Феноменологическое описание и интерпретация: примеры анализа данных в качественных психологических исследованиях

В последние десятилетия в социогуманитарных науках значительное развитие получила область качественных исследований. Несмотря на разнообразие концептуальных подходов, а также различия в исследовательских техниках и процедурах, качественные исследования разделяют друг с другом ряд общих черт. И, прежде всего, это критическая позиция в адрес более традиционной позитивистской перспективы исследования, с помощью которой, согласно сторонникам качественной методологии, невозможно постичь жизнь, мысли и чувства исследуемых людей, внимание к смыслам их слов и действий, а также к контексту исследования и т.п.

Пожалуй, сегодня уже можно говорить о методологической фазе развития качественных исследований. В отличие от более раннего периода, когда умение проводить качественные исследования и грамотно интерпретировать данные связывалось с некой общей эмпатической чувствительностью исследователя и его опытом работы «в поле», теперь речь идет о необходимости систематической подготовки исследователя в области качественной методологии. Соответственно появляется все большее количество методологической литературы, авторы которой пытаются эксплицировать основные правила работы с качественными данными, представить стратегии и техники такой работы и обобщить критерии оценки ее качества.

Н. Дензин и И. Линкольн [Denzin, Lincoln, 2005] отмечают, что сторонники качественных исследований вынуждены сталкиваться с тремя кризисами — репрезентации, легитимации и праксиса: способен ли исследователь при помощи текста аутентично отобразить жизненный опыт Другого — участника исследования? Как оценить степень адекватности данных и результатов, если переосмысление критериев валидности, надежности и возможности обобщения не получило признания? Возможна ли вообще оценка качества исследования сегодня, «после постструкту­рализма»? Кризисы репрезентации, легитимации и праксиса ставят под сомнение способность тех, кто практикует качественные исследования, извлекать интерсубъективно значимый смысл из своих данных. Можно сказать, что ответом на отмеченные кризисы является то внимание, которое уделяется сегодня проблеме строгости (rigor) качественных исследований, определяемой, во-первых, степенью публичности и воспроизводимости способов сбора данных и анализа результатов и, во- вторых, степенью соответствия нормам научности, переосмысленным в связи с особенностями качественного исследования.

Одним из путей повышения строгости качественных исследований стала разработка систематических процедур анализа текстовых данных. В частности, значительную известность приобрела форма систематической работы с данными, предложенная сторонниками феноменологического метода, вариации которого представлены в соответствующей литературе [Giorgi, 1997; Holroyd, 2001; Karlsson, 1993; et al.].

Важной особенностью феноменологического метода, с точки зрения самих феноменологов, является его описательный характер. Феноменологи настаивают на необходимости работать на уровне очевидных смыслов текста и самопонимания исследуемых. Однако сложно сказать, насколько предлагаемые в рамках феноменологического метода техники действительно отличны от интерпретации и способны приводить к пониманию текста в его изначальной самобытности. Как показывает Х.-Г. Гадамер [Гадамер, 1988], понимание никогда не является простым воспроизведением понимаемого, но всегда свершается в процессе толкования. Для того чтобы «дать выражение мнению текста в его фактическом содержании, мы должны перевести его на свой язык, а это значит, что мы приводим его во взаимодействие со сферой всех возможных мнений, в которой движемся мы сами, высказываясь и готовые высказаться» [Там же. С. 460]. В настоящей статье мы намерены показать, что в случае феноменологического метода речь идет об определенном типе интерпретации, ориентирующейся на контекст са­мопонимания говорящего или пишущего. Исследователь-феноменолог не просто воспроизводит оригинальные смыслы, но концептуализирует их в рамках собственного тематического построения, отвечающего исследовательскому замыслу. Вместе с тем ориентация на контекст самопонимания исследуемого и очевидные смыслы текста дает возможность в достаточной мере упорядочить процедуру анализа и выйти на уровень интерсубъективно значимых результатов (на основе согласия экспертов и/или согласия с результатами самих респондентов).

Что же касается собственно интерпретативной работы с текстом, предполагающей движение от явных смыслов к более глубоким и помещение текста в более широкие теоретические и концептуальные контексты, то систематичности процедуры здесь добиться гораздо сложнее. Однако, как мы постараемся показать ниже, и для такой работы могут быть предложены методологические и методические ориентиры. В частности, одним из способов упорядочения процедуры интерпретации, привнесения в нее той систематичности, недостаток которой нередко приводит сциентистски настроенных коллег к столь низкой оценке научного потенциала качественного анализа, является постановка вопросов к тексту. Помимо систематизации исследовательского процесса фиксация вопросов к тексту облегчает последующую экспликацию исследовательской процедуры, призванную продемонстрировать сообществу коллег, как именно анализировались данные и были получены те или иные результаты. Напомним, что именно экспликация процедуры, по мнению некоторых авторов (А. Джорджи, цит. по: [Квале, 2003]), является основой контроля анализа в качественных исследованиях.

