Клинико-психологические последствия суицида для семьи жертвы

Большое внимание уделяется помощи людям, находящимся в суицидальном кризисе, в то время как вопросы, касающиеся оказания помощи родственникам суицидентов, мало изучены. Чтобы оказывать квалифицированную поддержку семье необходимо понимать мишени психологической работы. В статье приводится анализ защитных факторов и факторов риска, которые могут влиять на тяжесть эмоционального состояния после потери. Описаны особенности переживания детьми суицида родственников. В от- личие от переживаний после естественной смерти, родственники суицидента испытывают сильное чувство вины и социальную стигматизацию, что мешает им получить неформальную помощь. Родственники суицидента находятся в группе риска развития депрессии, симптомов посттравматического стрессового расстройства, соматических болезней, злоупотребления ПАВ и суицидального поведения. Обосновывается необходимость созда- ния программы помощи, учитывающей специфику отношений, которые были между суицидентом и членами семьи, стадию переживания горя и навыки совладания членов семьи.

Большое внимание уделяется помощи людям, находящимся в суицидаль- ном кризисе, в то время как вопросы, касающиеся оказания помощи род- ственникам суицидентов, мало изучены. Чтобы оказывать квалифициро- ванную поддержку семье необходимо понимать мишени психологической работы. В статье приводится анализ защитных факторов и факторов риска, которые могут влиять на тяжесть эмоционального состояния после потери.
Описаны особенности переживания детьми суицида родственников. В от- личие от переживаний после естественной смерти, родственники суици- дента испытывают сильное чувство вины и социальную стигматизацию, что мешает им получить неформальную помощь. Родственники суицидента находятся в группе риска развития депрессии, симптомов посттравматиче- ского стрессового расстройства, соматических болезней, злоупотребления ПАВ и суицидального поведения. Обосновывается необходимость созда- ния программы помощи, учитывающей специфику отношений, которые были между суицидентом и членами семьи, стадию переживания горя и на- выки совладания членов семьи.
Ключевые слова: суицид, семья жертвы суицида, горе, третичная профи- лактика.
Как в большинстве неслыханных происшествий было здесь бередящее душу «если бы», делавшее особенно мучительными размышления о том, как можно было бы предотвратить случившееся У. Стайрон. «Выбор Софи»
С учетом зарегистрированных Росстатом (www.gks.ru) суицидов в 2015 г., не менее 150–250 тысяч россиян переживают многообразное бремя потери лишь в «отчетном году» [9]. Осколками судьбы покончив- шего с собой, его «напрасной смертью» [49] ранены от 6 до 32 человек [4]: близкие, знакомые, профессионалы, случайные свидетели.
По оценкам исследователей у 85% американцев кто-то из их близ- ких или знакомых совершал суицидальную попытку [50]. Суицид от- носится к стрессогенным жизненным событиям, представляя угрозу жизнедеятельности, приводит к невосполнимым потерям [50], ощу- щается близкими как катастрофа [1], предъявляющая требования, превышающие адаптивный потенциал близких суицидента. Близких суицидента называют «выжившими» («survivors»), «оставшимися в живых жертвами» [14] после катастрофы [41], «свидетелями» [13].
Семейное бремя суицида может быть условно разделено, как бремя любой болезни, на объективное и субъективное [27]. Объективное бремя суицида может быть подсчитано в русле денежного эквивалента [8]: при расширенной позиции стоимостного анализа следует учесть медицин- ские издержки (оказание профессиональной помощи) и потерю (сни- жение) работоспособности, дохода близких суицидента как социальные издержки [25]. Влияние суицида на качество жизни близких суицидента важно учесть в стоимостном анализе. Субъективное бремя определено оценкой тяжести ситуации близкими [10].

