Между горем и гордостью: визуальные методы для исследования межпоколенческих особенностей эмоциональных переживаний и коллективной памяти о войне

234

Аннотация

Категории поколения и эмоциональных реакций в рамках коллективной памяти рассматриваются как центральные в русле излагаемого здесь исследования. Предполагается, что исторические события ассоциируются с теми или иными эмоциональными переживаниями, а коллективная память сохраняет крайне положительные или крайне отрицательные из них. Исследование проводилось с помощью визуальных методов, в которых испытуемым предлагалось оценить свои чувства при взгляде на фотографии различных войн ХХ века. Делаются выводы о наиболее выраженном чувстве страха у всех поколений россиян при оценке различных образов войны; отсутствии различий в восприятии Второй мировой войны у четырех поколений россиян (N = 589 человек) по всем эмоциональным реакциям, за исключением переживания гордости за результаты войны. Отдельно описывается так называемое поколение «Игрек», испытывающее наименее яркую эмоциональную реакцию, в том числе в части чувства эмпатии.

Общая информация

Ключевые слова: поколение, коллективная память, эмоции, визуальные методы, Вторая мировая война

Рубрика издания: Мастерская и методы

Тип материала: научная статья

DOI: https://doi.org/10.17759/cpp.2021290408

Получена: 05.12.2020

Принята в печать:

Для цитаты: Рикель А.М., Федорова Н.В., Бовина И.Б. Между горем и гордостью: визуальные методы для исследования межпоколенческих особенностей эмоциональных переживаний и коллективной памяти о войне // Консультативная психология и психотерапия. 2021. Том 29. № 4. С. 127–143. DOI: 10.17759/cpp.2021290408

Полный текст

 

Введение

Поколение понимается в рамках данного исследования в его социально-психологическом значении. Данная трактовка противостоит биологическому, генеалогическому, психогенетическому или демографическому пониманию и восходит к классическому понятию К. Маннгейма, который определял поколение с помощью совместно пережитого в чувствительном периоде опыта, позднее трансформирующегося в коллективно схожие реакции на основании сформированных ценностей [33]. Данная трактовка включает в себя исторический, социологический, культурологический и, как результат, социально-психологический подход к пониманию поколения [11; 18; 19; 22; 25]. В то же время, несмотря на приписываемые поко­ленческим группам различия, терминологические рамки самого поколения остаются размыты, концептуальные границы в различных классификациях условны, а методы исследования системообразующих факторов данной большой социальной группы не всегда объективны [17; 19; 39].

С опорой на выделенный выше социально-психологический критерий рассматриваются различные классификации поколений по факту значимых общественно-исторических и культурно-технологических событий, произошедших в период активной социализации представителей поколений. В рамках описываемого здесь исследования в качестве базовой классификации выступила типология Н. Хоува и У. Штраусса [19], которая, являясь изначально научно-популярной, едва ли может быть эталоном научной операционализации, однако она прочно вошла в мировую научную традицию исследования как наиболее используемая [31].

Если представители одного поколения становятся свидетелями значимого исторического события, то коллективная память и эмоциональные реакции на такие события могут быть рассмотрены как важнейшие конструкты, объединяющие поколения [2; 15]. Групповая по своей природе память передается из поколения в поколение посредством неформальной коммуникации с родственниками и близкими, с помощью коммеморативных мероприятий и институционального нарратива, под влиянием СМК и пр. [36].

Коллективная память дает возможность ее носителю идентифицировать себя с группой, поддерживать социальную идентичность, помогает группе осознать свое единство и своеобразие, определить групповые ценности, нормы и поведение [2; 36]. При этом содержанием коллективной памяти становятся только значимые события, актуальные в рамках совместного общения, что делает ее важной для поколенческого дискурса [8].

Исследования коллективной памяти часто проводят с использованием межпоколенческих срезов эмоционально значимых событий [8; 23; 28; 29; 38], которые можно считать важными для общества, если в их результате эмоциональные коллективные переживания могут охватывать целые этнические и национальные группы [28]. Такими событиями могут быть революции, смены общественного строя, массовые миграции, экономические кризисы, войны и пр. Не все войны, однако, оставляют сходные следы и эмоциональные реакции. Например, если Вторую мировую войну или войну во Вьетнаме американские респонденты хорошо помнят, то войну в Корее — забыли [36].

