Под знаком материнской депрессии: образы отношений с матерью в терапии ребенка младшего школьного возраста

Обсуждается тема влияния длительной материнской депрессии на психологическое функционирование ребенка младшего школьного возраста. Несмотря на то, что депрессия родителей, особенно матери, считается важным фактором риска социально-психологических нарушений у детей, основной массив научной литературы посвящен послеродовой депрессии. Представлена проблема снижения социальной вовлеченности ребенка и отвержения со стороны сверстников на материале случая аналитической терапии мальчика 9 лет. Описываются возникающие в ходе песочной терапии образы отношений с матерью и характерные проявления отстранения от социального мира, представляющегося непредсказуемым, опасным, смертоносным. Динамика песочных картин показывает значимость «мертвого» материнского объекта и его преобладание во внутреннем мире в сравнении с другими социальными объектами, а также постепенный переход к возможности символического контейнирования опыта, формирования более предсказуемого и менее опасного мира, диверсификации типа отношений со значимыми другими.

Материнская депрессия традиционно рассматривается как один из наиболее значимых факторов риска развития психопатологии у ребенка, нарушений эмоциональной регуляции, низкой социальной компетентностью, избегающего стиля совладания [11]. Отношения депрессивной матери с ребенком характеризуются снижением эмоциональной вовле­ченности, нарушенными коммуникациями, ростом различных проявлений агрессии (в частности, враждебности и гнева) [20].

Наиболее разработанной является тема послеродовой депрессии у матери и ее влияния на развитие ребенка [6; 7; 8; 9; 10; 19]. Однако целый ряд работ посвящен и другим аспектам этого явления: этиологии депрессии, роли позиции и психического статуса отца, зависимости развития ребенка от временны! х и клинических характеристик депрессии матери (длительности, времени появления, степени тяжести и др.), ген­дерным особенностям переживания материнской депрессии, влиянию семейной структуры [11; 12; 13; 14; 15; 18]. Показано, что депрессивные мамы детей школьного возраста более раздражительны, нетерпимы к детскому шуму и активности, меньше вовлечены в жизнь ребенка, что в переходе к подростковому возрасту чревато серьезными девиациями поведения [20].

Известно, что для латентной фазы развития, на которую приходится младший школьный возраст, характерен перенос либидо на учебу, расширение дружеских отношений со сверстниками, реализация целей, связанных с творчеством и активным освоением социального мира. В то же время депрессивные симптомы матери приводят к отстранению от социальных контактов у ребенка [21]. Ни Ян и Теодор Дикс (Ni Yan, Theodore Dix) отслеживали развитие ребенка в 1364 диадах с возраста 24 месяцев до 7 лет. Они показали, что депрессивная симптоматика матери является предиктором ранних проявлений отстранения у ребенка, усиления этого феномена с возрастом, сложности приспособления к школе, нарушений учебной деятельности и социального функционирования. Интересен также выявленный авторами порочный круг: депрессивные симптомы матери повышают отстранение ребенка, которое, в свою очередь, приводит к росту депрессивной симптоматики у матери [21].

Школьная адаптация строится на социальных и психологических компетенциях ребенка, сформированных на протяжении раннего и дошкольного возраста. Однако с возрастанием депрессивной симптоматики у матери дети все больше снижают активную социальную вовлечен­ность, необходимую для развития этих компетенций. Ребенок реагирует отстранением на жесткую, контролирующую, внедряющуюся и в тоже время лишенную теплоты и отзывчивости семейную среду, в которой у него нет возможности предвосхищать и контролировать результаты действий, обрести поддержку и удовлетворение его нужд и потребностей, избежать материнского гнева и обрести репарацию. Основными чертами становится низкая самоэффективность, негативные ожидания, выраженная мотивация избегания, аффекты тревоги, враждебности и стыда. Отстранение начинает распространяться не только на отношения с матерью, но и на социальное окружение и новые события, что, в свою очередь, приводит к низким социальным компетенциям, отвержению сверстников, отстранению от учителей и сверстников, снижению уровня активности и вовлеченности в школьную жизнь, к школьной деза­даптации [17]. Как раз эти проблемы побудили семью Антона к обращению к психологу.

Описание случая^[II]

Антон (9 лет) попал на консультацию по причине отсутствия интереса к учебе и активности на уроках, неспособности за себя постоять, низкой степени самоорганизации. Инициатором обращения явилась Анна, мать Антона. В течение многих лет Анна страдает депрессией, наблюдается у психиатра и получает медикаментозное лечение. Отец Антона последние годы живет отдельно, навещает сына по выходным.

Первый год жизни Антона, несмотря на усиление депрессии Анны и ее выраженное отвержение сына, был скрашен фигурой бабушки, у которой жила ядерная семья и которая заботилась о внуке. В редкие моменты ее отсутствия Анна чувствовала себя потерянной, бессильной и разрушенной в отношениях с Антоном, была неспособна удовлетворить потребности ребенка, контейнировать его растущую тревогу и активное недовольство («Он орал, а я думала, что я не выдержу и не дождусь, когда свекровь приедет»). Интересно, Х. Лоран и Дж. Аблоу (H. Laurent, J. Ablow) в своем исследовании по социальной нейронауке показали, что переработка информации об эмоциональном состоянии собственного ребенка у депрессивных матерей значимо отличается от того, как мозг матерей без психиатрического диагноза реагирует на радость или недовольство детей [14]. Искажение восприятия ключевых индикаторов состояния ребенка может повышать чувство некомпетентности, беспомощности и тревоги матери, а также пагубно сказываться на поддержании контакта с ребенком.

