Внутриличностная эмоциональная компетентность и эмпатия: факторы и профили связи на мультикультурной выборке

Актуальность. Внутриличностная эмоциональная компетентность (ВЭК) - способность к распознаванию, пониманию и регуляции собственных эмоциональных состояний – традиционно рассматривается в качестве фактора как онтогенетического развития эмпатии, так и ее ситуативного проявления. Однако встает вопрос различного уровня и характера источников дефицитов ВЭК и эмпатии и, соответственно, различных способов их компенсации, что имеет особое значение для практики развития эмпатии, в том числе, в профессиональном контексте психологического консультирования и психотерапии. Цель. Исследование посвящено анализу разнообразия связей между эмпатией, алекситимией как показателем дефицита эмоциональной компетентности в отношении собственных чувств и психологической разумностью (psychological mindedness) как показателем интенциональности в отношении чувств и переживаний. Материалы и методы. На совокупной выборке в 1123 человек, включающей представителей трех культур - РФ, Беларуси, Армении - были собраны и проанализированы данные опросника IRI М. Дэвиса для оценки эмпатии, TAS–20 - для измерения алекситимии, ШПР – шкалы психологической разумности. Результаты. Показано отсутствие значимых отрицательных связей эмпатии с трудностями осознания и идентификации чувств, устойчивая значимая положительная связь с ними эмпатического личного дистресса, а также внешне–ориентированного мышления с низкой эмпатией. Выявлены 5 кластеров, отражающих различные варианты связи ВЭК и эмпатии. Выводы. По результатам исследования можно предположить относительную независимость влияния интенциональности и компетентности/дефицита ВЭК на эмпатию, а также делается вывод о необходимости дальнейшего анализа интенциональности в области переживаний и эмоций.

Эмпатия является сложным, комплексным переживанием человека, многоуровнево детерминированным и полимотивированным. Спектр характеристик личности и характера, а также особенностей культуры и воспитания, исследуемых в качестве возможных факторов онтогенеза и ситуационных проявлений эмпатии, чрезвычайно широк.

Предметом исследований авторов являются факторы развития эмпатии, актуальные в контексте консультативной психологии в связи с вопросами развития эмпатии у будущих помогающих специалистов [3; 22]. Помогающая профессиональная деятельность регулярно ставит перед ее субъектами «задачи» на эмпатию, что вызывает необходимость разработки специальных подходов и методов обучения и супервизии специалистов, профилактики выгорания и т. п.

Мы опираемся на понимание эмпатии как ВПФ, культурно–деятельностный подход к переживанию и эмпатии [3; 4, 6; 8]. Это подразумевает представление о многообразии «связей эмпатии с процессами, приводящими к результату (достижению эмпатии) при функционировании единого интеллектуально–личностного потенциала человека» [6, c. 57]. Ключевыми процессами в рамках этих методологических оснований рассматривается, во–первых, культурное опосредование эмпатии, во–вторых, развитие эмпатии в деятельности. Профессионализация эмпатии «разворачивает» обычно свернутые и автоматизированные в обыденной жизни процессы [4]. При этом именно собственный эмоциональный опыт, по выражению Ф.Е. Василюка, становится «органом» сопереживания специалиста. Но для этого необходимо определенное качество этого опыта [3].

Такое понимание роли собственного эмоционального опыта для эмпатии профессионала определяет интерес к эмоциональной компетентности (ЭК), которая  понимается «как группа развивающихся способностей к саморегуляции и регуляции интерперсональных отношений путем понимания собственных эмоций и эмоций окружающих» [1, с. 169].

Регуляция эмпатии, а также связи эмпатических феноменов и механизмов регуляции эмоций активно исследуются в зарубежной психологии в последние годы. Причина этого вполне понятна: в соответствии с гипотезами нейронаук, механизм эмпатии базируется на принципе зеркального возбуждения тех же отделов мозга, которые задействованы, когда наблюдаемую у другого эмоцию испытывает сам наблюдающий [24]. Таким образом, эмпатия «начинается» с собственного викарного (замещающего) переживания чужой эмоции, а затем во многом автоматический, непроизвольный викарный отклик «оформляется» (или не оформляется) до высокоуровневого (high order) эмпатического ответа. Возможность регулировать викарно переживаемые состояния выступает фактором, определяющим развитие эмпатических реакций, в том числе, просоциального поведения.

