Микрорефлексивный анализ интерсознания^*

Эмпирический метод микрорефлексивного анализа основывается на разработанных нами теоретических представлениях о процессах терапевтического рефлексивного расщепления Я пациента и аналитического рефлексивного расщепления Я психоаналитика [Россохин, 2000]. Эти два важнейших рефлексивных процесса порождают различные виды взаимодействующих друг с другом внутренних полилогов пациента и аналитика, разворачивающихся в ходе внешнего психоаналитического диалога. Формирующееся в ходе психоаналитического процесса интерполилогическое пространство, в свою очередь, оказывает влияние на развитие рефлексивной активности.

Разрабатываемый нами рефлексивно-ориентированный подход к внутренней работе в измененных состояниях сознания (ИСС) в ходе психоанализа позволяет теоретически и эмпирически исследовать то, каким образом субъект становится способным самостоятельно осуществлять рефлексию нерефлексивного, приобретать новый рефлексивный опыт, порождать новые собственные смыслы, формировать новые рефлексивные стратегии и способы внутреннего диалога. Что дает субъекту действительную возможность внутреннего выбора: между старым ригидным и новым, возникающим в анализе, отношением к себе? Что позволяет сделать действие Я менее автоматическим и навязчивым?

В данной статье мы хотели бы показать пример применения метода микрорефлексивного анализа в исследовании рефлексивной и регрессивной динамики психоаналитического процесса и динамики терапевтического рефлексивного расщепления Я субъекта. Метод микрорефлексивного анализа психоаналитического процесса является качественным эмпирическим методом и состоит в выявлении тех моментов, когда проявляется терапевтическое рефлексивное расщепление у пациента, моментов активизации рефлексивного и регрессивного Я пациента, в анализе взаимного влияния рефлексивных и полилогических процессов пациента. С помощью этого метода анализируется также динамика аналитического рефлексивного расщепления у психоаналитика, участие психоаналитика во внутреннем полилоге пациента, влияние внешнего диалога на различные аспекты внутреннего полилога пациента.

Микрорефлексивный анализ интерсознания г-на Ш. (на материале двух психоаналитических сеансов)

Материалом для исследований служили транскрипты двух психоаналитических сессий г-на Ш. с одной и той же центральной темой. Первая сессия состоялась на двенадцатом месяце психоанализа, вторая – через шесть месяцев после первой.

Транскрипты психоаналитических сеансов содержат живую, «непричесанную» речь пациента, погруженного в регрессивные ИСС. Наличие речевой неопределенности, множества вводных слов, непоследовательность, сбивчивость, обрывки фраз, неправильные грамматические конструкции отражают как само регрессивное ИСС, так и свернутые полилогические внутренние процессы. Многоточие фиксирует микропаузы.

Сеанс № 1

Несмотря на кажущуюся монологичность текста, мы видим здесь разворачивание скрытого внутреннего диалога между Я и значимым Другим. За образом актера скрывается Я пациента, за образом девушки – значимая женская фигура. Спустя год после начала психоанализа мы снова встречаемся с тем же внутренним женским объектом (сравните: «достаточно симпатичная, причем волосы… красивые…» (начало терапии). Пациент совершенно не осознает проекции своих внутренних конфликтных взаимоотношений в рассказываемой им истории отношений девушки и певца. Происходит свободное ассоциативное самовыражение его регрессивного Я.

Психоаналитик следует за ассоциативным процессом пациента, не вмешиваясь в него, чтобы дать бессознательному пациенту больше внутреннего пространства для самовыражения посредством проекции.

Продолжающийся ассоциативный процесс приоткрывает новый материал для рефлексии. Защитное (а не наблюдающее) рефлексивное Я пациента выходит из тени в тот момент, когда он произносит: «Она проговаривается». Он с неискрываемым удовольствием «ловит и раскрывает» ее (расшифрую: «женская сущность – это соблазнение и непостоянство»). Ригидная рефлексия пациента, состоящая на службе у его защит, говорит ему, что любая женщина («сущность») плохая и опасная, так как несет мужчине боль.

Однако в следующий момент появляется терапевтическое рефлексивное расщепление. Наблюдающее рефлексивное Я пациента дистанцируется от переживаний регрессивного Я: «Часто видишь крайности… трудно увидеть другое». Мы замечаем здесь пока еще слабое пробуждение аналитической рефлексии: признание внутренних проблем, понимание защитного способа их решения («от одной крайности к другой») и желание, но бессилие что-либо изменить («трудно»).

Взятая рефлексивная дистанция в отношении «плохого, страстного» женского образа освобождает место для ассоциативного проявления другой «крайности» — «неэмоционального… функционального» образа женщины. Это второй важный образ значимого Другого во внутреннем диалоге пациента.

