Хронотоп как перекресток прошлого и будущего, настоящего и… «понарошечного»

В статье сделана попытка анализа научной эволюции идеи хронотопа как психологического феномена от А. А. Ухтомского и М. М. Бахтина до И. А. Аршавского и В. П. Зинченко и осуществлена ее экстраполяция в область педагогической реальности — воспитания человека. Предложена принципиальная ось координат субъективного времени: настоящее (подлинное) — понарошечное (тщетное). Выявлены признаки подлинности времени (цели и смыслы) и его понарошечности (суета и скука). Представлена педагогическая картина утраты негэнтропийного компонента вечности с последующим превращением в энтропийный компонент временности. Таким образом, описана модель исчезновения подлинности и полноты хронотопа и превращения его в суетный и тщетный «миг между прошлым и будущим». Выявлено принципиальное различие между воспитанием событиями как атрибутами вечности и воспитанием мероприятиями как атрибутами временности. Сделан вывод, что в отсутствие у воспитанника собственных целей, планов и надежд, а, стало быть, событийности, «воспитание» сводится к задаче повышения занятости, охвата и надзора за ребенком, что приводит к утрате подлинности процесса воспитания.

Есть только миг между прошлым и будущим…
Из известной песни

Субъективное время человека нам всегда было интересно как компонент его субъективной реальности, а субъективная реальность интересна в процессе ее становления, ибо этот процесс и есть процесс педагогический, процесс воспитания (в смысле К. Д. Ушинского). Воспитательный процесс восстановления полноценности (полно-цельности) человека — процесс временной, длительный, длящийся, не одномоментный, не мгновенный, не точечный, ибо «человек должен делать свое время», а не время должно становиться его хозяином. Разберемся подробнее в этом тезисе, одновременно ставя задачу развести понятия «воспитание событиями» и «воспитание мероприятиями». Для этого воспользуемся понятием «хронотопа».

В научный оборот понятие «хронотоп» не без воздействия идей Г. Минковского и А. Эйнштейна ввел в 1925 г. А. А. Ухтомский¹. «С точки зрения хронотопа существуют уже не отвлеченные точки, но живые и неизгладимые из бытия события; те зависимости (функции), в которых мы выражаем законы бытия, уже не отвлеченные кривые линии в пространстве, а «мировые линии», которыми связываются давно прошедшие события с событиями данного мгновения, а через них — с событиями исчезающего вдали будущего» [11, с. 267]. Широко известным этот термин стал благодаря его активному применению в области эстетики М. М. Бахтиным: «Существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе, мы будем называть хронотопом (что значит в дословном переводе — «время-пространство»). Термин этот употребляется в математическом естествознании и был введен и обоснован на почве теории относительности (Эйнштейна)»[2, с. 234]. С начала 90­х гг. идею хронотопа применительно к психологии активно развивает В. П. Зинченко: «Своеобразие хронотопа состоит в том, что он соединяет в себе, казалось бы, несоединимое. А именно — пространственно-временные, в физическом смысле этого слова, телесные ограничения с безграничностью времени и пространства, т. е. с вечностью и с бесконечностью. Первый — это и есть онтологический план, заключающий в себе всю суровость бытия, которое в конце концов награждает человека смертью; второй — феноменологический, идущий из культуры, истории, из ноосферы, от Бога, от Абсолюта, т. е. из вечности в вечность со всеми мыслимыми общечеловеческими ценностями и смыслами. В любом поведенческом или деятельностном акте, совершаемом человеком, мы имеем все три «цвета времени»: прошлое, настоящее и будущее, т. е. даже хронотоп живого движения может рассматриваться как элементарная единица, зародыш (или продукт?) вечности. Поэтому в нем потенциально содержатся не только дольний, но и горний миры. Конечно, хронотоп — это пока метафора, удачно описывающая живой пространственно-временной континуум, в котором протекает развитие человека, понимаемое как уникальный процесс в составе космоса» [4, c. 10—11]. Позднее он, уже не упоминая о метафоричности понятия, пишет: «Хронотоп — это живое измерение пространства и времени, в котором они нераздельны. Хронотоп сознания двулик. Это в такой же степени “овремененность пространства”, в какой и “опространственность времени”» [5, c. 87].

