Эпидемия одиночества в цифровом обществе: хикикомори как культурно-психологический феномен

Может показаться, что стремительное развитие социальных сетей и мобильной связи — отличное средство от одиночества: действительно, ведь в любой момент и в любом месте имеется возможность вступить в контакт с конкретным человеком или с целой аудиторией. Однако это не так: тяжкий гнет одиночества продолжает преследовать множество людей, в том числе представителей цифрового поколения. Возможно, их число увеличивается — об этом свидетельствует название одной из монографий выдающегося исследователя в области киберпсихологии Ш. Теркл: «Одинокие вместе» [Turkle, 2010]. Достаточно традиционная для философии и психологии проблематика человеческого одиночества видоизменяется, приобретая новые оттенки в наступившем цифровом обществе. В нем, не признающем государственных границ, одиночество — явление глобальное: и хотя в данной работе оно будет рассмотрено применительно к реалиям японского общества, одиночество — в том числе оцифрованное — по-прежнему характерно для всех культур Земли и является одним из феноменов десоциализации, парадоксом цифровой социализации.

Предварительно остановимся на некоторых известных взглядах на данную проблему. В литературе чаще рассматривается не насильственная изоляция, а добровольный уход человека из своего окружения: подобная изоляция может быть длительной или кратковременной, разовой или многоразовой, в последнем случае циклы уединения и возврата в общество могут подчиняться некоему внутреннему графику индивида. Теоретиком и, что важно в данном случае, практиком добровольной двухлетней изоляции, предпринятой ради сосредоточения на самом себе, являлся американский трансцеденталист Г.Д. Торо [Торо, 1962]. Он же критиковал попытку протянуть по дну океана трансатлантический подводный телеграфный кабель, прозорливо предвидя, что средства массовой информации станут во множестве сообщать о малозначимых событиях, отвлекающих мыслящих людей от близости к природе, самососредоточения и попыток понимания, в чем заключается истинная суть их жизни. Тем самым одного из виднейших авторов по проблеме одиночества никак не отнесешь к адептам информационно-коммуникативных технологий.

Акция Г.Д. Торо — смелый выход из зоны комфорта — имела подтекстом протест против нарастающего урбанизма, конкурентной экономики и отхода от пасторальной справедливости. С его позицией сближаются С. Кьеркегор, понимавший одиночество как путь к самосознанию и обретению собственного Я, а также экзистенциалисты А. Камю и Ж.П. Сартр. Для последних одиночество означает свободу от воздействий «другого», или «постороннего», так что именно добровольная изоляция открывает путь к самопознанию. Соединяя идеи экзистенциализма и психоанализа, трагизм и ужас одиночества, неспособность строить полноценные отношения с людьми ярко раскрыл в своих трудах Э. Фромм.

Экзистенциальный анализ свидетельствует о «страдании одиночества», его можно изучать в космическом, культурном, социальном и межличностном измерениях, которые раскрыты в разработанной У. Садлером феноменологической модели переживания одиночества [Лабиринты одиночества /, 1989, с. 31]. Первое измерение, самое сложное, по признанию авторов, для описания и оценки, связано со следующими формами самовосприятия: «(1) постижения себя как цельной реальности, благодаря которому человек соотносится с природой и космосом; (2) причастности к мистическим, таинственным аспектам жизни, предельно близким к Богу или к глубинам бытия; (3) веры человека в уникальность своей судьбы или причастности к великим историческим целям» [Лабиринты одиночества /, 1989, с. 33]. Культурное измерение означает разъединенность человека с традициями, разрыв поколений, невозможность принятия новых ценностей, особенно в периоды быстрых социальных преобразований. Социальное измерение связано с моментами непризнания со стороны определенных социальных групп — как тех, на членство в которых человек считает себя вправе претендовать, так и тех, к которым он исконно принадлежит. В таких случаях «сам себе он видится изгнанником, посторонним, одиночкой, лишним человеком» [Лабиринты одиночества /, 1989, с. 41]. Межличностное измерение — традиционное для психологов, ряд его форматов (включая кейсы) подробно рассмотрены, например, в сборнике «Лабиринты одиночества» [Лабиринты одиночества /, 1989].

