Понимающая психотерапия Ф.Е. Василюка и поворот к языку в социальных науках, психологии и психотерапии

Понимающая психотерапия, или психотерапия сопереживанием, — авторский подход, разработке и обоснованию которого посвящена значительная часть работ Ф.Е. Василюка. Теоретические основания подхода были заложены уже в первой книге Ф.Е. Василюка «Психология переживания» [9], где автор предложил оригинальную концепцию переживания как деятельности по преодолению критической ситуации. В последующих работах Ф.Е. Василюк продолжал развивать деятельностную концепцию переживания, осмысляя ее в качестве теории, на которой может базироваться практика психологического консультирования и психотерапии, а также разрабатывая на ее основе конкретные методы и техники психотерапевтической работы [6; 10; 12; 13]. В докторской диссертации Ф.Е. Василюка [10] понимающая психотерапия представлена как психотехническая система в единстве ее теоретического, практи­ко-консультативного и дидактического аспектов.

С самого начала подход понимающей психотерапии осмыслялся Ф.Е. Василюком как воплощение новой психотехнической парадигмы, противопоставляемой парадигме естественнонаучной, на которую традиционно ориентируется академическая психология, а также как попытка применить идеи отечественных культурно-исторической психологии и деятельностного подхода в области консультативной психологии и психотерапии, тем самым реализовав в психологии принципы отстаиваемой Л.С. Выготским философии практики [8; 10; 13]. Позднее понимающая психотерапия стала мыслиться Ф.Е. Василюком и рядом его учеников и последователей как часть гуманистического движения в психологии и один из экспириентальных подходов [18]. Кроме того, во многих своих работах Ф.Е. Василюк пытался осмыслить созданный им психотерапевтический подход в контексте философской идеи синергии и связать его с направлением христианской (православной) психологии и психотерапии [5; 7; 9; 14; 15; 16; 17].

Отдавая должное всем представленным попыткам осмысления теоретико-методологических оснований понимающей психотерапии и вписывания ее в круг имеющихся общегуманитарных, научных и психотерапевтических традиций, в данной работе я хотела бы наметить контуры еще одного возможного понимания созданной Ф.Е. Василюком психотерапии — понимания, которое никогда не звучало в работах самого Ф.Е. Василюка, но которое, как мне представляется, открывает важный аспект предложенных им идей и техник. Я намереваюсь показать, что понимающая психотерапия представляет собой уникальную методологию работы с языком и может рассматриваться в контексте подходов, развиваемых в русле того, что стало обозначаться как лингвистический поворот, или поворот к языку, в психологии и социальных науках [2]. В понимающей психотерапии много внимания уделяется процессам смыслопорож- дения, создания смысла переживания и опыта при помощи средств естественного языка, и это роднит ее с предложенной М. Уайтом и Д. Эпстоном нарративной психотерапией [21; 26]. Как уже было отмечено, в концепции Ф.Е. Василюка переживание — это не только некое внутреннее состояние той или иной степени интенсивности, но прежде всего деятельность по преодолению критической ситуации, причем деятельность эта опосредуется языком.

В статье я кратко обрисую, что собой представляет поворот к языку в психологии и социальных науках, а затем обращусь к двум идеям, развиваемым Ф.Е. Василюком в ряде его работ [6; 9], — к концепции жизненных миров, которые, на мой взгляд, могут быть переинтерпретированы как стилистики нарративного осмысления опыта, и принципам и техникам эмпатического взаимодействия, которые можно прочитать как работу с жанровыми особенностями высказывания.