В контексте данного исследования важно исследовать факт эмоционального воздействия не только на непосредственных участников событий, но и на представителей последующих поколений (например, переживание чувства вины у последующего поколения, передача представлений о прошедших конфликтах и войнах, вопросы идентификации с воевавшим поколением и пр.) [6].

То, что М. Хальбвакс понимал под коллективной памятью, содержательно совпадает с социальными представлениями о прошлом [32; 34]. При этом актуализация этих представлений и воспоминаний осуществляется, в том числе, с помощью различных символов, т. е. коллективная память по своей природе символична [21].

Усиливают данный эффект межпоколенческие различия в способах обработки информации. Так, очевидная доминанта визуальной культуры, подразумевающей преобладание в культурном пространстве зрительных образов над текстовыми, давно стала общим местом в трудах культурологов [5; 16; 24; 27]. Фотографии и видеоматериалы перестают играть лишь сопровождающую функцию в познании окружающего мира, но все больше становятся сами по себе источником как информации, так и вызывающих их чувств и переживаний. Этому, бесспорно, способствует развитие цифровых технологий, новых медиа, а также популяризация среды городских культурных артефактов (наружная реклама, городской дизайн, стрит-арт и пр.) [12]; обучающие программы также начинают опираться на образы (инфографики, презентации, мемы и иные графические принципы) [1; 14; 30]. В условиях усиления роли визуальных образов и презентаций в образовательном процессе повышается значимость их использования при формировании эмоциональной составляющей коллективной памяти о войнах [24].

В описываемом здесь исследовании предпринимается попытка изучения не того, как широко известные и распространенные символические визуальные образы формируют коллективную память (это традиционный способ изучения, представленный в литературе) [26; 36], а, скорее, наоборот, — какую эмоциональную реакцию вызывают визуальные образы в уже сформированной коллективной памяти.

Войны являются примерами одновременно травмирующих и героических событий, отраженных в коллективной памяти и вследствие этого глубоко в ней укорененных [9; 10; 24; 29; 38]. Символизация такого события, как война, может происходить в произведениях художественной культуры, медиа-пространстве, а также в рамках урбанистической меморизации (памятники, монументы и пр.). Так, места памяти служат «точками опоры» для консолидации информации о прошлом, препятствования появлению ее «разрывов» [15]. В этом контексте любопытно различать меморизацию героических и негероических военных конфликтов (например, Великую отечественную и Афганскую войны). Точно так же сложность отношения россиян к событиям Первой мировой войны может быть сопоставлена с аналогичной неоднозначностью отношения немцев к событиям Второй мировой войны: негероическое прошлое, связанное у представителей двух наций с этими событиями, заставляет потомков отказываться от меморизации данных событий, способствует вытеснению символов данных войн из коллективной памяти [36].

Ранее было выявлено, что Великая отечественная война должна нести менее негативный эмоциональный характер в силу ярких героических чувств, связанных с ней, которые в отличие от тех же Первой мировой или Афганской войны, были вызваны достигнутой победой и ощущением собственной правоты у ее участников [10]. При этом саму роль Великой отечественной войны в восприятии современных россиян сложно переоценить: в недавнем исследовании упоминания о Великой отечественной войне заняли лидирующие позиции в ядре социальных представлений при воспоминаниях о «событиях в России в ХХ веке», о которых в том числе «надлежит знать и помнить детям» [4]. Показательно, что именно упоминания о ВОВ в данном исследовании объединяли различные поколенческие группы, представители каждой из которых ощущали «гордость» за результаты этой войны. Подобные результаты соответствуют укоренившимся представлениям о победоносных военных операциях в США и других странах [40].

В предыдущих исследованиях, что уже отмечалось выше, как правило, в фокусе внимания оказываются содержательные аспекты исторических событий [36], это справедливо и в случае изучения памяти о войне [3; 32; 36]. В меньшей степени внимание исследователей уделялось эмоциональному измерению представлений о войне [35], которое и окажется в фокусе внимания в данном исследовании.

