Обсуждается тема влияния длительной материнской депрессии на психологическое функционирование ребенка младшего школьного возраста. Несмотря на то, что депрессия родителей, особенно матери, считается важным фактором риска социально-психологических нарушений у детей, основной массив научной литературы посвящен послеродовой депрессии. Представлена проблема снижения социальной вовлеченности ребенка и отвержения со стороны сверстников на материале случая аналитической терапии мальчика 9 лет. Описываются возникающие в ходе песочной терапии образы отношений с матерью и характерные проявления отстранения от социального мира, представляющегося непредсказуемым, опасным, смертоносным. Динамика песочных картин показывает значимость «мертвого» материнского объекта и его преобладание во внутреннем мире в сравнении с другими социальными объектами, а также постепенный переход к возможности символического контейнирования опыта, формирования более предсказуемого и менее опасного мира, диверсификации типа отношений со значимыми другими.
Материнская депрессия традиционно рассматривается как один из наиболее значимых факторов риска развития психопатологии у ребенка, нарушений эмоциональной регуляции, низкой социальной компетентностью, избегающего стиля совладания [Goodman, 2007]. Отношения депрессивной матери с ребенком характеризуются снижением эмоциональной вовлеченности, нарушенными коммуникациями, ростом различных проявлений агрессии (в частности, враждебности и гнева) [Weissman, 1972].
Наиболее разработанной является тема послеродовой депрессии у матери и ее влияния на развитие ребенка [Aktar, 2017; Brooten, 1988; Cohn, 1983; Field, 1998; Gennaro, 1988; Smith-Nielsen, 2016]. Однако целый ряд работ посвящен и другим аспектам этого явления: этиологии депрессии, роли позиции и психического статуса отца, зависимости развития ребенка от временны! х и клинических характеристик депрессии матери (длительности, времени появления, степени тяжести и др.), гендерным особенностям переживания материнской депрессии, влиянию семейной структуры [Goodman, 2007; Goodman, 1999; Goodman, 2010; Laurent, 2013; Lovejoy, 2000; Sheeber, 2002]. Показано, что депрессивные мамы детей школьного возраста более раздражительны, нетерпимы к детскому шуму и активности, меньше вовлечены в жизнь ребенка, что в переходе к подростковому возрасту чревато серьезными девиациями поведения [Weissman, 1972].
Известно, что для латентной фазы развития, на которую приходится младший школьный возраст, характерен перенос либидо на учебу, расширение дружеских отношений со сверстниками, реализация целей, связанных с творчеством и активным освоением социального мира. В то же время депрессивные симптомы матери приводят к отстранению от социальных контактов у ребенка [Yan, 2014]. Ни Ян и Теодор Дикс (Ni Yan, Theodore Dix) отслеживали развитие ребенка в 1364 диадах с возраста 24 месяцев до 7 лет. Они показали, что депрессивная симптоматика матери является предиктором ранних проявлений отстранения у ребенка, усиления этого феномена с возрастом, сложности приспособления к школе, нарушений учебной деятельности и социального функционирования. Интересен также выявленный авторами порочный круг: депрессивные симптомы матери повышают отстранение ребенка, которое, в свою очередь, приводит к росту депрессивной симптоматики у матери [Yan, 2014].
Школьная адаптация строится на социальных и психологических компетенциях ребенка, сформированных на протяжении раннего и дошкольного возраста. Однако с возрастанием депрессивной симптоматики у матери дети все больше снижают активную социальную вовлеченность, необходимую для развития этих компетенций. Ребенок реагирует отстранением на жесткую, контролирующую, внедряющуюся и в тоже время лишенную теплоты и отзывчивости семейную среду, в которой у него нет возможности предвосхищать и контролировать результаты действий, обрести поддержку и удовлетворение его нужд и потребностей, избежать материнского гнева и обрести репарацию. Основными чертами становится низкая самоэффективность, негативные ожидания, выраженная мотивация избегания, аффекты тревоги, враждебности и стыда. Отстранение начинает распространяться не только на отношения с матерью, но и на социальное окружение и новые события, что, в свою очередь, приводит к низким социальным компетенциям, отвержению сверстников, отстранению от учителей и сверстников, снижению уровня активности и вовлеченности в школьную жизнь, к школьной дезадаптации [Rubin, 2009]. Как раз эти проблемы побудили семью Антона к обращению к психологу.