Субъективное бремя завершенного суицида

Cложная палитра эмоций и чувств «выжившего» включает шок, вину, гнев, чувство заброшенности и одиночества, отрицание, безнадежность, отвержение, замешательство, чувства позора, обиды, унижения, не- состоятельности [35]. Чем ближе человек суициденту, тем тяжелее он переносит неожиданную (в 80% случаев) для него смерть [38]. Сочета- ние горя, вины и раскаяния сохраняется годами и может передаваться до третьего и четвертого поколения [21]. Описывая свои эмоции, близ- кие суицидента нередко используют телесные эквиваленты (например, «в груди как будто острый камень давит на ребра»), что характерно для депрессии и иных психосоматических стрессогенных расстройств [4].
Близкие жертвы суицида уязвимы к развитию посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), соматических болезней [15; 50], пси- хического расстройства [49], депрессии [4], злоупотреблению психоак- тивными веществами (ПАВ) [20].
С одной стороны, самоубийство близкого может снизить суицидаль- ный порог горюющих [49], но с другой стороны, в группу суицидального риска попадают друзья и близкие родственники, не связанные кровным родством [40]. Мотивом суицида служит стремление избежать одиноче- ства, приобщиться к погибшему и избежать душевной боли, мук самооб- винения [44]. Нередко появление суицидальных мыслей сопровождается стыдом, мешающим обратиться за помощью. Горюющие, не имеющие возможности довериться кому-то, чаще имеют суицидальные мысли по сравнению с теми, кто может поделиться своими переживаниями [47].
Суицид в семье становится образцом подражания — близкие жертвы входят в группу риска суицида [49; 50] как «окончательного решения» ти- повых жизненных тягот, особенно при романтизации образа погибшего [5]. Девушка, сохранив предсмертную записку тети, в свой недобрый час взяла ее за образец для собственного суицида [6]. Брат Э. Хемингуэя вы- брал такой же способ ухода из жизни (и оба — как их отец). Риск суици- да актуализируется в годовщину потери [33]: речь идет о так называемых «юбилейных самоубийствах». Дистресс вызывает не только дата смерти, но и день рождения умершего, день свадьбы. Традиционный сбор семьи в печальные годовщины объединяет горюющих [19].

Особенности переживания горя «выжившими» 