В настоящей статье мы предлагаем обсуждение процедуры феноменологического описания и некоторых типов интерпретации на небольших примерах анализа фрагментов текстов. Цель нашего обсуждения — во-первых, показать, что феноменологическое описание представляет собой специфическую форму интерпретативного анализа, отличающуюся от других форм интерпретации рядом особенностей, и во-вторых, продемонстрировать возможности пошаговой интерпретативной работы с текстом на основе простого перечня базовых вопросов.

Феноменологическое описание

Когда в психологии говорят о феноменологии, то обычно имеют в виду метод или определенный способ постижения субъективной реальности, непосредственных переживаний, опыта в их максимальной конкретности и полноте, без обращений к каким-либо схемам, без каких бы то ни было предположений относительно их происхождения или причин [Леонтьев, 2001].

В целом можно сказать, что в психологии феноменологическая установка описывается двумя способами: в одном случае в большей мере подчеркивается ее ценностный аспект, в другом — процедурно­технический. Ценностная составляющая преобладает, например, у А.А. Пузырея [Пузырей, 1997], техническая сторона раскрывается такими западными авторами, как Д. Полкинхорн (D. Polkinghorne), А. Джорджи (A. Giorgi), С. Квале (S. Kvale) и др. (на рус. яз. обзор представлений западных авторов см. в: [Улановский, 2007])[2].

Согласно А.А. Пузырею [Пузырей, 1997], феноменологическое понимание — это и есть собственно понимание, идущее из живого опыта чтения. Оно не редуцирует текст, не сводит его к чему-то уже понятному и известному, не разоблачает секрет, но утверждает тайну как то, что является внутренне присущим самому понимаемому, из чего понимание получает оправдание своего существования, достигает его подлинности. Как пишет Пузырей, в случае феноменологического чтения мы не производим смысл текста, а лишь даем возможность заговорить самому тексту, высказать то, что он в самом деле говорит [Там же]. Отсюда естественным образом вытекает не просто критика психологических подходов, но серьезный приговор всей психологии, занятой рациональным, объясняющим, редуцирующим толкованием.

Обобщая западные представления о феноменологическом методе как качественной исследовательской стратегии, А.М. Улановский [Улановский, 2005] выделяет несколько его специфических черт: помимо свойственного ему описательного характера, о котором было сказано выше, это ориентация на переживание как предмет исследования, использование рефлексивных данных, отказ от любых теоретических допущений и выводов и использование обыденного языка описания.

Как видим, одна из важнейших черт феноменологической психологии — установка на понимание того, что внутренне присуще самому понимаемому, описание данного с очевидностью вне домыслов и редуцирующих толкований. Как подчеркивает Улановский [Там же], метод, разрабатываемый сторонниками феноменологической психологии, призван помочь справиться с огромным количеством абстрактных теорий и всевозможных произвольных моделей, предлагаемых в психологии.

Если говорить о самом праксисе феноменологических исследований, то в литературе описано несколько разновидностей феноменологического метода [Giorgi, 1997; Holroyd, 2001; Karlsson, 1993; et al.]. Все они основаны на технике конденсации смысла, выделении категорий, кодировании и последующем тематическом анализе.

В целом работа с текстовыми данными в феноменологическом исследовании включает в себя несколько этапов:

1)    прочтение текста/ов целиком; общее впечатление, возможные гипотезы;

2)    выделение смысловых единиц, соответствующих теме исследования;

3)     «конденсация смысла» выделенных единиц;

4)     выделение тем, их обозначение;

5)    обобщение тем (центральных тенденций), выделение внутри каждой темы вариаций.

Именно данную схему работы с текстом мы попробуем использовать для анализа фрагментов дневниковых записей Фаины Раневской [Раневская, 2005, с.7—9]. В приведенных фрагментах так или иначе затрагивается тема ее отношения к автобиографической книге, написать которую она планировала (по просьбам других или по собственному желанию), но так и не написала (во фрагментах речь идет о том, что она ее уничтожила). Итак, мы приводим анализ отношения Раневской к книге воспоминаний, построенный на основе феноменологического метода.

Пример. «Болезнь» письма (отношение артиста к книге воспоминаний)

Две темы — побудительные мотивы писать о себе и невозможность писать о себе, сопротивление письму; вместе они составляют одну тему конфликтного отношения к письму.