Методы и процедура исследования

Проблемой является недостаточность изучения лишь когнитивных аспектов (воспоминаний, представлений) при анализе коллективной памяти о войнах ХХ века в контексте эмоциональной составляющей коллективной памяти. Известно, что коллективная память сохраняет крайне положительные или крайне отрицательные эмоциональные переживания [41], и в качестве гипотезы данного исследования выступило предположение о том, что Великая отечественная война, затронувшая большое количество семей современных россиян, будет вызывать более значительную «положительную» и «отрицательную» эмоциональную реакцию, чем другие войны, что соотносится с предыдущими зарубежными исследованиями [41].

Выборку исследования составили представители четырех поколений (589 человек): представители так называемого поколения Z (14— 17 лет) — 67 человек, Y (18—32 года) — 326 человек, Х (33—53 года) — 148 человек, BB (54—63 года) — 48 человек. Методом формирования выборки послужил «снежный ком», выборка не выровнена по возрасту, но выровнена по полу (58% женщины, 42% мужчины), образованию (43% высшее, 38% — иной уровень образования), а также по регионам проживания в России.

Проективная методика, использованная в данном исследовании, принадлежит к группе визуальных методов, которые предполагают изучение не только реальности, представленной на изображении (фотографии), но и особенностей образа этой реальности, конструируемой наблюдателем (респондентом) [37], поскольку изображения выступают своеобразным триггером для инициации чувств и переживаний респондентов [13].

Исследование проходило в два этапа. На первом этапе было необходимо оценить, насколько зрительные стимулы прототипичны для определенного исторического события (войны). В качестве стимульного материала были выбраны фотографии трех войн, в которых участвовала Россия на протяжении ХХ века: Первая мировая война (ПМВ), Великая отечественная война (ВОВ), Чеченская война (ЧВ). Афганская война не была выбрана из-за специфических условий ландшафта, принципиально отличающихся от двух других войн.

Зрительные стимулы представляли собой черно-белые фотографии, отобранные по двум критериям: (1) историческое событие (ПМВ, ВОВ или ЧВ); (2) эмоциональная реакция, которую предположительно должна была вызвать фотография: негативная (сражения, активные боевые действия) (далее — «-»), нейтральная (фронтовые фотографии, жизнь солдат вне боя) (далее — «0»), позитивная (какие-то радостные события, досуг, развлечения и отдых на фронте) (далее — «+»). Фотографии были отобраны по наличию солдат мужского пола, отсутствию женщин и детей, животных. Экспертам (23 специалистам с высшим историческим образованием) предложили оценить 46 фотографий в случайном порядке. Им необходимо было в свободной форме написать, к какому временному периоду относится каждая фотография и оценить степень уверенности в своем ответе. На основании их оценок было выбрано 10 зрительных стимулов («+», «-» и «0» — фото ПМВ, ВОВ и ЧВ) с наивысшим коэффициентом согласованности ответов (не менее 73,9% согласованности).

На втором этапе исследования респондентам предлагалось в свободной форме оценить отобранные ранее зрительные стимулы (фотографии), причем им не сообщалось, к какому временному периоду они относились. В качестве инструкции выступал следующий текст: «Посмотрите, пожалуйста, на фотографию ниже. Какие чувства она у Вас вызывает?...». Главной целью здесь стала рефлексия своих эмоций, которая на уровне коллективной памяти, связанной с той или иной исторической символикой, в свою очередь позволяла исследователям при интерпретации связать это с конкретной войной.

Для обработки результатов использовалась программа для первичного текста, которая подготавливала ответы респондентов, приводя словоформы к каноническому виду путем отбрасывания окончаний (первичный автоматизированный контент-анализ). Далее из полученных словоформ выделялись слова, указывающие на чувства и эмоции, которые уже после этого стали основой для ручного контент-анализа текста (в соответствии с целями исследования). Надежность категоризации проверялась экспертной оценкой (коэффициент надежности «Пи», критерий Скотта = 0,9). Далее был предпринят частотный анализ. Для проверки значимости различий между выраженностью тех или иных чувств о войне у конкретных поколений и для сравнения данных по ВОВ и по другим войнам в рамках выборки использовался критерий Манна—Уит­ни (программа SPSS).