Существуют различия в горевании, отчасти в силу внезапности смер- ти, особенно когда первая суицидальная попытка становится смертель- ной [15; 41]. Данные о влиянии способа самоубийства противоречивые в некоторых исследованиях было показано, что при более жестком, на- сильственном способе самоубийства близкие испытывают более силь- ный дистресс [17]. В отличие от переживаний смерти по «естественным причинам», для близких типичен вопрос смысла, мотива нежданной смерти [35]. Бремя потери усугубляют стигматизация и самостигматиза- ция, которым подвергаются близкие суицидента [46; 50], нередко при- чины смерти члена семьи скрываются от окружающих [32]. Типичным для близких суицидента является неспособность смириться, чувство отторжения умершим. Они ищут объяснение причин самоубийства.
Возможны враждебность, перенесение вины на других [5], гнев на не- милосердную судьбу, Бога, медперсонал, на умершего. Отрицая суицид, близкие считают его несчастным случаем [6] и требуют «расследования убийства». Чувство отверженности выражено словами: «Он предпочел смерть жизни со мной» [1]. Вопреки ритуальному безмолвию перед фак- том суицида, потрясенные смертью говорят о нем иначе, чем об «обыч- ной» кончине [23].
Существенных различий по риску депрессии, тревожного расстрой- ства, ПТСР в группах переживающих утрату близких вследствие суицида и ненасильственных смертей не выявлено [46].
У матерей 12—28-летних погибших насильственно (убийство, само- убийство) разрешение более выраженного дистресса в течение полу- года происходит медленнее, чем у отцов жертв, у них выше риск хро- нификации состояния [13]. Через 2 года выявлены признаки ПТСР у 21% матерей и 14% отцов убитых, причем полный синдром вдвое чаще у родителей убитых, а не жертв суицида. Потеря супруга обусловила ПТСР в 10% случаев после хронического недуга или внезапной смер- ти, но в 36% случаев насильственных смертей (включая суицид), в 40% случаев симптомы хронифицированы и коморбидны c депрессией [13].
Возможно, через 2—4 года различия стираются [35], но близким жерт- вы суицида нужно больше времени для облегчения самостигматизации и чувства вины [35, 15].
Члены семьи суицидента «оглушены горем» [1], испытывают шок, не могут поверить в реальность случившегося: «скоро очнусь от кошмара и все в порядке» [4], «увидела птичку и поняла, что брат вернулся сказать, что все хорошо». Страх недоговоренности (при надежде на благополуч- ный исход) усилен, если суицидент при смерти: «боялась, что она умрет до того, как я поговорю с ней» [6]. Развитие ПТСР через 4—14 месяцев после трагедии зависит более от отношений родства, но не от причины смерти [24].
Неотягощенное горе протекает примерно в течение года, проходя несколько фаз: шок, отрицание, горе, реорганизация и завершение [3].
Горе, связанное с суицидом, отличается большей тяжестью, чем при «естественной» кончине [36]. В межгрупповом исследовании с общей выборкой в 187 горюющих было выявлено, что через два года после суи- цида отрицательные эмоции у испытуемых перестали занимать большую часть дня [42]. Спустя шесть месяцев после трагедии, 45% близких суи- цидента отмечают ухудшение психического состояния, у 20% это ухуд- шение сопровождается физическим истощением [28]. При этом у самих близких могут быть нереалистичные ожидания относительно процесса горевания, например: «С каждым днем я буду чувствовать себя лучше» [5]. Патологическое горе (нарушение психосоциальной адаптации, де- прессия) сопряжено с суицидальными мыслями близких.
Чувство вины — одно из самых сильных переживаний [1; 4]. У близ- ких суицидента появляется руминация. Вновь и вновь, перебирая про- изошедшие события, они задают себе вопросы: «Как я это допустил?» и «Что можно было изменить». Люди в тревоге прибегают к магическому способу мышления как возможности защититься от непереносимой ре- альности: «правильный» поступок мог предотвратить трагедию [6]. Это усиливает чувство вины [1].
Эмоциональные последствия часто усиливаются из-за несоответ- ствующей реакции близкого окружения семьи, что приводит к тому, что человек остается наедине с горем. Окружающие, стремясь помочь близ- ким суицидента, не знают, как это лучше сделать, и совершают типовые ошибки: 1) избегают бесед об умершем, выстраивая «стену молчания»; 2) поверхностно интересуются переживаниями; 3) дают «бесполезные советы», не понимая долгосрочную природу горя, предлагая «скорее идти вперед» [1; 29]. Скрывая горе, члены семьи суицидента опасаются общественного порицания [4] и избегают общения, считая, что окру- жающие изменили свое отношение к ним [16]. Многие искренне хотят помочь близким суицидента, но не знают, как лучше это сделать. Не- ловкость и нерешительность окружающих воспринимаются семьей как неприятие и отвержение, что усиливает самостигматизацию [1; 35].
Близкие жертвы суицида утрачивают «право жить без печати само- убийства» [4; 14]. У горюющего возможно ощущение: «На мне огромный плакат: мой сын — самоубийца». Трагедия умалчивается и скрывается, как психический недуг, когда семья и друзья подвергаются стигматиза- ции по ассоциации «стигма вежливости» [31]. Семейная тайна препят- ствует открытости родственных связей. Если окружающие причисляют суицидентов к «ненормальным», семьи последних тоже попадают в их число: «Нас заставляют чувствовать, будто и мы больны» [6]. Большин- ство близких суицидентов (как и жертвы) не получают своевременной и адекватной помощи [22], ее поиск затруднен самостигматизацией [29].
Стигматизация суицидентов укоренилась и в среде профессионалов [11].
Отсутствие сопереживания, уклонение от помощи повышает риск де- прессии и суицида. Порой, напротив, оправдательные мифы [35] идеа- лизируют жертву: «А зачем он себя застрелил? — Он был очень влюблен, а когда очень влюблен, всегда стреляют себя...» (И. Бунин «Часовня»).
В регионах Японии со сверхвысокими уровнями суицидов распростра- нены мифы: «Если человек решился, суицид неизбежен», «Никто не мо- жет остановить суицидента». Эти убеждения связаны с семейной исто- рией [47].
В качестве моделей нежелательного поведения в ответ на самоубий- ство близкого можно выделить: 1) поиск виновных, при непонимании наличия психической болезни у суицидента; 2) «вечный» траур вместо жизни с болью опыта; 3) чувство вины и самобичевание [5]; 4) соматиза- ция — уход в болезнь вместо открытого выражения чувств [15; 50]; 5) са- моограничение — уход от радостей жизни [6]; 6) аддиктивные формы поведения — бегство в работу, употребление ПАВ [20]; 7) суицидальное и саморазрушающее поведение [49].