Побудительные мотивы писать о себе

Очень часто фактором, побуждающим артиста писать о себе, являются другие люди: они настойчиво просят артиста писать, и иногда эти просьбы принимают характер назойливых требований. К тому же у артиста нередко появляется собственное желание говорить о себе.

Невозможность писать о себе, сопротивление письму

Если писать о себе, то это нужно делать достойно, — писать так, как написаны хорошие книги. Однако многие мемуары актеров написаны так, что ничего, кроме «графоманской писанины», собой не представляют, а такой «стариковский лепет» вызывает у Ф.Р. непреодолимое отвращение, и она не может позволить себе столь невыносимую ей писательскую распущенность.

Другой источник сопротивления письму — нежелание выносить свою жизнь на всеобщее обозрение. Возможно, за этим стоит ценность скромности — говорить о себе неудобно, и достойный человек, т.е. человек, у которого «есть сердце», не хочет, чтобы его жизнь бросалась в глаза. Возможно, за таким нежеланием стоит и гордыня — отделение себя от других людей.

Однако самое важное состоит в том, что письмо, побудившее к рефлексии над целостностью своей жизни, столкнуло Ф.Р. с глубоким переживанием неудовлетворенности этой жизнью — полной «смертного одиночества», «трудной» и «неудавшейся», несмотря на успех. И вот это глубочайшее переживание и заставило Ф.Р. порвать даже то, что уже было написано: ей не просто не хочется выносить свою жизнь на обозрение, но не хочется выносить именно такую жизнь. Дело не только в том, как писать, — хотя писать, безусловно, нужно достойно, и Ф.Р. отвратительны любые формы убогого графоманства, — но и в том, что писать, в сущности, не о чем: нет смысла писать о собственной «неудавшейся» жизни.

Мы пытались анализировать текст на уровне очевидных смыслов. Но, как можно видеть, даже в этом случае конденсация смысла и тематический анализ письменного текста включает в себя немалую долю интерпретации. В ряде случаев нам приходилось акцентировать одни смысловые моменты в ущерб другим. К тому же сама выбранная нами с самого начала тема (отношение к книге воспоминаний) определенным образом фокусировала наше внимание: мы смотрели на текст сквозь призму интересующего нас вопроса[3]. Поэтому представленные нами темы вряд ли можно считать лишь отражением очевидных смыслов текста — скорее, они родились в результате нашего диалога с ним.

Обратим внимание на то, что в нашем примере феноменологического анализа мы использовали письменный текст. Некоторые авторы (например, А. Джорджи) полагают, что культурные тексты несут в себе слишком много неясностей, метафор, недоговоренностей и поэтому с неизбежностью требуют герменевтического (т.е. интерпретативного) подхода, предполагающего учет жанра письма, биографии писавшего, общекультурного контекста и т.п. [Улановский, 2007]. В нашем случае такого выхода в более широкие контексты мы не предпринимали, намеренно ограничивая себя описанием непосредственных смыслов текста. И тем не менее, конденсируя смысл естественных единиц, мы осуществляли нечто вроде перевода с одного языка на другой, что неизбежно включало в себя поиск смыслового компромисса.

Вопрос, который мы хотим поставить, следующий: если анализ, осуществляемый на основе феноменологического метода, тоже имеет природу толкования, означает ли это, что сами феноменологи, настаивая на описательном характере разрабатываемого ими метода и противопоставляя его интерпретации, предлагают неадекватную рефлексию собственного метода? На наш взгляд, то, что феноменологи называют «описанием», в самом деле отличается от того, что в психологии обычно имеют в виду под интерпретацией, а именно: производство (конструирование) смысла текста, как правило, в соответствии с комплексом теоретических представлений психолога либо симптоматическое прочтение (более подробно о нем речь пойдет ниже), раскрывающее, выражением (симптомом) чего являются высказываемые слова и действия (симптоматическое прочтение обычно также предполагает теоретический контекст, например, опору на психоаналитические представления). Феноменологический анализ не подразумевает, что мы создаем (конструируем) некую новую историю, взамен истории оригинальной; мы действительно даем возможность самому тексту сказать то, что он говорит. Однако это отнюдь не означает, что мы навсегда покидаем поле игры истолкования. Феноменологи предлагают особый тип интерпретативной активности исследователя, цель которого — усиливать сказанное в тексте, обращаясь к самому делу — заключенному в сказанном смыслу. Пожалуй, то, что происходит, когда мы осуществляем феноменологический анализ текста, лучше всего «схватывается» в описываемом Х.-Г. Гадамером опыте подлинной диалектики, которая, на наш взгляд, и находит свое воплощение в данном типе анализа. Феноменологическое понимание свершается в среде языка. Однако, — пишет Гадамер, — подобно тому как слово «в своем собственном чувственном бытии существует лишь затем, чтобы снять себя в сказанном», понятия, в которых осуществляется толкование, «снимаются в завершенном понимании, ибо они обречены на исчезновение» [Гадамер, 1988, с. 547—548]. Развертывание смыслового целого, которое мы стремимся понять, подталкивает нас к тому, чтобы вновь истолковывать и отказываться от толкования. Получается, что в опыте описываемого феноменологического анализа интерпретация (толкование) как бы диалектически «снимает», преодолевает саму себя, и лишь такое «снятие толкованием себя самого создает окончательную возможность того, что само дело — смысл текста — добивается нашего признания» [Там же. С. 537—538].