Разделяя и пространство, и время на объективное и субъективное, мы употребляем для субъективного пространства термин «персональное», а для субъективного времени — термин «психологическое» или, вслед за В. П. Зинченко, — «живое». И несмотря на то, что в статье 1991 г. он не употребляет термина «хронотоп», вопрос им задан: «Не отсюда ли “пространства внутренний избыток”, которое ищет, как себя реализовать в реальном пространстве и времени, создавая для этого особое функциональное пространство и историческое время (курсив наш. — А. О.)?» Следуя идее «функциональных органов» А. А. Ухтомского, В. П. Зинченко вводит понятие «функциональное пространство», а «функциональное время» называет «историческим». Совокупность этих двух понятий и составляет у В. П. Зинченко понятие «хронотоп». Можно полагать, что оно в какой-то степени соответствует понятию «субъективная действительность» В. И. Несмелова и «субъективная реальность» В. И. Слободчикова. Идея хронотопа также соответствует идее отца Павла Флоренского о том, что «рост, жизнь делает время, а не время движет жизнь. Следовательно, процессами жизни должно измерять биографическое время, а не временем — процессы биографического роста» [12, c. 477].

В. П. Зинченко указывает, что хронотоп «несмотря на цельность, не обладает свойствами наглядности. Он трудно представим из-за того, что пространство и время подверглись в нем деятельностно-семиотической переработке, они выступают в нем в превращенной форме вплоть до того, что реальное движение в пространстве трансформируется в остановленное время, а последнее, в свою очередь, трансформируется в движущееся пространство. Отсутствие черт наглядности у хронотопа связано с наличием в нем объективного и субъективного, с их обменом и взаимопроникновением» [4, c. 13—14].

Человек живет одновременно в трех «цветах» времени: прошедшем, настоящем и будущем. И если человек субъективно их не объединяет в себе, то становится не хозяином, а рабом времени. Человек объединяет в себе времена, если он, учитывая сейчас, сегодня (настоящее), накопленный опыт (прошедшее), идет к поставленной цели (будущее). Проиллюстрируем эту мысль.

Рис. 1. Модель сочетания «цветов» времени (времен) в хронотопе

Жизнь человека, обусловленная целями, мечтами, планами, надеждами, наполнена событиями, которые и являются элементарными единицами вечности. Событие — явление настоящее (а не «понарошечное») и явление настоящего. Оно имеет свойство длиться в настоящем. «Хронотоп предполагает симультанизацию психологического времени — дление, включающее прошлое, настоящее и будущее» [5, c. 89—90]. И именно оно объединяет в себе действие настоящего, опыт прошедшего и мечты (цели) о будущем. Хронотоп наполнен, с одной стороны, памятью и опытом и, с другой стороны, целями, мечтами, планами и надеждами, поэтому он полон смыслом, а «вне смыслового измерения хронотоп в принципе невозможен» [7, c. 32]. В первом приближении создается ощущение, что, во-первых, цели, мечты, планы и надежды есть некие иллюзии (а не реальности), которые невозможно «потрогать», а во-вторых, что они принадлежат только будущему, которое само по себе призрачно и иллюзорно. Но очевидно, что это не так. Так, например, из двух пар молодых людей, стоящих под венцом, одна объясняет свое решение вступить в брак некими мечтами и планами на счастливое совместное будущее, а вторая — банальной беременностью невесты, которая уже случилась вчера (в прошлом). Поскольку обе пары реально (а не виртуально или иллюзорно) стоят под венцом, то, по всей видимости, реальность (настоящесть) мечтаний, планов и надежд нисколько не отличается от реальности (и даже материальности) случившейся беременности. Все дело в том, что обе приведенные в примере реальности являются смыслами (содержанием) хронотопа, и мечты о будущем в не меньшей степени влияют на настоящее (уровень настоящести), чем начавшаяся (зачавшаяся) в прошлом беременность.

