Введение
Изучение взаимосвязей между проявлениями человеческого поведения и экологическим контекстом, культурными условиями и развитием имеет долгую историю в психологии [см.: 46]. За последние 50 лет эта область исследований, в настоящее время широко известная под названием кросс-культурная психология [например: 13; 70], быстро развивалась. Ее исторические корни можно проследить в теории и исследованиях А.Р. Лурии [Luria, 1976] и Л.С. Выготского [Vygotsky, 1978; Vygotsky, 1962], в рамках развиваемой в СССР школы социокультурной психологии [см. подробнее: 61], или вплоть до ранних связей между антропологией и психологией в школах Volkerpsychologie [81; см. также: 18], культурной психологии [напр., 34] и психологической антропологии [например: 44].
Как часть этих точек соприкосновения между антропологией и психологией, представление о том, что культуры встроены в естественную среду обитания, привело к расширению сетей взаимосвязей культуры и поведения для включения в них экосистем, в которых существует вся человеческая жизнь, и соответственно развитию экокультурной психологии (см. мои работы в списке литературы с 1976 по 2018). В этой области психологии сочетаются экологический и культурный подходы к пониманию развития и проявления человеческого поведения. Экологический подход рассматривает явления в их естественных контекстах и пытается выявить связи между явлениями и этими контекстами. Культурный подход рассматривает поведение в культурном контексте, в котором оно развивается и проявляется. Когда эти рассмотрения проводятся в сравнительной перспективе, получается кросс-культурный подход. Существенными для этих подходов являются понятия интеракции и адаптации. Интеракция подразумевает наличие реципрокных связей между элементами в системе, а адаптация — что будут иметь место изменения, которые могут (или не могут) повысить их взаимное соответствие либо совместимость между элементами в системе.
В дополнение к этой экологической линии рассуждений (где экология, культура и поведение связаны) существует вторая линия рассуждений, возникающая как следствие наличия факта контакта с другими культурами. Таким образом, социополитический контекст, приводящий к контакту с другими культурами, будучи вторым источником влияния наряду с экологией, в свою очередь, формирует как первоначальную культуру и биологию, так и групповое поведение. Говоря об адаптации к межкультурным контактам, многие исследования показали, что группы и индивиды принимают различные межкультурные стратегии [Berry, 1980; Berry, 2019; Sam, 2006; Sam, 2016], которые могут улучшать (или не улучшать) их адаптацию. Исследования этих стратегий показали, что обычно существует четыре способа иметь дело с этими внешними культурными влияниями: 1) ассимиляция; 2) сепарация; 3) интеграция; 4) маргинализация [подробнее см.: 63].
Широко известно, что экологический подход к пониманию любого явления заключается в рассмотрении этого явления в контексте. При этом данные контексты могут быть природными или созданными человеком. Основные идеи экологического подхода имеют давнюю историю в естественных науках и в последнее время стали частью объяснений и описаний в социальных и поведенческих науках.
При сочетании экологического и культурного подходов к адаптации групп и индивидов к изменениям получается мой экокультурный подход к пониманию человеческого поведения. Его основные утверждения заключаются в том, что: 1) культурные и биологические особенности человеческих популяций взаимодействуют и адаптируются как к экологическим, так и к социополитическим условиям, в которых они развиваются и существуют; 2) развитие и проявление индивидуального поведения человека адаптируются к культурным, биологическим, экологическим и социополитическим контекстам.
Экология и культура
Взаимосвязь между экологией и культурой давно постулируется в антропологии [см.: 39]. Утверждение, что культура адаптивна к экологическому контексту [см.: 38], имеет корни, которые восходят к Д. Форду (1934) с его классическим анализом взаимосвязей между физической средой обитания и культурными особенностями в африканских обществах [Forde, 1934]. В том же духе А. Крёбер (1939) продемонстрировал, что культурные зоны и природные зоны проживания коренных жителей Северной Америки изменяются совместно [Kroeber, 1939]. Д. Форд и А. Крёбер в своих работах четко установили связь между средой обитания и культурой, рассматривая культуру как долгосрочную адаптацию к требованиям среды обитания.