Итак, нельзя сказать, что в своей рефлексии предлагаемого ими метода как метода описательного и отличного от интерпретации сторонники феноменологической психологии абсолютно неправы. Однако, несмотря на присущую ему специфику, отличающую его от других типов психологической интерпретации, на наш взгляд, феноменологический метод тоже должен быть отнесен к интерпретативной методологии, полагающей интерпретацию в качестве фундаментального принципа понимания.

Интерпретация и вопросы к тексту

Качественным исследованиям нередко предъявляются претензии в том, что их результаты зависят от перспективы исследователя и включают немалую долю субъективности[4]. Достичь интерсубъективно значимых результатов в интерпретативных исследованиях крайне сложно. Однако наблюдающаяся в них «субъективность» может иметь качественно различный смысл. К примеру, С. Квале [Квале, 2003] разводит предвзятую субъективность и субъективность разных взглядов. Первая означает просто неряшливую и ненадежную работу, когда исследователь замечает только те факты, которые подкрепляют его мнение, и пропускает все, что им противоречит. Но в случае, когда исследователи с разными взглядами ставят разные вопросы к одному и тому же тексту и приходят к различным интерпретациям его смысла, мы имеем дело с совершенно другой субъективностью. С. Квале [Там же] справедливо замечает, что основной проблемой для качественных исследований является не многообразие интерпретаций, а недостаточно ясно сформулированные вопросы к тексту. Так что можно сказать, что уточнение вопросов, задаваемых тексту, — одна из важнейших задач исследователя-«качественника».

Попробуем разобрать на примере анализа небольшого фрагмента интервью, как типы вопросов структурируют интерпретативный процесс и определяют содержание интерпретации. Фрагмент интервью взят нами из нашего собственного исследования, посвященного особенностям психологической ситуации, в которой приходится работать среднему медицинскому персоналу детских онкологических клиник. Для анализа фрагмента мы воспользуемся схемой возможных вопросов, предложенной С. Квале [Там же]. Во-первых, наш вопрос может относиться к содержанию того, что нам рассказывают, и тогда собеседник выступает в качестве источника информации, либо к личности собеседника, и тогда собеседник выступает в качестве объекта анализа. Во-вторых, вопрос может касаться разных контекстов интерпретации (по Квале, это контексты самопонимания, критического понимания с позиций здравого смысла и теоретического понимания).

Пример. Исследование факторов, вызывающих
психологическое напряжение у медицинских сестер
детских онкологических отделений

Высказывание из интервью с медсестрой, являющееся очень показательным:

«Мы здесь такие вот козлы отпущения. Мы все время вынуждены терпеть несправедливость. Это ужасно. Ты все время делаешь что-то не так. То врач дает нагоняй. То мамам что-то не так. Врачи злость срывают, особенно когда видят, что ничего не могут сделать. Мамы не могут ничего сказать врачам, выразить им претензии. Значит, опять мы виноваты».

Мы можем воспринимать медсестру как важнейший источник информации о том, какие именно факторы оказывают наибольшее влияние на ухудшение психологического состояния среднего медицинского персонала, иными словами, мы можем держать в фокусе нашего внимания содержание того, о чем нам говорят исследуемые. В таком случае мы получаем следующую информацию. Медсестры в онкологической 62

Бусыгина Н.П. Феноменологическое описание и интерпретация... клинике нередко становятся своеобразными «козлами отпущения», на них валятся все «шишки» как со стороны врачей, так и со стороны родителей детей. Врачи отыгрывают на медсестрах собственные неудачи. Мамы же не могут критиковать действия врача — для них он является слишком значительной психологически фигурой, поэтому критика смещается в адрес медсестер.