Возвращаясь в педагогическую реальность, мы говорим, что воспитание имеет смысл, если оно наполнено настоящими (и в настоящем) событиями, так как главный признак события — это наличие смысла, обусловленного памятью и опытом прошлого, а также целями, мечтами, планами и надеждами будущего. «Если, согласно М. М. Бахтину, время — это четвертая координата континуума бытия-сознания, то смысл — пятая или первая, разумеется, не по хронологии, а по значимости» [там же]. Сравним данное положение с результатами исследования И. А. Аршавского, ученика А. А. Ухтомского: «живые системы, в отличие от неживых — четырехмерных, являются пятимерными, характеризуясь тремя пространственными и двумя временными размерностями — энтропийной и негэнтропийной. Именно негэнтропийная размерность и определяет творческие возможности живого. Благодаря негэнтропийному времени, живые системы обогащаются дополнительными пластическими материалами и энергетическими резервами» [1, c. 7]. Под негэнтропийной составляющей времени И. А. Аршавский понимает ту самую создаваемую самим человеком активность, которая и делает его хозяином, а не рабом времени. Событийность воспитания и дает воспитывающемуся осторожный опыт мудрости. «Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы» (Ефес. 5; 16—17).

Что же происходит с неразумными, с теми, кто по собственной воле не обретает мудрости и опыта? Человек без цели, без мечты, без надежды пуст, у него нет настоящего, у него жизнь не наполнена событийностью, а стало быть, он не накапливает мудрости и опыта. «Потеря замысла и его будущего результата прекращает действие, либо превращает его в моторные персеверации» [7, c. 46]. «Лишенное событийности физическое время — это время распада, разложения. Оно не удерживается человеческой памятью, которая событийна, а не хронографична» [там же, с. 31]. И тогда эта пустота заполняется либо скукой, либо суетой. Вместо событий жизнь заполняется либо бесцельными поисками развлечений и удовольствий (и в таком случае мы говорим, что время «убивается» или «транжирится», а это и есть суета), либо ничем не заполняется (тогда время «тянется» и «волынится», а это есть скука и тоска). Тогда настоящее сжимается, хронотоп уменьшается.

Рис. 2 Модель сжатия хронотопа при нарастании скуки и суеты

Если хронотоп сжимается до нуля и превращается в «миг между прошлым и будущем», то исчезает ось содержательного времени, т. е. исчезает, выражаясь словами И. А. Аршавского, негэнтропийный компонент времени. В таком случае человек становится рабом времени, из его жизни исчезают смыслы (цели, мечты, планы, надежды), уходит настоящесть, настоящее становится «понарошечным», жизнь заполняется временностью суеты и скуки.