Тема адаптации к среде обитания была распространена в культурной антропологии, где утверждается, что культурные различия можно понимать как адаптацию к различным экологическим условиям или контекстам [Boyd]. Эта линия рассуждений, обычно известная как культурная экология [Vayda, 1968], экологическая антропология [Moran, 1990] или антропология окружающей среды [Townsend, 2008], варьировалась от позиции поссибилизма (где окружающая среда устанавливает некоторые ограничения или лимитирует диапазон возможных культурных форм, которые могут возникнуть) до концепции использования ресурсов (где активные и интерактивные отношения между человеческими популяциями и средой их обитания анализируются с учетом доступных ресурсов, таких как вода, почва и температура).
В настоящее время широко распространено мнение о том, что культуры со временем развиваются, как в ответ на изменение экологических условий, так и в результате контакта с другими культурами [например: 68]. Эта точка зрения привела к более динамичной концепции адаптации популяций как непрерывного интерактивного процесса между экологическими, культурными и биологическими переменными. Именно с самой последней позиции я и подхожу к данной теме. Эта точка зрения согласуется с более поздними общими изменениями фокуса в антропологии, от «музейной» ориентации на культуру (сбор и организация статических артефактов) к той, которая подчеркивает, что культуры постоянно изменяются, что связано с процессами создания, метаморфозы и пересоздания.
Экология, культура и поведение
Связь поведенческого развития человека с культурной и биологической адаптацией, а затем и с экологией имеет столь же долгую историю в психологии [Berry, 2019; Berry, а1; Jahoda, 1995]. Современные рассуждения об этой последовательности (экология—культура—поведение) часто прослеживаются еще в работах А. Кардине- ра и его коллег [например: 48]. Они предположили, что первичные институты (такие как практики натурального хозяйства и социализации) приводят к базовым структурам личности, которые, в свою очередь, приводят к вторичным институтам (таким как искусство, религия, игровые практики и практики управления). В этой последовательности наблюдаются экологические начала — с культурными, а затем и психологическими последствиями. Кроме того, эта последовательность может сформировать петлю обратной связи, в которой развитые модели поведения возвращаются в форме влияния на экологические и культурные условия, в которых они возникли.
В области психологии, а также в антропологии, экологические перспективы становятся все более и более заметными с развитием области экологической (и инвайронментальной) психологии. В ранней работе Р. Баркера (1968) и Э. Брунсвика (1957) была предпринята попытка определить связь между экологическим контекстом, индивидуальным развитием и поведением человека [Barker, 1968; Brunswik, 1957].
Параллельно с психологией окружающей среды область кросс-культурной психологии обычно рассматривает культуры как дифференциальные контексты развития, а поведение — как адаптивное к ним. В 1960-х гг. была начата серия статей и книг, более четко ориентированных на психологические последствия процессов адаптации к экологическому, культурному и биологическому контекстам [Berry; Berry, 1976; Berry, а; Berry, б; Bronfenbrenner; Whiting, 1977; Whiting, 1975]. Вскоре последовало развитие этой линии рассуждения, особенно в аспекте детского развития [66; 67; 76; см. также: 49].
Продолжая разработку этих идей, я в 1966 и 1971 гг. первоначально назвал свою модель «эколого-культурно-поведенческой моделью», позже, в 1976 г., сократив название до «экокультурной», далее У. Бронфенбреннер (1979) назвал свой подход «экологическим» [Bronfenbrenner], а Б. Уайтинг и Дж. Уайтинг (1975) «психокультурным», использовав также концепцию «экологической ниши» [Whiting, 1975]. Затем Ч. Супер и С. Харкнесс (1986, 1997) ввели термин «ниша развития» [Super C, Harkness, 1997; Super C, Harkness, 1986], а Т. Вайснер (1984) продолжил пользоваться термином «экокультурная ниша» [Weisner, 1984]. В конечном итоге, все эти подходы направлены на понимание развития и проявления человеческого поведения как функции процесса групповой и индивидуальной адаптации к экологическим, культурным, биологическим и социополитическим (межкультурным) условиям.