Поворот к языку в социальных науках, психологии и психотерапии

Поворот к языку — термин, описывающий ситуацию, характерную для социогуманитарных наук второй половины ХХ в. Он означает изменение характера и стиля исследований под влиянием возникшего в это время повышенного внимания к повседневному языку. Основная интуиция, с которой связано явление лингвистического поворота, состояла в том, что понимание мира и сознания возможно лишь путем анализа языка [2]. В качестве истоков поворота к языку обычно называют работы Г. Фреге, «раннего» Л. Витгенштейна (периода «Логико-философского трактата»), Д.Э. Мура. Значительное влияние на формирование и развитие лингвоцентрированных идей в социгуманитарных науках оказали работы швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра. Во второй половине ХХ в. значительную актуальность прибретают идеи постструктурализ­ма (Ж. Деррида, Ж. Делеза, М. Фуко), герменевтики (М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера, П. Рикера), лингвистической философии (Л. Витгеншейна позднего периода творчества), в которых внимание уделяется контек­стам и предпосылкам высказываний, множественности «языковых игр», историчности языка, его многозначности, политическим и социальным функциям. Многие реалии, традиционно являющиеся объектами психологии и социальных наук (личностная и социальная идентичность, автобиографическая память, установки, социальные институты, исторические события и др.) переосмысляются в контексте их тесной связи с языком. Язык в его социокультурных и интерактивных аспектах становится центральным предметом интереса социальных исследователей, а анализ языка, дискурса, речевого взаимодействия и т. п. превращается в основной инструмент исследования широкого круга психологических и социальных явлений [25; 27; 28].

Воплощением принципов поворота к языку в консультативной психологии и психотерапии стал подход нарративной психотерапии [21; 23; 26]. М. Уайт [21] подчеркивал, что, хотя человеческая жизнь не сводится к тексту, тем не менее, можно провести параллели между структурой литературного произведения и структурой смысло- порождения в повседневной жизни. Нарративная психотерапия в первую очередь имеет дело с пере­формулированием, новым развитием личных историй (нарративов) и реконструкцией, преобразованием идентичности. Нарративные психотерапевты разработали ряд техник коммуникативной работы с непродуктивными историями жизни пациентов, позволяющих трансформировать эти истории, создавать новые, открывающие для человека иные перспективы понимания себя и своих возможностей. В качестве примеров методических приемов и техник, используемых в нарративной психотерапии, можно назвать экстернализацию проблемы — вынесение ее вовне, что позволяет человеку занять по отношению к ней ту или иную позицию; декон­струкцию доминирующей проблемно-насыщенной истории; поиск таких смысловых моментов, которые дают возможность человеку создать альтернативные истории своей жизни.

Если проследить систему ссылок в работах Ф.Е. Василюка, то можно заметить, что он практически не обращается к философским идеям, давшим начало повороту к языку в социальных науках, психологии и психотерапии. Исключение составляют, пожалуй, только авторы, относящиеся к философской герменевтике и герменевтической феноменологии, — например, Ф.Е. Василюк упоминает работы Х.-Г. Гадамера, однако не останавливается на том его представлении, которое стало ключевым для сторонников поворота к языку — представлении об интер­претативном характере понимания, которое всегда осуществляется в среде языка. Однако своими разработками приемов и техник понимающей психотерапии Ф.Е. Василюк вносит существенный вклад в развитие лингвоориентированных методологий, позволяющих отслеживать свойственные человеку способы формирования смыслов в процессе речевой коммуникации, деконструировать их и опробовать возможные альтернативы.

Типы жизненных миров как стилистики нарративного осмысления опыта

Понятие жизненного мира, которое мы встречаем в текстах Ф.Е. Василюка, очень разноплановое и многомерное. Ф.Е. Василюк неоднократно пытался соотнести разные традиции определения этого понятия в философии, психологии, социологии, культурной антропологии. Акцент не на отдельном индивиде, а на индивиде, всегда уже существующем в мире, вписанность человека в практики повседневности, которые он разделяет с другими людьми, поворот к исследованию жизненного пространства личности для понимания ее поведения, процессы трансформации чувственной ткани в систему значений и смыслов, роль деятельности в этих процессах — все эти идеи, наследуемые Ф.Е. Василюком из философской феноменологии Э. Гуссерля, экзистенциальной психологии Л. Бинсвангера, исследований повседневности А. Шюца, теории поля К. Левина, отечественной традиции культурно-исторической психологии и деятельностного подхода, работ Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, С.Л. Рубинштейна, составляют контекст его собственных размышлений о жизненном мире. Однако, на мой взгляд, в работах Ф.Е. Васи­люка доминирует определенный смысл понятия жизненного мира, который связан с интенцией построения психотехнической теории. Предметом такой теории, согласно Ф.Е. Василюку [8], является работа-с-объектом, а ее адресатом выступает психолог-практик — специалист в области психологического консультирования. Именно психотехническое понимание жизненного мира представлено, на мой взгляд, в построенной Ф.Е. Василюком типологии жизненных миров.