Психоаналитик (его аналитическое рефлексивное Я) при этом размышляет о двух крайних материнских образах во внутренней реальности г-на Ш. и о полилогических взаимоотношениях с ними регрессивного (детского) Я пациента».

Психоаналитик решает привлечь внимание как рефлексивного (побуждение к размышлению), так и регрессивного (побуждение к ассоциированию и дальнейшему регрессу) Я к «эмоциональному» женскому образу.

Сопротивление мгновенно возросло: расшифрую: «Это не имеет отношения к моему внутреннему миру, это – другая реальная история». Но спустя несколько секунд появляется рефлексия («Я понял»). Пациент здесь еще далек от осознания, что он «не встал в позицию певца», а, напротив, проективно наделил певца своими переживаниями. Однако небольшой пробивающийся из-под защит росток рефлексии здесь все-таки присутствует. Говоря о певце, г-н Ш. два раза употребляет слово «сам»: «сам певец… актер тоже сам…». Мы не можем понять явного смысла употребления этого слова в этом коротком фрагменте. Скрытый смысл следующий: «Певец – это я сам».

Продолжается ассоциативное выражение переживаний регрессивного Я. Терапевтическое расщепление включается в момент дистанцирования от этих переживаний и рефлексивной постановки волнующего пациента вопроса: «Я уж не знаю, что здесь?». Пациент продолжает размышлять о себе, прячась за образ певца. Эта пассивность рефлексии помогает ему продолжить ассоциации, неосознанно чувствуя себя в безопасности. Если бы аналитик преждевременно внес результат своей рефлексии в диалог с пациентом (например, так: «Посредством певца вы говорите о себе»), он с большой вероятностью оказал бы негативное воздействие на пациента. Последний понял бы, что «проговорился» (как девушка из его рассказа) и пойман аналитиком. Вместо усиления рефлексии он неосознанно активизировал бы свои защиты («закрылся»).

Проекция своих переживаний на образ певца помогает пациенту продолжить как свои ассоциации («тяга к женскому»), так и рефлексию («что-то там еще примешано»).

Чувствуя, что процесс развивается, психоаналитик поддерживает его свободное течение простым поддерживающим обозначением своего присутствия.

«Такое уж совсем» — пациент удивлен тем, что ему пришло в голову. Удивление – один из первых и верных показателей появления рефлексии. Нужно взглянуть на вещи со стороны, чтобы удивиться. Когда ты целиком внутри переживания, тебе все ясно и ничто не удивляет. Благодаря ассоциациям регрессивного Я мы узнаем, что «там еще примешано, кроме тяги к женскому»: «возьмите меня всего целиком», «я вам…» (я добавляю: «принадлежу»), но «только принадлежите мне».

«Тяга к женскому», тем не менее, полностью не исчезает и продолжает скрыто присутствовать в инвертированной форме в виде скрытой пассивной (женской) сексуальной позиции: «Возьмите меня всю». Однако то, что «примешано», — это самое глубокое, внезапно открывшееся для аналитика, но продолжающее оставаться бессознательным для пациента желание его регрессивного Я – полное слияние с женской фигурой – «целиком и полностью принадлежать друг другу». Подобное (физическое и психическое) слияние во внешней (не во внутренней) жизни возможно только в двух случаях: полное слияние матери и младенца и слияние женщины и мужчины в момент сексуального оргазма. Психоаналитик начинает понимать, что к «тяге к женскому (сексуальному)… еще примешана» страстная (регрессивная) тяга к слиянию с матерью, к возвращению в младенческое состояние всемогущества.

Здесь психоаналитик вспоминает, что пациент уже упоминал об этом всемогуществе ранее[1]: «это (вторжение) может привести меня к гибели… потере всемогущества… целостности… вторжение может… мне навредить». Собственный поток ассоциаций и его рефлексия приводит аналитика к пониманию того, о каком угрожающем вторжении идет речь в дискурсе пациента. Это вторжение сексуальности: его собственных сексуальных фантазий и желаний; сексуальных желаний отца, отрывающего мать от ребенка и разрывающего тем самым их целостную монаду; сексуальных желаний матери, предающей ради них единство с ребенком.

Следуя своим описанным выше ассоциациям и результатам их рефлексии, аналитик решает побудить пациента к дальнейшей регрессии и воспоминаниям. Одновременно таким образом сформулированный вопрос – это также и скрытое побуждение к рефлексии (расшифрую: «Есть ли что-то в прошлом, что вы можете повторять сейчас?»).

