Феноменологический подход к пониманию сновидений

В статье рассматривается феноменологический подход к работе со сновидениями, его сущность и отличие от других подходов. Описаны методические и методологические основания подхода. На основе эмпирического материала приводится пример анализа качественных данных: с одной стороны – структурирование и систематизация с помощью метода «Обоснованной теории», с другой – описание непосредственной динамики процесса понимания сновидений. В заключении раскрывается важность роли сновидца для понимания сновидения. Указывается, что только он сам может собрать части сновидения в Целое посредством нарратива и, таким образом, понять его смысл.

…сколько видимости, столько «бытия»

(М. Хайдеггер)

Традиционный подход к работе со сновидениями состоит в «переводе» опыта сновидца на какой-либо другой язык. Такой «перевод» предполагает возможность построения множества интерпретаций одного и того же сновидения. Критериев для предпочтения какой-либо интерпретации нет ни в одной из теорий. Практикующие психологи обычно предлагают сновидцу только одну интерпретацию сна исходя из парадигмы, в которой они работают. Наиболее радикальный вариант такой работы – ортодоксальный психоанализ, где уже есть заранее готовая схема символов, достаточно жесткая, с предельно конкретными значениями тех или иных объектов, появляющихся в сновидении. Фактически свободы для сновидца не оставлено никакой – психоаналитик всегда знает больше него самого, и лишь только он может «правильно» проинтерпретировать сон. По словам Ю. Джендлина, интерпретации здесь «свободно парят», не имея под собой феноменологической основы.

Сновидение действительно изначально говорит на «чужом» сновидцу языке. Можно ли понять его без «перевода»? Ю.М. Лотман подчеркивает, что «в реальной действительности мы всегда сталкиваемся с наличием другого – другого человека, другой структуры, другого мира и пр.» [Лотман, 2010]. Это вторжение внесистемного, язык которого непереводим в терминах «своей» системы, составляет как раз один из важнейших источников превращения статической системы в динамическую. Именно «инаковость» приводит систему в движение: выводит из равенства себе, создает пространство непредсказуемости, порождает диалог. Новизна – это результат принципиально непредсказуемой ситуации; предсказуемые ситуации не являются источником нового.

Развивая идею о «непредсказуемых механизмах культуры», Ю.М. Лотман обращает внимание на то, что ситуации непредсказуемости создают предпосылки для «момента взрыва» – рождения неожиданных, а порой и совсем неподразумеваемых смыслов. «Момент взрыва» разрывает цепочку причин и следствий и открывает возможность выйти за пределы проторенных дорог к новым возможностям и смыслам.

Согласно К. Юнгу, главная функция сновидения – предложить в символической (метафорической) форме новые пути решения какой-либо сложной проблемы, актуальной сейчас в жизни, дать ключ ее решения. Действительно, смысл, который легко вычитывается из прошлого, не нуждается в помощи сновидения: он предустановлен логикой предыдущего развития. Можно сказать, что сновидение, как и произведение искусства, должно сохранять предпосылки для «момента взрыва». Перевод сновидения на язык известный лишает его этой возможности.

Феноменологический подход предполагает иной способ понимания сновидений, когда предполагается, что сновидец – единственный, кто может понять свой сон, и психолог лишь помогает ему понять язык своего собственного бессознательного, ибо, как писал Юнг, только «незнание его языка мешает понять его послание». Соответственно, феноменологический подход к пониманию сновидения не требует «перевода» и позволяет выстаивать в точке неопределенности до тех пор, пока не случится «ответ самого феномена», ответ, который вложен в уста сновидца. Такую возможность открывает особая стратегия процесса понимания: не обнаружить нечто пред-находимое, то, что принадлежит как нечто готовое сновидцу или психологу, но со-бытийно развертывать в пространстве между ними живой опыт сновидца.

Рассмотрим более подробно существо феноменологической познавательной стратегии. Мы не станем обсуждать феноменологию вообще, а перейдем к обсуждению взглядов конкретных феноменологов, ибо каждый из них отвечает своей философской системой, и эти в чем-то совсем разные подходы сегодня объединяются под общим названием «феноменология». Г. Шпигельберг выделяет следующие виды «феноменологической активности»: дескриптивная феноменология; сущностная или эйдетическая феноменология; феноменология явленности; конститутивная феноменология; герменевтическая феноменология [Шпигельберг, 2002]. Наше исследование относится, скорее, к герменевтической феноменологии и базируется на работах и взглядах таких философов и психологов, как М. Хайдеггер, М. Мамардашвили, Л.С. Выготский (ранний), А.А. Пузырей, Ф.Е. Василюк, А. Лэнгле.