Исследователи, работающие в кросс-культурной психологии [см.: 24], сделали упор на анализе как природных, так и созданных человеком особенностей окружающей среды с целью достижения полного понимания человеческого поведения в контексте, так как я утверждал, что экологические и культурные влияния действуют в тандеме [Berry, 1994; Berry, 1976]. Развитие и использование моей экокультурной модели в серии исследовательских монографий более подробно рассматривается далее.
Экокультурная модель
С этим обзором в качестве фона теперь перейду к моей собственной исследовательской программе более подробно. В течение многих лет, начиная с моих полевых работ в Арктике, Сьерра-Леоне и северной Шотландии, я отстаивал экокультурный подход к кросс-культурной психологии [Berry, б]. Мой экокультур- ный подход развился благодаря серии исследований, посвященных пониманию сходств и различий в познании и социальном поведении в связи с определенным экологическим и культурным контекстом [см.: 4; 14; 15; 16; 27; 42; 55; 57]. Экокультурный подход также использовался в качестве организационной основы в серии книг, которые направлены на интеграцию обширной области кросс-культурной психологии [см.: 24; 25; 26; 64; 65].
Ниже приводится краткое изложение моего нынешнего понимания того, как люди культурно (как группа) адаптируются к своим исторически сложившимся экологическим условиям и к контакту с внешним культурным влиянием. Далее я продолжаю описание того, как люди психологически развиваются и выступают (как индивиды) в адаптации к своей экокультурной ситуации.
Моя экокультурная модель (рис. 1) предлагает учитывать психологическое многообразие человека (как групповые, так и индивидуальные сходства и различия), принимая во внимание два основных источника влияния (экологический и социополитический) и две особенности человеческих популяций, которые адаптированы к ним (культурные и биологические особенности). Влияние этих популяционных переменных передается индивидам с помощью возможных переменных-посредников в рамках различных процессов трансмиссии, таких как (1) инкультурация, (2) социализация, (3) генетика и (4) аккультурация. Понимание как культурной, так и генетической трансмиссии претерпело значительный прогресс благодаря работе по изучению культуры [например: 49]. Взаимосвязь между культурной и генетической трансмиссией была подробно рассмотрена в эволюционной психологии, а также особенно детально — в теории двойной наследственности (генно-культурной коэволюции) Р. Бойда и П. Ри- черсона [см.: 29]. Суть как культурных, так и биологических особенностей заключается в фундаментальном сходстве всех представителей человека как вида (существование культурных и биологических универсалий) в сочетании с вариацией в выражении этих общих базовых признаков. В последние годы из-за резкого увеличения межкультурных контактов и культурных изменений также активно продвигается работа по изучению воздействий на культуры и индивидов контакта с внешними культурами (через процесс аккультурации) [см.: 6; 33; 62; 63].
Экокультурная модель предполагает рассмотрение человеческого культурного и психологического многообразия как набора адаптаций (коллективных и индивидуальных) к контексту. В рамках такой общей перспективы эта модель рассматривает культуру как развивающуюся адаптацию к экологическим и социополитическим воздействиям, а индивидуальные психологические характеристики популяции — как адаптивные, и к их культурному контексту, и к объемлющим экологическим и социополитическим воздействиям. И, как уже отмечалось, моя экокуль- турная модель также предполагает рассмотрение культуры и поведения в качестве отдельных явлений на групповом и индивидуальном уровне, которые необходимо изучать независимо.
Таким образом, экокультурная модель обеспечивает широкую концептуальную структуру, в рамках которой можно исследовать сходства и различия в психологическом функционировании человека (как на индивидуальном, так и на групповом уровне), принимая во внимание два основных источника влияния (экологический и социополитический — на рисунке слева) и набор переменных, которые связывают это влияние с психологическими характеристиками. К ним относятся культурные и биологические адаптации на уровне популяции (на рисунке также слева) и четыре процесса трансмиссии: 1) инкультурация, 2) социализация, 3) генетика и 4) аккультурация (на рисунке в середине). Эти четыре процесса трансмиссии являются путями, с помощью которых популяционные характеристики внедряются в поведенческий репертуар индивидов (на рисунке справа).