Осознавая бессознательный характер повторения «детской игры» во «взрослой» жизни, пациент, тем не менее, не решается сделать следующий шаг – подвергнуть рефлексии сами эти «детские» переживания, ставшие взрослой повторяющейся игрой. Вместо этого пациент идет по защитному пути превращения переживаний и рефлексии в «игру» – вместо того, чтобы чувствовать и размышлять, лучше «писать роман».

Психоаналитик решает поддержать рефлексивное Я пациента и подтолкнуть его к ассоциациям и размышлению относительно влияния инфантильной фантазии о слиянии с матерью на взрослую жизнь пациента.

Здесь мы видим один замечательный момент. Продолжающиеся проективные ассоциации пациента (с возрастанием частоты употребления местоимений: «он, его, ему») внезапно прерываются появлением Я. Слова «я почувствовал», разбивающие проективный текст на две части, как раз и являются ключевой, подтверждающей реальность описываемых пациентом от лица певца переживаний не для прошлого, а в настоящем – «здесь и сейчас». Пугаясь осознания этих чувств, пациент снова их отрицает: («во мне, наверное, нет отклика на это»), но в этом случае появляется сомнение («наверное»), указывающее на имеющийся рефлексивный потенциал (скажу за него: «А если во мне есть отклик на это, то о чем это говорит?»).

В дискурсе пациента оживает внутренний диалог «отказывающегося от своей свободы», «догоняющего», «встающего на колени», «добивающегося», «прощающего», «страдающего», регрессивного Я и «значимого», «могущественного», «соблазнительного», «властного», «агрессивно сексуального» образа Женщины.

Аналитик снова пробует побудить регрессивное Я пациента к воспоминаниям и фантазиям. Пациент неосознанно сопротивляется, так как начать вспоминать и связывать прошлые переживания с настоящими означает признаться себе, что речь идет не о певце, а о нем самом. Спонтанным вопросом «Какие у вас фантазии?» аналитик, также неосознанно для себя, обращается за помощью напрямую к бессознательному пациента.

Попытка удается, начинает разворачиваться внутренний диалог — появляются разнородные смысловые позиции.

Психоаналитик, встраиваясь в разворачивающийся внутренний диалог на стороне регрессивного Я пациента и создавая тем самым эмоциональную общность с ним, вносит в диалог уже присутствовавший ранее в дискурсе пациента смысл (бросающая певца девушка). Этим он создает условия для возникновения у пациента терапевтического рефлексивного расщепления (чувствовать и размышлять) и стремится помочь пациенту осознать и дифференцировать возникающие чувства с позиции уже рефлексивной общности между наблюдающим Я пациента и аналитическим Я психоаналитика.

Возникающая эмоциональная общность (между регрессивным Я пациента и эмпатическим Я аналитика) позволяет психоаналитику, с одной стороны, лучше чувствовать (эмпатическое Я) то, что переживает пациент и, с другой стороны, разделять эти чувства с пациентом, помогая ему справляться с ними и формируя у пациента способность выносить болезненные переживания. Другими словами, аналитик одновременно сливается (чувства) с пациентом как мать и отделяет его от матери как отец (рефлексия).

Реплика аналитика изнутри внутреннего диалога пациента запустила у него активный ассоциативный и рефлексивный процесс, приведший пациента к отказу от проективной защиты и признанию собственных переживаний, связанных с глубинной привязанностью к матери. С лингвистических позиций заметим, что засилье проекции («он, его, ему») резко поменялось на доминирование Я (местоимения «я, мне»).

Эта внезапность, однако, только видимая. Изменение было подготовлено скрытой активизацией терапевтического рефлексивного расщепления, усилением рефлексивного Я и состоявшимся самовыражением регрессивного Я. Пациент позволил своему регрессивному Я устами «певца» выразить наиболее болезненные переживания. Когда длительно созревавший момент встречи рефлексии и прячущихся чувств настал, возникла пауза – та самая пауза, которая, как любит говорить А.Г. Асмолов, есть ворота, в которые врывается новый смысл. Этот новый смысл (переход от «он» к «я»), сопровождающийся осознанием и отбрасыванием защиты, состоит в узнавании и признании того, что скрывалось за защитой – болезненного чувства зависимости и появления желания – хочу быть свободным. Этот новый смысл привнес активизацию «новых» старых желаний и страхов, связанных с ними.

Фантазия о проведении «сравнительного анализа» несет в себе следующий скрытый от рефлексии пациента смысл: «Если все дети обрели независимость от матери и при этом не погибли, а, напротив, вырастили свое Я и живут своими интересами, то, может быть, это возможно и для меня?». Внутренний сравнительный анализ заканчивается неозвученным, неотрефлексированным и оставшимся практически бессознательным коротким внутренним диалогом: «А… но…». Две невыраженные диалогические позиции, очевидным образом конфликтующие и противостоящие друг другу. О том, что прячется за «но…», мы узнаем, слушая пациента: «мы должны… забыть о том, что есть Я… и стать детьми».