В многочисленных исследованиях показана связь высокоуровневой эмпатии с развитой способностью к регуляции эмоций на самых разных выборках [12; 27; 28; 33; 34]. Показано, что стратегии регуляции эмоций опосредуют связь между эмпатией и помогающим поведением [25]. Общая логика такова: развитая эмоциональная регуляция позволяет «отвлечься» от своего собственного дистресса (эмпатический personal distress) и перенаправить внимание на другого человека, испытывающего негативные эмоции или находящегося в трудной ситуации. Особо связь нарушений эмоциональной регуляции и дефицитов эмпатии прослежена на клинических выборках (аутистический, шизотипический спектр, депрессия, нарушения пищевого поведения, личностные расстройства, включая антисоциальное) [10; 17; 21; 23; 29; 32]. В профессиональном контексте показана связь собственного дистресса с трудностями эмоциональной регуляции.

С раннего возраста ребенок во взаимодействии со взрослыми, в поле их разделенных переживаний учится различать, идентифицировать, понимать и как–то относиться к своим внутренним состояниям - возникающим как его собственные или по происхождению эмпатическим, как разделение состояний другого. Роль культурных образцов и норм, транслируемых взрослыми, в зарубежной психологии обычно обозначается как социализация эмоций. Стиль социализации эмоций родителями - позволение выражать свои чувства, их обсуждение или избегание и подавление - прямо связан с эмоциональной компетентностью детей и их эмпатией [28].

Особая роль отводится влиянию речевого опыта. Значительное число исследований раннего онтогенеза эмпатии показывает прямую связь между уровнем эмпатии (эмпатической заботы и эмпатически модулированного просоциального поведения) и уровнем развитости речевых навыков. Показано, что эта связь выявляется при контроле уровня интеллектуального развития [30], является весьма стабильной и прослеживается на протяжении всего дошкольного детства [15; 18].

Алекситимия является концептом, описывающим нарушение способности к осознаванию, дифференциации и вербализации эмоций. В данный конструкт включают также так называемое внешне–ориентированное мышление. Оно отражает такую характеристику личноси с высокой алекситимией как трудности ориентации на собственные чувства, принятия их во внимание [13].

Множество исследований показывают связи алекситимии и эмпатии. Продемонстрировано, что неврологические области, связанные с алекситимией и эмпатией в значительной степени совпадают [19]. Важнейшим фактом является найденная в ряде исследований опосредующая роль алекситимии в возникновении эмпатических дефицитов: при аутистических расстройствах и шизофрении проблемы эмпатии наблюдаются только при высоком уровне алекситимии [10].

Однако картина получаемых в исследованиях связей является достаточно неоднозначной. Например, положительные связи с алекситимией найдены как для высокого уровня показателя эмпатического личного дистресса (шкала PD теста IRI М. Дэвиса), так и для нормального и даже низкого [10; 20]. Это ставит вопрос о возможном компенсаторном влиянии на уровень эмпатии факторов другого рода.

Если алекситимия характеризует уровень и качество доступа к собственным эмоциям, то концепт «психологическая разумность» (psychological mindedness) можно оценить как отражающий способность понимать устройство внутреннего мира человека и характеристику интенциональности в сфере эмоций и переживаний: насколько человек ставит целью понимание себя и другого человека, насколько ему интересны переживания в принципе - свои и чужие, насколько он склонен их обсуждать и открыт новому опыту переживаний [7; 11; 14; 16]. Таким образом, данная характеристика является интегративной, объединяя интерес к внутреннему, субъективному миру человека и способность осуществлять рефлексию своих и чужих чувств, мыслей и поступков. В определенном смысле, она находится «между» операциональными и мотивационными факторами, отражая базовые установки в отношении человеческой субъективности.

Психологическая разумность положительно коррелирует с социальностью, экстроверсией, автономностью и отрицательно - с пассивностью, депрессивностью, нейротизмом и конфликтностью [11]. Исследования показали, что уровень психологической разумности клиента или пациента, в том числе, подростка, предсказывает позитивный эффект психотерапии [14; 16]. При этом, показано отсутствие связи алекситимии и психологической разумности между собой, но оба параметра оказались связаны с продуктивностью психотерапии для пациента [26].

В профессиональном контексте показано влияние алекситимии и психологической разумности на связь эмпатии и выгорания медицинских сестер. Низкий уровень алекситимии и высокий уровень психологической разумности при этом связывается с позитивными аспектами эмпатии и является предиктором сохранения высокой профессиональной самооценки, а высокий уровень эмпатического личного дистресса связывается с высокой алекситимией, низкой психологической разумностью и является предиктором редукции профессиональных достижений [5]. В то же время, исследование на более объемной и однородной по возрасту выборке показало вариативность связей эмпатии, алекситимии и психологической разумности. Были выделены 3 профиля связи: помимо описанных выше двух возможен относительно высокий уровень эмпатии при высокой алекситимии, но при этом высокой психологической разумности [22]. В контексте профпригодности, профобучения специалистов учет такой вариативности чрезвычайно важен, так как отражает многообразие путей развития эмпатии и, соответственно, необходимую вариативность способов компенсации дефицитов и преодоления неизбежных трудностей профессии.

