Введение
По данным статистики МВД о состоянии преступности в России, количество совершенных изнасилований и покушений на изнасилование остается достаточно стабильным на протяжении последних трех лет: 2021 — 3457, 2022 — 3311, 2023 (январь—июнь) —1551 [Состояние преступности [Электронный]. По количеству зарегистрированных заявлений в полиции, в 2021 г. наблюдался рост изнасилований и покушений на изнасилование на 32,4% с 2020 г. В этом случае рассматриваются только те случаи, когда пострадавшие от сексуализированного насилия обращались в правоохранительные органы за помощью, что не всегда находит выражение и в действительности может свидетельствовать о большем количестве таких преступлений.
Согласно теории оправдания системы, ситуация сексуализированного насилия может выступать угрозой существующей системе гендерных отношений [Jost, 2021]. Столкновение с информацией, которая не соотносится с безопасной, справедливой и упорядоченной картиной мира, приводит к необходимости восстановления контроля и предсказуемости существующего устройства [Jost, 2021; Kay, 2005]. Для этого люди прибегают к рационализации и оправданию статус-кво, что на уровне установок находит выражение в поддержке сексизма, ориентации на социальное доминирование, правого авторитаризма и консерватизма [Jost, 2021]. Помимо ориентации на сохранение традиционной системы гендерных ролей, для объяснения возникающих угроз люди также обращаются к атрибуции вины и ответственности за произошедшее [Kay, 2005]. Например, в ситуации сексуализированного насилия таким защитным механизмом может выступать принятие мифов об изнасиловании [Murray, 2023].
Под мифами об изнасиловании принято считать широко распространенные установки, верования и часто ошибочные суждения о сексуализированном насилии, которые служат для отрицания или оправдания мужской сексуальной агрессии в отношении женщин [Cooke, 2022]. Исследователи выделяют категории мифов, которые перекладывают ответственность за случившееся на пострадавшую (мифы «Она этого хотела», «Она сама напросилась»), отрицают изнасилование («Это не было настоящим изнасилованием», «Она солгала»), обесценивают изнасилование («Изнасилование — это обычное дело») или, наоборот, рассматривают изнасилование как нечто редкое и исключительное («Изнасилование — девиантное происшествие») и оправдывают агрессора («Он не имел это в виду») [Balezina, 2023; Payne, 1999]. Несмотря на то, что исследование мифов об изнасиловании продолжается на протяжении 40 лет, наибольший фокус в исследованиях отношения к сексуализированному насилию уделяется связи с легитимизирующими статус-кво установками, в частности, с сексизмом, гендерным эссенциализмом и оправданием гендерной системы [Łyś, 2022], правым авторитаризмом [Łyś, 2023] и ориентацией на социальное доминирование [Canto, 2021]. При этом остается открытым вопрос о причинах и психологических механизмах, объясняющих распространенность таких мифов.
В рамках теории оправдания системы и мотивированного социального познания принятие мифов об изнасиловании, как пример ориентации на сохранение статус-кво, можно рассматривать через перспективу мотивационных оснований. Предполагается, что оправдание статус-кво обусловлено экзистенциальными (избегание потенциальных угроз и обеспечение безопасности), эпистемическими (совладание с ситуацией неопределенности) и реляционными (поддержание отношений с другими людьми) основаниями [Jost, 2021; Roets, 2012].
Исследования экзистенциальных мотивационных оснований показывают, что вера в опасный и конкурентный мир, страх смерти приводят как к большей представленности установок, закрепляющих неравенство, так и оправданию насилия [11; 13—14; 25; 31]. Причем для веры в опасный мир ключевым основанием выступает поддержка традиционной системы гендерных ролей и норм: для веры в конкурентный мир — это статус и сохранение существующей иерархии в обществе, для страха смерти — подтверждение культурного мировоззрения (согласованность с личными нормами и ценностями) [Dar-Nimrod, 2022; Duckitt, 2002; Sibley, 2007а]. В этом случае приписывание вины за произошедшее низкостатусной или девиантной группе, нарушающей традиционные нормы или ценности, позволяет восстановить ощущение безопасности и стабильности системы социальных отношений.