Я мог бы реконструировать скрытый диалог так: «Я хочу иметь свое взрослое Я, как другие, но я должен забыть, что Я вообще существует, и стать ребенком». Регрессивное Я снова выходит на первый план и свободно выражает себя. Благодаря этому мы узнаем, почему в скоротечном диалоге победило «… но…» и почему нужно отказаться от Я в пользу слияния с матерью. В уже развернутом явном внутреннем диалоге появляется образ слитой в одно целое монады — любящей матери и сына, всецело принадлежащих друг другу.

За ним, однако, скрывается другой болезненный для пациента внутренний диалог: любящей матери и «неласкового ребенка». О том, что он «неласковый», пациент узнает путем своей рефлексии: «Я посмотрел на себя со стороны и узнал, что я неласковый». Это рефлексия, состоящая на службе его регрессивного Я. Фактически она говорит ему: «Мать все жертвует ради тебя, а ты хочешь освободиться от нее. Ты – плохой». Нерефлексируемое пациентом чувство вины за свою вызванную желанием отделиться (быть взрослым, а не «ласковым») агрессию по отношению к идеальной матери и блокирует его желание быть свободным и иметь свое, отдельное от матери, Я. В качестве компенсации пациент получает защитную инверсию ролей: теперь уже он всемогущий и значимый, а мать зависимая от него и беспомощная. Если он отделит(ся) мать, то она погибнет без него.

В этой сложной интерпретации есть несколько важных моментов. Посмотрим, как она работает. Первая реплика аналитика диалогически раздваивается – она обращена одновременно как к регрессивному Я пациента («Вы с матерью принадлежали друг другу»), так и к наблюдающему рефлексивному Я («у Вас есть фантазия…», что означает побуждение к рефлексивной дистанции: пациент бессознательно верит в слияние с матерью, для его регрессивного Я это реальность, а не фантазия).

Эта одновременная поддержка регрессивного и рефлексивного Я запускает у пациента процесс терапевтического рефлексивного расщепления, который еще больше усиливается благодаря второй фразе аналитика. «Мы с Вами знаем» — это то самое «мы», которое устанавливает рефлексивную общность между аналитической рефлексией психоаналитика и наблюдающей рефлексией пациента. Это приглашение вместе с аналитиком посмотреть на развертывающиеся внутренние диалоги по-новому, поразмышлять о возможной связи детских переживаний с сегодняшними переживаниями пациента, рассказанными от лица певца.

Долгое молчание пациента и аналитика обрывается прорывающимися, но продолжающими оставаться предельно свернутыми и бессознательными конфликтными внутренними диалогами. Читая эти следы внутренних диалогов, мы видим борьбу между стремящимися вырваться переживаниями регрессивного Я и защитной рефлексией, блокирующей их возможный выход. Молчание аналитика дает возможность пациенту следовать своему собственному процессу внутренней работы. Если бы это был начальный период психоанализа, то защитная рефлексия скорее всего победила бы в этом внутреннем сражении.

У пациента на тот момент еще не сформировалось бы новое наблюдающее рефлексивное Я, использующее аналитические способы размышления. В более ранних сессиях пациент хотел быть аналитиком не для лучшего понимания себя, а для избегания этого понимания. В разговоре с девушкой он использует вопрос «Что вам приходит в голову?» как защитный штамп. Пациент не обретает при этом внутренних аналитических функций, а имитирует псевдоаналитическое функционирование, идентифицируясь с образом всемогущего Другого (здесь – аналитика) из своих инфантильных внутренних диалогов.

Другая ситуация возникает теперь. К этому моменту новое наблюдающее рефлексивное Я пациента уже сформировалось и обрело определенную силу. Поэтому во внутренний диалог между регрессивным Я и защитной рефлексией включается новое рефлексивное Я, черпающее силу в обретенном путем идентификации аналитическом функционировании: «Скажу как приходит в голову…». Это уже то, что принадлежит пациенту, а не аналитику – проявление полностью интроецированной и ставшей личностной аналитической позиции. В случае, если бы в напряженный момент аналитик не хранил молчание, а в той или иной форме выразил бы поддержку рефлексивному Я пациента, то он тем самым «ударил бы по рукам» его развивающемуся рефлексивному Я. Это фактически бы означало: «Только я могу здесь заниматься психоанализом, а не Вы».

(Сеанс заканчивается.)