К жизненному миру Ф.Е. Василюк обращается по мере того, как пытается упорядочить представления о типах критических ситуаций и предложить более точное, чем это наблюдается в психологии, применение терминов «стресс», «фрустрация», (внутриличностный конфликт) и кризис [11]. Обрисовываемое в процессе этого мыслительного движения понятие жизненного мира значительно отличается от тех его интуиций, которые представлены в работах Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Л. Бинсвангера, А. Шюца и др. Условное разделение на внешний и внутренний мир и выделение в каждом из них по две градации — легкий и трудный внешний мир и простой и сложный внутренний мир — позволяют Ф.Е. Василюку составить четыре возможные комбинации, интерпретируемые как четыре жизненных мира: 1) внешне легкий, внутренне простой; 2) внешне трудный, внутренне простой; 3) внешне легкий, внутренне сложный; 4) внешне трудный, внутренне сложный. Каждому типу жизненного мира, согласно Ф.Е. Василюку, соответствует свой тип критической ситуации и характер переживания: стресс и гедонистическое переживание для внешне легкого и внутренне простого жизненного мира, фрустрация и реалистическое переживание — для внешне трудного и внутренне простого, конфликт и ценностное переживание — для внешне легкого и внутренне сложного и кризис и творческое переживание для внешне трудного и внутренне сложного жизненного мира [там же]. В отличие от жизненного мира у Э. Гуссерля, выделенного на основе интуитивного обобщения и обозначающего культурно-исторический мир повседневности, универсум значимостей повседневного опыта, который мы разделяем друг с другом («жить — значит всегда жить- в-достоверности-мира» [19, с. 194]), жизненный мир у Ф.Е. Василюка — это, скорее, условное и очень схематическое представление общего психологического способа обращения с «данностями». В логике построения психотехнической теории жизненный мир следует понимать не как некое реально существующее психологическое образование, а, скорее, как интерпретативную конструкцию, имеющую, прежде всего, прагматический смысл в контексте ситуации психологической помощи. Если в рамках понимающей психотерапии мы будем говорить о том, что мир человека, например, внешне труден, а внутренне прост, это будет означать, что человек форматирует то, что с ним происходит, в определенный тип истории: «я хочу А и я знаю, что я хочу А, но мир не дает мне возможности это получить, я не знаю, как мне достичь А». Ситуация невозможности, с которой сталкивается человек, в этом случае получит смысл фрустрации, а способ справиться с нею будет состоять из поиска возможных способов обойти помехи (реалистическое переживание). Точно так же можно реконструировать тип истории, задаваемый форматом других жизненных миров: «я хочу А, меня лишили А» — внешне легкий, внутренне простой мир; критическая ситуация форматируется в глобальный стресс, а переживание становится похожим на жизнь в условиях катастрофы и ожидание чудесного изменения ситуации (инфантильное переживание). «Я не знаю, хочу ли я А или Б, но я должен выбрать, и тогда все наладится» — внешне легкий, внутренне сложный мир, в рамках которого ситуация невозможности приобретает черты вну- триличностного конфликта и ее разрешение требует определения внутренних приоритетов и их ценностного обоснования (ценностное переживание). «Я не знаю, чего я хочу, и даже если я буду это знать, мир настолько труден, что я не буду знать, как этого достичь» — внешне трудный и внутренне сложный мир, формат которого задает переживание личностного кризиса, требующего развернутой коммуникации, касающейся поиска себя в условиях тотальной неопределенности (творческое переживание).

На мой взгляд, типология жизненных миров с соответствующими им типами критических ситуаций и типами переживаний очерчивает психотехнику работы с нарративными стилистика- ми — форматами осмысления опыта. Понимающий терапевт выслушивает стилистику, характерную для нарративных конструкций клиента, и помогает ему расширить репертуар возможных стилистик, опробовать разные способы стилистического конструирования смыслов и гибко использовать их, каждый раз находя те, которые, с точки зрения самого клиента, позволяют ему наилучшим образом разрешить проблемную ситуацию. Например, клиент может осмыслять собственную неудовлетворенность работой и наличным социальным статусом в формате внешне трудного и внутренне простого мира, акцентируя невозможность для себя найти то, что позволило бы ему в полной мере реализовать себя. Понимающий терапевт может помочь ему исследовать все возможности разрешения ситуации в рамках уже заданной самим клиентом стилистики внешне трудного и внутренне простого жизненного мира, поддержать процесс реалистического переживания путем воображаемого поиска путей самореализации, обсуждения их плюсов и минусов и т. п. Но чаще понимающий терапевт вводит другие стилистики, позволяющие поменять акценты в смысловых конструкциях клиента. Например, разговор может принять формат обсуждения ценностных приоритетов клиента в связи с неудовлетворяющей его ситуацией на работе. В таком случае клиент попробует посмотреть на то, что с ним происходит, сквозь призму ценностного переживания и, возможно, изменить сам путь решения проблемы.