Автор современной монографии, посвященной проблеме одиночества, утверждает, что последние полвека должны быть признаны уникальными для человечества, поскольку реализуется невиданный «социальный эксперимент» [Кляйненберг, 2014]. А именно, сложилась «новая и очень одинокая» социальная реальность: точка невозврата пройдена, люди показали свою способность, а может и предрасположенность проводить жизнь — или значительные отрезки жизни — вне социальных отношений, не более чем минимально коммуницируя с себе подобными. Среди причин одиночества — жизненные трагедии (преждевременная потеря близких), урбанистическая практика («одиночество в толпе») вместе с развитием индустрии комфорта, наличие рынка труда «на дому», не требующего посещения офиса (в частности, благодаря развитию цифровых технологий), болезненный опыт жизни с нелюбимым человеком, неуживчивый характер, физические или косметические уродства, длительный «поиск себя» людьми, не испытывающими неудобств от одиночества «неодиноких» [Лабиринты одиночества /, 1989, с. 315] и удовлетворенных подобным статусом-кво людей, столкновение с жестокой травлей (буллингом) или тролингом в подростковом или взрослом возрасте, а также многочисленные психические отклонения. Возможно, следует лишь принять как факт, что временное или постоянное (в том числе пожизненное) одиночество — один из существующих статусов современной жизни, и тогда принципиально уединенное поведение отчасти теряет флер скандального вызова традиции и для кого-то может даже становиться если не предметом зависти, то модным брендом.

Жизни вне социальных отношений в офлайне безусловно способствует применение Интернета, в частности, тот особый формат общения — не очень обязательный, не очень навязчивый, исключающий влияние дополнительных факторов, который формируется в процессе электронных контактов. Можно предположить, например, что люди, предпочитающие одиночество, особенно охотно приняли в 1980-е гг. исторически первый сервис Интернета — режим общения посредством электронной почты, в том числе в составе больших групп, объединенных заинтересованностью в определенной теме обсуждения (телеконференции в рамках Usernet). Элвин Тоффлер — автор термина «футурошок», еще в 1970 г. заметил, что все мы оказались окружены «заранее составленными» сообщениями: каждое из них «... стремится стать более плотным, более сжатым, ... чтобы устранить излишние повторения. ... Образец газетной речи или диалог из фильма тщательно отредактированы, обтекаемы. Они передают сравнительно неповторяющиеся мысли. Они грамматически более правильно построены, чем обычный разговор, и, если передаются устно, стремятся к более отчетливому произношению» [Тоффлер, 1997, с. 126]. В то же время «... случайный разговор наполнен повторами и паузами. Мысли повторяются несколько раз . в разных вариациях» [Тоффлер, 1997]. Следуя наблюдению Э. Тоффлера, можно добавить, что не только в протокольных, но зачастую и в бытовых взаимодействиях мы часто ограничиваемся «заранее составленными» шаблонными речевыми средствами, лишенными неподдельной эмоциональности и простительных для спонтанной (и устной, и письменной) речи повторов, недоговорок, жаргонных оборотов, ошибок и описок — такого рода парапраксис рассмотрен З. Фрейдом в «Психопатологии обыденной жизни».

«Одиноким в толпе» людям тем не менее приходится как-то встраиваться в регламентированную часть социальной жизни общества, например, ежедневно готовить служебные документы в строгом соответствии с утвержденными трафаретами; в перерывах обмениваться с сослуживцами шаблонными фразами; по радио или телевидению слушать правильно построенные аккуратно отредактированные высказывания, насыщенные чуждыми для них смыслами и эмоциями. Но в нерегламентированной части общения, в том числе, в Интернете, они могут уйти от напрягающих их формальных отношений в обыденной жизни офлайн: хотя бы в режиме онлайн отчасти компенсируется присущая живому общению непосредственность, так что получается некий суррогат неформального общения. В силу сказанного вовсе не удивительна та готовность, с которой люди, склонные к одиночеству, встретили возможность спонтанно и нерегламентированно писать и читать электронные письма — с ошибками и опечатками, с ускользающей логикой, грамматически «корявые», но зато без надоевшего «канцелярита», со сквозящей в них нескрываемой заинтересованностью, иногда страстностью. Таким образом, если продолжить мысль Э. Тоффлера, в историческом аспекте цифровые технологии, с одной стороны, сыграли роль одного из инструментов избавления от одиночества — социальная изоляция в реальном мире компенсируется (нередко иллюзорным) общением в виртуальном, с другой стороны, они выступили причиной роста числа социальных «одиночек», прячущихся в сети. В настоящее время завсегдатаи социальных сетей сталкиваются скорее с упреками в эскапизме и склонности подменять реальные отношения в социуме совсем другими отношениями — неосязаемыми (виртуальными), безопасными (поскольку их можно в любой момент разорвать) и мало к чему обязывающими.