Описание случая[II]
Антон (9 лет) попал на консультацию по причине отсутствия интереса к учебе и активности на уроках, неспособности за себя постоять, низкой степени самоорганизации. Инициатором обращения явилась Анна, мать Антона. В течение многих лет Анна страдает депрессией, наблюдается у психиатра и получает медикаментозное лечение. Отец Антона последние годы живет отдельно, навещает сына по выходным.
Первый год жизни Антона, несмотря на усиление депрессии Анны и ее выраженное отвержение сына, был скрашен фигурой бабушки, у которой жила ядерная семья и которая заботилась о внуке. В редкие моменты ее отсутствия Анна чувствовала себя потерянной, бессильной и разрушенной в отношениях с Антоном, была неспособна удовлетворить потребности ребенка, контейнировать его растущую тревогу и активное недовольство («Он орал, а я думала, что я не выдержу и не дождусь, когда свекровь приедет»). Интересно, Х. Лоран и Дж. Аблоу (H. Laurent, J. Ablow) в своем исследовании по социальной нейронауке показали, что переработка информации об эмоциональном состоянии собственного ребенка у депрессивных матерей значимо отличается от того, как мозг матерей без психиатрического диагноза реагирует на радость или недовольство детей [Laurent, 2013]. Искажение восприятия ключевых индикаторов состояния ребенка может повышать чувство некомпетентности, беспомощности и тревоги матери, а также пагубно сказываться на поддержании контакта с ребенком.
Как отмечал А. Грин, ребенок депрессивной матери вырабатывает две защиты: дезинвестицию материнского объекта и неосознанную идентификацию с мертвой матерью [Грин, 2005]. Эти защиты определяют ткань отношений: несмотря на вызванную дезинвестицией «черную дыру» в объектных отношениях, ребенок продолжает восстанавливать связь с матерью через зеркальную идентификацию с ней, стремясь не просто сохранить объект, но стать им. Центральное место в психическом ребенка занимает «мертвая мать», идентификация с дырой, оставляемой дезинвестицией. В символическом плане именно «мертвая мать» и отношения с ней становятся ведущим мотивом песочных картин, рисунков и поделок Антона.
Первые образы, возникшие в работе с Антоном, связаны с его рисунками военной техники. Он тщательно вырисовывает огромный танк, бегущего от него немца и следующего за танком русского. Антон подробно рассказывает о габаритах танка, его весе, подсчитывает вес колес, бензина, снарядов и пр. Тщательная прорисовка и рассказ о деталях могут свидетельствовать о рациональной компульсивной защите, попытке совладания с персекуторной тревогой. Однако безнадежность превалирует. «Эта сосискообразная громадина всех переедет и всех сомнет». «Сосискообразная громадина» — фаллический образ слепой силы и всемогущества, фатальности, безнадежности. А бегство — один из основных механизмов совладания Антона — единственно возможная реакция-попытка, пусть даже безнадежная. Этот и остальные рисунки организованы схожим образом: все происходит в нижней половине рисунка. Верхняя половина (Отца) остается пустой. Есть полоска земли (на половине Матери), на ней разворачивается противодействие (русские и немцы, свои и враги). Интересно, что Антон всегда рисует бегство, а не смерть, проговаривает смерть, но не изображает ее, что можно рассматривать как защиту от травматизации.
Первые песочные картины Антона были посвящены вариациям на тему моря и маяка. Маяк — символ света, надежды, верного пути, Эго. На первых встречах маяк был очень неустойчивым и все время разваливался. К третьей сессии Антон отработал постройку маяка, используя стену песочницы, контейнер как подпорку. Все силы Эго уходят на преодоление фрагментации, поддержание интеграции и защиту от враждебного мира. На маяке помещается дозорный с фонарем и автоматом. Море занимает большую часть пространства. К маяку приближаются обломки пиратского корабля и пират, который сейчас будет застрелен дозорным. Архетип Героя, прототип Эго, жестко противопоставляется не-Эго, стоит в оппозиции к «Великой Матери, доминирующей фигуре матриархального мира» [1, c. 93]. Однако «освободительная война» Эго против Великой Матери в силу высокой степени отвержения, невозможности ненависти является подпольной. Антон исподволь жалуется на маму (что она не интересуется им, не разделяет его интересов, заставляет делать то, что он не хочет и пр.). Жесткое расщепление на плохое и хорошее исключает диалог и взаимодействие. Мир опасен, враждебен, а маяк и дозорный на нем — хрупки. Смотритель маяка — дозорный — живет в одиночестве. У дозорного собран целый арсенал оружия. В этой картине как нельзя ярче представлена тема отстранения от социальной действительности. У дозорного нет прямой связи с миром. Перед ним — лишь бескрайняя непредсказуемая водная гладь и опасность, которая может возникнуть в любой момент. Дозорный всегда готов к защите. Только через символический агрессивный акт убийства может быть достигнута безопасность.