При изучении роли эпистемических мотивационных оснований в поддержке установок, легитимизирующих гендерное неравенство и насилие, исследователи обращаются к потребности в когнитивной завершенности [Baldner, 2019; Oliver, 2023; Roets, 2011; Webber, 2020]. Потребность в когнитивной завершенности позволяет задействовать автоматические стратегии обработки информации, эвристики и экономить когнитивные усилия в ситуации совладания с неопределенностью [Roets, 2011; Sankaran, 2023]. В этом случае черно-белое мышление в отношении «плохой жертвы», «нормальных людей, которые не совершают преступлений» или исключительных обстоятельств (посещение социально-неблагополучных районов) для объяснения причин насилия приводит к упорядочиванию и определенности существующей картины мира [Gantman, 2022].
Реляционные мотивационные основания, в частности потребность в разделенной реальности, также рассматриваются в качестве предикторов установок, легитимизирующих гендерное неравенство [Jost, 2021] и дискриминацию в отношении женщин [Roets, 2012]. Наличие похожих взглядов и чувств относительно миропорядка и устройства системы гендерных отношений способствует укреплению социальных отношений и реализации потребности в принадлежности [Higgins, 2019]. В этом случае представленность в дискурсе определенных мифов об изнасиловании и последующая интернализация конвенциональных взглядов позволяет находить согласие и поддержку в процессе межличностного взаимодействия.
Несмотря на значительный объем работ, посвященных изучению связи установок, оправдывающих гендерное неравенство, и принятия мифов об изнасиловании, в исследовательском поле не представлен комплексный анализ мотивационных оснований отдельных категорий мифов об изнасиловании. Новизна данного исследования заключается в попытке изучения отношения к сексуализированному насилию через призму мотивационных оснований оправдания, поддержки и защиты статус-кво в системе гендерных отношений, так как насилие в отношении женщин может быть инструментом закрепления гендерного неравенства.
Цель настоящего исследования состояла в изучении роли экзистенциальных, эпистемических и реляционных мотивационных оснований в принятии мифов об изнасиловании. Исследовательский вопрос работы: какой вклад вносят эпистемические, экзистенциальные и реляционные мотивационные основания в принятие разных мифов об изнасиловании?
В рамках данного исследования была осуществлена эмпирическая проверка модели, включающей мотивационные основания: экзистенциальные (страх смерти, вера в опасный мир, вера в конкурентный мир), эпистемические (потребность в когнитивной завершенности) и реляционные (потребность в разделенной реальности) в качестве предикторов; принятие мифов об изнасиловании в качестве зависимой переменной; социально-демографические характеристики (пол, уровень дохода и уровень образования) в качестве контрольных переменных. Выбор контрольных переменных обусловлен различиями в принятии мифов об изнасиловании среди респондентов разного пола, уровня дохода и образования. Результаты предыдущих исследований показывают, что мужчины и люди с низким уровнем образования [Kazmi, 2023], а также люди с низким уровнем дохода [Xue, 2022] склонны к большему принятию мифов об изнасиловании.
Выборка
В настоящем исследовании приняли участие 739 совершеннолетних россиян (381 (51,6%) мужчин и 358 (48,4%) женщин) в возрасте от 18 до 79 лет (M = 36,85; SD = 11,46) из разных регионов России. Большая часть респондентов (41,8 %) имели высшее образование, 31,5 % респондентов имели среднее специальное образование (техникум), 11,2 % респондентов — незаконченное высшее образование или в момент исследования обучались на программах бакалавриата. Медианный доход респондентов по выборке составлял от 20 до 30 тыс. рублей. Большинство респондентов идентифицировали себя как русских (88,9%) и не считали себя религиозными людьми (46,5%).
Процедура
Опрос был проведен в марте 2023 г. на платформе SurveyMonkey, рекрутинг респондентов осуществлялся с помощью ресурса «Яндекс.Толока». За участие в исследовании респонденты получали небольшое денежное вознаграждение. Участников ознакомили с целью и процедурой исследования, после информированного согласия участники приступали к заполнению опроса. Участникам предлагалось заполнить методики на измерение страха смерти, веры в опасный мир, веры в конкурентный мир, потребности в когнитивной завершенности, потребности в разделенной реальности, принятия мифов об изнасиловании, а также указать социально-демографические характеристики.