Одиночество и цифровые технологии
в кросс-культурной перспективе

Будучи глобальной и межкультурной, проблематика одиночества имеет вместе с тем особенности, обусловленные конкретными культурными и этническими различиями. В связи с современным этапом развития цифровых технологий значительный интерес вызывает отношение к уединению и одиночеству в современной Японии.

Традиционная японская культура обогатила словарный запас других наций рядом терминов, зачастую не имеющих аналога в иных языках — например, харакири, гейша, якудза, кимоно, камикадзе, икебана, самурай. Суперсовременная японская культура также побудила носителей других языков широко пользоваться наименованиями, пришедшими из Японии, — например, покемон, анимэ или эмодзи. Легко заметить, что если на любом языке говорить об явлениях, свойственных Интернету, то обойтись без японской терминологии было бы затруднительно. В последнее время в число терминов, приобретающих хождение во всем мире, все более уверенно входит японское слово «хикикомори» [Furlong, 2008; Li, 2015; Saito, 2013]. Данное слово наряду с сокращенным американизированным наименованием «хикки» обозначает людей, которые встречаются не только в Японии, однако уже сейчас очевидно, что в популярной и научной литературе их именуют именно на японский манер. Например, опубликован сравнительный анализ австралийских и американских хикикомори [Stavropoulos, 2019], а в русскоязычных сетях «Телеграм» и «ВКонтакте» наличествуют соответствующие канал и паблики (напр., https://vk.com/hikkikomorii или https://vk.com/lastchancefordeath) с сотнями тысяч русскоязычных подписчиков. При этом следует иметь в виду, что написание латиницей, да и кириллицей часто разнится, это во многом дело вкуса, малограмотности или желания хоть чем-то (например, удвоением буквы либо отказом от такого удвоения) отличиться от других.

В русскоязычной литературе известны наблюдения об образе жизни хикикомори отечественных японоведов и журналистов, изложения статей японских специалистов в научно-популярных изданиях и блогах, имеются пространная страница в «Википедии», ряд статей в научной периодике. В англоязычной литературе — педагогической, социологической, медицинской — можно почерпнуть больше информации на этот счет. Содержание публикаций на японском языке для авторов данной статьи недоступно.

Проанализировав доступные нам материалы, можно сделать вывод о том, что на японском языке хикикомори — это обозначение тех, кто добровольно пребывает в уединении: их тянет внутрь (в самих себя, в убежище, в конкретное место в доме или в квартире), а не наружу, не навстречу другим людям, даже самым близким. Общество пугает хикикомори, они становятся затворниками и добровольно отказываются выполнять ожидания общества — такие, как помогать старшим, учиться или работать, зарабатывая на жизнь. При этом они не являются умственно отсталыми и не имеют психических заболеваний, препятствующих общению. Считается, что в большинстве своем хикки испытывают дискомфорт и стрессы от собственной слабости характера и низкой жизнестойкости, их угнетает невозможность вернуться к традиционному для японской семьи конфуцианскому стилю жизни. Будучи не в состоянии сблизить образ «Я» и «идеальное Я», они готовы «признать поражение, даже не вступая в борьбу» [Suwa, 2013, р. 194]. Важно отметить, что для части хикикомори избранный ими способ существования есть отражение экзистенциальной трансцеденции и высокой степени самосовершенствования. Для Японии хикикомори — это явление, которое имеет «культурные и исторические корни. Исторически одиночество для японцев — это проявление аскетичности и самопознания. Поэтому, начиная с 70-х гг. прошлого века, в Японии возобновился интерес к древнему культу хик­ки-отшельников» [Нагорнова, 2018, с. 86].