Так, исходя из исследований «негативного» эмпатического феномена - личного дистресса, проводимых в 1980–1990е годы Ч.Д. Батсоном и его коллегами [13], можно предположить влияние мотивационных факторов на его развитие и существование различных типов личного дистресса -условно «операционального», вызванного дефицитами эмоциональной компетентности, трудностями эмоциональной регуляции, и «мотивационного» - вызванного в большей степени сложностями регуляции «сверху», со стороны мотивационно–ценностной сферы. К такого рода гипотезам нас также приводит опыт обучения эмпатическим навыкам будущих психологов–консультантов.

Таким образом, в общепсихологическом ключе встает вопрос, как реализуется многоуровневая регуляция эмпатии, как взаимодействуют факторы «снизу» и «сверху» в рамках «единого интеллектуально–личностного потенциала человека» (Т.В. Корнилова).

В настоящем исследовании была поставлена цель дальнейшего анализа и уточнения специфики связи эмпатии с алекситимией и психологической разумностью как показателями внутриличностной эмоциональной компетентности и интенциональности в области эмоций и переживаний. Было выдвинуто предположение, что на более объемной и разнородной выборке будет выявлено большее количество профилей их связи, а также проявится специфика профилей, позволяющая предположить ее источники. Мы поставили следующие исследовательские вопросы: насколько значимы алекситимические дефициты для развития эмпатии и какова роль психологической разумности как показателя интенциональности в отношении человеческой субъективности для развития эмпатии и преодоления дефицитов понимания и регуляции собственных чувств?

Исследование связи эмпатии, алекситимии и психологической разумности

Выборка: в выборку были включены данные, собранные в рамках различных исследований, выполняемых авторами статьи. Структура выборки представлена в табл. 1. Всего в выборку вошло 1123 человека - 222 мужчины и 901 женщина из Российской Федерации (326 человек), Республики Беларусь (716 человек) и Республики Армения (81 человек). Распределение респондентов по специальностям представлено на рис. 1. Как видно из табл. 1, российская подвыборка в целом несколько старше, чем подвыборки из Белоруссии и Армении. Также следует отметить, что в российской подвыборке очень мало мужчин.

Таблица 1. Структура выборки

    Примечание: М — среднее значение; SD — стандартное отклонение.

Рис. 1. Распределение респондентов выборки по специальностям

Методы:

1) Опросник «Межличностный Индекс Реактивности» (IRI) М. Дэвиса, адаптированный для русскоязычной выборки, измеряет индивидуальные различия в эмпатии [2]. Опросник состоит из 28 пунктов, разделенных по 4–м шкалам.

 – шкала децентрации (Perspective taking) оценивает тенденцию понимания, принятия в расчет точки зрения другого человека;

– шкала фантазийного сопереживания (вчувствования) (Fantasy scale) отражает тенденцию к воображаемому перенесению себя в чувства и действия вымышленных героев книг, фильмов и так далее;

–  шкала эмпатической заботы (Empathic concern) оценивает симпатию и сочувствие к несчастью других, жалость, желание помочь;

– шкала эмпатического дистресса (Personal distress) измеряет чувства собственной тревоги и дискомфорта, возникающие при наблюдении переживаний других людей, и направленные на себя.

2) Торонтская шкала алекситимии (TAS–20–R), адаптированная в НИПНИ им. Бехтерева, состоит из одной основной шкалы в 20 вопросов, которая делится на три субшкалы [9]:

• трудности идентификации чувств;
• трудности описания чувств;
• внешне–ориентированное мышление.

3) «Шкала психологической разумности» («The Psychological mindedness scale»). Конструкт психологической разумности отражает степень склонности человека к рефлексии мыслей и чувств своих и других людей [7]. В бланке ответов представлено 45 утверждений и 5 субшкал:

• заинтересованность в сфере субъективных переживаний;
• субъективная доступность сферы переживаний для понимания и анализа;
• польза обсуждения собственных переживаний с другими;
• желание и готовность обсуждать свои проблемы с окружающими;
• открытость изменениям.

Обработка данных производилась в программной среде R с использованием оболочки RStudio (Version 1.1.383). Для анализа данных использовались корреляционный и факторный анализ, множественная линейная регрессия, кластерный анализ.