В принципе достоверность полученной в интервью информации может быть проверена эмпирическим путем при помощи техники триангуляции, которая означает, что один и тот же феномен исследуется с разных точек зрения, чтобы определить его точное место. В нашем случае мы можем использовать различные источники информации (как самих медсестер, так и тех, кто находится в другой социальной позиции, т.е. врачей и родителей детей), а также разные методы сбора информации (например, помимо интервью метод наблюдения за поведением медсестер, их взаимодействием с врачами и жизнью отделения в целом). Безусловно, технику триангуляции не нужно воспринимать как способ конечной проверки результатов. Скорее, она дает возможность собрать более «объемную» информацию, которая должна быть интегрирована в конечную интерпретацию изучаемого феномена. В нашем исследовании большинство медсестер отделения подтвердили факт несправедливого отношения к ним со стороны врачей и родителей. Врачи же со своей стороны говорили о высоком уровне профессионализма среднего медицинского персонала отделения и отсутствии сколько-нибудь значимых претензий к их работе. Мамы тоже работой медсестер были довольны и в интервью высказывали благодарность в адрес «девочек». Результаты наблюдения также дали основание предположить, что несправедливое отношение к медсестрам в большей мере является частью «внутреннего мира» самих медсестер, чем отражением реальной жизни отделения. Впрочем, можно полагать, что ряд особенностей «психологической» позиции, которую занимают медсестры в отделении, действительно находит свое отражение в их собственных переживаниях, но при этом остается скрытым для внешнего взгляда. Подобные соображения ведут к необходимости серьезного системного анализа психологической ситуации в отделении, иными словами, открывают одну из возможных исследовательских перспектив, предполагающую опору на соответствующие теоретические подходы.

Анализируя приведенный фрагмент интервью, мы можем попробовать держать в фокусе внимания не содержание, а личность исследуемого. В этом случае мы будем прочитывать текст интервью не с точки зрения его фактической достоверности, а, например, пытаясь раскрыть особенности «жизненного мира» исследуемых в контексте их самопо­нимания, ответить на вопрос: что значит быть медицинской сестрой детской онкологической клиники — для самой медицинской сестры? Ответ на такой вопрос потребует от нас исследования в рамках эмпати­ческой феноменологии, результатом которого должно стать описание наиболее значимых для респондентов тем (например, темы переживания несправедливости в отношении к себе, как в приведенном отрывке).

Фокус внимания на личности исследуемого может вести и к иному — не феноменологическому — типу исследования. Если мы предполагаем, что несправедливое отношение к медсестрам не столько отражает действительное положение дел, сколько является частью их собственного психологического мира, то уместно задаться вопросом, как у медсестер появляется такое в целом неверное представление об отношении к себе со стороны врачей и родителей, каким образом оно складывается. Задавая такой вопрос, мы будем прочитывать текст симптоматически, иными словами, мы попытаемся раскрыть, симптомом чего является переживаемая медсестрами несправедливость. В процессе нашего исследования мы предположили, что медсестрами переживается отсутствие значимости своей работы; они отыгрывают собственное неудовлетворение работой, проецируя его на других. Беседы с медсестрами и наблюдение за жизнью отделения в целом привели нас к более широкому предположению, что за излишним эмоциональным дистанцированием медсестер от своих маленьких пациентов стоит не нежелание им эмоционально и по-человечески помогать, а неспособность это делать, своеобразная коммуникативная неподготовленность. Мы пришли к гипотезе, что эмоциональное напряжение среднего медицинского персонала во многом связано с символически обедненной средой: излюбленный защитный механизм медицинского персонала — дистанцирование; для врачей он в целом пригоден, однако среднему медицинскому персоналу именно он не дает возможности выстроить профессиональную идентичность на основе чувства значимости своей деятельности и получать удовлетворение от работы.

Как мы уже отмечали, интерпретация может предполагать и разный контекст: самопонимание, критическое понимание без привлечения психологических теорий и, наконец, теоретическое понимание. К примеру, приведенная симптоматическая интерпретация не предполагает явного контекста определенной теории. Однако ситуацию в клинике можно было бы проанализировать, хотя и несколько спекулятивно, в психоаналитическом ключе, используя понятие психологической защиты, или в когнитивистском ключе посредством обращения к понятию процессов, поддерживающих позитивный Я-образ. Отчасти мы это сделали. Однако интерпретацию в рамках указанных теоретических перспектив при необходимости можно углублять.