Включившись в диалог, новое рефлексивное Я пациента ослабило защиты, позволив тем самым регрессивному Я «говорить все, что приходит в голову». Мы видим достаточно свободно выражаемый поток детских переживаний, в котором на передний план выходят различные участники внутреннего полилога. Сначала слышен голос желающего стать независимым мальчика, который «отказался от… теплой связи с матерью…ее перелопатил в… другое отношение к ней… начал бороться с ней…».

Его тут же перебивает голос, горюющий о потере: «потерял ее… очень любимого человека… счастье». В полилог вступает рефлексия: «Я все начал осознавать… что в этих отношениях много проблем… это источник моих страданий». И снова регрессивное Я: «Я действительно помню… мы сидим вдвоем, мною занимаются». Оставаясь реальным человеком и одновременно объектом в его внутреннем полилогическом мире, психоаналитик также участвует в этом разговоре.

В следующий момент пациент, не осознавая этого, отвечает психоаналитику на его интерпретацию о присутствии отца: «Отца я в этих ситуациях не вижу… мне тяжело их вместе представить… чтобы они вдвоем…». Сразу за спонтанным появлением в полилоге фигуры отца в разговор вступает гневный мальчик, полный желания отомстить матери за предательство, за то, что она «не пошла за мной дальше, то есть за то, что она осталась с отцом». «То есть по ощущениям как будто вот так вот… по ощущениям, да» — скрыто спрашивает внутренний образ аналитика еще не до конца окрепшее рефлексивное Я пациента. Психоаналитик изнутри-извне решает ответить поддержкой: «угу» и пациент продолжает свой конфликтный полилог».

Сеанс № 2 (через шесть месяцев после сеанса № 1)

Из первой реплики пациента «я бы все-таки хотел» мы узнаем, что во время долгой паузы у него происходил внутренний полилог-борьба: рассказать – не рассказать, размышлять о сне – забыть. Сон был о психоанализе и, следовательно, в этом внутреннем диалоге-борьбе участвовал и внутренний образ психоаналитика (возможно, неосознанно для пациента). Как воспримет психоаналитик этот сон? Что скажет? Не обидится ли? Чем это мне грозит?

Возможно, эти вопросы не были отрефлексированы, но в любом случае скрыто присутствовали. Рефлексивное Я преодолело сопротивление защит, и мы узнаем о трансферентной направленности сновидения пациента. Трансферентные переживания пациента, вне зависимости от того, где они возникают – в сновидении или на кушетке – всегда связаны с проявлениями регрессивного Я, которое наделяет внутренний образ аналитика чертами значимого Другого. В этом сновидении появляется квартира аналитика, что говорит о трансферентном интересе пациента к личной жизни аналитика.

Поддержка ассоциаций регрессивного Я пациента.

Мы снова встречаемся с уже знакомым нам по ранним сессиям образом «сексуально агрессивной девицы». В потоке ассоциаций вокруг этого образа мы видим смешение фантазии и реальности («в таких трусиках, топах и — его фантазия дорисовывает реальность — … совершенно обнаженные»), что и характеризует проявления регрессивного Я.

После паузы, сначала подтверждая ассоциативную связь девицы во сне у аналитика в квартире и «обнаженных» опасных девиц с отбойными молотками («во сне это было тоже самое»), пациент сразу же отказывается от этой связи: «Она была не так ярко одета, она была в каких-то простых…». Это не так пугает его, и он чувствует желание «рассматривать, смотреть» (подсматривать). Мы видим, как в этом фрагменте сессии женский образ раздваивается (скромный, простой и вызывающе сексуальный, возбуждающий) и пульсирует, проявляясь то одной, то другой стороной. На всем протяжении этого фрагмента рефлексия сохраняет пассивное состояние и не мешает свободному самовыражению регрессивного Я пациента.

«Мне казалось, что я на сеансе нахожусь» — эта реплика пациента как нельзя лучше описывает то трансферентное ИСС, в котором он находится в этот момент. Фантазийное регрессивное Я целиком берет власть в свои руки. Фантазия и реальность меняются местами. Лежа на кушетке и рассказывая сон, пациент как бы говорит аналитику «здесь и сейчас»: «у меня есть фантазия, что я нахожусь на сеансе, но на самом деле я сейчас в Вашей квартире» или «у меня есть фантазия, что Вы – аналитик, но на самом деле Вы – больной, уставший пенсионер с очками в роговой оправе». Фантазийная трансферентная реальность регрессивного Я и есть в этот момент настоящая реальность г-на Ш.