Результаты

Корреляционный анализ

Корреляционный анализ с использованием коэффициента Пирсона был реализован для общей выборки (1123 респондента) и для каждой из подвыборок по странам. Результаты корреляционного анализа представлены в табл. 3. Для интерпретации результатов корреляционного анализа рассматривались только те коэффициенты корреляции, которые превосходили критический размер эффекта для заданной статистической мощности - анализ чувствительности выполнялся с использованием калькулятора мощности G*Power (Version 3.1.9.4). Результаты анализа чувствительности представлены в табл. 2.

Таблица 2. Результаты анализа чувствительности

Для прояснения корреляционной структуры данных с учетом неравномерного распределения количества респондентов в подвыборках стран нами был использован симуляционный подход. Было реализовано 2000 симуляций сбалансированной по странам выборки. В каждой симуляции из подвыборки каждой страны случайным образом (функция sample базового ядра R) отбиралось по 50 респондентов (с возможностью повторений одного респондента несколько раз). Из отобранных респондентов формировалась выборка в 150 наблюдений для корреляционного анализа. Рассчитанные значения коэффициентов корреляций сохранялись. Итоговое значение коэффициента корреляции между парой переменных рассчитывалось как точечная оценка на основании 2000 сохраненных коэффициентов (функция ci пакета gmodels). Результаты симуляции также представлены в табл. 3.

Таблица 3. Результаты корреляционного анализа (жирным шрифтом отмечены размеры эффекта выше уровня чувствительности для статистической мощности 95%)

Факторный анализ

Полученная корреляционная матрица была подвергнута факторизации методом максимального правдоподобия с применением вращения varimax (функция fa пакета psych). Тест сферичности Кайзера–Мейра–Олкинда (функция KMO пакета psych) продемонстрировал пригодности корреляционной матрицы для факторного анализа: MSA = 0.81. Параллельный анализ с 2000 итерациями (функция fa.parallel пакета psych) выявил 3–х факторную структуру данных. Оценка 3–хфакторного решения продемонстрировала удовлетворительные индексы пригодности: TLI = 0.947, RMSEA [10% CI] = 0.057 [0.016 0.089]. Три выделенных фактора объяснили 52% дисперсии, факторные нагрузки шкал представлены в табл. 4.

Таблица 4. Факторные нагрузки

Как видно из табл. 4, первый фактор объяснил 26% дисперсии и включил в себя все шкалы опросника «Психологическая разумность». Вероятно, данный фактор отражает интенциональный аспект эмоциональной компетентности - значимость и стремление к проявлению, осознаванию и рефлексии собственных чувств и переживаний. Второй фактор объяснил 13% дисперсии и включил в себя «позитивные» шкалы эмпатии (децентрация, фантазия и эмпатическая забота), а также заинтересованность в сфере субъективных переживаний и внешне–ориентированное мышление на противоположном полюсе, отражает, таким образом, «позитивные» эмпатические феномены и заинтересованное отношение к сфере эмоций и переживаний, опору на эмоции и внимание к ним. Третий фактор объяснил 13% дисперсии данных и объединил различные проявления дефицита ВЭК и эмпатии - трудности идентификации и осознания чувств и личный дистресс при взаимодействии с интенсивными эмоциями других людей.

По результатам факторного анализа для всех респондентов были рассчитаны факторные значения по трем выделенным факторам. Полученные факторные значения были переведены в z–значения, используя среднее и стандартное отклонение.

Кластерный анализ

Для выявления устойчивых сочетаний факторных значений был использован иерархический кластерный анализ методом Варда на основе манхэттенской матрицы расстояний между наблюдениями. Для интерпретации рассматривались решения от 2 до 6 кластеров. Распределение наблюдений в кластеры представлено в табл. 5.

Таблица 5. Распределение наблюдений в кластеры при разных кластерных решениях

Как видно из табл. 5, наименьший кластер, состоящий из 64 наблюдений, демонстрирует высокую устойчивость при укрупнении групп. Для интерпретации было выбрано 5–ти кластерное решение, так как при визуальном анализе различий в параметрах кластеризации именно это решение давало наибольшее количество различий по каждому из трех параметров–факторов. Результаты кластеризации представлены на рис. 2.

Рис. 2. Средние факторные значения в группах респондентов для 5–ти кластерного решения

Как видно из рис. 2, кластеры 1–2 и 3–4 можно рассматривать как парные, различающиеся показателем Дефицита. Кластер 5 при этом демонстрирует существенное отличие в паттерне сочетания параметров от четырех других кластеров. Анализ вошедших в кластер наблюдений показывает, что из 64 респондентов 61 человек из подвыборки Армении. Предположительно, специфическая конфигурация и устойчивость кластера 5 отражает культуральную специфику эмоциональной компетентности (и представлений о ней, отражаемых в самоотчетных опросниках). Для парных кластеров 1–2 и 3–4 можно обратить внимание на согласованность уровня Интенции и Эмпатической компетентности (низкий для первой пары и средний для второй пары кластеров). Однако уровень Дефицита в обеих парах ниже в той группе, где соотношение Интенции и Компетенции оказывается больше в пользу последней.