Разработка и операционализация экокультурного аспекта данной модели имели целью учет множества возможных адаптаций человека к различным средам обитания в широком диапазоне экологических контекстов, например определяемых в рамках разных форм ведения натурального хозяйства [Berry, 1976; Berry, б]. Этот аспект модели базировался на хорошо известных взглядах К. Маркса и А. Кардинера на то, что базовые экономические практики и структуры группы основополагающе влияют на культурные, социальные и поведенческие особенности общества и его членов.
Отличительные особенности группы, связанные с разными формами экономической деятельности (начиная от охоты и собирательства и заканчивая различными способами ведения сельского хозяйства и производственной практики), сопряжены с ее демографическими и социальными особенностями. Например, численность населения увеличивается линейно от одного конца возможного диапазона к другому, т. е. от охоты до индустриального хозяйства, так же как и в связи с переходом от номадического к оседлому расселению. Политические и социальные структуры также различаются по всему этому диапазону — от непостоянных или слабо структурированных на одном конце к более стабильным и иерархическим — на другом. Давление в сторону принятия групповых норм, т. е. социальной конформности, также варьировалось вместе с такой иерархией [Berry, 1979; Berry, а]. Кроме того, эти особенности общества служат основой как для культурной трансмиссии, так и для поведенческого развития.
Говоря о культурной трансмиссии, следует отметить, что практики, связанные с социализацией, варьируются криволинейным образом — от акцента на ассерции (assertion) в охотничьих обществах до акцента на соблюдении (compliance) в сельскохозяйственных обществах [Barry] и снова до ассерции в городских индустриальных обществах. Эти практики социализации служат для внедрения культурных особенностей общества в поведенческий репертуар индивидов, воспитывающихся в этих различных экологических и культурных условиях. Что касается поведенческих последствий культурной и трансмиссионной особенности общества, то ранее мной было исследовано несколько областей поведения в разных культурах, некоторые из которых рассмотрены в следующем разделе.
Работая примерно в одно и то же время, А. Ломакс и Н. Берковиц (1972) обнаружили свидетельства в пользу выделения двух независимых факторов экологической и культурной изменчивости в пределах диапазона типов хозяйства (от собирателей и охотников до земледельцев и городских жителей), которые они назвали «дифференциацией» и «интеграцией» [Lomax]. Дифференциация относится к количеству и видам ролевых различий, проводимых в обществе, а интеграция относится к «групповости» или степени сплоченности среди членов общества, включая социальную координацию их повседневной деятельности. Хотя эти факторы являются ортогональными, они положительно коррелируют и растут в диапазоне от охотничьих до сельскохозяйственных обществ, но становятся более независимыми в городских (индустриальных) обществах, где дифференциация продолжает расти; но интеграция снижается в индустриальных (и постиндустриальных) обществах.
С использованием сходных двух факторов, которые я называю социетальным размером и соци
альной конформностью, эти взаимосвязи показаны в нашей недавней книге [Mishra, 2017]. Они представлены на рис. 2 как функция типов хозяйства. Социетальный размер представляет собой функцию типа хозяйства, линейно растущую от охотников-собирателей через занимающихся сельским хозяйством к городскому населению (наемным работникам), а социальная конформность представляет собой криволинейную зависимость — относительно низкую у собирателей, охотников и в индустриальных обществах, но более высокую в сухих и ирригационных сельскохозяйственных обществах. Опираясь на эти два фактора, мы можем предсказать различия в когнитивном и социальном поведении, исходя из соответствующих типов хозяйства культурных групп.
На втором (нижнем) уровне экокультурной модели социополитический контекст вызывает контакт между культурами, так что теперь индивиды должны адаптироваться к более чем одному культурному контексту. При этом, когда задействовано несколько культурных контекстов (как в случае множественных культурных контактов в течение многих лет), психологические феномены могут рассматриваться как попытки одновременно и последовательно иметь дело с двумя или более (иногда противоречивыми, иногда конфликтующими) культурными контекстами.