Рефлексия пациента продолжает пребывать в пассивном состоянии, но аналитическое рефлексивное Я аналитика осуществляет внутреннюю работу. Аналитик вспоминает, как в самом начале рассказа о сне пациент сказал про аналитика: «Я вижу, как Вы передвигаетесь». Чуть позже оказалось, что двигается не аналитик, а девушка-стриптизерша: «она просто стала как-то двигаться». С другой стороны, он «рассматривает, смотрит» на двигающуюся девушку-стриптизершу и чуть позже говорит: «Когда я смотрел на Ваше лицо, я смотрю…».

Рефлексия приводит аналитика к предположению, что фантазийный (трансферентный) образ аналитика во внутреннем полилоге пациента занимает три позиции: два женских (материнских) образа (целомудренный и развратный) и озабоченный, подсматривающий («огромные очки»), но больной и старый пенсионер-исследователь. Последний представляет собой кастрированный, а, следовательно, безопасный отцовский образ.

Не желая мешать ассоциативному процессу пациента, аналитик не выносит что-либо из результатов своей рефлексии во внешний диалог.

В своем внутреннем мире пациент наделяет аналитика одновременно и материнскими, и отцовскими характеристиками. Отец (строгий, заботящийся о соблюдении границ отец-аналитик) устранен, но даже, будучи слабым, он продолжает скрыто присутствовать и сохраняет свою власть над детским Я пациента (проводя эксперимент (психоанализ), ученый-физик все видит в свой микроскоп (очки)).

В своем внутреннем полилогическом пространстве, чтобы не показать отцу-аналитику своего сексуального желания и возбуждения, направленного на мать-аналитика, пациент избавляется от возбуждающего женского образа, оставляя более безопасный и недоступный (как розовые шторы в кабинете аналитика, на которые можно смотреть, но нельзя потрогать) женский образ.

Психоаналитик решает не торопиться с анализом переноса, чтобы дать возможность пациенту глубже его прочувствовать и прожить. Вместе с тем, не трогая перенос, он активизирует терапевтическое рефлексивное расщепление Я пациента («интересно…»), обращаясь к его наблюдающему рефлексивному Я и предлагая вместе поразмышлять о двух сменяющих друг друга женских образах.

Появилось терапевтическое рефлексивное расщепление. Регрессивное трансферентное Я продолжает свободно ассоциировать, но наблюдающее рефлексивное – союзник психоаналитика по рефлексивной работе – начинает постепенно активизироваться. Для того, чтобы рефлексивное Я вышло из тени, пациенту приходится немного вернуться к реальности – мы видим, что снова появляется реальный аналитик, который, однако, не вытесняет с внутренней полилогической сцены продолжающие быть активными трансферентные фантазийные образы.

Присутствие реального аналитика, что для пациента, в частности, означает присутствие аналитического рефлексивного Я, становится видимым через появляющиеся внешне диалогические обращения к нему пациента: «Это же не я придумал», «Знаете…», «Я ехал от Вас». Присутствие реального аналитика с его аналитической способностью размышлять активизирует наблюдающее Я пациента. Он начинает сомневаться, задавать себе вопросы, смотреть со стороны, размышлять.

Это не мешает ассоциативному процессу развиваться в своем русле, и регрессивное Я раскрывает нам свой идеал женской сексуальности, ассоциирующийся с розовым цветом (первая ассоциация была высказана регрессивным Я, вторая («желтое») – рефлексивным Я, вспомнившим о реальном цвете платья девушки). Первое платье в жизни любой женщины имеет розовый цвет – в розовые пеленки заворачивают девочку-младенца. Розовый цвет – цвет девичества, девственности. Пациент, лежа на кушетке аналитика, видит розовые шторы. Розовый идеал женской сексуальности – это возбуждающая, как Лолита, но запретная (табу на инцест) девушка-девственница, на которую можно смотреть, но нельзя к ней приближаться (как к шторам аналитика). За этим идеалом прячется образ матери-девственницы, только в этой фантазии устраняется отец и его сексуальные отношения с матерью. Только в этом случае мать и ребенок могут всецело принадлежать друг другу. Вопрос: каким образом у матери-девственницы появился ребенок? — тут вытесняется.

Психоаналитик считает, что сейчас не время высказывать пациенту что-то из своих рефлексивных размышлений. Пока пациент находится в свободно ассоциативном плавании, психоаналитику лучше следовать за проявлениями его регрессивного Я, удерживая свое собственное аналитическое расщепление: ассоциируя, фантазируя, переживая вместе с пациентом, сохраняя при этом активное аналитическое рефлексивное размышление.

 Пациент может разрешить себе почувствовать возбуждение только при условии, что он будет находиться на безопасном расстоянии от объекта своего желания. В этом фрагменте два женских (материнских) образа снова встречаются («эта… и другой образ») и еще больше раскрываются в конфликтном внутреннем полилоге: «женщина или девушка», «красное или розовое», «агрессивно сексуальная или выжидательная», «жаркое лето или весна».