Для проверки этого предположения был вычислен индекс разницы между факторными значениями Интенции и Компетенции и использовали его в качестве предиктора в линейной регрессии для предсказания значений по фактору Дефицита. Результаты представлены на рис. 3. Гипотеза о наличии связи между соотношением Интенция–Компетентность и Дефицитом подтвердилась: чем больше стремление к пониманию и реализации своих переживаний (Интенция) превышает имеющийся уровень эмпатии и опоры на эмоции (Компетентность), тем в большей степени вероятно проявление эмоциональных затруднений (Дефицит).

Рис. 3. Связь Дефицита и разницы между Интенцией и Компетентностью

Обсуждение результатов

Структура корреляционных связей в этом исследовании в целом подтверждает отмеченную нами неоднозначность связи эмпатии и алекситимии. Позитивные феномены эмпатии связаны негативно, но не значимо с трудностями осознания и идентификации чувств как на объемной общей выборке, включая симуляционную, так и на выборках отдельных стран. То есть трудности осознания и понимания своих чувств не приводят однозначно к снижению сопереживания, эмпатической заботы и (в меньшей степени) децентрации. При этом негативный эмпатический феномен - высокий личный дистресс в ситуациях проявления интенсивных чувств другими людьми - демонстрирует в большинстве случаев высокую положительную связь со всеми параметрами алекситимии. Трудности осознавания и идентификации чувств вместе с высоким личным дистрессом, как и в нашем предыдущем исследовании [5], вошли в отдельный фактор, который мы обозначили как «дефицит эмоциональной компетентности и эмпатии». Таким образом, можно говорить о достаточной устойчивости связи дефицитов понимания собственных чувств и испытываемых трудностей эмпатии в ситуации негативных чувств другого. Это объясняет выраженность связи эмпатии и алекситимии на клинических выборках [10; 23; 29].

Значимые негативные связи выявлены между шкалами позитивных феноменов эмпатии и шкалой внешне–ориентированного мышления опросника алекситимии. Внешне–ориентированное мышление является самым «интенциональным» компонентом в структуре алекситимии, отражая степень склонности к ориентации на эмоции и принятию их во внимание. Оно выступает в структуре связей в некотором смысле ядром: с ним наиболее связаны (отрицательно) как показатели эмпатии, так и показатели психологической разумности. Это подтверждает и факторный анализ – именно этот показатель вошел с отрицательным знаком в структуру фактора, который мы обозначили как «эмпатический».

Выделение всех параметров психологической разумности в отдельный фактор, проявление в данном исследовании пар профилей, согласованных по уровню интенциональности и эмпатии и отличающихся по уровню дефицита ЭК, свидетельствует, на наш взгляд, об особом значении фактора интенциональности для развития эмпатии. Характерны и кросс–культурные различия, наиболее проявившиеся именно по связям шкал психологической разумности, в том числе, и между собой - интенциональность, вероятно, в большей степени подвержена культурному влиянию.

Таким образом, эмпатия фактически выступает единым фактором с интересом и вниманием к сфере переживаний и эмоций. Эта связь, вероятно, является более значимой для развития позитивных эмпатических феноменов - децентрации, сопереживания и эмпатической заботы, чем отсутствие алекситимии.  Однако, дефициты ВЭК могут сказаться на уровне регуляции эмпатии (проявления высокого личного дистресса). Фактически, полученные парные профили могут отражать пары эмпатии как «нерегулируемая (высокий дефицит ВЭК и личный дистресс) - регулируемая (низкий дефицит ВЭК и личный дистресс)».

Подтверждая данные об отсутствии связи психологической разумности с алекситимией [26], данные этого исследования также свидетельствуют в пользу относительной независимости этих конструктов: у психологической разумности нет значимых связей с трудностями осознавания и идентификации чувств, наблюдается только отрицательная связь 4 из 5 шкал опросника психологической разумности с внешне–ориентированным  мышлением. Можно предположить, что достаточно высокий интерес к субъективному миру в случае явных дефицитов его понимания является в определенным смысле компенсаторным, выступает в качестве средства преодоления этих дефицитов, психологическая разумность «ведет за собой» развитие эмпатии, «подтягивает» ее. Это может отражать найденная закономерность: наличие дефицитов ВЭК и регуляции эмпатии наиболее вероятно в случае превышения уровня интенции над эмпатической компетентностью. Однако вероятно и объяснение с точки зрения разделения внутриличностных и межличностных аспектов: дефициты ВЭК à повышенное внимание к себе, к своим внутренним состояниям à дефицит внимания к другому à более низкий уровень позитивных феноменов эмпатии по сравнению с обращенностью к своему внутреннему миру. В этом случае специфическая по причине дефицитов ВЭК психологическая разумность «опускает» эмпатию. Таким образом, следующим шагом для понимания структурных связей ЭК является дифференциация внутриличностной и межличностной интенциональности, выявления вклада мотивационной ориентированности на другого человека в регуляцию эмпатии.