Результаты

Разработанная категориальная сетка включала следующие категории, описывающие эмоциональные переживания: А. Негативные эмоциональные переживания (например, ненависть, отвращение, ярость, горе, печаль, боль); А1. Проявления страха (например, страх, тревога, ужас); Б. Позитивные эмоциональные переживания (например, воодушевление, уверенность; надежда); Б1. Проявления гордости (например, гордость, трепет); Б2. Проявления эмпатии, сопереживания другим, признательности; В. Атрибуция и описание эмоций и чувств бойцов; Г. Нейтральные эмоциональные переживания (например, безразличие, апатия); Д. Иные эмоции.

На рис.1 показана представленность выделенных категорий в ответах респондентов разных поколений безотносительно к конкретным войнам ХХ века. Для анализа различий между выделенными категориями был использован однофакторный дисперсионный анализ ANOVA и критерий Манна—Уитни для независимых выборок. Наиболее выраженной представленной эмоцией является «Страх», он же получает наиболее значимые различия между поколенческими группами. У так называемого поколения «Х» эмоции менее выражены, чем у остальных поколений (p = 0,01). Выраженность «Эмпатии» уменьшается при уменьшении возраста поколения, а «Гордость», напротив, увеличивается. В целом, чувства и эмоции оказываются значимо чаще представлены у поколения «Y», чем у поколения «Х» (p = 0,033).

В табл. 1 представлено сравнение исследованных войн с точки зрения использования словоформ, описывающих эмоциональные переживания.

Таблица 1

Представленность эмоциональных переживаний в описании трех войн (%)

Категории эмоциональных переживаний

ПМВ

ВОВ

ЧВ

Атрибуция чувств

6,21

8,98

9,93

Гордость

4,24

21,27

6,96

Негативные переживания

25,52

17,21

26,57

Нейтральные переживания

7,98

2,33

4,24

Позитивные переживания

24,14

16,61

5,60

Страх

14,58

22,08

30,31

Эмпатия

10,74

7,58

11,63

Иное

6,60

3,95

4,75

 

Статистический анализ с использованием критерия Манна—Уитни показал, что количество категорий, описывающих чувства в целом, в частности — чувства гордости, выше при описании ВОВ, чем при описании других войн (p = 0,01). ПМВ превалирует в категории «Нейтральное», что может говорить о некой отстраненности респондентов от этих событий, что уменьшает количество ярких чувств и эмоций. В пользу этого предположения говорит наименьшая выраженность категории «Страх». Категория «Эмпатия» выражена одинаково во всех трех случаях (статистически значимые различия между группами отсутствуют). При описании ЧВ, в отличие от ПМВ и ВОВ, наименее выражены позитивные чувства, наиболее выражена категория «Страх».

Обсуждение результатов и выводы

1.   Наиболее выраженным чувством, возникающим при описании войны, у всех поколений является страх, что кажется естественным, как в самой логике войны, так и в сложившейся актуальной геополитической обстановке. ЧВ происходила именно в этап активной социализации поколения «Y», в то же время война в Афганистане происходила не на территории СССР и коснулась по большей части непосредственных участников войны и их близких. Возможно, для поколения 32—54-летних война не является событием, вызывающим столь бурную эмоциональную реакцию, потому что в период их юности не происходило никаких серьезных вооруженных конфликтов. В рамках другой интерпретации коллективная память передается из поколения в поколе-

 

ние, и практически все родители и родственники респондентов старше 54 лет (для тех, кто не был непосредственным свидетелем ВОВ) были ее участниками. То есть коллективная память была передана этому поколению от непосредственных участников событий, что говорит о том, что ВОВ может вызывать у них сильные чувства.

2.   В то же время в целом более низкая «Эмпатия» у молодого поколения соотносится с полученными в предыдущих исследованиях данными о преобладании стратегии конкуренции над кооперацией в межличностных отношениях у «игреков» [20], что также можно объяснить условиями их социализации в полноценной рыночной конкурентной среде. Этот показатель может быть интересен для дальнейших исследований в контексте психотерапевтической практики: распространяется ли данный вывод только на отношение к войне или в целом на жизненную стратегию данного поколения.