В последние годы тематика исследований различных социополитических воздействий на культуру и поведение стала доминировать во многих областях кросс-культурной и интеркультурной психологии [Sam, 2016]. Это также имеет место в отношении исследований, непосредственно проводимых в рамках экокуль- турного подхода [Ward]. Во многих случаях существуют взаимодействия между этими экологическими и социополитическими исходными переменными [Berry, 1976]. Например, быстрое переселение многих обществ охотников сопровождалось потерей привычной среды обитания и серьезным нарушением их социальных и политических структур. Будучи менее структурированными (меньший социетальный размер и социальная иерархия), они не имели обычаев и институтов, которые могли бы каким-либо образом помочь им противостоять или справляться с культурным влиянием извне. Напротив, многие сельскохозяйственные общества обладали социальными и политическими особенностями (такими как большая численность популяции и иерархическое лидерство), что позволяло оказывать определенное сопротивление каким-либо внешним культурным влияниям. Дифференциальное воздействие контакта с внешними культурами было показано в моем исследовании [Berry, 1976], где уровень стресса аккультурации (форма дезадаптации) в выборках из обществ с более низким уровнем иерархии был выше, чем из обществ с более высоким уровнем социальной стратификации. Кроме того, эти дифференциальные уровни дезадаптации были обнаружены в целом среди индигенного населения и беженцев, особенно по сравнению с иммигрантами и оседлым населением [Berry, 2006].
Наконец, важно отметить, что экокультурный подход предлагает ценностно-нейтральную структуру для описания и интерпретации сходств и различий в поведении человека в разных культурах [Berry, 1994]. Как адаптивные к контексту, психологические феномены могут пониматься «в своих условиях» (как настаивал Б. Малиновский), т. е. поведение рассматривается в непосредственных связях с изначальными условиями его формирования, и тогда внешних оценок обычно можно избежать. Это критический момент, поскольку экокультурный подход позволяет концептуализировать, оценивать и интерпретировать различия в культуре и поведении неэтноцентрическим образом, явно отвергая идею о том, что некоторые культуры или модели поведения более продвинуты или более развиты (т. е. «лучше»), чем другие [Berry, 1983а; Dasen, 1979]. Напротив, любой аргумент о том, что культурные или поведенческие различия упорядочены иерархически, требовал бы принятия какого-то абсолютного (обычно внешнего) стандарта.
Исследования когнитивного поведения
Первоначально рассмотренная выше связь между экологией, культурой и поведением была оформлена в виде модели, чтобы предсказать различия между охотничьими и земледельческими популяциями в развитии визуальной способности выделять отдельные части из общего контекста, а также аналитических и пространственных способностей [см.: 16]. Первым шагом тогда было мое предположение, что «экологические требования» к выживанию, предъявляемые к охотничьим популяциям, будут связаны с высоким уровнем этих перцептивно-когнитивных способностей, в отличие от популяций, использующих другие (особенно сельскохозяйственные) типы хозяйства. Во-вторых, я предположил, что «культурные средства» (такие как практика социализации, лингвистическая дифференциация пространственной информации и использование декоративно-прикладного искусства) способствовали развитию этих способностей. Как и предсказывалось мной, эмпирические исследования среди охотников инуитов (тогда называемых эскимосами) в канадской Арктике и земледельцев темне в Сьерра-Леоне выявили значимые различия. Эквивалентные исследования с шотландцами в Северной Шотландии показали, что инуиты были больше похожи по этим способностям на эту выборку городских жителей, чем на земледельцев из Сьерра-Леоне. Кроме того, влияние формального школьного образования (из-за межкультурного контакта) заключалось в усилении их развития.
Последующие эмпирические исследования в рамках этой программы обеспечили дальнейшее развитие экокультурной модели и оформление ее в текущей версии. В каждом случае рассмотрение экологических и культурных особенностей группы было взято за основу для прогнозирования различных психологических последствий во множестве областей. Например, в моих исследованиях [Berry, 1979; Berry, а] степень опоры на охоту и различия в социальной стратификации (от «слабой» до «жесткой» [Pelto]) и различия в практике социализации детей (от акцентов на «ассерции» до «соблюдения» [Barry]) были использованы для прогнозирования изменений в развитии способностей, которые позволяют индивидам существовать в их специфических экокультурных контекстах [Irvine, 1988]. Более высокие уровни социальной конформности были обнаружены среди индивидов, живущих в сельскохозяйственных обществах, в отличие от охотничьих обществ. Эти результаты являются ранними предшественниками последующих исследований независимости и взаимозависимости, проведенных Х. Маркус и С. Китаямой [например: 53].