Развернутый кросс–культурный анализ полученных результатов не входил в задачи данного исследования. Мы остановились на них лишь в связи с тем, что культурное сравнение раскрывает различные пути связи и возможного взаимовлияния эмоциональной компетентности и эмпатии. Культурная специфика, вероятно, играет важную роль в формировании соотношения и уникальной конфигурации связей интенциональности в сфере чувств и эмоций и эмпатии. Это подтверждается в итоговом сходстве результатов российской и белорусской выборки, имеющих в основных чертах сходную эмоциональную культуру в отличие от более экспрессивной армянской. Представляется перспективным кросс–культурное сравнение именно с учетом параметра экспрессивности и выделением различных типов интенции в отношении сферы эмоций и переживаний - условно «экспрессивной» и «аналитической», связанной с выражением и обсуждением чувств и эмоций и их рефлексией и пониманием. В этом аспекте характерен высокий уровень дефицитов ВЭК для культурно специфичного кластера 5 при высоких значениях интенциональности и эмпатии.

Ограничения выводов исследования

Основной задачей исследования было получить наибольшую вариативность профилей связи эмпатии, алекситимии и психологической разумности. Общий объем выборки и наличие в ней значительно различающихся культурально подвыборок способствовали решению данной задачи. Однако сами подвыборки значительно отличаются объемом и гендерной представленностью, что затрудняет формулирование выводов о конкретных предикторах того или иного профиля.

Выводы

1. Предположение о том, что на значительной по объему и разнородной мультикультурной выборке проявится большее количество профилей связи эмпатии, алекситимии и психологической разумности, подтвердилось. Появление парных профилей, диаметрально отличающихся уровнем дефицита внутриличностной эмоциональной компетентности, но относительно близких по другим параметрам, свидетельствует о вариативности путей обретения эмпатической компетентности. При этом закономерность «чем выше алекситимические дефициты, тем ниже эмпатия» не сохраняется во всех случаях, что объясняет разнородность данных связи эмпатии и алекситимии, отмечаемую исследователями.
2. Данное исследование в целом показало особое значение психологической разумности в структуре связей эмпатии и эмоциональной компетентности. Мы предполагали, опираясь на предыдущие исследования, ее роль как опосредующей связь эмпатии и алекситимии. Результаты нашего исследования позволяют поставить вопрос иначе: возможно, уровень одного из них «задает» диапазон развития другого. При этом, было выявлено специфическое влияние «экспрессивной» интенции в отличие от «аналитической», позволяющее развивать высокую эмпатию несмотря на высокий уровень дефицита понимания и анализа чувств.
3. Выявлены значительные кросс–культурные различия, которые отражают различия в области «экспрессивной» интенциональности. Полноценный кросс–культурный анализ не входил в задачи данной статьи, поэтому сравнение культур, отличающихся по конфигурации «аналитической» и «экспрессивной» интенциональности, представляет значительный интерес для дальнейшего исследования.
4. Полученные в исследовании профили связи эмпатии, психологической разумности и алекситимии позволяют говорить об определенной степени независимости влияния на развитие эмпатии параметров интенциональности и уровня компетентности или дефицита в сфере понимания собственных чувств. При этом, в целом, полученные данные демонстрируют значение для эмпатии и того, и другого - как конкретных дефицитов эмоциональной компетентности самих по себе, так и обращенности к внутреннему миру человека в принципе. Важным вопросом представляется прояснение мотивационных аспектов этой обращенности.

