Богословско-психологические основания воспитания "трудных детей" ⁸³⁷

Автор делает попытку раскрыть духовно-психологическое содержание понятия «трудный ребенок», характеризуя особенности совести такого ребенка, его отношение к правде, греху, нравственным установлениям и т.п. Автор подчеркивает важную роль запечатления чувств в раннем детстве и предлагает свое понимание духовной природы такого явления, как депривация, ведущего к формированию «эгоистической индивидуальности» – болезненного и болезнетворного образования, замкнутого на себе и препятствующего развитию личности ребенка.

Рубрика: Философия, антропология, культура

«Трудные дети» – сложившееся в педагогике и детской психологии понятие, которое предполагает наличие у ребенка негативного социально-психологического опыта (навыков взаимоотношений, нравственных установок), а также известную невротизацию, корни которой уходят в специфику внутрисемейной реальности. Имеются в виду такие особенности, сопутствующие развитию личности ребенка, как запечатление  им неуравновешенных, разрушительных эмоций, недостаток либо отсутствие положительного эмоционального опыта – ласки, приятия, признания, дружелюбия – тех переживаний, которые закладывают в раннем детстве здоровое, трезвое восприятие жизни и самого себя.

Душа трудного ребенка по особому, недоведомому нам попущению Божию, оказывается обкраденной, имеет недостачу добра «в особо крупных размерах», а потому – ослаблена, изранена грехом, озлоблена. Интересна и типична метаморфоза значения слова озлобленный при переходе его из церковно-славянского языка в русский: от онтологического – «потерпевший зло, пострадавший» до чувственно-психологического – «имеющий враждебный вид, агрессивную настроенность». Сами видите, как в истории языка запечатлелось изменение субъективного восприятия и практического отношения к факту зла: в первом случае требовалось оказать помощь, возместить понесенный ущерб; во втором же смысле – оградить себя или отстраниться, «не заметить».

Озлобленная душа ребенка подобна путнику из евангельской притчи, «впавшему в разбойники» (Лк. 10: 25-37). Однако, по святоотеческому толкованию, путник – это человек в общем смысле, израненный грехом во время своего земного пути. «Природа человеческая шла из Иерусалима, т.е. из безмятежной и мирной жизни, ибо Иерусалим означает видение мира. Куда же шла? В Иерихон, пустой, низкий и удушливый от жары, т.е. в жизнь, полную страстей» (толкование блж. Феофилакта на Св. Евангелие). Поэтому бедствия «трудных детей» не чужды и «трудным взрослым». Все мы трудны для Господа...

Не забудем и о священнике и левите, которые равнодушно прошли мимо чужой беды. Трудно предположить, что эти богобоязненные люди имели нечистую совесть, ведь в таком случае они проявились бы как конкретные нечестивцы, что само по себе ни о чем не говорит – негодные люди могут быть в любом сословии и звании. Нет, они проявились как типические носители ветхозаветного благочестия, не считающие необходимой помощь незнакомцу: обязательно любить следует только друзей своих.

Чувство правды у детей неистребимо сильно: они знают о необходимости правды в жизни, ценят ее высоко и следуют ей на свой лад. А вот совесть у трудных детей ослаблена, искажена (и тем больше, чем больше зла, жестокости претерпел ребенок). Это проявляется в подсознательной лживости, вызванной страхами, как бы в механическом самооправдании в любых ситуациях, в обостренном чувстве эгоистической справедливости (как мне самому плохо – так пусть будет плохо и остальным, как другим хорошо – так и мне), в повышенной требовательности к окружающим.

Ребенок, таким образом, оперирует не самой правдой, которая становится недоступна ему в силу душевной озлобленности, а ее тенью, смутным подобием.

Попадая в условия необходимости следовать общим требованиям распорядка дня, учебных занятий и трудовых послушаний, участия в богослужениях, такие дети в обостренной форме демонстрируют тот фундаментальный душевный конфликт, который афористически сформулировал св. апостол Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7: 19). Апостол Павел сразу же разъясняет и причину этого, странного на первый взгляд, противоречия: «Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу другой закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию – закону греха» (Рим. 7: 20-25). Итак, «живущий во мне грех» делает то «злое, которого не хочу» (!). Но это означает, что во мне живут два активных существа, как бы две натуры, два человека, которые борются друг с другом в течение всей моей жизни. Такое состояние и заставляет апостола воскликнуть: «Бедный я человек!»