Суицид и семья

Самоубийство — испытание на прочность функционирования се- мейной системы [2]. После суицида ребенка ухудшается ее сплоченность (эмоциональная связь) и адаптация [37]. Меняются взаимоотношения членов семьи [2], начинают происходить изменения в ее структуре. Од- нако изменения в семейном функционировании начинаются, вероятно, еще до суицида. Так, в случае самоповреждающего поведения у детей, повышается внимание и усиливается контроль за поведением ребенка.
В некоторых случаях с целью предотвращения самоповреждений у ре- бенка, родители избирают непродуктивные воспитательные стратегии, основывающиеся на запретах или попустительстве. При этом повыша- ется уровень конфликтности в семье, игнорируются эмоциональные потребности других членов семьи (в том числе и детей) [30]. Нередко у суицидентов дисфункциональные семьи: они отличаются ригидностью, неорганизованностью, неразвитыми навыками решения проблем, не- четкостью разделения ролей домочадцев, размытыми границами по- колений [43], что, однако, не делает их фатально «суицидогенными».
При изначальной изоляции суицидента от «семейной коалиции» близ- кие переживают трагедию легче. Вдова (после гибели «блудного» мужа) говорит отстраненно: «Жил бы у любовницы — был бы жив, а у меня все перегорело» [2]. Если суициду предшествовал развод, бывшие жена (муж) порой винят себя больше; их осуждают «за предательство» [15], «доведение до самоубийства». Иногда после суицида возникает чувство облегчения, освобождения, если отношения были напряжены «невоз- можным поведением» жертвы [33; 35]; когда гибель близкого не столь уж внезапна [24, 35] после многократных суицидальных попыток [46], отказа от помощи вследствие мучительных душевных и/или телесных недугов (хронический суицид): «…наконец она обрела покой и не стра- дает» [6]. Чувство облегчения сопровождается субъективным чувством вины [81]. Если семья предполагала, что суицид может случиться, менее выражены гнев, вина, печаль [35].
Возможны конфликты в семье из-за различий в стратегиях совлада- ния с горем. Так, уход в работу овдовевшего отца может восприниматься детьми как невнимание, бесчувствие [35]. Люди избегают раскрывать чувства, боясь, что больше огорчат себя и других [19], отдаляются друг от друга. Молчание позволяет сдержать взаимные обвинения, но ли- шает взаимной поддержки. Такой образец поведения может перейти к следующему поколению [6]. Суицид — испытание на прочность функ- ционирования семейной системы, отчуждение может происходить в тот момент, когда близким особенно важна поддержка [5].

Возрастные особенности переживания суицида

 У детей жертвы суицида, по сравнению со сверстником, пережившим смерть родителя по «естественной причине», более выражены гнев, тре- вога и стыд, но не вина [22]. Дети переживают «предательство», одино- чество, страшась полного сиротства [26]. Ощущают собственную ник- чемность (погибший не ценил сына/дочь достаточно, чтобы жить) [18], отверженность и обиду («Почему меня бросили?») [6]. Дети корят себя, что непослушание, плохие оценки стали причиной суицида.
В препубертате воспоминания о потере отца в первые 25 месяцев чаще сопровождаются печалью [13]. Риск ПТСР повышен при угрозе разво- да родителей перед суицидом одного из них и /или обнаружении тела.
Нужны годы для осознания детской травмы, воспоминания тревожат всю жизнь [6]. Так, ребенок, названный в честь дедушки и нашедший его тело, вырос и застрелился за кухонным столом как тот, повторив сценарий су- ицида. При этом нельзя исключить депрессии травмированного в детстве ребенка. Горе не связано тесно с депрессией [39], но может стать ее триг- гером. Процесс переживания детей может быть отставлен во времени, так как от оберегаемого ребенка обычно утаивают причину смерти родителя (близкого) [4; 19]. Правда может открыться из уст бестактного посторон- него [6]. Возможна идентификация с погибшим (как и при естественной смерти). Дети задаются впервые вопросом: «Не смертен ли я?» [1], иные же стремятся воссоединиться с любимым через суицид. У детей не сложилась концепция смерти, потому и низок порог суицидального поведения (официальная статистика указывает нижний возрастной порог в 5—7 лет).
В закрытой семейной системе возможны кластерные суициды (вспомним страницы «Девственницы-самоубийцы» Д. Евгенидиса).
Овдовевшему трудно говорить с ребенком о смерти, так как тот задает безответные вопросы, мучающие его самого («Что будет с нами?») [45].
Дети могут почувствовать, что родитель эмоционально закрыт для них [37], взрослые стремятся быть «сильными», не делиться мучительными переживаниями, оберегая детей от страдания [19].
В оценочной шкале стрессовых событий Холмса-Раге потеря ребен- ка, родителя или супруга оценивается более тяжелой, чем смерть брата или сестры [34], но «дежурное» замечание знакомых «Какой ужас для твоих родителей» обесценивает потерю брата или сестры, чувства ре- бенка игнорируются. Братьям и сестрам сложнее получить неформаль- ную и профессиональную поддержку [1]. Хотя сиблинги и отцы более печальны, матери погибшего ребенка более склонны к депрессии [13].
При гибели ребенка родители оставляют братьев или сестер суицидента без внимания [30], и те чувствуют себя заброшенными. Подростки ис- пытывают тоску, поглощены мыслями об умершем, с трудом принимают факт смерти. Близкие по возрасту братья и сестры особо подвержены депрессии [15], страдают от недостатка внимания ушедших в горе взрос- лых. Страх за жизнь «выжившего» ребенка ведет к гиперопеке или все- прощению. У вдовца (вдовы) возникает ощущение одиночества и беспо- мощности из-за неразделенной ответственности за ребенка, последний может занять роль родителя, «взрослея на глазах»: изменяется семейная иерархия [19]. Испытание делает подростка терпимее, взрослее. Однако чрезмерная эмпатия суициденту может быть обусловлена склонностью к суициду. Особенности переживания утраты пожилых на сегодняшний день мало изучены [22].
Баланс факторов риска и буферных факторов определяет тяжесть пе- реживания последствий суицида близкими суицидента (таблица).