Обратим внимание на то, что вопросы к тексту задают различные перспективы видения эмпирического материала. В нашем случае это были перспектива возможного системного анализа психологических позиций, занимаемых пациентами, их родителями и медицинским персоналом в клинике, перспектива исследования «жизненного мира» медсестер в рамках эмпатической феноменологии и, наконец, симптоматическая интерпретация характерных для медсестер искажений в восприятии ряда ситуаций. Насколько подобную возможность множественных способов прочтения материала в самом деле можно считать недостатком качественных подходов? Сторонники качественной исследовательской методологии, как правило, основывают свои взгляды на социо-конструкционистских идеях и позиции неклассической рациональности, согласно которым мы знаем о реальности лишь в перспективе наших отношений с нею: мир — это коллаж, множественность, требующая для своего раскрытия разных подходов и разных точек зрения. Как пишет А. Джорджи, дело не в том, может ли быть принята другая позиция в отношении данных (с точки зрения Джорджи, этот пункт принимается прежде всего), а в том, «может ли читатель, принимающий точку зрения, которую защищает исследователь, увидеть то, что видел исследователь, согласен он с его мнением или нет» (А. Джорджи, цит. по: [Квале, 2003, с. 207]). Заметим, что позиция методологического плюрализма отнюдь не означает произвольности суждений: исследователь посредством постановки вопросов к тексту задает перспективу видения материала, но внутри этой перспективы он выстраивает интерпретацию согласно принятым правилам, т.е. в соответствии с эмпирическими данными, правилами логической последовательности, теоретической когерентности и т.п.

Комплексные подходы к интерпретации текстов

Работа с текстовыми данными зачастую связана с их комплексным анализом, который включает в себя раскрытие смысла на уровне само­понимания респондента, герменевтическую интерпретацию содержания, анализ латентных аспектов субъективной реальности (симптоматическое прочтение), декодирование направляющих человеческую речь кодов «социального бессознательного», учет коммуникативного контекста и т.д. Возможную схему такого комплексного интерпрета­тивного анализа текста приводит А. Шорн, используя для этого материал собственного исследования [Schorn, 2000].

Одним из интересных моментов данной схемы является пошаговая работа с текстовыми пассажами, наиболее значимыми с точки зрения исследовательской темы или просто наиболее эмоционально насыщенными и по этим причинам становящимися объектом детального анализа и интерпретации. С точки зрения Шорн [Ibid.], научная интерпретация не может не опираться на обыденные интуитивные способы понимания, но при этом должна следовать определенным методологическим правилам, причем делать это систематически. В исследовательской практике данное утверждение означает, что исследователь задает тексту вопросы, которые направлены на различные стороны данного текста и которые помогают, в конечном счете, раскрыть его смысл.

Шорн [Ibid.] предлагает следующие четыре типа вопросов:

•     О чем говорят? (основной интерпретационный вопрос; раскрывает объективное содержание; логическое понимание)

•     Как говорят друг с другом? (исследуется взаимодействие; психологическое понимание)

•     Как именно говорят, какие выразительные средства используются? (фокус на способах говорения, на речевых приемах; сценическое понимание)

•     Почему говорят так, как говорят? (раскрытие латентного смысла; симптоматическое прочтение, глубинное герменевтическое понимание)

В следующем примере комплексного анализа фрагмента «Письма отцу» Франца Кафки [Кафка, 2005] мы интерпретируем отрывки текста, пытаясь дать ответ на три вопроса: что говорится (предмет речи), как говорится (речевые особенности) и почему говорится (глубинные смыслы, психологическая ситуация, стоящая за выражениями). Данные типы вопросов, по нашему мнению, выводят исследователя в модус глубинной герменевтической интерпретации текста. Соглашаясь с А. Шорн, мы полагаем, что вопросы, направленные на различные стороны текста, позволяют более тонко раскрыть его смысл. Мы не предпринимаем попытки дать законченное понимание выбранного фрагмента. Скорее, наша задача состоит в том, чтобы показать возможное «движение» интерпретации с использованием простого перечня вопросов.

Пример комплексного анализа
фрагмента «Письма отцу» Ф. Кафки

В анализируемом фрагменте Ф.К. говорит о невозможности для себя вступить в брак и связывает эту невозможность с фигурой отца. Причем текст Кафки насыщен двусмысленностями, в которых мы и попытаемся разобраться. Обращает на себя внимание то, что Ф.К. везде называет отца на Ты с большой буквы. В перспективе Ж. Лакана можно предположить, что Ф.К. взывает не столько к реальному отцу, сколько к имени отца: «...в имени отца следует видеть носителя символической функции, которая уже на заре человеческой истории идентифицирует его лицо с образом закона» [Лакан, 1995, с. 48]. Наша интерпретация не предполагает специального обращения к деталям биографии Каф­ки, но мы будем использовать некоторые весьма общие представления о нем и его жизни, а также о созданных им произведениях, которые, вместе с теоретической перспективой (в основном, это ряд положений и концептов Ж. Лакана), составят основу пред-понимания написанного. По-видимому, Кафка страдал серьезными эмоциональными расстройствами, возможно, даже психотического круга. Его отношения с реальным отцом были очень сложные, во всяком случае, отец не принимал его попыток заниматься писательством. Кафка дважды пытался жениться, но так и не сделал этого. О том, что в данном письме речь в самом деле идет об «имени отца», может свидетельствовать и тот факт, что письмо не было передано адресату (реальному отцу): возможно, что в действительности Кафка этого и не хотел.