В дальнейших песочных картинах наряду с продолжением противостояния между дозорным и опасностью, исходящей из моря, появляется тема призраков. Их корабль прибивает к берегу. «На этом корабле 40 лет назад произошла техническая ошибка. Все умерли, стали призраками. Капитан тогда испугался и прыгнул в воду, и его съела акула. Но некоторые думают, что пираты всех перестреляли, так как на корабле было золото». Описание технической ошибки, бегства и бесславной гибели капитана, катастрофы в море жизни может отражать понимание Антоном событий в своей семье, «техническую поломку», неспособность отца к удержанию курса, его отстранение. Несмотря на то, что в этой песочной картине значительно больше действующих социальных персонажей — туристы, корабли и самолеты представителей разных стран — все заканчивается разрушением: призраки превращают туристов в зомби, спасшихся увозят на большую землю (из песочницы), а все корабли оказываются потоплены. Песочница оказывается полностью разрушенной и пустой.
Работа в песочнице позволяет выразить агрессию, неприемлемую и отвергаемую в реальных ситуациях, и проявляет расщепление на черное и белое, плохое и хорошее. Можно говорить о компенсации в песочных картинах и рисунках однобокой позиции Эго, проявлении истинных потребностей, Тени. Бессознательное подавлено до степени разобщенности, непроницаемости границы с сознанием. Агрессия отрицается Антоном. В свою очередь, она проявляется в форме проекции (на одноклассников, их родителей и др.). Герои первых песочниц и рисунков Антона всегда мобилизованы, всегда готовы к угрозе. Вероятно, можно говорить о жестком внутреннем расщеплении между хорошим и плохим объектами. От плохого нужно держаться подальше, не соприкасаться с ним (не общаться с бешеными одноклассниками). Однако и «хорошее» ведет непримиримую войну. Как в стихотворении А. Галича, «Этот дом и не дом, это дым без огня, // Это пыльный мираж или фата-моргана, // Здесь Добро в сапогах, рукояткой нагана // В дверь стучало мою, надзирая меня» [Галич, 1991].
В этой и в большинстве других песочниц Антона звучит тема воды (женского элемента). Образ воды вначале представлен морем (это и судоходное пространство, и, как в древнем Тире, воплощение ада, поскольку столько драгоценной воды, а пить нельзя). Море в песочных картинах Антона таит опасность и смерть. Из него появляется пират, сам изрядно потрепанный после странствия, море прибивает корабль- призрак, несущий опасность, в море происходит фатальное сражение, во время которого тонут практически все корабли. И даже жемчужина, рожденная морем, проявление глубинной сути — подделка.
Можно предположить, что символически эти картины отражают отношения между Антоном и мамой: опасность и смерть, которую таит водное пространство, невозможность напиться, утолить физическую и душевную жажду и необходимость постоянного бдения одинокого дозорного на маяке. Кроме того, отчетливо звучит тема противостояния героя и мира, настороженности, враждебности окружения, непредсказуемого, пустынного, в котором нет твердой почвы, который наполнен различными преследующими объектами: призраками, пиратами, вражескими кораблями.
В дальнейшем в песочной работе намечается динамика. Антон начинает использовать воду. С помощью мокрого песка он делает храм в скале, оформляет вход в него. Это гробница фараона. На строительство пещер уходит практически весь песок песочницы. Остальная территория песочницы — голое пространство. Пещера — как символ материнского лона — у Антона является смертельно опасным местом, наполненным ловушками (движущиеся стены и пол) и преследующими объектами (мумиями, мертвыми, защищающими покой пещеры и ее мертвых обитателей). Спасительным и подающим надежды является существование предупредительных надписей, но для того, чтобы их прочитать, нужно знать древний язык, быть приобщенным к тайне символов. Впрочем, даже это не гарантирует спасение. Многое определяется простой удачей, которую невозможно предугадать.
Пещера появилась у Антона и в дальнейшем, когда он сделал заброшенную шахту. Одним из ключевых образов, возникающих на этой встрече, является свет. Это свет специально изобретенного прибора, это упование на свет реального фонаря, который поможет в построении и познании пещеры. «И тьма не объяла Его». Гора — образ Эго Антона. В его психическом есть такая заброшенность, такая тьма, что населяют ее разве что призраки. Это тьма «мертвой матери» в его психическом.
