Мотив утешения у передвижников

Утешение - одно из самых желанных в душевной жизни человека явлений. Каждый из нас знает, как тяжела, невыносима безутешность, а также, как порой тяжело бывает утешить - настроиться, найти в себе это «дрожание струны», подобрать слова. Как беспомощны порой оба -и безутешный, и утешающий - привычные штампы нелепы, всеохватывающее «все будет хорошо» бессильно. Иногда молчание утешительнее слова, как «тишина красноречивей звука». Но также мы знаем, как многолико утешение.

Размышляя над этой темой, мы решили обратиться к сфере искусства. Во-первых, потому что оно само таит в себе могущественные силы утешения, как для творца, так и для зрителя. Во-вторых, произведения искусства могут служить своего рода «микроскопом или телескопом», увеличивая, придавая необходимую выпуклость, ясность предмету изучения (Тэн, 1894). А в-третьих, то, как мы утешаем, и в чем ищем утешения, связано с нашей картиной мира, видением себя в этом мире, а именно этот аспект в обобщенной художественной форме, в своей смысловой целостности ярко представлен в произведениях искусства.

Мы выбрали для начала одно из направлений русской живописи, передвижников, и попытаемся поразмышлять над их манерой утешения, связанной с особым пониманием человека в мире, его места и предназначения, а также спецификой задач, которые ставят перед собой эти художники.

Товарищество передвижных художественных выставок было создано в 1870г. по инициативе Г.Г.Мясоедова, В.Г.Перова, И.Н.Крамского, Н.Н.Ге и др. Искусство понималось ими как средство воспитания, просвещения души, правдивого и нравственного диалога с человеком, диалога, взывающего к сердцам. Свою задачу они видели не только в констатации таких «случаев» окружающей жизни, которые невозможно воспринимать без гнева и боли, но и поиске положительных начал бытия, нравственных ориентиров для общества. Передвижник не «пишет» картины, но служит высоким идеалам, как это было и в классицизме. Но если классицизм стремится показать идеал, понимая это как способ воспитания души (видя благородное, доброе, достойное остаться в вечности, человек учится быть таким же и поступать так же), то установка передвижников - показывать и то, что противоречит идеалу. Рассматривая это как свой подход к просвещению души, они сталкивают нас с тем, на что мы бы с удовольствием закрыли глаза, взывают к нашей совести и человечности.

Если 18 век, классицизм, принципиально не показывает ничего злого, некрасивого, недостойного (люди и события в этих картинах - идеал, а надежда и утешение - в «правильности» события), то у передвижников не само событие дарит надежду и утешение, а поведение людей внутри него. Передвижники ведут со зрителем особый диалог. Н.Н.Ге так писал о своих картинах, отображающих события Страстной недели: «Я хочу, чтобы, выходя с выставки, они забыли про свои глупые заботы, я хочу потрясти их сердца страданиями Христа». А Васнецов говорил об «Аленушке», что написал ее для горячего человеческого сердца. Вот к чему они обращаются в зрителе - не просто внимать, но участвовать, не созерцать, но со-действовать. Картины передвижников почти всегда развернуты на зрителя, обращены к нему. Эта открытость вовне, когда зритель становится как бы частью картины, - важный прием у передвижников. Даже если вы не найдете в сюжете картины «физического» утешения, когда один герой утешает другого, этот мотив - один из самых важных, и именно зритель должен стать тем другим, который готов утешить и помочь; зритель здесь - один из героев.

У передвижников утешение часто сближается с надеждой, участием, сочувствием и содействием. Передвижники изнутри события проверяют людей, предлагая совершить нравственный выбор, ставя глобальные философские задачи. И не просто перед обществом в целом, но перед каждым человеком.

Суриков. «Боярыня Морозова» (1887). Художник ставит нас, зрителей, на снег за только что проехавшими санями, но мы не смешиваемся с толпой, не бежим по бокам. Сани идут вперед и немного вверх. Боярыня уезжает навсегда. Ближайший к зрителю предмет в картине - миска для подаяния. И от нас, зрителей, не требуется оценить роль личности в истории, права боярыня или нет, - просто жалко ее. При всей громадности происходящего, когда вершатся судьбы, важно, что мы все-таки люди. История существует, потому что есть живые люди. И нельзя не заметить: смотришь на нее - птица с перебитым крылом, опускаешь глаза - миска для подаяний.

«Утро стрелецкой казни» (1881). Казалось бы, что может быть бе­зутешнее казни? В воздухе горький привкус ненависти, страха, отчаяния, горя, обреченности, непокорности. Но, как мы замечали, надежда у передвижников не в событии, а поведении людей внутри него. На картине Сурикова тем утром - и другой персонаж. Это преображенец, ведущий одного из стрельцов на казнь. Преображенец не может ничего изменить, но он ведет стрельца, поддерживая, смотрит на него, не смотрящего, говорит что-то. Безутешность не безучастна - именно это и утешает. Не подвиг и спасение, но простое присутствие и человеческий жест - поддержка по сути далекого, чужого, чуждого, случайного человека, более того, стоящего по другую сторону баррикад. Утишающее утешение. Они, наверно, и правда - самые тихие, мирные в картине. Среди стенаний, опустошенности, ненависти, этот преображенец со стрельцом как бы выходят из плотного кольца - даже если не поднимется поникшая голова, даже если ничего не изменит простое слово. Преображенец разговаривает со стрельцом. И в этот момент он не думает, что царь рядом и может рассердиться, что тут все существует под знаком схлестнувшихся взглядов Петра и непокоренного стрельца со свечой, что на эту ниточку нанизаны все фигуры. Все фигуры, но не их.

Знаменитая «Аленушка» Васнецова - еще один пример собственно передвижнической трактовки мотива утешения. Аленушка на горючем камне. Сзади - черный, непроходимый, ощетинившийся лес - беспроглядный. Внизу - черная вода, а камушек покатый, того и гляди, не удержится она, ножка одна уже около самой черной воды (Васнецову ли, начинавшему в иконописной мастерской, не знать символического значения черного - цвета смерти и ада). Листочки на деревце желтеют, дело к осени, значит и птички, которые еще здесь, скоро улетят в то далекое небо, в те края, которые за черным лесом и не разглядеть никогда. Что же остается? А ведь зритель, глядящий на картину, стоит на другом берегу (пусть это и паркетный пол Третьяковской галереи), и от него зависит, пройти мимо или откликнуться. Утешение Аленушке - в нашем сопереживании, в нашем «горячем сердце».