Как правило, хикки живут на иждивении родителей либо других родственников (в редких случаях — на пособие по безработице), которые не только не понимают их, но и стесняются сообщать другим об образе жизни своего сына (про хикикомори женского пола нет отчетливых сведений) и тем самым «потерять лицо»; при этом, однако, они не отказывают непутевому отпрыску в питании и в лежанке. В бедных семьях, как часто подчеркивается, хикикомори не встречаются: для них прокормить взрослого сына — дело проблематичное. Поскольку просторное жилье в Японии доступно не каждой семье, то далеко не все хикикомори имеют отдельную комнату: некоторые довольствуются углом в кухне, в силу своей молчаливости постепенно превращаясь чуть ли не в предмет мебели. В Японии не принято приглашать гостей в дом, так что безвылазное пребывание сына в жилище удается скрывать от соседей и близких в течение весьма длительного времени — вплоть до десяти лет и даже более. Первое поколение хикикомори, о которых стало известно исследователям в последние десятилетия ХХ века, насколько можно судить, довольно редко имели компьютер и пользовались им. В настоящее время, как отмечают специалисты в Японии, хикки почти всегда пользуются смартфонами, планшетами, компьютерами, часто они находят друг друга в пространстве интернета. Вероятно, можно говорить о развитии сетевых отношений внутри сообщества хикикомори.

Наиболее существенными моментами для отнесения кого бы то ни было к числу хикки обычно признаются самоизоляция хикикомори в течение не менее полугода, очевидная социофобия и практически полный отказ от социальных обязательств, а также — и это подчеркивают большинство авторов — совместное проживание с родителями или иными родственниками [Kato, 2018; Saito, 2013]. Между тем имеются эмпирические данные, согласно которым у взрослых людей, продолжающих жить совместно с одним или двумя родителями, в анамнезе наблюдается период, когда детско-родительские отношения были испорчены, а кроме того, такие люди отличаются склонностью к стрессам и относительно низкой способностью к психологической адаптации [Dubas, 1996]. Для молодых взрослых жизнь с родителями признается фактором риска развития паттерна хикикомори [Bowker, 2016], что препятствует нормальному психосоциальному развитию, в частности, развитию автономии, а также может привести к развитию психологических зависимостей. Отказ от общения даже с самыми близкими людьми говорит в большинстве случаев об отсутствии чувства привязанности, пониженной самооценке и неуверенности в себе, недостаточной сформированности коммуникативных навыков, что выступает помехой во взаимодействиях как со сверстниками, так и со старшими. При этом хикикомори характеризует эгосинтония, т. е. психическое состояние, при котором индивид ощущает гармонию с нестандартными качествами своей личности [Teo, 2010].

Следует добавить полное отсутствие у хикки друзей из числа одноклассников, что отчасти объясняется программной для японской образовательной среды организацией конкуренции между соучениками — при том, что в основу обучения положен принцип реализации коллективных проектов [Нанивская, 1989]. Наряду со «страшным прессом экзаменационной конку­рентности» [Уэда, 1989, с. 12], т. е. жесткой соревновательностью в рамках школы и при приеме в университеты, определенную роль играет также информационная насыщенность школьной программы: японская образовательная система пользуется репутацией одной из самых сложных на планете [Нагорнова, 2018]. В последнее десятилетие прошлого века общественное внимание привлек феномен «футоко» — прекративших посещать школу детей; подобных детей теперь уже по большей части не считают лентяями или невротиками, признавая при этом их право посещать частные школы. Футоко отказываются от посещения школы, а не от социальной жизни, однако в «небольшой группе детей-футоко, не покидавших родительский дом, нашлись те, кто продолжил свою изоляцию от общества в течение всего подросткового возраста» [Horiguchi, 2018, с. 126]. Опубликовано мнение, согласно которому 15—20% футоко плавно превратились в хикикомори, в то время как 90% хикикомори пережили опыт футоко [Horiguchi, 2018, с. 126].

Не выглядят надуманными попытки объяснить образ жизни хикикомори как неприятие высоконкурентной среды, типичной для школьного и университетского образования в Японии, или как реакцию на недостаток экономического роста в стране, что сказывается на отсутствии вакансий для представителей новых поколений (отцы большинства хикикомори начинали свою карьеру в более благоприятном экономическом климате). Еще одно объяснение состоит в том, что такое поведение — результат характерного для старших школьников во все времена и во всех странах отсутствия готовности повторять жизнь собственных родителей, которая может показаться довольно унылой и как бы «расписанной». Так, в японской профессиональной культуре нередко хорошо известно, через сколько лет может рассчитывать на очередной карьерный скачок добросовестный и при этом не хватающий звезд с неба служащий. Как известно, в Японии еще не вполне отжила практика заключения пожизненного контракта служащего с организацией, которая приняла его в свои ряды, так что служебные продвижения в рамках этого контракта действительно могут быть названы — пусть с некоторым преувеличением — заведомо предписанными. Для плавного карьерного роста предстоит также освоить формальные нормативы изысканно-вежливой речи (включая специфический лексикон обращения младшего коллеги к старшему и учтивые поклоны вместе с другими формами невербального поведения), в том числе посещая специальные тренинги [Новикова, 2018].