Методики
Страх смерти измерялся с помощью субшкалы «Страх смерти» из методики «Отношение к смерти» [Чистопольская, 2017; Wong, 2015], включающей четыре утверждения (α = ,89; «Неопределенность того, что произойдет после смерти, беспокоит меня»). Участники исследования отмечали согласие с утверждениями по шкале от 1 («Абсолютно не согласен») до 7 («Абсолютно согласен»).
Вера в опасный мир измерялась с помощью русскоязычной версии методики, состоящей из пяти утверждений (α = ,83; «В нашем обществе существует большая вероятность стать жертвой нападения, ограбления или убийства») [Гулевич, 2014; Duckitt, 2002]. Участники оценивали степень согласия с утверждениями по шкале от 1 («Абсолютно не согласен») до 7 («Абсолютно согласен»).
Вера в конкурентный мир измерялась с помощью русскоязычной версии методики, состоящей из пяти утверждений (α = ,80; «Нужно быть холодным и мстительным, если это необходимо для достижения поставленной цели») [Гулевич, 2014; Duckitt, 2002]. Участники оценивали степень согласия с утверждениями по шкале от 1 («Абсолютно не согласен») до 7 («Абсолютно согласен»).
Потребность в когнитивной завершенности измерялась посредством шкалы [4, 26] из 12 утверждений в адаптации О. Хухлаева и М. Ясина. Участники оценивали степень согласия с утверждениями по шкале от 1 («Абсолютно не согласен») до 6 («Абсолютно согласен»). Методика включает четыре субшкалы: нетерпимость к двусмысленности (α = ,48; «Мне не нравятся вопросы, на которые можно ответить по-разному»); потребность в порядке (α = ,83; «Мне нравится четкий и структурированный образ жизни»); потребность в завершенности (α = ,48; «Я чувствую дискомфорт, когда не понимаю, почему то или иное событие произошло в моей жизни»); потребность в предсказуемости (α = ,52; «Я не люблю непредсказуемых ситуаций»). Из-за низких показателей внутренней согласованности некоторых субшкал для дальнейшего анализа была использована только субшкала потребности в порядке, удовлетворяющая допустимому уровню коэффициента надежности (α > ,60) [Hulin, 2001].
Потребность в разделенной реальности измерялась посредством шкалы [Hennes, 2012] из трех утверждений (α = ,70; «Я не считаю необходимым соглашаться с тем, как видят мир другие люди»). Участники оценивали степень согласия с утверждениями по шкале от 1 («Абсолютно не согласен») до 7 («Абсолютно согласен»). Утверждения были перекодированы таким образом, что большие значения переменной соответствовали большей потребности в разделенной реальности.
Принятие мифов об изнасиловании измерялось с помощью адаптированной на русский язык методики [Balezina, 2023; Payne, 1999], состоящей из 21 утверждений и 7 субшкал: «Она этого хотела» (WI, α = ,84; «Многие женщины находят принуждение к сексу очень возбуждающим»); «Он не имел это в виду» (MT, α = ,66; «Мужчины насилуют из-за постоянного желания секса»); «Изнасилование — это обычное дело» (TE, α = ,81; «Если женщина не девственница, то нет проблемы в том, что партнер принуждает ее к сексу»); «Изнасилование — девиантное происшествие» (DE, α = ,61; «Изнасилования чаще происходят в неблагополучных районах»); «Она солгала» (LI, α = ,75; «Обвинения в изнасиловании часто используются как способ отомстить мужчинам»); «Это не было настоящим изнасилованием» (NR, α = ,80; «Если мужчина не угрожал женщине оружием, принуждая ее к сексу, то это нельзя назвать изнасилованием»); «Она сама напросилась» (SA, α = ,80; «Женщине в откровенном наряде не стоит удивляться, если мужчина будет принуждать ее к сексу»). Участники оценивали степень согласия с утверждениями по шкале от 1 («Полностью не согласен») до 7 («Полностью согласен»).