Как можно видеть, то, что предлагает Ф.Е. Васи­люк в своей типологии жизненных миров и представлениях о соответствующих ей типах переживания и его возможной динамике, может быть понято как часть отмеченного выше в связи с поворотом к языку переосмысления предметной области психологии. Уже было отмечено, что в подходах и направлениях западной психологии, сформировавшихся в русле поворота к языку (дискурсивной психологии, нарративной психологии), наблюдается сдвиг с изучения психических процессов и состояний, личностных особенностей, понимаемых в качестве внутренних сущностей, на исследование того, как внутреннее конструируется в конкретных речевых взаимодействиях и в том или ином социальном контексте. Похожим образом можно проинтерпретировать и то, как рассматриваются психологические реалии в подходе понимающей психотерапии: то, что относится к переживанию, совершается в языке, в актах речевого взаимодействия, и психотехническая теория переживания с представленными в ней типологиями обрисовывает возможные способы и формы развертывания этого процесса.

Эмпатическая коммуникация психотерапевта и клиента как экспериментирование с жанровыми особенностями высказывания

Еще один предмет особой теоретической и психотехнической заботы понимающей психотерапии — эмпатия — также может быть осмыслен как явление, существующее в поле речевого взаимодействия. В работах Ф.Е. Василюка [12] описана семиотика и техника эмпатии — структура и особенности эмпати­ческой реплики. В мастерской по понимающей психотерапии студентов обучают строить эмпатические реплики, преподаватель при этом может играть роль психотерапевта мини-консультации, длящейся 10— 20 минут, в процессе которой он показывает определенные техники работы; клиентом же выступает доброволец из группы самих студентов, который готов вынести на обсуждение свою реальную проблему. Анализ того, что при этом происходит на полюсе клиента, как трансформируется предъявляемая им проблема, какова динамика его состояния и т. п., проводится, как правило, в контексте тех теоретических представлений, на которых основана понимающая психотерапия.

Мы провели свой анализ аудиозаписей учебно­терапевтических сессий Ф.Е. Василюка, в которых он демонстрировал технику эмпатических реплик[2]. В исследовании мы применяли метод анализа разговоров (conversation analysis), который позволил нам занять по отношению к материалу позицию, «не ангажированную» теорией понимающей психотерапии. Целью метода анализа разговоров является систематическое описание естественно протекающего разговора, раскрытие его негласных правил, техник, процедур, которые используются людьми для воспроизводства и поддержания упорядоченности разговора [22; 24; 28]. Метод анализа разговоров не подразумевает четкого алгоритма, однако в нем предлагается ряд ориентиров, задающих соответствующий фокус внимания исследователя. Анализу подвергаются: дизайн разговора; его общие структурные особенности; переходы очереди; повторяющиеся содержательные и интеракцион­ные элементы разговора, задающие его тип и/или жанр; коммуникативные затруднения и способы их преодоления собеседниками; институциональные особенности разговора, определяющие неравномерное распределение власти и формы асимметрии говорящих.

Проведенный нами анализ позволил выявить, что эмпатическая стратегия консультирования включает в себя многократные переформулирова­ния реплик клиента, которые позволяют изменять масштаб переживания. Происходит это за счет гибкого использования эстетики различных жанров. Как психотерапевт, Ф.Е. Василюк чаще всего прибегает к усилению силы и значимости переживания, переводя высказывания клиента в жанр трагедии, тем самым придавая им возвышенный характер (однако возможны и другие жанры — комедии, сатиры, романса). В повседневном общении выражение согласия и поддержки обычно предполагает, что тот, кто их выражает, несколько усиливает драматизм утверждения собеседника. Например, если кто-то говорит «Я устал», то в ответ он должен услышать что-то вроде «Да, конечно ты очень устал», чтобы у него возникло ощущение поддерживающей коммуникации. Однако если в ситуациях повседневного общения усиление слушающим драматизма высказываний говорящего, как правило, незначительное и в случае чрезмерной драматизации чаще всего наступают сбои в коммуникации, то в понимающей психотерапии изменение масштаба проблемы или переживания, о которых сообщает клиент, в ответных репликах терапевта может быть очень значительным, но коммуникативных затруднений при этом не возникает вследствие того, что высказывания приобретают черты новой эстетики (чаще, как это уже было сказано, черты трагедии), а клиент при этом не просто ощущает понимание и поддержку, но испытывает нечто вроде чувства значимости, вне- обыденности того, что с ним происходит.