Текст Ф. Кафки:

..Хочу попробовать объяснить подробнее: когда я предпринимаю попытку жениться, две противоположности в моем отношении к Тебе проявляются столь сильно, как никогда прежде. Женитьба, несомненно, залог решительного самоосвобождения и независимости. У меня появилась бы семья, то есть, по моему представлению, самое большее, чего только можно достигнуть, значит, и самое большее из того, чего достиг Ты, я стал бы Тебе равен, весь мой прежний и вечно новый позор, вся Твоя тирания просто бы ушли в прошлое. Это было бы сказочно, но потому-то и сомнительно. Слишком уж это много — так много достигнуть нельзя.

Анализ

Что говорится (предмет речи): попытки жениться наиболее явственно высвечивают противоположности в отношении к отцу. С одной стороны, женитьба — шаг к освобождению и независимости. Женитьба — огромное достижение, которое могло бы уравнять Ф.К. с отцом. Но, с другой стороны, такое достижение, означающее равенство с отцом, представляется Ф.К. слишком большим, а потому нереальным.

Как говорится (речевые особенности): обращает на себя внимание явное преувеличение значимости такого весьма обыденного шага, как женитьба. По крайней мере, это то, что совершается большинством людей.

Почему говорится (глубинные смыслы, психологическая ситуация, стоящая за выражениями): жениться — значит самому занять место отца и, следовательно, включиться в экономию либидинальных отношений, диктуемую Законом Символического. Это действительно большой шаг к требуемой культурой зрелости. Но, с другой стороны, шаг этот всегда анонимен, в том смысле, что не требует личностного выбора: сеть социальных каналов довольно жестко структурирует желание индивида. И согласие с Законом, властью действительно способно давать чувство эмоционального благополучия. Отклонение от канала, любой выход за его пределы вследствие запруженности, задержки, переполненности — это тоже столкновение с Законом, проигрываемое в бесчисленных снах, симптомах и т.п. Вероятно, Ф.К. жизнь в соответствии с Законом представляется величайшим благом, для него, однако, недоступным.

Текст Ф. Кафки:

Вообразим, что человек попал в тюрьму и решил бежать, что само по себе, вероятно, осуществимо, но он намеревается одновременно перестроить тюрьму в увеселительный замок. Однако, сбежав, он не сможет перестраивать, а перестраивая, не сможет бежать. Если при существующих между нами злосчастных отношениях я хочу стать самостоятельным, то должен сделать что-то, по возможности не имеющее никакой связи с Тобою; женитьба, хотя и есть самое важное в этом смысле и дает почетнейшую самостоятельность, вместе с тем неразрывно связана с Тобой. Поэтому желание найти здесь выход смахивает на безумие, и всякая попытка почти безумием же и наказывается.

Анализ

Что: женитьба, с одной стороны, дает столь желаемую Ф.К. самостоятельность. С другой стороны, она неразрывно связана с отцом, а потому, вероятно, не просто не приносит с собой самостоятельности, но парадоксальным образом загоняет в еще большую тюрьму. Попытки Ф.К. найти выход вызывают состояние, близкое к безумию.

Как: Ф.К. обращается к образу человека, попавшего в тюрьму, который одновременно хочет и сбежать, и перестроить тюрьму.

Почему: если предлагаемый Ф.К. образ приложить к его собственной ситуации, то можно было бы предположить, что переживаемые Ф.К. зависимость от отца (тюрьма), чувство униженности («вся Твоя тирания» и «весь мой прежний и вечно новый позор») можно было бы преодолеть, разорвав любую связь с отцом (сбежать из тюрьмы), но женитьба — скорее, не разрыв, а попытка перестроить имеющиеся отношения (сделать из тюрьмы «увеселительный замок»). Попытка найти выход оборачивается безумием. Причем можно полагать, что Ф.К. говорит о безумии в прямом, а не метафорическом смысле. Жениться, самому стать отцом — значит быть захваченным анонимным тираническим миром отца. Смысл безумия (психоза), в лакановской перспективе, состоит в том, что исключенное, т.е. никогда не приходившее в место Другого, Имя Отца призывается в это место для символического противостояния субъекту. Можно предположить, что у Ф.К. Имя Отца изначально отсутствует в месте Другого. Пустота в означаемом вызывает хаотичную перестройку означающего, путаницу смыслов, ценностей и представлений, в свою очередь, приводящую к катастрофе в Воображаемом, которая продолжается до тех пор, пока означаемое и означающее не уравновесят друг друга в найденной бредом метафоре. Безумие, о котором говорит Ф.К., — это захваченность фигурами, символическая основа которых — Имя Отца.