Заключение

Неблагоприятное и длительное воздействие суицида на близких жерт- вы связано со сложной формой тяжелой нежданной утраты [13]. Бремя потери усугублено стигматизацией и самостигматизацией. «Выжившие» находятся в группе риска возникновения суицидального поведения, со- матических и психических расстройств [49]. Недостаточно системати- ческих исследований бремени «выживших»; следует детально изучить адаптивные и дезадаптивные механизмы совладания с утратой, динамику психосоциального восстановления «выживших», в связи с чем перспек- тивен качественный анализ (нарративы, полуструктурированный опрос).
Программа помощи близким жертвы суицида в рамках третичной профи- лактики (поственции) должна стать интегральной частью типовой анти- суицидальной междисциплинарной и межведомственной программы на федеральном и региональном уровнях с привлечением ресурсов нефор- мальной помощи (обученные и организованные в группах самопомощи добровольцы, религиозные и благотворительные организации). Своевре- менная помощь облегчит бремя утраты, проявляющееся во многих сферах жизни (экономической, клинической, макро- и микросоциальной).

1. Алавердова Л. Брат мой, брат... М.: Изд-во Новые возможности, 2014. 270 с.
2. Амбрумова А.Г., Постовалова Л.И. Семейная диагностика и вопросы про- филактики суицидального поведения // Проблемы профилактики и реа- билитации в суицидологии М.: Изд-во НИИ психиатрии МЗ РСФСР, 1984. C. 62—77.
3. Василюк Ф. Пережить горе // Психология мотивации и эмоций: учеб. по- собие / Под. Ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М.В. Фаликман. М.: Изд-во ЧеРо; Омега-Л; МПСИ, 2006. С. 581—590.
4. Гроллман Э. Суицид: превенция, интервенция, поственция // Суицидоло- гия: прошлое и настоящее / Под ред. А.Н. Моховикова. М.: Изд-во Когнито- Центр, 2001. С. 270—352.
5. Данн-Максим К., Данн Э.Дж. Семья в процессе превенции и поственции са- моубийств: образовательные перспективы в сфере психического здоровья // Напрасная смерть. Причины и профилактика самоубийств: пер. с англ. / Под. ред. Д. Вассерман. М.: Смысл, 2005. С. 254—264.
6. Лукас К., Сейден Г. Молчаливое горе: Жизнь в тени самоубийства: пер. с англ. М.: Смысл, 2000. 255 с.
7. Любов Е.Б. СМИ и подражательное суицидальное поведение. Часть II. Пред- упреждение самоубийств: ресурсы профессионалов СМИ // Суицидология. 2012. № 4. С. 10—22.
8. Любов Е.Б.,  Морев  М.В.,  Фалалеева  О.И. Суициды: социо-экономическое бремя в России // Социальная и клиническая психиатрия. 2013. Т. 23. № 2. C. 38—44.
9. Официальный сайт Госкомстата [Электронный ресурс]. URL: http://www.gks. ru.htm (дата обращения: 22.07.2016).
10. Петрюк П.Т. К изучению бремени психических и поведенческих рас- стройств // Матеріали науково-практичної конференції з міжнародною участю «Економічні аспекти в управлінні охорони здоров’я». Харків, 2004. С. 83—87.
11. Руженкова В.В. Стигматизация суицидентов (клинико-социальный и реаби- литационно-профилактический аспекты): автореф. дисс. … канд. мед. наук. М., 2016 с.
12. Симонова А.Ю. Влияние специфических онлайн-сообществ на суицидальное поведение среди подростков и молодежи: курс. раб. М.: МГППУ, 2012.
13. Тукаев Р.Д. Психическая травма и суицидальное поведение: аналитический обзор литературы с 1986 по 2001 годы // Социальная и клиническая психиа- трия. 2003. T. 13. Вып. 1. С. 151—163.