В одной из предыдущих песочниц Антон отмечает, что в пещере хранятся сокровища. Но как же трудно до них добраться. В предыдущей песочнице в помощь давались надписи — Слово, в этой — Свет. Невольно приходят в голову евангельские ассоциации.
Другой образ ранних отношений с матерью, выражен в образе птицы и ее птенцов. На одну из встреч Антон принес вылепленную им в метро птицу и захотел сделать для нее гнездо из песка. Яйца все время разрушались. Они буквально были слеплены из другого «теста», из другого материала, более хрупкого, и легко рассыпались, когда их начинала высиживать большая тяжелая пластилиновая мама-птица. Если в центре песочницы гнездо в конце концов удается построить, то перенести его на гору — символ Эго — невозможно. Антон не может ничего поделать с ранним опытом отвержения, переживанием различий с мамой. Гнездо разваливается, яйца разрушаются. Общий вид песочницы — две пустые материнские груди. Как отмечает А. Грин, ребенок депрессивной матери «вьет себе гнездо», пытается стать матерью самому себе [Грин, 2005]. Однако на данный момент попытки Антона тщетны — гнездо рушится, птенцы не выживают, а пустая грудь, которую невозможно наполнить и которая не наполняет сама, негласно доминирует в песочной картине.
Пустое гнездо Антон пытается трансформировать в колодец. Готовность к трансформации является огромным ресурсом Антона. Он экспериментирует и наливает воду: «Вода расползается, как радиация». Много раз делает бассейн, но вода иссякает. Образ радиации еще раз подчеркивает тему невидимой опасности у Антона. Вода уходит, как уходят жизненные, активные силы, все усилия удержать пригодную для питья воду оказываются тщетными, уходят в песок. В дальнейшем Антон работает над совершенствованием колодца. Сначала появляется прокладка из пластилина. А на следующей встрече колодец трансформируется в чашку. В итоге Антон создает контейнер, который может удерживать воду, и ставит на очищенном от песка дне песочницы — как то, что отделяет от пространства травмы, пространства пустоты. Форма круга, удерживающего жидкость, в центре песочницы ассоциируется с образом мандалы, «крепости для психического содержания» [1, c. 95]. А мак на чашке — прекрасный цветок — является образом сна, забвения, ухода в иную реальность. Если в начале центральной является тема агрессии, разрушения, смерти, то ближе к концу второго месяца терапии на первый план выходит тема удержания: колодец, чашка. Антон разными путями старается создать надежный контейнер, который бы удерживал и трансформировал бета-элементы.
Таким образом, в первые два месяца терапии центральным мотивом является непредсказуемость мира и его опасность. Мир страшен и непонятен. Как депрессивная мать не может точно воспринимать и интерпретировать эмоциональные сигналы ребенка, так и ребенок, повзрослев, не в состоянии понимать сигналы, исходящие от собственного психического и из внешнего мира. Как внешний, так и внутренний мир страдают слабой дифференциацией. В прекрасном романе Р. Бредбери «Надвигается беда» один из героев говорит: «Мы любим то, что знаем» [Брэдбери, 1992]. Знание Антона о социальном мире обеднено и пронизано скрытым страхом, агрессией, враждебностью и отвержением. Мир слишком непредсказуем и лишен доверия, чтобы инвестировать туда энергию, чтобы его познавать. Внешний социальный мир отвечает тем же, реагируя на проективную идентификацию. Исследования показывают связь детско-родительских отношений и риска буллинга в школе [Воликова, 2015]. Вероятно, буллинг, переживаемый Антоном в школе, в определенной степени становится реакцией сверстников на латентную агрессию и отвержение. Персонажи внешнего мира для Антона — это либо враги, либо призраки, несущие отпечаток не обретшего мир «мертвого объекта». Они отражают «черную дыру» во внутреннем мире и во внешних объектах, с которыми ребенок сталкивается в социальном мире. Терапевтическое упование в данном случае связано с интернализацией в ходе терапии иного типа отношений со значимым объектом, способным поддерживать и возвращать жизнь и энергию [Pecotic, 2002].
Рисунки и песочные картины Антона пронизаны переживаниями одиночества, брошенности, глубинной тревоги, опасности и непредсказуемости мира, тщетности усилий. И все же архетипический Герой песочных картин Антона готов ступить на тропу исследователя, вооружившись Словом и Светом, уходя от пустого гнезда и дырявого колодца и опираясь на творческую энергию трансформации, преобразующую морскую воду в питьевую и создающую контейнер для своих переживаний.
[II] Конкретные детали случая изменены с целью соблюдения принципа конфиденциальности.