Таким образом, поведение хикикомори можно считать эскапизмом, или «тихим бунтом», представителей молодежи против искусственно культивируемой конкуренции в школе и при поступлении на работу, с одной стороны, и предписанной карьерой при обязательном условии безусловной верности своей организации, послушании и гипертрофированной учтивости — с другой стороны. Элементы подобного бунта специалисты прослеживают в некоторых популярных в Японии кинофильмах и романах, в ставших достоянием СМИ судьбах — и успешных, и трагических — отдельных хикикомори. Однако затруднительно оценить, насколько отражена глобальная картина молодежного бунта в рамках отдельной семьи в произведениях художественной культуры. Впрочем, термин «хикикомори» давно уже стал популярным международным мемом, как об этом свидетельствует, к примеру, исследование [Pereira-Sanchez, 2019] содержания разноязычных твитов с хештэгом #hikikomori.

Даже в столь коллективистском обществе, как японское, пробиваются ростки закрепления новых стилей жизни. Характерное для хикикомори расстройство социальной адаптации способно перерастать в акты агрессивности: известны случаи, когда хикикомори охватывали приступы жестокости и они убивали своих матерей, соседских детей или случайных прохожих. В некоторых случаях, как сообщается, крайние формы агрессии стали следствием попыток родителей госпитализировать хикикомори с тем, чтобы их вылечили: как уже отмечалось, родители редко понимают природу «заболевания» своего ребенка, для которого неизменность сложившегося статуса-кво представляет собой едва ли не самую важную часть имплицитного внутрисемейного расклада. В японской семье воспитанием детей занимаются по большей части матери, между ними и детьми, как считается [Kato, 2018], складываются отношения одновременно не только близости, но и специфической эмоциональной зависимости, называемой в Японии «амаэ» (amae). Последняя включает в себя такие поведенческие стили, которые характеризуются беспомощностью и преданностью. «Эмоциональное и мягкое материнское воспитание препятствует активности ребенка и формирует покорных и интровертных несовершеннолетних» [Уэда, 1989, с. 215]. Склонность матерей к паническим атакам является фактором риска для развития детей по типу хикикомори, в особенности в семьях с получившими образование отца-ми [Umeda, 2012]. На основе проведенного эмпирического исследования, базирующегося на теории привязанности, высказана точка зрения, что становление хикки — результат двойного отторжения: сначала родительского, а потом — со стороны сверстников [Kato, 2018]. Хикикомори, как показано в недавней публикации, испытывают затруднения в обретении эмоциональной независимости от значимых других [Krieg, 2013].

Хикикомори как интернет-мем и хикикомори как живые люди

Психиатр Тамаки Сайто (его написанная еще в конце прошлого века книга переведена на английский язык [Saito, 2013]) несколько голословно предположил, что в Японии не менее 1% населения (более миллиона человек) ведут образ жизни хикикомори. Официальные инстанции в Японии считают данную оценку сильно преувеличенной; тем не менее представление о полумиллионе или о сотнях тысяч хикикомори является распространенным [Kato, 2018]. Хотя сам термин «хикикомори» появился в конце прошлого века, не следует думать, что до этого периода в Японии не было проблемных представителей молодежи. Так, выше уже упоминался феномен футоко. В 1970-е гг. психотерапевт Оконоги Кэйго предложил называть не желающих взрослеть юных японцев «мораториуму нингэн» («человек-мораторий»): он воспользовался термином Э. Эриксона [Эриксон, 1996] «психосоциальный мораторий», понимаемым как даруемая обществом подростку старшего возраста временная отсрочка на пути к обретению своей идентичности. Во времена экономического подъема, когда о «людях-мораториумах» перестали вспоминать, в японской прессе заговорили об «отстраненной» молодежи. А в настоящее время некоторых безработных и склонных к так называемому дауншифтингу представителей молодежи называют «фурита» — не имея амбиций и карьерных устремлений, многие японские фрилансеры время от времени подрабатывают, но не пытаются найти ни престижное, ни даже постоянное место работы. В отличие от «фурита», поступивших на постоянную работу и при этом продолжающих жить вместе с родителями представителей молодежи могут называть «таопампа», что отчасти соответствует понятию «маменькин сынок»: предполагается, что о бытовой стороне их жизни продолжают заботиться их матери.