Недавние исследования различий в некоторых социальных и когнитивных моделях поведения у фермеров, выращивающих рис, и фермеров, выращивающих пшеницу, в Китае [например: 69] во многом продолжают мою исследовательскую программу выявления поведенческих последствий экологической адаптации. Однако эти исследования отличаются от моих (подробнее о них см. ниже) в двух отношениях. Во-первых, сравнение проводится только между двумя экологическими условиями, в то время как в своих работах я, как правило, рассматриваю три или более параметров с различными культурными адаптациями, а также непрерывный путь от номадических групп охотников и собирателей через различные формы сельского хозяйства (сухое и ирригационное) до наемных работников в городах. Во-вторых, в моей работе связь между экологическими условиями и сопутствующими экономическими практиками, с одной стороны, и поведенческими последствиями, с другой стороны, концептуализируется и измеряется в таких понятиях, как социальная конформность. В отличие от моих работ, в нынешних сравнениях с использованием двух групп не хватает достаточной градации в контекстуальных переменных для того, чтобы наблюдать комплексные паттерны в этих взаимосвязях, а медиативные связи с возможными переменными-посредниками остаются вовсе не исследованными, т. е. процессы трансмиссии остаются неясными.
Большая часть ранних работ была связана с психологической дифференциацией, в частности с концепцией когнитивного стиля, которая коренится в когнитивных процессах, лежащих в основе любой когнитивной деятельности. Наиболее влиятельной концептуализацией когнитивного стиля была градация «полезависимость—поленезависимость» (ЗП— НЗП), разработанная Г. Виткином с соавторами [Witkin, 1962], где отправной точкой являлась идея способностей восприятия и ориентации (пространственные компетенции) у летчиков-стажеров; но вскоре они заметили, что ряд других способностей (включая некоторые социальные компетенции) были связаны друг с другом таким образом, что свидетельствовали о лежащем в их основе особом паттерне. Эта закономерность проявилась в тенденции полагаться прежде всего на внутренние (в отличие от внешних) системы отсчета при ориентации в пространстве. На одном конце измерения «ЗП—НЗП» находятся те (относительно поленезависимые [НЗП]), которые полагаются на телесные сигналы внутри себя и, как правило, менее ориентированы на социальное взаимодействие с другими; на другом конце находятся те (относительно полезависимые [ЗП]), которые больше полагаются на внешние визуальные сигналы и более социально ориентированы и компетентны. Однако, что касается подобного психологического измерения, мало кто попадает в края распределения, большинство попадают в широкий средний диапазон. Примеры тестов на определение когнитивных стилей (например, оригинальный тест встроенных фигур и тест стержня и рамки) доступны в Интернете [см.: 24].
Согласно Г. Виткину и его коллегам (1962), истоки когнитивного стиля «ЗП—НЗП» лежат в раннем опыте социализации: выяснилось, что те, кто вырос в условиях независимости и автономности, были относительно НЗП, а те, кто находился под более жестким контролем, имели относительно больше ЗП [Witkin, 1962]. При рассмотрении в разных культурах [Witkin] многие ранние исследования показали, что в обществах, которые делают акцент на «соблюдении» в своих практиках социализации [Barry] и социальной конформности [Berry, 1979; Berry, а], наблюдается тенденция к развитию ЗП. Это, как правило, те общества, которые используют сельское хозяйство в качестве типа хозяйства и имеют иерархическую социальную структуру. Напротив, общества, которые в качестве типа хозяйства используют охоту, как правило, развивают НЗП, подчеркивая «ассерцию» в социализации и менее социальную конформность.
Последующие исследования перцептивных и когнитивных способностей (частично связанные с теорией психологической дифференциации, особенно «ЗП—НЗП») привели к созданию четырех монографий с описанием результатов исследований в Арктике, Африке, Австралии, Новой Гвинее и Индии [см.: 14; 27; 55; 57].