Анализ данных реализован в RStudio c использованием корреляционного и регрессионного анализа [Rosseel, 2012]. Изучение вклада эпистемических, экзистенциальных и реляционных мотивационных оснований в принятии разных мифов об изнасиловании осуществлялось с помощью моделирования структурными уравнениями [Rosseel, 2012]. Качество модели оценивалось посредством таких показателей, как сравнительный индекс соответствия (CFI ≥ 0.90), отношение хи-квадрата к числу степеней свободы (χ2 / df < 3), индекс Такера—Льюиса (TLI ≥ 0.90), среднеквадратическая ошибка аппроксимации (RMSEA < 0,06), стандартизованный корень среднеквадратического остатка (SRMR ≤ 0,08) [Schreiber, 2006].
Результаты
В табл. 1 представлены описательные статистики и корреляции между переменными. На основе корреляционного анализа было установлено, что все категории мифов об изнасиловании положительно связаны друг с другом (коэффициенты корреляции r варьируются от ,34 до ,65) и с верой в конкурентный мир (r ∈ [,16; ,36]); все мифы, за исключением «Она этого хотела», положительно связаны с потребностью в порядке (r ∈ [,10; ,19]); все мифы, за исключением «Это не было изнасилованием», положительно связаны с верой в опасный мир (r ∈ [,09; ,16]). Страх смерти слабо, но положительно связан с категорией «Он не имел это в виду» (r = ,07). Все категории мифов отрицательно связаны с полом респондентов (женщины менее склонны выражать согласие с мифами об изнасиловании); мифы «Она этого хотела», «Он не имел это в виду», «Изнасилование — это обычное дело» и «Она сама напросилась» отрицательно связаны с потребностью в разделенной реальности (–09, –,08, –12 и –,13 соответственно); также мифы «Она этого хотела», «Он не имел это в виду», «Это не было настоящим изнасилованием» и «Она сама напросилась» отрицательно связаны с уровнем образования респондентов (–,09; –,09; –,12; –,10 соответственно).
Для оценки вклада эпистемических, экзистенциальных и реляционных мотивационных оснований в принятии мифов об изнасиловании было реализовано моделирование структурными уравнениями. Конструкты, которые были измерены с помощью шкал, включались в модель как латентные переменные; в качестве контрольных переменных были добавлены социально-демографические характеристики (пол, уровень дохода, уровень образования). Представленная модель показала хорошее соответствие данным χ2 (773) = 1896***; RMSEA = 0,044 [0,042; 0,047]; SRMR = 0,048; TLI = 0,901; CFI = 0,915; AIC = 99431; BIC = 100200. Результаты анализа представлены в табл. 2.
Таблица 1
Описательные статистики, согласованность шкал и корреляции (N = 739)
|
|
M (SD) |
α |
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
|
1 |
3,30 (1,43) |
,84 |
1 |
||||||||||||||
|
2 |
3,51 (1,32) |
,66 |
,43 *** |
1 |
|||||||||||||
|
3 |
4,16 (,99) |
,81 |
,35 *** |
,65 *** |
1 |
||||||||||||
|
4 |
3,47 (3,47) |
,61 |
,35 *** |
,44 *** |
,53 *** |
1 |
|||||||||||
|
5 |
3,63 (3,63) |
,75 |
,59 *** |
,42 *** |
,36 *** |
,41 *** |
1 |
||||||||||
|
6 |
2,73 (2,73) |
,80 |
,55 *** |
,50 *** |
,34 *** |
,51 *** |
,57 *** |
1 |
|||||||||
|
7 |
3,72 (1,63) |
,80 |
,51 *** |
,47 *** |
,43 *** |
,42 *** |
,50 *** |
,59 *** |
1 |
||||||||
|
8 |
3,77 (1,04) |
,83 |
,05 |
,13 *** |
,17 *** |
,19 *** |
,10 ** |
,13 *** |
,15 *** |
1 |
|||||||
|
9 |
4,35 (1,63) |
,89 |
-,01 |
,07* |