Следует заметить, что высказана точка зрения, согласно которой наиболее негативно относятся к феноменологии хикикомори те специалисты в области возрастной психологии, которые стоят на позициях теории привязанности. В то же время специалисты, разделяющие взгляды Э. Эриксона на психосоциальное развитие, находят в поведении хикки элементы самопознания и потому отзываются о них не столь критично [Li, 2015]. Таким образом, терминология достаточно разнообразна [Молодяков, 2012]. Однако именно слово «хикикомори» благодаря эпохе глобализма превратилось в общеупотребительный интернет-мем.

Было бы не совсем правильно в контексте данной статьи обсуждать психиатрические диагнозы многочисленных хикки, тем более что соматические заболевания также не обошли их стороной, если учитывать результаты исследования гонконгских специалистов [Yuen, 2018]. Но все же некоторые общие моменты стоит упомянуть. Среди собственно психиатрических диагнозов, согласно некоторым эпидемиологическим медицинским отчетам, попавшим в общественное поле, встречаются депрессия, фобии, нар­циссизм, алекситимия, тревожные расстройства личности и, возможно, расстройства аутистического спектра, шизофрения, обсессивно-компуль­сивное расстройство, а также травматический опыт как результат буллинга [Kato, 2018; Saito, 2013; Stip, 2016; Tateno, 2012]. Впрочем, подобные диагнозы могут характеризовать разве лишь «вторичного хикикомори», согласно одной из классификаций, у «первичного» же «не может быть диагностирована сколько-нибудь серьезная психопатология, и тем не менее он не способен стать членом общества или адаптироваться к своему окружению» [Suwa, 2013, р. 193]. Сообщается, что уже собраны [Teo, 2010] кумулятивные данные (в частности, кейсы и материалы медицинской и педагогической статистики), опираясь на которые планировалось апеллировать к руководству Американской психиатрической ассоциации, ответственной за составление пятой редакции официального справочника Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, о признании хикикомори самостоятельным культурно обусловленным заболеванием (правда, попытка не удалась, так что в настоящее время на очереди — 6-я редакция, т. е. DSM-6). Трудно отрицать, заявляют авторы [Teo, 2010], что в согласии с принятыми медицинскими критериями, собранные данные не позволяют отнести всю сумму синдромов к числу уже известных заболеваний, так что речь может идти о самостоятельном заболевании.

Подобную точку зрения даже в Японии разделяют не все медики и психологи [Tajan, 2015]. Значительное число опрошенных специалистов по психическому здоровью полагают возможным диагностировать данную феноменологию в рамках привычных заболеваний [Tateno, 2012]. Кроме того, сообщается, что сходная симптоматика встречается и в ряде других стран [Kato, 2018]. Так, опубликовано кейс-исследование с описанием многолетнего затворничества, сопоставимого с поведением хикки, в Испании [Ovejero, 2014]; аналогичные данные опубликованы французскими [Chauliac, 2017], канадскими [Stip, 2016], финскими [Husu H.-M, 2017] специалистами. Аргументировано мнение, согласно которому для обитателей Гонконга хикки-феноменология актуальна не в меньшей степени, чем для японцев [Wong, 2015]. В Национальном университете Сингапура 23 ноября 2017 г. был проведен симпозиум по теме «Хикикомори: синдром потерянной юности».

Так или иначе встречается призыв к международному сообществу присоединиться к фронту ведущихся исследований. Призыв был услышан: к примеру, в рамках одного из транснациональных исследований в Индии, Японии, Южной Корее и в США были обнаружены потенциальные хикки в количестве 36 человек: все они не менее 6 месяцев не покидали дом, избегали социальных ситуаций и социальных отношений, а также испытывали стресс. Согласно их ответам на вопросы нескольких шкал (а именно, оценки степени одиночества, ограниченного участия в социальных сетях и субъективной оценки тяжести функциональных нарушений), международные участники опроса могут быть объединены в специфическую группу с характерной симптоматикой. Более трех четвертей из опрошенных признали, что нуждаются в помощи, желательно (различие значимо) психотерапевтической, а не фармакологической; они готовы принять психотерапевтическую помощь также в режиме онлайн [Teo, 2015].