14. Шнейдман Э. Душа самоубийцы: пер. с англ. М.: Смысл, 2001. 316 с.
15. Beautrais A.L. Suicide postvention: support for families, friends and significant oth- ers after a suicide: a literature review and synthesis of evidence. New Zealand: Min- istry of Youth Affairs, 2004. 54 p.
16. Begley M., Quayle E. The lived experience of adults bereaved by suicide / Crisis. 2007. Vol. 28 (1). P. 26—34.
17. Bhise M.S., Behere P.B. A case—control study of psychological distress in survivors of farmers’ suicides in Wardha District in central India // Indian J. Psychiatry. 2016. Vol. 58(2). P. 147—151. doi: 10.4103/0019-5545.183779
18. Bille-Brahe U., Stenager E. Suicidal ideation and suicidal transmission: long term ef- fects of frequencies of suicidal behavior // Proceed. Am. Suicidology. 1992. Vol. 25. P. 227—229.
19. Bowlby-West L. The impact of death on the family system // J. Fam. Ther. 1983. Vol. 5. P. 279—294.
20. Brent D. What family studies teach us about suicidal behavior: implications for re- search, treatment, and prevention // Eur Psychiatry. 2010. Vol. 25. P. 260—263. doi: 10.1016/j.eurpsy.2009.12.009
21. Carson J. Spencer Foundation, Crisis Care Network, National Action Alliance for Suicide Prevention, American Association of Suiciology. A manager’s guide to sui- cide postvention in the workplace: 10 action steps for dealing with the aftermath of suicide. Denver, Colorado: Carson J. Spencer Foundation, 2013. 20 p.
22. Cerel J., Jordan J., Duberstein P.R. The Impact of Suicide on the Family // Crisis 2008. Vol. 29 (1). P. 38—44. doi:10.1027/0227-5910.29.1.38
23. Cettour D. Essai sur la narration du suicide // Nervure. 1999. Т XII. № 5. P. 26—32.
24. Cleiren M., Diekstra R. After the loss: bereavement after suicide and other types of death / B. Mishara, (Ed.) // The Impact of Suicide. NY: Springer Publishing Co, 1995. P. 7—39.
25. Corso P.S., Mercy J.A., Simon T.R. et al. Medical costs and productivity losses due to interpersonal and self-directed violence in the United States // Am. J. Prev. Med. 2007. Vol. 32. P. 474—482. doi: 10.1016/j.amepre.2007.02.010
26. Dalke D. Therapy-assisted growth after parental suicide: from a personal and profes- sional perspective // Omega. 1994. Vol. 29. P. 113—151.
27. Deeken J.F., Kathryn L.T., Mangan P. et al. Care for the caregivers: a review of self- report instruments developed to measure the burden, needs, and quality of life of informal caregivers // J. Pain Symptom Manage. 2003. Vol. 26. P. 922—953.
28. Douglas G., Jacobs M.D., Chair Ross J. et al. Practice guideline for the assessment and treatment of patients with suicidal behaviors. APA, 2010. 183 p.
29. Feigelman W. The Stigma of Suicide and How It Affects Survivors’ Healing // Post- vention newsletter. 2008. Vol. 5. № 2. P. 1—7.
30. Ferrey A., Hughes N.D, Simkin S. et al. Changes in parenting strategies after a young person’s self-harm: a qualitative study// Child Adolesc Psychiatry Ment Health. 2016. Vol. 2. P. 10—20. doi: 10.1186/s13034-016-0110-y.
31. Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1963. 147 p.
32. HarwoodD., Hawton, K., Hope, T. The grief experiences and needs of bereaved rela- tives and friends of older people dying through suicide: a descriptive and casecontrol study // J. Affect Disord. 2002. Vol. 72. P. 185—194.