3.   Сравнение ВОВ с другими войнами показывает два интересных результата. ВОВ вызывает чувство гордости у всех поколений. Преобладание гордости, связанной с ВОВ, вполне логично: ее итогом стала победа страны, в то время как ПМВ не закончилась для Российской Империи победой, а итоги ЧВ в общественном мнении не так однозначны, что вполне логично, в контексте предыдущих исследований [28; 40]. Это соотносится с выводами исследователей, называющих «слепым пятном памяти» уход непобедных сторон войн в «подсознание» общества [7].

4.   Другой, не вполне ожидаемый результат, отчасти противоречащий изначальной гипотезе исследования, показывает, что ВОВ не вызывает более ярких негативных эмоций для исследуемой выборки, так как ее восприятие с точки зрения представленности отрицательных эмоций не отличается от восприятия других войн. Логичной версией объяснения этого факта может стать естественность преобладания отрицательных эмоций при наблюдении изображений войны. В то же время наиболее логичной для авторов исследования моделью интерпретации (которая не противоречит описанным выше схемам) является та, согласно которой у российского населения, активно испытывающего гордость (т. е. положительные эмоции) за результаты ВОВ, в то же время не происходит дифференциации данной войны в части восприятия ее негативной составляющей. Государственная информационная политика логичным образом не нацелена на воздействие на чувства в этой части эмоционального спектра, что делает вполне логичным «уравнивание» чувства горя от ВОВ с другими войнами. В целом, восприятие войны в контексте «праздника со слезами на глазах», (т. е. своеобразная амбивалентность в оценке этих событий), должно быть учтено в части анализа консультативной практики не только у участников военных действий, но и у представителей последующих поколений, переживающих те или иные эмоциональные реакции в связи с прошедшими войнами.

5.   Можно предположить, что описанный выше «уход» эмоций от не­победоносных войн в коллективное бессознательное может стать некоторым, на первый взгляд, незаметным, но в отдельных случаях весомым фактором при индивидуальной и групповой психотерапевтической практике в тех случаях, когда может идти речь о личной биографической отнесенности событий упомянутых в данном исследовании войн. Одним из способов подтверждения субъективной значимости для клиента в процессе терапевтической работы описываемых военных событий могут выступить примененные в данном исследовании визуальные методы, которые помимо своей исследовательской функции могут играть роль стимульного материала для проективной методики.

Некоторые ограничения исследования

1.   Полученные результаты могут быть проинтерпретированы и в контексте возрастных, а не поколенческих различий. Данное альтернативное объяснение никогда нельзя полностью исключать, если не проводить дополнительных замеров идентификации с поколением или APC—когорт­ного анализа [19], однако в контексте полученных нами данных поко­ленческий контекст интерпретации рассматривается нами как наиболее уместный. Так, конфигурация ответов внутри групп, соответствующих поколению, скорее говорит в пользу нашей интерпретации, т. е. скорее социального и культурного, а не возрастного фактора.

2.   Не представляется возможным полностью исключить фактор эмоциональной реакции на конкретное изображение на фотографиях, а не на репрезентируемые на них военные действия, хотя значимость данного ограничения может быть отчасти снижена за счет того, что (а) экспертный этап нашего исследования помог отделить фотографии по временной отнесенности к тому или иному конкретному военному периоду и (б) последующая статистическая обработка позволила отследить различия в отношении к фотографиям разных войн с одинаковой эмоциональной валентностью.