,06 |
,02 |
-,04 |
-,03 |
-,06 |
,15 *** |
1 |
||||||
|
10- |
4,66 (1,12) |
,83 |
,15 *** |
,15 *** |
,14 *** |
,09* |
,16 *** |
,07 |
,13 *** |
,12 *** |
,25 *** |
1 |
|||||
|
11 |
3,58 (1,16) |
,80 |
,36 *** |
,25 *** |
,16 *** |
,20 *** |
,30 *** |
,30 *** |
,19 *** |
,02 |
,07 |
,27 *** |
1 |
||||
|
12 |
4,96 (1,11) |
,70 |
-,09 * |
-,08 * |
-,12 ** |
-,03 |
-,07 |
-,00 |
-,13 *** |
-,06 |
-,14 *** |
-,33 *** |
-,18 *** |
1 |
|||
|
13 |
-,27 *** |
-,12 *** |
-,09 * |
-,24 *** |
-,33 *** |
-,35 *** |
-,21 *** |
-,01 |
,17 *** |
,00 |
-,14 *** |
-,10 ** |
1 |
||||
|
14 |
4,01 (1,19) |
-,09 * |
-,09 * |
-,04 |
-,05 |
-,07 |
-,12 ** |
-,10 ** |
,04 |
,01 |
-,08 * |
-,09 * |
-,02 |
,14 *** |
1 |
||
|
15 |
3,62 (2,27) |
,02 |
-,02 |
-,03 |
,02 |
,05 |
,05 |
-,01 |
-,05 |
-,13 *** |
-,11 ** |
,02 |
,06 |
-,13 *** |
,21 *** |
1 |
Примечание: переменные — 1. «Она этого хотела»; 2. «Он не имел это в виду»; 3. «Изнасилование — это обычное дело»; 4. «Изнасилование — девиантное происшествие»; 5. «Она солгала»; 6. «Это не было настоящим изнасилованием»; 7. «Она сама напросилась»; 8. Потребность в порядке; 9. Страх смерти; 10. Вера в опасный мир; 11. Вера в конкурентный мир; 12. Разделенная реальность; 13. Пол; 14. Образование; 15. Доход.
«*» — p < ,05; «**» — p <.01; «***» — p <.001; Пол (1 = Женщины; 0 = Мужчины).
Таблица 2
Результаты моделирования структурными уравнениями
|
Переменная |
WI |
LI |
TE |
DE |
MT |
NR |
SA |
|||||||
|
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
β (SE) |
βst |
|
|
Потребность в порядке |
,09 (,06) |
-,06 |
,11 (,05) * |
,10 * |
,18 (,06) ** |
,13 ** |
,15 (,04) *** |
,23 *** |
,20 (,06) *** |
,18 *** |
,30 (,07) *** |
,20 *** |
,30 (,07) *** |
,19 *** |
|
Страх смерти |
-,02 (,03) |
-,03 |
-,01 (,03) |
-,02 |
,01 (,03) |
,01 |
,00 (,02) |
,01 |
,04 (,03) |
,06 |
-,03 (,04) |
-,03 |
-,09 (,04)* |
-,10 * |
|
Вера в конкурентный мир |
,78 (,13) *** |
,35 *** |
,50 (,10) *** |
,29 *** |
,80 (,13) *** |
,36 *** |
,22 (06) *** |
,22 *** |
,45 (,10) *** |
,26 *** |
,73 (,13) *** |
,32 *** |
,41 (,13) *** |
,16 *** |
|
Вера в опасный мир |
,03 (,06) |
,02 |
,06 (,05) |
,06 |
-,15 (,06) * |
-,12 * |
-,02 (,03) |
-,04 |
,03 (,06) |
,03 |
-,07 (,07) |
-,05 |
,01 (,08) |
,01 |
|
Разделенная реальность |
-,15 (,08) |
-,09 |
-,09 (,06) |
-,08 |
,02 (,08) |
,01 |
,01 (,04) |
,01 |
-,08 (,07) |
-,07 |
-,04 (,08) |
-,02 |
-,21 (,09) * |
-,12 * |
|
Пол |
-,64 (,09) *** |
-,27 *** |
-,61 (,08) *** |
-,33 *** |
-,77 (,09) *** |
-,33 *** |
-,32 (,06) *** |
-,29 *** |
-,27 (,08) *** |
-,15 *** |
-,83 (,10) *** |
-,34 *** |
-,53 (,11) |
-,20 |
|
Образование |
-,06 (,04) |
-,06 |
-,01 (,03) |
-,02 |
-,11 (,04) ** |
-,11 ** |
-,01 (,02) |
-,02 |
-,06 (,04) |
-,08 |
-,10 (,04) * |
-,09 * |
-,09 (,05) |
-,08 |
|
Доход |
,01 (,02) |
,01 |
,01 (,02) |
,03 |
,04 (,02)* |
,08* |
-,00 (,01) |
-,01 |
-,00 (,02) |
-,01 |
,04 (,02) |
,07 |
,00 (,02) |
,00 |
|
R2 |
,24 |
,16 |
,25 |
,27 |
,14 |
,18 |
,27 |
|||||||
Примечание: WI — «Она этого хотела»; LI — «Она солгала»; TE — «Изнасилование — это обычное дело»; DE — «Изнасилование — девиантное происшествие»; MT — «Он не имел это в виду»; NR — «Это не было настоящим изнасилованием»; SA — «Она сама напросилась»; Пол (1 = Женщины; 2 = Мужчины); «*» — p <,05; «**» — p <,01; «***» — p <,001.