Рефлексивное Я пациента на мгновение останавливает поток ассоциаций, чтобы проверить присутствие аналитика во внутреннем полилогическом пространстве: «Я вот так описываю и понимаю, что Вы-то ее не видели и что Вам там, думается, не понятно…». То, что «там думает» аналитик, не пугает пациента, и он продолжает раскрывать свой внутренний мир как перед лицом своего наблюдающего рефлексивного Я, так и аналитика.

Ассоциации приводят к появлению «Весны» Сандро Боттичелли – аллегорической картины, наполненной образами юности, женственности, сексуальности. В дискурсе пациента возникает не реальная несущая в себе множество полилогических смыслов картина, а фантазийный образ-ассоциация, связанный с этой картиной – «девушка-весна», символизирующая для г-на Ш. притягательное женское начало. «Мне безумно хотелось познакомиться с девушкой…» — это, с одной стороны, предчувствие возможности (взрослой, не инфантильной) любви, ожидание прихода весны и сексуальности, но, с другой стороны, это и сопротивление, и защита от возможной встречи: «На самом деле пару раз… мне безумно хотелось…».

Картина Боттичелли помогает лучше понять внутренний конфликт. Неосознанно выдвигая на передний план образ девушки-весны, г-н Ш. оставляет в тени рефлексии отражающую конфликт («женщина или девушка») динамическую полифонию скрытых смыслов картины Боттичелли. Пациент наделяет девушку-весну Боттичелли («девушка в метро») подростковыми качествами («Лолита», «розовое платье… ничего красного», «распускающийся (но еще не распустившийся) цветок», «тело дышало весной»). «Очень соблазнительная…» девушка-девственница («уже не детское, а что-то такое женское…») – в картине Боттичелли это образ не Весны, а нимфы Хлориды, преследуемой Зефиром. Хлорида, одетая в воздушную, прозрачную одежду, со страхом смотрит на Зефира, потерявшего разум от дикой страсти.

Согласно Овидию, Зефир силой овладевает Хлоридой, и в этот момент она превращается в Весну (Флору). Боттичелли гениально, я бы сказал, диалогически, отразил этот момент насильственного превращения девушки в женщину, показав зрителю два образа вместе: испуганную девушку и «цветущую» женщину. В глубине картины расположена освящающая происходящее Венера, богиня любви. Именно она в красном одеянии.

Психоаналитик спрашивает себя: почему пациент в своей фантазии именно так трансформировал картину, полностью убрав из нее агрессивно сексуальную мужскую фигуру, удалив сцену сексуального насилия, вытеснив основную идею «преображения» девушки в женщину, словно не заметив спокойного, удовлетворенного образа женщины, одетой в цветочное платье.

В рассказе пациента прослеживается прямо противоположная динамика: говоря о «преображении», он имеет в виду обратный процесс – превращение сексуальной женщины в девушку-весну.

Все это осталось за кулисами внутренней сцены г-на Ш. На освещенный рефлексией участок сцены он вывел только два женских образа: агрессивно сексуальный (красный) и девственный (розовый). Заглянув за кулисы, мы можем лучше понять разыгрывающуюся внутреннюю полилогическую драму г-на Ш.

«Если я буду безумно хотеть познакомиться с девушкой и дам волю своему возбуждению (один образ детского Я), то я стану подобен сексуально агрессивному Зефиру (отцу), который насильственно превратил девушку-девственницу (один образ матери) в женщину (другой образ матери). Когда девушка становится женщиной, она попадает под чары Венеры и всегда будет хотеть сексуальных отношений. После этого мы с матерью уже никогда не будем принадлежать друг другу (другой образ детского Я)».

Расщепляя женский (материнский) образ, г-н Ш. избавляется от собственного агрессивного сексуального желания, проецируя его на «женщину в красном». Таким образом он спасает «женщину в розовом» от своего (и отцовского) сексуального насилия. Избавившись от своей и отцовской сексуальности, он может, наконец, безопасно наслаждаться разглядыванием принадлежащего только ему женского образа.

Должен заметить, что эта зарисовка, конечно же, тоже только вершина конфликтного полилогического айсберга г-на Ш.

(Сеанс заканчивается.)

* * *

Все это были невысказанные вслух ассоциации и размышления психоаналитика в момент его работы с г-ном Ш. У читателя, разумеется, будут свои фантазии и мысли. Психоаналитик никогда не торопится высказывать вслух то, что ему пришло в голову, чтобы своими фантазиями или идеями не навязать собственные представления («психотерапевтические мифы») пациенту. Он старается следовать за внутренним ассоциативным процессом пациента, сохраняя свою эмпатическую и рефлексивную активность. Верны ли предположения аналитика, какая-то часть их или это все только его собственные мифы? Ответ на это может дать только регрессивный и рефлексивный процесс г-на Ш. Однако, чем богаче будет ассоциативный и смысловой контекст возникающего в ходе психоанализа интерполилога, тем больше новых смыслов этот контекст сможет порождать.