33. Hoff L. People in crisis: understanding and helping. 3nd ed. Redwood City: Addi- son- Wesley Publishers, 1989. 525 p.
34. Holmes T.H., Rahe R.H. The social readjustment rating scale // Journal of Psycho- somatic Research. 1967. Vol. 11. P. 213—218. doi:10.1016/0022-3999(67)90010-4
35. Jordan J.R. Is Suicide Bereavement Different? // Suicide Life Threat Behav. 2001. Vol. 31(1). P. 91—103.
36. Knieper A.J. The suicide survivor’s grief and recovery // Suicide Life-Threat. Behav. 1999. Vol. 29. P. 353—363.
37. Lohan, J.A., Murphy, S.A. Family functioning and family typology after an ado- lescent or young adults’ sudden violent death // Journal of Family Nursing. 2002. Vol. 8. P. 32—49
38. McDonell M.G., Short R.A., Berry C.M. et al. Burden in Schizophrenia Caregivers: Impact of Family Psychoeducation and Awareness of Patient Suicidality // Fam. Process. 2003. Vol. 42 (1). P. 91—103.
39. Melhem N.M., Day N., Shear M.K. et al. Traumatic grief among adolescents exposed to a peer’s suicide // Am J. Psychiatry. 2004. Vol. 161 (8). P.1411—1416.
40. Pitman A.L., Osborn D.P.J., Rantell K. et al. Bereavement by suicide as a risk fac- tor for suicide attempt: a cross-sectional national UK-wide study of 3432 young bereaved adults [Электронный ресурс] // BMJ Open. 2016. Vol. 6. URL: http:// bmjopen.bmj.com/content/6/1/e009948.full (Accessed 7.06.2016) doi:10.1136/ bmjopen-2015-009948
41. Pompili M., Shrivastava A., Serafini G. Bereavement after the suicide of a signifi- cant other // Ind. J. Psychiatry. 2013. Vol. 55 (3). P. 256—263. doi:10.4103/0019- 5545.117145.
42. Rabalais A.M, Wilks S.E., Geiger J.R. et al. Prominent Feelings and Self-Regard Among Survivors of Suicide. Does Time Heal All Wounds? // Illness, Crisis & Loss. 2016. Vol. 14. doi: 10.1177/1054137316637189
43. Richman J. Family determinants of suicide potential / D.B. Anderson, J. McLean (Eds.) // Identifying suicide potential. New York: Behavioral Publications, 1971. P. 33—54.
44. Sakinofsky I. The aftermath of suicide: managing survivors’ bereavement // Can. J. Psychiatry. 2007. Vol. 52. P. 129—136.
45. Schonfeld D.J, Quackenbush M. After a loved one dies — how children grieve and how parents and other adults can support them. NY: Publ. New York Life Founda- tion, 2009. P. 27.
46. Sveen C.A., Walby F.A. Suicide survivors’ mental health and grief reactions: a sys- tematic review of controlled studies // Suicide Life-Treat. Behav. 2008. Vol. 38. P. 13—29. doi: 10.1521/suli.2008.38.1.13.
47. Tsukahara T., Arai H., Kamijo T. et al. The relationship between attitudes toward suicide and family history of suicide in nagano prefecture // Int J. Environ Res Pub- lic Health. 2016. Vol.13 (6). P. 623-634. doi:10.3390/ijerph13060623
48. Vessier-Batchen M.., Douglas D. Coping and complicated grief in survivors of ho- micide and suicide decedents // J. Forensic Nurs. 2006. Vol. 2(1). P. 25—32. doi: 10.1111/j.1939-3938.2006.tb00050.x
49. WassermanD., Rihmer Z., Rujescu D. et al. The European Psychiatric Associa- tion (EPA) guidance on suicide treatment and prevention // Eur Psychiatry. 2012. Vol. 27. P. 129—141.
50. Young I.T., Iglewicz A., Glorioso D. Suicide bereavement and complicated grief // Dialogues Clin Neurosci. 2012. Vol. 14 (2). P. 177—186.

PlumX

Метрики публикации