В рамках полученной модели было подтверждено, что ключевым предиктором для принятия разных мифов об изнасиловании является вера в конкурентный мир. Вера в конкурентный мир вносит положительный вклад в поддержку таких мифов, как «Она сама напросилась» (SA) (β = 0,41; SE = 0,13; z = 3,26; p = 0,001), «Она солгала» (LI) (β = 0,50; SE = 0,10; z = 5,27; p < 0,001), «Она этого хотела» (WI) (β = 0,78; SE = 0,13; z = 6,17; p < 0,001), «Он не имел это в виду» (MT) (β = 0,45; SE = 0,10; z = 4,32; p < 0,001), «Это не было настоящим изнасилованием» (NR) (β = 0,73; SE = 0,13; z =5,66; p < 0,001), «Изнасилование — это обычное дело» (TE) (β = 0,80; SE = 0,13; z= 6,28; p < 0,001), «Изнасилование — девиантное происшествие» (DE) (β = 0,22; SE = 0,06; z = 3,60; p < 0,001).
Потребность в порядке вносит положительный вклад в принятие таких мифов, как «Она сама напросилась» (SA) (β = 0,30; SE = 0,07; z = 4,16; p < 0,001), «Она солгала» (LI) (β = 0,11; SE = 0,05; z = 2,33; p = 0,020), «Он не имел это в виду» (MT) (β = 0,20; SE = 0,06; z = 3,70; p < 0,001), «Это не было настоящим изнасилованием» (NR) (β = 0,30; SE = 0,07; z = 4,57; p < 0,001), «Изнасилование — это обычное дело» (TE) (β = 0,18; SE = 0,06; z = 3,07; p = 0,002), «Изнасилование — девиантное происшествие» (DE) (β = 0,15; SE = 0,04; z = 4,27; p < 0,001).
При этом вера в опасный мир вносит негативный вклад в принятие мифа «Изнасилование — это обычное дело» (TE) (β = –0,15; SE = 0,06; z = –2,35; p = 0,019), страх смерти — «Она сама напросилась» (SA) (β = –0,09; SE = 0,04; z = –2,36; p < 0,018). Потребность в разделенной реальности вносит только отрицательный вклад в поддержку мифа «Она сама напросилась» (SA) (β = –0,21; SE = 0,09; z = 2,31; p = 0,021) (рис. 1).