Экокультурная модель также использовалась для понимания источников различий в других аспектах перцептивно-когнитивного развития [Dasen; Nsamenang, 1992; Zimba, 2002], а также понимания моделей пространственной ориентации у детей в Непале и других странах Азии [например: 37; 56]. Эти исследования имеют четкую связь с растущим интересом к кросс-культурным исследованиям индигенных концепций когнитивной компетентности и решения когнитивных задач, стоящих перед индивидами в повседневной жизни [например: 1; 22; 23]. В этих исследованиях утверждается необходимость рассмотрения индигенных концепций когнитивной компетентности, при этом эти компетенции следует рассматривать как порожденные повседневной деятельностью («бриколаж») и как адаптивные к соответствующему экологическому контексту. Опять же, что касается стратегий кросс-культурных и интеркультурных исследований, эти индигенные исследования (внутри культуры) должны проводиться с неэтноцентрической точки зрения. Одним из примеров является исследование, которое было направлено на выяснение индигенных концепций компетентности среди племен кри, коренных жителей северной Канады [Berry, б1].
Совсем недавно экокультурная модель использовались в качестве руководства при исследовании развития когнитивного стиля в Канаде, Китае, Гане и Индии среди взрослых, занимающихся охотой, сельским хозяйством и производством, а также среди детей в группах, занимающихся охотой-собира- тельством и сельским хозяйством в Индии [Mishra, 2008; Mishra, 2017]. В последнем из них мы рассмотрели распределение социетального размера и социальной конформности в группах с различными типами хозяйства, развитие когнитивного стиля относительно этих форм, а также его взаимосвязь с уровнями социетального размера и социальной конформности.
В более раннем исследовании, рассмотренном выше, культурные характеристики общества оценивались по четырем переменным: степень политической стратификации, степень социальной стратификации, тип семьи и акцент социализации на «ассерции» или «соблюдении». Этот культурный индекс был объединен с экологическим индексом для получения экокультурного индекса [см.: 14], который использовался в качестве одномерного и биполярного индекса экологической и культурной адаптации. Однако, как показано выше на рис. 2, два измерения, найденные А. Ломаксом и Н. Берковицем (1972), теперь рассматриваются как более подходящие для этих целей.
В отношении когнитивного стиля нами также были предложены два психологических измерения [Mishra, 2017]. С нашей точки зрения, познание состоит из определенных единиц и частей. Например, блоковая конструкция (единица) состоит из нескольких блоков (частей). Части и единицы могут иметь два базовых отношения. Одно из них, называемое «различимость», относится к распознаванию частей и единиц как отличных друг от друга, а второе — «связность» — относится к пониманию отношений между частями и единицами. Эти отношения могут быть либо интра-единичными (между частями внутри единицы), либо экстра-единичными (среди разных единиц). Если эти понятия объединить, то получатся четыре когнитивные функции. Две из них — интра- единичная различимость и экстра-единичная связность — представляют особый интерес для исследований в когнитивной области в кросс-культурной перспективе, в рамках терминов «дифференциация» и «контекстуализация», соответственно.
Рассматривая выборку детей из индигенных племен адиваси, занятых четырьмя разными типами хозяйства в Индии (охота и собирательство, сухое и ирригационное земледелие, наемный труд), мы ожидали, что (1) социетальный размер (оценивался по ряду показателей, например таких, как численность популяции и политическая стратификация) будет иметь низкий уровень у охотников-собирателей, будет выше для занимающихся сельским хозяйством и самым высоким при индустриальном устройстве; в свою очередь (2) социальная конформность (оценивалась по ряду показателей, например таких, как социализация, ориентированная на социальную конформность и ролевые обязательства) будет иметь низкий уровень у охотников-собирателей и наемных работников и будет выше для занимающихся сухим и ирригационным земледелием. Также дифференциация (оценивалась с помощью модифицированного теста встроенных фигур) будет относительно высокой в выборках охотников-собирателей и (городской) выборке наемных работников. Кроме того, мы ожидали, что произойдет снижение уровня контек- стуализации (оценивалась с помощью силлогистического теста-рассуждения, смоделированного по тесту А. Лурии, с использованием силлогизмов, которые создают для рассуждений знакомые и незнакомые проблемы) в направлении от охотников-собирателей до занятых в сельском хозяйстве и городских наемных работников.