Как отмечал А. Грин, ребенок депрессивной матери вырабатывает две защиты: дезинвестицию материнского объекта и неосознанную идентификацию с мертвой матерью [5]. Эти защиты определяют ткань отношений: несмотря на вызванную дезинвестицией «черную дыру» в объектных отношениях, ребенок продолжает восстанавливать связь с матерью через зеркальную идентификацию с ней, стремясь не просто сохранить объект, но стать им. Центральное место в психическом ребенка занимает «мертвая мать», идентификация с дырой, оставляемой дезинвестицией. В символическом плане именно «мертвая мать» и отношения с ней становятся ведущим мотивом песочных картин, рисунков и поделок Антона.

Первые образы, возникшие в работе с Антоном, связаны с его рисунками военной техники. Он тщательно вырисовывает огромный танк, бегущего от него немца и следующего за танком русского. Антон подробно рассказывает о габаритах танка, его весе, подсчитывает вес колес, бензина, снарядов и пр. Тщательная прорисовка и рассказ о деталях могут свидетельствовать о рациональной компульсивной защите, попытке совладания с персекуторной тревогой. Однако безнадежность превалирует. «Эта сосискообразная громадина всех переедет и всех сомнет». «Сосискообразная громадина» — фаллический образ слепой силы и всемогущества, фатальности, безнадежности. А бегство — один из основных механизмов совладания Антона — единственно возможная реакция-попытка, пусть даже безнадежная. Этот и остальные рисунки организованы схожим образом: все происходит в нижней половине рисунка. Верхняя половина (Отца) остается пустой. Есть полоска земли (на половине Матери), на ней разворачивается противодействие (русские и немцы, свои и враги). Интересно, что Антон всегда рисует бегство, а не смерть, проговаривает смерть, но не изображает ее, что можно рассматривать как защиту от травматизации.

Первые песочные картины Антона были посвящены вариациям на тему моря и маяка. Маяк — символ света, надежды, верного пути, Эго. На первых встречах маяк был очень неустойчивым и все время разваливался. К третьей сессии Антон отработал постройку маяка, используя стену песочницы, контейнер как подпорку. Все силы Эго уходят на преодоление фрагментации, поддержание интеграции и защиту от враждебного мира. На маяке помещается дозорный с фонарем и автоматом. Море занимает большую часть пространства. К маяку приближаются обломки пиратского корабля и пират, который сейчас будет застрелен дозорным. Архетип Героя, прототип Эго, жестко противопоставляется не-Эго, стоит в оппозиции к «Великой Матери, доминирующей фигуре матриархального мира» [1, c. 93]. Однако «освободительная война» Эго против Великой Матери в силу высокой степени отвержения, невозможности ненависти является подпольной. Антон исподволь жалуется на маму (что она не интересуется им, не разделяет его интересов, заставляет делать то, что он не хочет и пр.). Жесткое расщепление на плохое и хорошее исключает диалог и взаимодействие. Мир опасен, враждебен, а маяк и дозорный на нем — хрупки. Смотритель маяка — дозорный — живет в одиночестве. У дозорного собран целый арсенал оружия. В этой картине как нельзя ярче представлена тема отстранения от социальной действительности. У дозорного нет прямой связи с миром. Перед ним — лишь бескрайняя непредсказуемая водная гладь и опасность, которая может возникнуть в любой момент. Дозорный всегда готов к защите. Только через символический агрессивный акт убийства может быть достигнута безопасность.

В дальнейших песочных картинах наряду с продолжением противостояния между дозорным и опасностью, исходящей из моря, появляется тема призраков. Их корабль прибивает к берегу. «На этом корабле 40 лет назад произошла техническая ошибка. Все умерли, стали призраками. Капитан тогда испугался и прыгнул в воду, и его съела акула. Но некоторые думают, что пираты всех перестреляли, так как на корабле было золото». Описание технической ошибки, бегства и бесславной гибели капитана, катастрофы в море жизни может отражать понимание Антоном событий в своей семье, «техническую поломку», неспособность отца к удержанию курса, его отстранение. Несмотря на то, что в этой песочной картине значительно больше действующих социальных персонажей — туристы, корабли и самолеты представителей разных стран — все заканчивается разрушением: призраки превращают туристов в зомби, спасшихся увозят на большую землю (из песочницы), а все корабли оказываются потоплены. Песочница оказывается полностью разрушенной и пустой.

Работа в песочнице позволяет выразить агрессию, неприемлемую и отвергаемую в реальных ситуациях, и проявляет расщепление на черное и белое, плохое и хорошее. Можно говорить о компенсации в песочных картинах и рисунках однобокой позиции Эго, проявлении истинных потребностей, Тени. Бессознательное подавлено до степени разобщенности, непроницаемости границы с сознанием. Агрессия отрицается Антоном. В свою очередь, она проявляется в форме проекции (на одноклассников, их родителей и др.). Герои первых песочниц и рисунков Антона всегда мобилизованы, всегда готовы к угрозе. Вероятно, можно говорить о жестком внутреннем расщеплении между хорошим и плохим объектами. От плохого нужно держаться подальше, не соприкасаться с ним (не общаться с бешеными одноклассниками). Однако и «хорошее» ведет непримиримую войну. Как в стихотворении А. Галича, «Этот дом и не дом, это дым без огня, // Это пыльный мираж или фата-моргана, // Здесь Добро в сапогах, рукояткой нагана // В дверь стучало мою, надзирая меня» [4].