Приведу в качестве примера анализ одной из учебных консультаций Ф.Е. Василюка[3], которая ярко демонстрирует, как психотерапевт может развивать эмпатическую коммуникацию, экспериментируя с жанровыми особенностями высказывания. Консультация начинается с того, что клиентка рассказывает о своих затруднениях в отношениях с детьми[4]:

К: .xxxx/ну .(0,5)/ситуация касается

моих отношений с \детьми .(0,7)

у меня два \мальчика.(0,5)

/я = .(0,5) ммм .(0,6)

веду себя по отношению к ним

как строгая \мама .(0,5)

/строгая и даже может\злая..(0,2)

потому что в качестве ответной /реакции

я получаю от /них

что вот у /нас ..(0,2) /папа добрый а \мама злая

/и эту ситуацию мне бы хотелось наверное осмыслить и\изменить

она меня \тревожит,\беспокоит

\разные чувства у меня в ней

Т: \как-то грустно

\и несправедливо даже

что такое = ммм ..(0,2)

/образ мамы =

К: \как-то нет

/мне кажется что-оо = .(0,8)

\тут есть какой-то баланс.(0,5)

мне даже нравится:

Т: ммм

К: /хотя \наверное это какая-то игра .(0,5) \некоторое смещение ролей .(0,5) \как будто я выступаю больше в мужской функции получается

Т: .(0,8) вас смущает некоторая /гипотеза

\что вы так распределили роли

/может это и хорошо

\но вас смущает что вот они так распределены

\и что это роли

\что это не вся вы::

Клиентка рассказывает, что она часто занимает по отношению к своим детям позицию «строгой» и даже «злой» мамы; по ее словам, дети воспринимают это так, что папа у них «добрый», а мама «злая». Клиентка говорит, что это ее беспокоит и она хотела бы это осмыслить. Уже в следующей ответной реплике психотерапевт расширяет спектр эмоций, которые она может испытывать в этой ситуации, тем самым меняя глубину выражаемого переживания: грусть, чувство несправедливости. Клиентка не соглашается с тем, что она испытывает такие чувства, и начинает оппонировать психотерапевту, говоря, что эта ситуация ей даже нравится, поскольку в ней есть некоторый баланс. Своей голосовой реакцией психотерапевт дает ей понять, что он удивлен и, возможно, озадачен. И сама клиентка начинает проблематизировать свою позицию, отмечая то, что может в ней смущать («некоторое смещение ролей», «я выступаю в мужской функции»). Проблематизация клиентки выглядит очень мягкой. Психотерапевт же переформулирует ее утверждение так, что в нем появляются акценты, указывающие на серьезность ситуации и возможную глубину переживания («вас смущает что это только роли», «в этом не вся вы»). Далее клиентка принимает переформулирование психотерапевта и соглашается с тем, что она предлагает несколько искусственную модель, иногда навязывая детям образ злой мамы. Согласие клиентки побуждает психотерапевта в следующем коммуникативном ходе усилить предложенный им образ:

Т: .„(0,8) /какое-то у вас тут есть противоречие „.(0,6) \ощущение противоречия из каких-то = ммм

каких-то педагогических /соображений

/из соображений что для них будет /полезно ..(0,2) /вы чувствуете что можно прибавить \строгости \жесткости может быть иногда

\вот ..(0,5)

но-ооо

вы иногда \смущаетесь вы не очень себя \узнаете ощущение что вы так = .. (0,2) ну = .. (0,2) вот не /вся я

\искаженная именно \образ получается какое-то /неприсутствие себя \в этом ..(0,2) таком \важном „(0,5)