Текст Ф. Кафки:

Но отчасти именно этой тесной связью и привлекает меня женитьба. Равенство, которое после того установилось бы между нами и которое пришлось бы Тебе по душе как никакое иное, мне представляется именно потому столь прекрасным, что я смог бы тогда стать свободным, благодарным, избавленным от чувства вины прямодушным сыном, а Ты — ничем не омрачаемым, недеспотичным, полным сочувствия, довольным отцом. Но чтобы достигнуть этой цели, надо сделать все случившееся неслучившимся, то есть вычеркнуть нас обоих.

Анализ

Что и почему: женитьба — одно из важных действий в мире отца, возможно, даже императив этого мира — мира тотального производства и воспроизводства, мира функциональности, основанного на метафоре капитала, где действуют экономические логики пола и производства. Женитьба — своего рода инициация, и Ф.К. она привлекает равенством, которое она способна установить между ним и отцом. А такое равенство, возможно, приведет к эмоциональному благополучию и хорошим отношениям с близкими: Ф.К. станет тем, кем его ожидают увидеть в мире отца. Однако столь радужная перспектива невозможна просто в силу того, что для этого нужно быть другим человеком — иметь другого отца, другую биографию и т.д.

Текст Ф. Кафки:

Но раз мы такие, какие есть, женитьба не для меня как раз потому, что эта область целиком принадлежит Тебе. Иногда я представляю себе разостланную карту мира и Тебя, распростертого поперек нее. И тогда мне кажется, будто для меня речь может идти только о тех областях, которые либо не лежат под Тобой, либо находятся за пределами Твоей досягаемости. А их — в соответствии с моим представлением о Твоем размере — совсем немного, и области эти не очень отрадные, и брак, отнюдь не принадлежит к их числу.

Анализ

Что и почему: Ф.К. отделяет себя и свой мир от мира отца. И брак — область, принадлежащая миру последнего, а потому она не может быть частью мира Ф.К. Мир отца огромен: отец распространяет свою власть на все области, оставляя вне своей досягаемости лишь маленькие фрагменты — вероятно, не обладающие значимостью и не очень отрадные.

Как и почему: Ф.К. позволяет себе ироничный тон, который, подвергая высмеиванию отцовский мир, тем самым снижает его значимость. Возможно, таким действием Ф.К. пытается утвердить значимость своего мира и своей индивидуальности.

Текст Ф. Кафки:

..Существует мнение, будто страх перед браком иной раз проистекает от боязни, как бы дети потом не отплатили нам за то, в чем мы сами согрешили перед собственными родителями...

Но гораздо важнее при этом страх за себя самого. Это следует понимать так: я уже упоминал, что сочинительство и все с ним связанное — суть мои маленькие попытки стать самостоятельным, попытки бегства; они предпринимались с ничтожнейшим успехом и вряд ли приведут к большему, многое это подтверждает. Тем не менее мой долг или, вернее, весь смысл моей жизни состоит в том, чтобы охранять их, сделать все, что только в моих силах, чтобы предотвратить всякую угрожающую им опасность, даже возможность такой опасности.

Анализ

Что и почему: страх перед браком — не столько страх за то, что грех плохого отношения к собственным родителям будет наказан плохим отношением детей. Для Ф.К. брак — прежде всего страх за самого себя. Занятия литературой, хотя и не очень успешные, представляют для Ф.К. немалую ценность: это и есть доступное ему средство обрести самостоятельность. Возможно, это то, что в мире отца не имеет никакой значимости — не получит ни успеха, ни признания, иными словами, останется ребячеством, никак не включенным во взрослый мир «прибавочной стоимости». Но это мир Ф.К., и он должен его охранять. Быть может, это единственный мир, позволяющий Ф.К. оставаться собой и, возможно, укрепляться в своей идентичности.

Текст Ф. Кафки:

Брак таит в себе возможность такой опасности, правда, он же может стать и величайшим вдохновителем, но для меня достаточно того, что он таит такую опасность. Что я стану делать, если он действительно окажется опасностью! Как я смогу жить в браке с ощущением этой опасности, ощущением, может быть, и необъяснимым, но тем не менее неопровержимым! Перед такой перспективой я, правда, могу колебаться, но конечный исход предопределен, я должен отказаться.