|
WI |
|
LI |
|
TE |
|
DE |
|
MT |
|
NR |
|
SA |
|
Потребность в порядке |
|
Вера в конкурентный мир |
|
Страх смерти |
|
Вера в опасный мир |
|
Разделенная реальность |
|
.35*** |
|
.29*** |
|
-.12* |
|
.36*** |
|
.22*** |
|
.26*** |
|
.32*** |
|
.16*** |
|
.10* |
|
-.06, ns |
|
.13** |
|
.23*** |
|
.18*** |
|
.20*** |
|
.19*** |
|
-.12* |
|
-.10* |
|
WI |
|
LI |
|
TE |
|
DE |
|
MT |
|
NR |
|
SA |
|
Потребность в порядке |
|
Вера в конкурентный мир |
|
Страх смерти |
|
Вера в опасный мир |
|
Разделенная реальность |
|
.35*** |
|
.29*** |
|
-.12* |
|
.36*** |
|
.22*** |
|
.26*** |
|
.32*** |
|
.16*** |
|
.10* |
|
-.06, ns |
|
.13** |
|
.23*** |
|
.18*** |
|
.20*** |
|
.19*** |
|
-.12* |
|
-.10* |
|
WI |
|
LI |
|
TE |
|
DE |
|
MT |
|
NR |
|
SA |
|
Потребность в порядке |
|
Вера в конкурентный мир |
|
Страх смерти |
|
Вера в опасный мир |
|
Разделенная реальность |
|
.35*** |
|
.29*** |
|
-.12* |
|
.36*** |
|
.22*** |
|
.26*** |
|
.32*** |
|
.16*** |
|
.10* |
|
-.06, ns |
|
.13** |
|
.23*** |
|
.18*** |
|
.20*** |
|
.19*** |
|
-.12* |
|
-.10* |
Рис. 1. Эмпирическая модель мотивационных оснований поддержки мифов об изнасиловании:
WI — «Она этого хотела»; LI — «Она солгала»; TE — «Изнасилование — это обычное дело»; DE — «Изнасилование — девиантное происшествие»; MT — «Он не имел это в виду»; NR — «Это не было настоящим изнасилованием»; SA — «Она сама напросилась»; коэффициенты отображают стандартизованные β; «*» — p < ,05; «**» — p < ,01; «***» — p < ,001; пунктирные линии отображают незначимые связи
Роль социально-демографических переменных в принятии мифов об изнасиловании повторяет результаты прошлых исследований: оправдание насилия в большей степени находит выражение среди мужчин и среди людей с низким уровнем образования [Kazmi, 2023]. При этом уровень образования оказывает роль в поддержании мифов, которые связаны с отрицанием и оправданием изнасилования. Однако уровень дохода не выступает таким предиктором; напротив, люди с высоким уровнем дохода в большей степени поддерживают миф о том, что «Изнасилование — это обычное дело».
В целом, представленные результаты позволяют утверждать, что эпистемические и экзистенциальные мотивационные основания вносят значимый и независимый вклад в принятие разных мифов об изнасиловании.
Обсуждение результатов
Представленное исследование было направлено на изучение роли экзистенциальных, эпистемических и реляционных потребностей в принятии разных мифов об изнасиловании. Результаты исследования продемонстрировали, что наибольший вклад в принятие мифов об изнасиловании вносят вера в конкурентный мир, потребность в порядке и пол респондентов.
Люди, которые рассматривают мир как дикие джунгли и арену для конкуренции с другими людьми, где выживают сильнейшие, склонны в большей степени разделять и поддерживать разные мифы о сексуализированном насилии, в том числе отрицающие изнасилование, оправдывающие насильника и приписывающие вину пострадавшей стороне. Положительная связь между верой в конкурентный мир и поддержкой мифов о гендерном насилии может быть связана с угрозой статусу и предпочтением гендерной иерархии, что в целом согласуется с результатами предыдущих исследований [Sibley, 2007]. Согласно содержанию враждебных сексистских установок женщины могут восприниматься как угроза статусу и власти мужчин, а поэтому насилие со стороны мужчин в отношении женщин может быть использовано для сохранения положения в существующей социальной иерархии. Это также объясняет значимый вклад пола респондентов в поддержку мифов о насилии: мужчины более склонны поддерживать и оправдывать сексуализированное насилие по сравнению с женщинами [Kazmi, 2023].
Однако не были выявлены значимые связи между верой в опасный мир и принятием большинства мифов. Полученные результаты могут свидетельствовать о специфике воспринимаемой угрозы, в частности, источника угрозы. Вера в опасный мир не предполагает определенного источника угрозы (мир сам по себе является опасным), в то время как содержание мифов об изнасиловании в большинстве случаев включает конкретных акторов, представляющих угрозу (агрессор или пострадавшая). Единственная значимая связь обнаружена между верой в опасный мир и категорией мифов, рассматривающих изнасилование как тривиальное событие. Люди, склонные верить в опасность мира, скорее будут отрицать тривиальность изнасилования, в этом случае подчеркивание исключительности таких событий позволяет восстановить чувство контроля и стабильности системы общественных отношений [Jost, 2021].