Хикки и Интернет

Опираясь на научные публикации в этой сфере, попытаемся рассмотреть реальную (в отличие от предполагаемой) связь между поведенческим паттерном, известным как «хикикомори», и применением цифровых технологий — в частности, участием в работе социальных сетей, просмотре кинофильмов, телепередач и мультфильмов в онлайновом режиме, игре в компьютерные игры.

Действительно, применение интернет-технологий меняет представление о хикки как о бесконечно одиноких существах, которые решительно отказываются от общения с кем бы то ни было. В настоящее время известно, что хикикомори находят друг друга в закрытых социальных сетях, обмениваются впечатлениями и оценками событий своей жизни. Они скачивают и слушают музыкальные произведения. Многих можно назвать завзятыми киноманами — особый интерес у них вызывают мультфильмы анимэ. Они обмениваются рисунками и фотографиями, используя имиджборды. Многие хикки «вылавливают» в пространстве Интернета порнографические материалы. Наконец, немалое число хикки увлечены компьютерными играми [Stavropoulos, 2019; Tateno, 2019].

Именно цифровые технологии способствуют превращению эскапиз­ма японских хикикомори в явление поистине международное, глобальное. Как уже отмечалось, множество не-японцев проявляют готовность демонстрировать мировосприятие и поведение, характерное для хикки. Так, в недавней эмпирической статье [Stavropoulos, 2019] исследовались различия между хикикомори из США и из Австралии, играющими в компьютерные игры и проявляющими склонность к психологической зависимости от компьютерно-игровой активности. Вероятную склонность хикикомори к психологической зависимости от интернета предполагают многие специалисты, например, подобное исследование осуществили канадские авторы [Stip, 2016]. В недавно опубликованной работе показано, что склонность к поведению типа хикки коррелирует (r = 0,39) с показателями интернет-зависимости и чрезвычайно слабо коррелирует (r = 0,16) с зависимостью от смартфона [Tateno, 2019]. Подобный результат не выглядит удивительным, поскольку в исследовании принимали участие студенты, не имеющие опыта ухода от общества. Склонность к типичному для хикки поведению измерялась посредством опросника HQ-25 из 25 вопросов [Teo, 2018], включающего три субшкалы: социализации, изоляции и эмоциональной поддержки. Одно из любопытных исследований [Hayakawa, 2018] опирается на применение структурированного диагностического интервью, а кроме того, в нем предпринимается попытка связать поведенческие и личностные характеристики хикикомори с показаниями диагностических биомаркеров крови. Следует также отметить пилотажное исследование, в котором делается попытка проанализировать существенные характеристики личности хикикомори с применением шкалы Роршаха [Katsuki, 2019].

Любопытные результаты представлены в работе, выполненной в рамках межкультурной платформы [Stavropoulos, 2019]. В ней с опорой на публикацию [Teo, 2015] предпринята попытка разработать механизм оценки тяжести состояния хикикомори. В связи с этим в методическом инструментарии были представлены вопросы, связанные с характерными поведенческими паттернами (применена шкала Лайкерта), задавался отдельный вопрос о наличии коморбидных заболеваний (ответ бинарный: «да» или «нет»), применялась также разработанная на Тайване и адаптированная шкала измерения степени интернет-зависимости. В исследовании ставилась цель сравнить группы хикки в США и в Австралии в аспекте их участия в компьютерных играх, при этом — в многопользовательских онлайн-играх (типа ММО), требующих коллективного участия и согласованных действий путем вхождения игроков в команды (отряды, легионы), т. е. того, что затруднительно для хикикомори в реальной жизни.

В исследовании приняли участие молодые взрослые геймеры из двух стран. Среди австралийских геймеров было больше, по сравнению с США, тех, кто продолжали жить вместе с родителями. Одна из обнаруженных тенденций состоит в том, что участники с высокими показателями по шкале хикикомори имеют высокие показатели и по шкале зависимости от компьютерных игр. Это характеризует и американских, и австралийских геймеров. В рамках данного исследования было установлено, что хикикомори способны строить эмоциональные отношения, эффективно коммуницировать и сотрудничать в онлайн-играх, в отличие от аналогичного поведения в оффлайн-реальности; кроме того, было обнаружено, что потенциально аддиктивные качества компьютерных игр воздействуют на хикикомори сильнее, чем на других игроков. Участие в компьютерных играх во многом компенсирует для них ту аффективную сферу, которую они не способны получить во взаимодействиях с глазу на глаз. Обосновано также предположение, что подростки-изоляты — вероятные кандидаты в группу зависимых от интернета молодых взрослых.