Результаты соответствовали нашим прогнозам — мы наблюдали описанную линейную и криволинейную зависимость социетального размера и социальной конформности от типа хозяйства группы и ожидаемые связи типа хозяйства и культурных особенностей с их когнитивными характеристиками, что также дополнительно поддерживает мою общую гипотезу о предсказательной силе экокультурной модели.
Исследования социального поведения
В то время как большая часть использования эко- культурной модели касалась изучения перцептивного и когнитивного поведения, она также оказалась полезной при изучении различных аспектов социального поведения. Понятие социального или аффективного стиля было введено мной [Berry, 1973] на основе моих работ по социальной конформности [Berry, 1979; Berry, а]. В моем совместном с Г. Виткином обзоре сообщалось, что большее соответствие предлагаемой во время тестирования групповой норме вероятнее произойдет в культурах, которые являются структурно жесткими (т. е. с высоким обязательством следовать нормам) [Witkin]. Эта взаимосвязь является устойчивой, независимо от того, рассматривается ли она на индивидуальном уровне или с использованием среднего балла группы в качестве переменной, относящейся к экологии [для обзора см.: 28].
Еще один пример демонстрирует связь между эко- культурными показателями и популярными в настоящее время понятиями индивидуализма и коллективизма [Berry, 1994а]. Я тогда предположил, что (1) индивидуализм может быть связан с социетальным размером, причем больший индивидуализм прогнозируется в более крупных и сложных обществах; (2) коллективизм в большей степени связан с социальной конформностью, а именно: высокий уровень коллективизма взаимосвязан с социальной конформностью — низкий уровень среди охотников-собирателей и городских жителей (наемных работников), но высокий среди занятых в сельском хозяйстве. В последствии я предположил, что когда индивидуализм и коллективизм воспринимаются как противоположные стороны одного ценностного измерения, это происходит потому, что данные обычно получают в обществах (городские жители/наемные работники), где два культурных аспекта (социетальный размер и социальная конформность) сильно различаются; если данные были собраны в других типах обществ (например, охотники или занятые сельским хозяйством), где эти два измерения совпадают (как показано на рис. 2), то это ценностное противопоставление, или несовместимость, может не наблюдаться [Berry, 1994а].
Мои исследования с Дж. Георгасом и Ф. ван де Вайвером еще больше расширяют этот интерес к социальным аспектам поведения [Georgas; Georgas, а]. Первое исследование было направлено на выявление экологических и социальных показателей, которые могли бы позволить кластеризовать общества в соответствии с их сходствами и различиями по шести измерениям: экология, образование, экономика, массовые коммуникации, популяция и религия. Дополнительно изучались экосоциальные показатели в разных культурах, а затем были получены свидетельства их взаимосвязи с рядом психологических переменных (таких как ценности). Результаты показали, что многие из показателей складывались вместе, чтобы сформировать единое экономическое измерение (названное «изобилием»), которое отличалось от другого измерения (названного «религией») в структуре взаимосвязей с психологическими переменными. В частности, в разных культурах высокое положение относительно «изобилия» (вместе с протестантской религией) было связано с большим акцентом на утилитаризме и личном благополучии. В отличие от этого, для других религий при низком положении относительно «изобилия» особое внимание уделялось ценностям власти, лояльности и иерархии.
Позднее экокультурная модель использовалась для проведения исследования структуры и функции семьи в разных странах, которое стремилось связать экологический и социополитический контекст со структурой семьи, семейными ролями и некоторыми семейными и личными ценностями [Georgas, 2006]. Руководствуясь как экокультурной моделью [Berry, 1976], так и моделью семейных изменений [Kağitçibaşi Ç. Family, 1996], этот проект стремился понять современные семьи в 30 странах, представляющих большинство культурных регионов мира. Это исследование показало, что когда мы изучаем взаимосвязь между кросс-культурными особенностями семейной жизни и экологическими и социополитическими переменными, взятыми из экокультурной модели, то мы находим предсказанные паттерны, а не случайные связи. Эти паттерны, которые мы обнаружили среди экологических, культурных и семейных переменных, могут быть спрогнозированы и соответствуют антропологической литературе, посвященной экономическим практикам и системам религиозных убеждений, а также предыдущим психологическим исследованиям, проводимым в рамках экокультурной традиции.