в отношении с такими любимыми ..(0,2) \детьми

В отношении с детьми «вы не вся», «искаженная», «неприсутствие себя в этом» — психотерапевт использует образы, масштаб которых значительно отличается от тех, к которым прибегает в своих репликах клиентка. Далее она начинает говорить о возможном отчуждении, о пропасти, которую она сама создает, и о том, что ей некомфортно в этом состоянии, что она там одна. Психотерапевт опять использует переформулирование, в котором пропасть, о которой говорила клиентка, приобретает масштабы экзистенциальной катастрофы, в обсуждении появляется фигура смерти, причем ее вводит снова психотерапевт:

Т: чувствуется такое = ..(0,2) одиночество

вы /в семье /оказываетесь ...... (2)

как будто бы \отделены

„(0,5) и не просто \отделены „.(2) вот про-оопасть вы \рисуете = у вас такая серьезная /картина вы на этом берегу /одни

вы хотите им /добра „.(2)

но-оо ммм „.(3) пропасть сохраняется „.(2) /непонятно как \переходить.

К: ну да „(0,6)

я как бы пытаюсь выстроить /ситуацию

при которой тот /берег = „.(1) если принимать /логику = эээ и без меня бы \существовал ..(0,3) если меня не /будет то-оо„.(2) они смогут \справиться Т: „(0,5) если додумывать эту

довольно страшную мысль до /конца то какая-то фигура вашей \смерти вашего \отсутствия

которая входит как ни странно

в такую теплую семейную атмосферу =

нужно выстроить всё /так

чтобы они могли быть самодостаточны

надо их приготовить.

Как можно видеть, психотерапевт прибегает к радикальной драматизации, однако это не вызывает чувства непонимания у клиентки (в этом случае мы наблюдали бы затруднения в течении диалога, которых здесь нет), и не приводит к усилению симптомов (об этом можно судить по обратной связи, которую дает сама клиентка). Можно предположить, что возвышенный жанр, задаваемый психотерапевтом, создает нового героя рассказа — сложного и необычного, переживаемое клиенткой как будто становится достойным того, чтобы о нем говорить, переводится в разряд произведения искусства. По-видимому, в данном случае изменение масштаба переживания за счет использования возвышенного жанра работало на усиление самоуважения клиентки, психотехника эмпатии была нацелена не на отзеркаливание первоначальных смыслов высказывания, а на их преобразование посредством экспериментирования с жанром.

Заключение

В настоящей статье я попыталась показать, что некоторые идеи Ф.Е. Василюка, положенные в основу созданного им авторского подхода понимающей психотерапии, весьма близки подходам в психологии и психотерапии, возникшим в контексте поворота к языку, несмотря на то, что их автором они никогда не осмыслялись подобным образом. В частности, я остановилась на интерпретации описанных Ф.Е. Ва­силюком типов жизненных миров как нарративных стилистик и эмпатии как особенной коммуникации, при которой происходит многократное перефор­мулирование высказываний собеседника, производящее сдвиг смысла за счет смещения акцентов и экспериментирования с жанровыми особенностями рассказа. Я думаю, что должна быть проведена специальная работа по сопоставлению понимающей психотерапии с нарративной психотерапией М. Уай­та и Д. Эпстона, а также по осмыслению возможности ее сближения с подходами ориентированной на решение проблем краткосрочной психотерапии. Предложенные Ф.Е. Василюком техники психотерапевтического диалога способствуют расширению возможного репертуара смыслового форматирования переживания и опыта.

В заключение очень важно отметить, что та работа с языком, которую открывал Ф.Е. Василюк в создаваемом им подходе понимающей психотерапии, никогда не была для него тем, к чему можно редуцировать все проявления жизни и человеческих отношений. Он неоднократно подчеркивал, что психотерапия — это всегда определенный тип обращения с проблемой, ее конструирования с помощью психологического инструментария, способ смотреть на вещи сквозь психологические линзы. Иногда, в процессе коллегиальной супервизии, он мог произнести: «Может быть, в данном случае не стоит психологизировать», — и это означало, что в какие-то моменты языковую игру, известную как психотерапия, стоит остановить и начать обсуждать проблемы в иной плоскости — религиозной, социальной, политической.

Благодарности

Автор благодарит К. Сергазину за помощь в поиске и транскрибировании материала аудиозаписей учебных консультаций Ф.Е. Василюка.