Личный страх смерти в рамках представленной модели вносит негативный вклад в поддержку категории мифов «Она сама напросилась», которая рассматривает пострадавшую как «неосторожную» и поэтому подвергшуюся насилию. В этом случае страх смерти может актуализировать эмпатию и страх за других людей и вести к тому, что люди будут менее склонны оправдывать насилие над неосторожными, но безвинными пострадавшими. В то же время такая установка может представлять элемент культурного мировоззрения и, соответственно, при актуализации мыслей о смерти выступать защитным механизмом для восстановления чувства контроля [Dar-Nimrod, 2022].
Анализ роли эпистемических мотивационных оснований показал значимую положительную взаимосвязь между потребностью в порядке и большинством категорий мифов. Люди, обладающие высокой потребностью в порядке, предпочитают простую и упорядоченную картину мира [Webber, 2020], а мифы об изнасиловании предлагают простую картину, которая позволяет экономить когнитивные ресурсы [Cooke, 2022]. К тому же перекладывание ответственности на пострадавших и отрицание изнасилования может подкрепляться представлениями о мире как справедливом и упорядоченном [Cooke, 2022; Kay, 2005]. В таком мире подобные проблемы случаются или в исключительных обстоятельствах (посещение неблагополучных районов), или с низкостатусными группами, которые демонстрируют девиантные формы поведения, или с теми, кто этого заслуживает. При этом потребность в порядке не предсказывает принятие мифа «Она этого хотела». Представленная категория подразумевает активную роль женщины в произошедшем, что может не соотноситься с представлениями о традиционной системе гендерных ролей и, как следствие, не использоваться для совладания с ситуацией неопределенности.
Реляционные мотивационные основания в виде потребности в разделенной реальности вносят негативный вклад в принятие мифа «Она сама напросилась». Чувство общности с другими в этом случае приводит к снижению готовности принимать мифы, в которых причиной выступает неосторожное поведение жертвы. В целом, это соответствует общественным нормам осуждения насилия, представленным в дискурсе и культуре, в отношении беззащитных людей [Худой мир —]. В то же время потребность в разделенной реальности не предсказывает другие мифы, что может свидетельствовать о сензитивности темы для поиска согласия или общего взгляда на проблему.
Выводы
На основе полученных данных можно сделать следующие выводы.
- Теоретическая модель роли эпистемических, экзистенциальных и реляционных потребностей в принятии разных мифов об изнасиловании воспроизводится на российской выборке. Полученный результат свидетельствует о том, что принятие мифов об изнасиловании позволяет реализовывать потребности в безопасности, порядке и разделенной реальности.
- Вера в конкурентный мир и потребность в порядке выступают ключевыми предикторами принятия большинства мифов об изнасиловании. Принятие мифов об изнасиловании позволяет, прежде всего, снижать воспринимаемую угрозу (экзистенциальные мотивационные основания) и сохранять непротиворечивую и упорядоченную картину отношений между разными группами (эпистемические мотивационные основания). При этом в меньшей степени отмечается реализация потребности в разделенной реальности.
Однако настоящая работа обладает рядом ограничений. Во-первых, низкая надежность субшкал потребности в когнитивной завершенности затрудняет изучение роли других факторов «закрытости» мышления (нетерпимость к двусмысленности, потребность в предсказуемости и завершенности). Во-вторых, существует возможность альтернативного объяснения поддержки мифов, связанного с верой в справедливый мир и восприятием различных источников угроз, предлагающего другие психологические механизмы оправдания насилия и перекладывания ответственности на пострадавших [Łyś, 2022; Murray, 2023]. В-третьих, реляционные основания поддержки установок, легитимизирующих неравенство и насилие, в настоящем исследовании ограничиваются только потребностью в разделенной реальности, не учитывая потребности в отношениях и принадлежности, которые могут играть большую роль в рассматриваемом контексте [Higgins, 2019]. Устранение указанных ограничений в последующих работах позволит провести более глубокий анализ причин популярности представленных мифов и предложить социальные программы, направленные на снижение толерантности к проявлению насилия и повышение психологического благополучия.