1. Андреева И.Н. Модели эмоционального интеллекта и эмоциональной компетентности //  Веснік Гродзенскага дзяржаўнага ўніверсітэта імя Янкі Купалы. Серыя 3. Філалогія. Педагогіка. Псіхалогія. 2018. Том 8. № 3. С. 163¾172.
2. Будаговская Н.А., Дубровская С.В., Карягина Т.Д. Адаптация многофакторного опросника эмпатии М. Дэвиса // Консультативная психология и психотерапия. 2013. Том 21. № 1. С. 202¾227.
3. Василюк Ф. Е. Сопереживание как центральная категория понимающей психотерапии // Консультативная психология и психотерапия. 2016. Том 24. № 5. С. 205¾227. DOI: 10.17759/cpp.2016240511
4. Карягина Т.Д. Профессионализация эмпатии: постановка проблемы // Консультативная психология и психотерапия. 2015. Том 23. № 5. С. 235¾256. DOI: 10.17759/cpp.2015230511
5. Карягина Т.Д., Кухтова Н.В., Олифирович Н.И., Шермазанян Л.Г. Профессионализация эмпатии и предикторы выгорания помогающих специалистов // Консультативная психология и психотерапия. 2017. Том 25. № 2. С. 39¾58. DOI: 10.17759/cpp.2017250203
6. Корнилова Т.В. Эмпатия в структурах интеллектуально–личностного потенциала: единство аффекта и интеллекта // Психологический журнал. 2022. Том 43. № 3. С. 57¾68. DOI: 10.31857/S020595920020496–1
7. Новикова М.А., Корнилова Т.В. «Психологическая разумность» в структуре интеллектуально–личностного потенциала (адаптация опросника) // Психологический журнал. 2014. № 1. С. 95¾110.
8. Нуркова В.В. Культурное развитие эмпатии–отождествления и эмпатии–моделирования // Национальный психологический журнал. 2020. № 4 (40). С. 1¾15. DOI: 10.11621/npj.2020.0401
9. Старостина Е.Г., Тэйлор Г.Д., Квилти Л.К., Бобров А.Е., Мошняга Е.Н., Пузырева Н.В., Боброва М.А., Ивашкина М.Г., Кривчикова М.Н., Шаврикова Е.П., Бэгби Р.M. Торонтская шкала алекситимии (20 пунктов): валидизация русскоязычной версии на выборке терапевтических больных // Социальная и клиническая психиатрия. 2010. Том 20. № 4. С. 31¾38.
10. Aaron R.V., Benson T.L., Park S. Investigating the role of alexithymia on the empathic deficits found in schizotypy and autism spectrum traits // Personality and Individual Differences. 2015. Vol. 77. P. 215¾220. DOI: 10.1016/j.paid.2014.12.032
11. Appelbaum S.A. Psychological–mindedness: word, concept and essence // International journal of psychoanalysis. 1997. Vol. 54 (1). P. 35¾46.
12. Ardenghi S., Russo S., Bani M., Rampoldi G., Strepparava M.G. The role of difficulties in emotion regulation in predicting empathy and patient–centeredness in pre–clinical medical students: a cross–sectional study // Psychology, Health & Medicine. 2021. Vol. 9. P. 1¾15. DOI:10.1080/13548506.2021.2001549
13. Batson D.C, Fultz A., Schoenrade M. Distress and Empathy: two qualitatively Distinct Vicarious Emotions with Different Mоtivational Consequences // Journal of personality. 1987. Vol. 55 (1). P. 19¾39. DOI: 10.1111/j.1467–6494.1987.tb00426.x
14. Boylan M.B. Psychological mindedness as a predictor of treatment outcome with depressed adolescents. Dr. Sci. (Psychology) diss., 2006 [
    Электронный ресурс]. URL: http://d–scholarship.pitt.edu/6812/1/MMBoylanETD.pdf (Дата обращения: 12.06.23)
15. Conte E., Ornaghi V., Grazzani I., Pepe A., Cavioni V. Emotion knowledge, theory of mind, and language in young children: testing a comprehensive conceptual model // Frontiers Psychology. 2019. Vol. 10. e2144. DOI:10.3389/fpsyg.2019.02144
16. Conte H.R., Ratto R., Karusa T. The Psychological Mindedness Scale: Factor structure and relationship to outcome of psychotherapy // Journal of Psychotherapy Practice and Research. 1996. Vol. 5 (3). P. 250¾259.
17. Decety J., Moriguchi Y. The empathic brain and its dysfunction in psychiatric populations: implications for intervention across different clinical conditions // BioPsychoSocial Medicine. 2007. Vol. 1 (22). DOI: 10.1186/1751–0759–1–22
18. Girard L., Pingault J., Doyle O., Falissard B., Tremblay R.E. Expressive language and prosocial behaviour in early childhood: longitudinal associations in the UK Millennium Cohort Study // European Journal of Developmental Psychology. 2017. Vol.14. P. 381¾398. DOI: 10.1080/17405629.2016.1215300