 

Литература

  1. Алехин А.Н., Грекова А.А. «Псевдопсихопатологические» формы мышления в современных условиях // Вестник психотерапии. 2018. № 66. С. 137—151.
  2. Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение. 2014. 328 с.
  3. Афанасьева А.И., Меркушин В.И. Великая Отечественная война в исторической памяти россиян // Социологические исследования. 2005. № 8. С. 11—22.
  4. Баранова В. А., Донцов А. И. Коллективная память о событиях в России XX века в современном российском обществе // Человеческий капитал. 2017. № 11. С. 76—82.
  5. Беззубова О.В. Визуальная культура и визуальный поворот в культуральных исследованиях второй половины ХХ века // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2012. № 5. С. 75—79.
  6. Болебер В. Воспоминание и историзация: трансформация индивидуальной и коллективной травмы и ее межпоколенческая передача [Электронный ресурс] // Журнал практической психологии и психоанализа. 2010. № 4. URL: http://psyjournal.ru/articles/vospominanie-i-istorizaciya-transformaciya... (дата обращения: 15.07.2017).
  7. Гудков Л.Д. Негативная идентичность. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 816 с.
  8. Емельянова Т.П. Коллективная память о событиях отечественной истории: социально-психологический подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2019. 299 с.
  9. Емельянова Т. П., Кузнецова А. В. Значимые фигуры российской истории в коллективной памяти разных групп общества // Знание. Понимание. Умение. 2013. № 2. С. 123—129.
  10. Емельянова Т.П., Мишарина А.В. Ознаменование Победы в Великой Отечественной войне в восприятии различных социальных групп // Знание. Понимание. Умение. 2014. № 4. С. 220—229.
  11. Левада Ю.А. Сочинения: избранное: социологические очерки, 2000—2005. М: Издатель Карпов Е.В., 2011. 507 с.
  12. Мальковская И. А. Визуальная культура: проблемы самоидентичности // Гуманитарные науки: теория и методология. 2008. №4. С. 45—49.
  13. Мельникова О.Т., Мезенцева А.С. Визуальные методы в социально- психологическом исследовании // Социальная психология и общество. 2018. Т. 9. №3. С. 42—52. DOI:10.17759/sps.2018090305
  14. Нечаев В.Д., Дурнева А.Е. «Цифровое поколение»: психолого-педагогическое исследование проблемы // Педагогика. 2018. № 1. С. 36—45.
  15. Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 48—72.
  16. Павлова Е.Г. Визуальный образ в медиапространстве и современность // Социология. 2015. № 3. С 108—114.
  17. Постникова М.И. Концептуальная модель межпоколенных отношений в современном российском обществе // Мир науки, культуры, образования. 2010. № 2. С. 78—82.
  18. Пищик В.И. Преемственность и изменение общих черт поколений, сопряженных с их ментальностью // Прикладная психология общения и межличностного познания: коллективная монография / Под ред. Л.И. Рюмшиной. М.: КРЕДО. 2015. С. 20—30.
  19. Рикель А.М. Поколение как объект изучения социальной психологии: исследование на «своем поле» или на «ничьей земле»? // Социальная психология и общество. 2019. Т. 10. № 2. С. 9—18. DOI:10.17759/sps.2019100202
  20. Рикель А.М., Тычинина М.И. Межпоколенные различия стратегий межличностных отношений [Электронный ресурс] // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 51. С. 9. URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 15.06.2020).
  21. Рикёр, П. Память, история, забвение. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2004.728 с. 22.
  22. Семенова В.В. Современные концептуальные и эмпирические подходы к понятию «поколение» // Россия реформирующаяся: Ежегодник / Под ред. Л.М. Дробижевой. М.: Институт социологии РАН, 2003. С. 213—237.
  23. Семилет Н.В. Концепция трансгенерации коллективной травмы: способы исцеления [Электронный ресурс] // Вестник по педагогике и психологии Южной Сибири. 2014. № 2. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/kontseptsiya-transgeneratsii-kollektivnoy-travmy-sposoby-istseleniya (дата обращения: 07.06.2020).
  24. Gartner S.S , Gelpi C.F. The Affect and Effect of Images of War on Individual Opinion and Emotions // International Interactions. 2016. Vol. 42. P. 172—188. DOI: 10.1080/03050629.2015.1051620