Выводы

Таким образом, мы показали, что метод микрорефлексивного анализа позволяет детально исследовать рефлексивную и полилогическую активность субъекта как на материале одной психоаналитической сессии, так и в ходе психоаналитического процесса.

Исследовав две сессии г-на Ш., мы выяснили, что по мере продвижения психоаналитической работы у пациента формируется терапевтическое рефлексивное расщепление Я на регрессивное и наблюдающее рефлексивное. Последнее постепенно путем идентификации осваивает психоаналитические функции размышления, понимания и анализа. Это помогает новому рефлексивному Я пациента переосмысливать прежние защитные способы рефлексии и подавления активности регрессивного Я.

От первой ко второй сессии мы видим возрастание активности как регрессивного, так и рефлексивного Я пациента. Бóльшая ассоциативная свобода проявления регрессивного Я способствует развитию трансферентных переживаний, сконцентрированных на психоаналитике. Становясь важным играющим разные роли участником внутреннего полилога пациента, психоаналитик извне-изнутри способствует рефлексивному переосмыслению пациентом внутренних конфликтных взаимоотношений.

Возрастание активности рефлексивного Я пациента ведет к бóльшему принятию пациентом ответственности за психоаналитический процесс. Психоаналитические функции все более симметрично распределяются между психоаналитиком и пациентом. Последний не просто свободнее выражает себя, он все больше самостоятельно анализирует, размышляет и связывает. Это создает основу для формирования его будущей независимости от психоаналитика.

Микрорефлексивный анализ позволяет исследовать зарождение и развитие процесса смыслообразования, рождение нового смысла и его рефлексивное прорастание во внутренней реальности пациента.

Хочется надеяться, что вышеприведенный пример применения микрорефлексивного анализа поможет специалистам лучше понять, что собой представляет психоаналитический процесс и возможности его исследования. Таким образом, новое для отечественной психологии направление – психологическое исследование психоаналитического процесса – может эффективно развиваться и вносить свой вклад в психологическое знание о человеке.

Метод микрорефлексивного анализа принадлежит к качественным, а не количественным методам эмпирического анализа, следовательно, проводить его должен эксперт, в качестве которого может выступать как сам психоаналитик, так и независимый исследователь. Последний предпочтительнее, с точки зрения объективизации исследования. Первый, однако, делая исследование более субъективным, способен одновременно провести его на более глубоком уровне.

Так как важной частью микрорефлексивного анализа является исследование влияния аналитика на регрессивную и рефлексивную динамику пациента, то только сам психоаналитик, выступая в качестве эксперта, может привнести в исследование (субъективно) продукцию своего аналитического рефлексивного расщепления – результаты активности аналитического рефлексивного и эмпатического Я. Использование этого важного материала сделает исследование менее объективным (многие скажут – полностью произвольным), но, с другой стороны, обогатит его новыми возможностями. Благодаря этому субъективному материалу, эмпирический материал расширяется за счет привлечения «внутреннего полилогического текста» психоаналитика.

Это позволяет глубже исследовать механизмы и закономерности взаимодействия внешнего диалога и внутренних полилогов пациента и аналитика, взаимодействия рефлексивной и диалогической активности обоих участников психоаналитического процесса и, в конечном счете, исследовать роль аналитика в той или иной судьбе психоанализа с конкретным пациентом и его терапевтической эффективности.

Метод микрорефлексивного анализа может создавать основу для проведения количественных исследований. Например, в ходе осуществленного экспертом микрорефлексивного анализа может быть посчитана динамика частоты проявления регрессивного и рефлексивного Я пациента, их корреляционная зависимость, корреляция между рефлексивной и внутридиалогической активностью, корреляция между побуждениями к рефлексии со стороны психоаналитика и динамикой рефлексии пациента и т.п.

В заключение заметим, что метод микрорефлексивного анализа может также использоваться для оценки эффективности как психоанализа, так и психотерапии. Он был разработан на материале психоанализа, но в равной степени может быть применен и для исследования психотерапевтического процесса.

1. Россохин А.В. Рефлексивные аспекты аналитической позиции // Бытие и время психоанализа. М.: МГЛИ, 2000. С. 34-40.
2. Россохин А.В. Рефлексия и внутренний диалог в измененных состояниях сознания: Интерсознание в психоанализе. М.: Когито-Центр, 2010. 304 с.