19. Goerlich–Dobre K.S., Lamm C., Pripfl J., Habel U., Votinov M. The left amygdala: A shared substrate of alexithymia and empathy // NeuroImage. 2015. Vol. 122. P. 20¾32. DOI: 10.1016/j.neuroimage.2015.08.014
20. Guttman H.A., Laporte L. Alexithymia, empathy, and psychological symptoms in a family context // Comprehensive Psychiatry. 2002. Vol. 43 (6). P. 448¾455. DOI.org/10.1053/comp.2002.35905
21. Hoffmann F., Banzhaf C., Kanske P., Gärtner M., Bermpohl F., Singer T. Empathy in depression: Egocentric and altercentric biases and the role of alexithymia // Journal of Affective Disoders. 2016. Vol. 199. P. 23¾29. DOI: 10.1016/j.jad.2016.03.007
22. Karyagina T.D., Chumakova M.A. Empathy, Alexithymia, And Psychological Mindedness: the Latent Profile Analysis // Proceedings of the International Conference on Psychology and Education (ICPE 2018), 25-26 June, 2018, Psychological Institute of Russian Academy of Education, Russia. 2018. P. 263¾274. DOI: 10.15405/epsbs.2018.11.02.29
23. Keysers K., Meffert H., Gazzola V. Reply: Spontaneous versus deliberate vicarious representations: different routes to empathy in psychopathy and autism // Brain. 2014. Vol. 137. № 4. P. 273. DOI: 10.1093/brain/awt376
24. Lamm C., Majdandzic J. The role of shared neural activations, mirror neurons, and morality in empathy – A critical comment // Neuroscience Research. 2015. Vol. 90. P. 15¾24. DOI: 10.1016/j.neures.2014.10.008
25. Lockwood P.L., Seara–Cardoso A., Viding E. Emotion Regulation Moderates the Association between Empathy and Prosocial Behavior // PLoS One. 2014. Vol. 9. № 5. e96555. DOI: 10.1371/journal.pone.0096555
26. McCallum M., Piper W.E., Ogrodniczuk E. J.S., Joyce A.S. Relationships among psychological mindedness, alexithymia and outcome in four forms of short–term psychotherapy // Psychology and Psychotherapy: Theory, Research and Practice. 2003. Vol. 76. P. 133¾144. DOI: 10.1348/147608303765951177
27. Olalde–Mathieu V.E., Licea–Haquet G., Reyes–Aguilar A., Barrios F.A. Psychometric properties of the Emotion Regulation Questionnaire in a Mexican sample and their correlation with empathy and alexithymia // Cogent Psychology. 2022. Vol. 9 (1). P. 1¾11. DOI: 10.1080/23311908.2022.2053385
28. Ornaghi V., Conte E., Grazzani I. Empathy in Toddlers: The Role of Emotion Regulation, Language Ability, and Maternal Emotion Socialization Style // Frontiers in Psychology. 2020. Vol. 11. Article 586862. DOI: 10.3389/fpsyg.2020.586862
29. Powell Ph. A. Individual differences in emotion regulation moderate the associations between empathy and affective distress // Motivation and Emotion. 2018. Vol. 42 (4). P. 602¾613. DOI: 10.1007/s11031–018–9684–4
30. Rhee S.H., Boeld D.L., Friedman N.P., Corley R.P., Hewitt J.K., Knafo A., Waldman L.D., Young S.E., Robinson J., Van Hulle C.A., Zahn–Waxler C. The role of language in concern and disregard for others in the first year of life // Developmental Psychology. 2013. Vol. 49. (2). P 197¾214. DOI: 10.1037/a0028318
31. Samur D., Tops M., Schlinkert C., Quirin M., Cuijpers P., Koole S.L. Four decades of research on alexithymia: moving toward clinical applications // Frontiers in psychology. 2013. Vol. 4. Article 861. DOI: 10.3389/fpsyg.2013.00861
32. 32.  Saure E., Raevuori A., Laasonen M., Lepistö–Paisley T. Emotion recognition, alexithymia, empathy, and emotion regulation in women with anorexia nervosa. Eating and Weight Disorders // Studies on Anorexia, Bulimia and Obesity. 2022. Vol. 27 (1). P. 1¾11. DOI: 10.1007/s40519–022–01496–2
33. Schipper M., Petermann F. Relating empathy and emotion regulation: Do deficits in empathy trigger emotion dysregulation? // Social neuroscience. 2013. Vol. 8. №. 1. P. 101¾107. DOI: 10.1080/17470919.2012.761650
34. Zahn–Waxler C., Knafo A., Van Hulle C.A., Robinson J., Rhee S.H. The developmental origins of a disposition toward empathy genetic and environmental contributions // Emotion. 2008. Vol. 8 (6). P. 737¾752. DOI:10.1037/a0014179