  25. Gilleard C., Higgs P. Contexts of Ageing: Class, cohort and community, Cambridge: Polity Press, 2005. 358 p.
  26. Hakoköngäs J. E., Sakki I. H. Visualized Collective Memories: Social Representations of History in Images Found in Finnish History Textbooks // Journal of Community and Applied Social Psychology. 2016. Vol. 26. P. 496—517. DOI:10.1002/casp.2276
  27. Harper D. Talking about pictures: a case for photo elicitation. Visual Studies. Vol. 17. London: Routledge Publ., 2002. P. 13—26.
  28. Hirschberger G. Collective Trauma and the Social Construction of Meaning // Frontiers in Psychology. 2018. DOI:10.3389/fpsyg.2018.01441
  29. Holl T., Ross A. Rethinking Affective Experience and Popular Emotion: World War I and the Construction of Group Emotion in International Relations// Political Psychology. 2019. Vol. 40. DOI:10.1111/pops.12608
  30. Jones C., Ramanau R., Cross S., Healing G. Netgeneration or Digital Natives: Is there a distinct new generation entering university? // Computers and Education. 2010. Vol. 54. P. 722—732.
  31. \Joshi A., Dencker J., Franz. G. Generations in Organizations // Research in Organizational Behavior. 2011.Vol. 31. P. 177—205. DOI:10.1016/j.riob.2011.10.002
  32. Liu J.H., Hilton D. How the past weighs on the present: Social representations of history and their role in identity politics // British Journal of Social Psychology. 2005. Vol. 44. P. 537—556.
  33. Mannheim K. Essays on the sociology of knowledge. London: Routledge. 1997. 256 p.
  34. Moliner P., Bovina I. Architectural Forms of Collective Memory // International Review of Social Psychology. 2019. Vol. 32. DOI: https://doi.org/10.5334/irsp.236
  35. Moliner P., Bovina P., Rikel A. Fedorova N. Émotions du passé et émotions du futur dans les représentations sociales de la guerre. Une étude exploratoire en Russie. [Электронный ресурс]. Adrips Online conference, 2020. URL: https:// osf.io/7r95w/?view_only=773e613c7f6c449895cdb8f672958fd5(дата обращения: 20.02.2021)
  36. Paez D.R., Liu J.H.-F. Collective memory of conflicts. In: D. Bar-Tal (Ed.). Frontiers of social psychology. Intergroup conflicts and their resolution: A social psychological perspective // Psychology Press. 2011. P. 105—124.
  37. Rose G. Visual Methodologies. An Introduction to Researching with Visual Materials. London: Sage, 2007. 240 p.
  38. Schuman H., Scott J. Generations and Collective Memory // American Sociological Review. 1989. Vol. 54. P. 359—381.
  39. Twenge J.M., Campbell S.M. Birth cohort differences in the Monitoring the Future dataset and elsewhere: Further evidence for Generation Me — Commentary on Trzesniewski and Donnellan // Perspectives on Psychological Science. 2010. Vol. 5. P. 81—88.
  40. Watkins H., Bastian B. Lest We Forget: The Effect of War Commemorations on Regret, Positive Moral Emotions, and Support for War // Social Psychological and Personality Science. 2019. Vol. 10. DOI: 10.1177/1948550619829067
  41. Zipris I., Pliskin R., Canetti D., Halperin E. Exposure to the 2014 Gaza War and Support for Militancy: The Role of Emotion Dysregulation // Personality and Social Psychology Bulletin. 2019. Vol. 45. DOI:10.1177/0146167218805988

Информация об авторах

Рикель Александр Маркович, кандидат психологических наук, доцент кафедры социальной психологии факультета психологии, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, Москва, Россия, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6940-4244, e-mail: a.m.rikel@gmail.com

Федорова Наталия Владимировна, выпускница факультета психологии, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова (ФГБОУ ВО «МГУ имени М.В. Ломоносова»), Москва, Россия, e-mail: fedorova731@mail.ru

Бовина Инна Борисовна, доктор психологических наук, профессор кафедры клинической и судебной психологии, факультет юридической психологии, Московский государственный психолого-педагогический университет (ФГБОУ ВО МГППУ), Москва, Россия, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-9497-6199, e-mail: innabovina@yandex.ru

Метрики

Просмотров

Всего: 718
В прошлом месяце: 14
В текущем месяце: 13

Скачиваний

Всего: 234
В прошлом месяце: 3
В текущем месяце: 1