одежду, лицо было бы грязно. Вымыть его стоило бы больших трудов. При первом же экстазе он бросался бы на окружающих, как дикое животное, и на него, во всех отношениях, неприятно и обидно было бы смотреть.

Скажем так: «в учебном отношении эти занятия бесполезны, но воспитательное значение их колоссально: они сохраняют у безумного идиота образ человеческий и делают его терпимым в общежитии, притом и облегчают труд ухаживающих за ним лиц. Делают его послушным и понятливым к приказаниям. Они несколько воспитывают и его терпение.

Теперь укажем на некоторые особенности между этими детьми: Смотрите, я кидаю мяч, девочка его ловит и в ответ, по моему приказанию, она бросает его мне обратно. На лице ее при этом полное безразличие, и глаза тотчас, как только я не фиксирую ее внимания, направляются снова к тому же свету от окна.

Бросая мне мяч, она его не добрасывает, ей вовсе не важно, чтобы мяч долетал, и чтобы игра продолжалась, она лишь исполняет мое приказание.

Теперь кинем мяч мальчику. Видите, он не только не ловит его, но заслоняется руками от мяча. При этом он произносит звук, долженствующий означать протест. Вообще, в его движениях наблюдается робость и протест. Он не сразу садится на стул, не сразу берет вещь, которую ему дают. Все эти различия - результат того, что с девочками занимались много и долго, а с ним значительно меньше.

Вот все, что следовало сказать об этом состоянии, где кроме автоматического приказания и лишь следов внутренней жизни, нет ничего духовного. На будущий раз мы перейдем к следующей ступени, именно к скудоумию.