Хикки в России?

Итак, хикикомори встречаются в самых разных странах, хотя следует ожидать, что больше всего их среди японцев. Проживающие в разных уголках Земли хикикомори должны различаться между собой — возможно, заметным образом, однако такие различия не стали еще предметом исследования. Если хикки не вступают в общение с окружающими, это не значит, что они вовсе лишены интереса к коммуникации и к эмоциональным отношениям с другими людьми. Более того, можно ожидать, что жизнь хикки в полной мере насыщена отношениями с другими людьми, просто эти отношения относятся не к офлайн реальности, и не к смешанной реальности, поэтому их нелегко заметить. Кроме того, можно ожидать, что среди хикки много интернет-зависимых игроков в компьютерные игры.

Если хикикомори — явление международное, то каковы перспективы этого в силу разных причин модного стиля жизни в нашей стране? Думается, что перспективы, как это ни печально, имеются. Так, более полумиллиона участников социальных сетей подписаны на тематически связанные с хикикомори (равно как с хикки, хиккарями, хикканами и др.) паблики во «ВКонтакте», чаты, каналы в «Телеграме». В них повествуется о душевной боли, утрате смысла жизни, отсутствии любви и привязанно­стей, желанности смерти. Правда, по счастью, многие подписчики пока еще активно переписываются, готовы друг с другом познакомиться. Они образуют своеобразную молодежную субкультуру, и одна из специфических для российских хикки тем общения — возможность заработка, желательность необременительного трудоустройства, предпочтительно посредством Интернета [Познина, 2014]. Кроме того, в стране немало подростков и молодых взрослых, которых можно с полным правом отнести к числу зависимых от компьютерных игр. Среди них немало безработных или тех, кто работает от случая к случаю; встречаются и отказывающиеся посещать школу в результате буллинга. Наконец, еще больше тех, кто даже в зрелые годы продолжает жить в родительском доме. Пересечение всех указанных подвыборок заставляет ожидать, что российским психотерапевтам уже вскоре предстоит профессиональная работа с изрядным количеством российских хикки или тех, кто считает себя таковыми.

Печальный момент заключается вот в чем — воспользуемся формулировкой одного из российских хикикомори, представленной в соответствующем паблике. Этот человек написал: «Знаете, те из нас, кто живет с родителями, заранее планируют свою смерть или часто о ней говорят. Поскольку когда родители умрут, то останутся только “взрослые дети”, которые неспособны выжить и принять внешний мир».

Выводы

Цифровые технологии способствуют изменению уклада жизни самых разных групп населения; в наибольшей степени это относится к представителям молодежи, особенно к тем из них, кто испытывает сложности в социальном взаимодействии и трудности социальной адаптации. Уклоняющиеся от общества, замкнутые и лишенные амбиций хикикомори проживают в разных странах и в разных семьях.

В качестве причин появления представителей молодежи, которых принято называть хикикомори, можно отнести не только специфические культурные особенности, стимулирующие это явление, и характерные для всех культур универсальные психологические характеристики, присущие определенным группам людей, но и схожие в разных культурах факторы влияния цифровизации.

Доступность цифровых технологий существенно преобразовала жизнь международного сообщества хикикомори — на смену традиционной социализации, которой они в большинстве случаев пренебрегали, пришла более приемлемая для них цифровая социализация, позволяющая становиться даже более социальными в новой «цифровой социальности», чем в предшествующую доцифровую эпоху. Отшельники- хикикомори имеют теперь возможность смотреть фильмы (в том числе особо любимые ими мультфильмы анимэ), играть в компьютерные игры (включая многопользовательские онлайн-игры, требующие согласованных действий больших групп игроков), находить друг друга в социальных сетях (предположительно закрытых) и общаться, обмениваясь впечатлениями и опытом. Тем не менее они жестко выстраивают границы и минимизируют контакты. Принятый ими стиль жизни стал, благодаря интернету, широко известен подрастающим поколениям, так что среди молодых людей наблюдается определенная мода на этот стиль и на принятие термина «хикикомори» в качестве самоназывания. В ближайшие годы психотерапевтам и социальным работникам все чаще придется работать с представителями молодежи, именующими себя хикикомори и принявшими если не полностью, то частично стиль жизни, характерный для данного сообщества.