При утере хронотопа, утере контроля над временем, утере настоящего, утере негэнтропийнго компонента вечности сохраняется лишь энтропийный компонент временности, и уже не человек является хозяином времени, а время хозяйничает над ним. В этом случае выбор для свободной воли человека ограничивается двумя вариантами временности — скукой и суетой. Обратимся к словарю В. И. Даля: «Скука — тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души; томленье бездействия» [3, c. 231]; «суета — суетность, суетство; тщета, пустота или ничтожность, бесполезность помыслов, стремлений и дел людских; все мiрское, земное, временное, скудельное, ничтожное, сравнительно с вечным; все вздорное или противное вечному благу нашему в обычаях наших и в роде жизни» [там же, с. 624]. Общее в этих понятиях то, что и за понятием «скука», и за понятием «суета» кроется отсутствие тех самых смыслов, которые реализуются через цели, мечты, планы и надежды. Разница лишь в том, что суета — это бесцельная деятельность, а скука — это бесцельная бездеятельность. Но и то и другое по признаку бесцельности выпадает за пределы хронотопа, не принадлежит к негэнтропийному творческому времени человека. А значит по определению ни суета, ни скука не могут быть источниками творчества, следовательно, опыта и мудрости. Понимая игру как «понарошечную» деятельность или как деятельность, цель которой заключается в самой деятельности, можно предположить, что чем меньше у человека целевых смыслов, тем больше в его жизни игры как «понарошечности», как суррогата настоящести. Современный бум повсеместного создания игровых и игорных салонов и клубов, поголовное увлечение компьютерными играми — это, видимо, знак бесцельности и безнадежности эпохи, ее бессмысленности и понарошечности, знак того, что «наша жизнь — игра». Рискну высказать предположение, основанное на наблюдениях за дочерьми-дошкольницами, о том, что даже в дошкольном возрасте игра является ведущим видом деятельности ребенка лишь в том случае, если близкий взрослый не предлагает ребенку иной осмысленной полезной другим деятельности. Опыт показывает, что в случае наличия такого выбора ребенок чаще предпочитает реальное нужное дело (помощь родителям и т. п.), нежели игру. Возвращаясь к нашим терминам, заметим, что так понимаемая игра является явлением, выходящим за пределы хронотопа ребенка.

В случае отсутствия у воспитанника собственных целей, планов и надежд «воспитание» сводится к задаче повышения занятости, охвата, задействованности, надзора за ребенком. Та же ситуация наблюдается если цели деятельности навязаны взрослыми. Тогда жизнь подростка взрослые пытаются занять (а не заполнить) мероприятиями, цели которых известны и ясны (если ясны!) только взрослым. Эти цели не прожиты, не прочувствованы воспитанником, они «спущены» взрослыми, они ими навязаны, а, как уже говорилось, навязанные цели освобождают от ответственности за их достижение. Целенаправленная воспитательная деятельность взрослого становится бессмысленной суетой для воспитанника. Цель педагога, взрослого сводится к тому, чтобы «занять», «заполнить» досуг, «охватить» какой-либо деятельностью. Часто мероприятия проводятся для детей и не становятся событиями их жизни. Их «отбывают», «отсиживают» (или «отстаивают»), а не проживают.

В этом, на наш взгляд, и есть разница между воспитанием событиями (они наполнены смыслом, так как их цели ясны и приняты ребенком, а значит, по­рождают опыт и мудрость) и воспитанием мероприятиями (их цели либо неясны, либо навязаны ребенку, а смысл ясен лишь взрослым; их «отбывают», а не проживают). Событие хронотопично и причастно вечности, мероприятие всегда временно.

Рис. 3 Модель исчезновения хронотопа и содержательного времени при утрате смыслов

1. Аршавский И. А. Проблема времени живого и связанные с нею проблемы развития — индивидуального и филогенетического // Природа времени и сущности жизни.Электронный журнал. 2004. № 1.
2. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.,1975.
3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. М., 1994.
4. Зинченко В. П. Культурно-историческая психология:опыт амплификации // Вопросы психологии. 1993. № 4.
5. Зинченко В. П. Мысль и Слово Густава Шпета (возвращение из изгнания). М., 2000.
6. Зинченко В. П. Проблемы психологии развития (Читая О. Мандельштама) // Вопросы психологии. 1991. № 4.
7. Зинченко В. П. Человек в пространстве времён // Развитие личности. 2002. № 3.
8. Несмелов В. И. Наука о человеке. Т. 1. Казань, 1898.
9. Слободчиков В. И. Развитие субъективной реальности в онтогенезе: Автореф. дисс. … д-ра психол. наук. М., 1994.
10. Ухтомский А. А. Доминанта. СПб., 2002.
11. Ухтомский А. А. Интуиция совести. СПб., 1996.
12. Флоренский П. А. Соч.: В 4 т. Т. 3 (1). М., 2000.