Аналитический обзор этих исследований позволяет определить и сформулировать наше понимание феноменологической познавательной стратегии. Рассмотрим его.

Феноменологическая познавательная стратегияне предполагает внешнего, объясняющего причину описания того, с чем мы имеем дело; но – особую способность осуществлять раскрывающее движение по высвобождению некой силы целого, с помощью которой это Целое само себя устанавливает. Иначе говоря, феноменологическая познавательная стратегия помогает проявитьсятому, что само показывает себя.

Эту стратегию К. Юнг назвал «активным воображением», К. Роджерс – «активным слушанием», Л.С. Выготский и М. Мамардашвили – «активным чтением»: так они читали, соответственно, «Гамлета» и М. Пруста; А. А. Пузырей – «активным или феноменологическим чтением»: так он пытается прочитывать самые разные тексты. В инициальной терапии эта стратегия называется «раскрывающим сопровождением». Ответ на вопрос «что мы сопровождаем?» позволяет рассмотреть существо раскрывающего движения.

Каждый знает из своего собственного опыта, что можно обратиться к чему-то такому в собеседнике, что в нем начинает откликаться. В человеке есть нечто такое, что было для него закрыто, но если нам удается к этому в человеке обратиться, мы откроем ему возможность сопричастия с чем-то особым в самом себе. Здесь, прежде всего, можно сослаться на событие «впечатления» М. Пруста. «Мадленка», отблеск света на крыше Мартенвильской колокольни, цветы боярышника и многое, многое другое обращались к нему так, что «окликали его глубинное Я» [Мамардашвили, 1997]. «Гений языка» сообщает нам про эту возможность – мы порой говорим: «Я тронут до глубины души».

Есть в нашем существе некое начало, «обладающее способностью начинать: это начало начала или самого начинания» [Арендт, 2000]. Феноменологическая стратегия отыскивает возможность обратиться к этому началу, ответ которого развертывается по законам своей внутренней логики.

Совесть или добро – пример одного из таких первоначал. «Стремление человека к добру есть выражение действия какой-то силы, которая к самой себе стремится. Ее не может быть половина – она или есть или ее нет. Некое далее неразложимое Целое. Внешних причин для нее быть не может – она самопричинна» [Мамардашвили, 1997]. Говоря о ней, не надо обращаться ни к чему другому с применением причинного языка; некое независимое первоначало как само-достоверное явление.

В.А. Петровский вслед за Аристотелем говорит о нем как о некой причине, которая зависит от себя самой: Causa sui («причина себя самой»). «Эта причина как бы возвращается в себя, выявляет свою зависимость от себя самой, – в конечном счете, – определяет себя сама» [Петровский, 2010]. Категория «свободной причинности» до сих пор в должной мере, говорит В.А. Петровский, не осмысленна психологически. Но ведь это, восклицает тот же В.А. Петровский, и есть то, что наша интуиция именует «свободой»! Ведь беспричинно – значит свободно.

М.К. Мамардашвили называет это первоначало «невербальным корнем нашего бытия». А.А. Пузырей говорит об этой силе в человеке как о творческом или бытийном начале. Важно, что во всех случаях подчеркивается нечто общее – то, что оно само себя собой устанавливает.

В поиске истины у нас есть два способа движения: либо идти в «дурную» причинную бесконечность, либо идти так, чтобы «упереться» в то, что внешне ничем не детерминируемо, а само себя собой устанавливает: в «ту скалу под песком, в которую упирается сомнение» [Мамардашвили, 2010]. Последнее есть феноменологическое движение. Оно упирается во «внутреннее феноменологическое препятствие» [там же]. Говоря «упереться», «препятствие», М. Мамардашвили хочет подчеркнуть, что феномен есть «неразложимо-целостное образование сознания», так как само есть конечный пункт объяснения, далее ни к чему не сводимый; что феномен есть такое образование сознания, которое «существует по собственному праву», само в себе несет свою достоверность. «Не надо ничего искать за феноменами: они сами – ученье» [Седакова, 2010].

Существование таких «особых достоверностей» дает возможность анализировать деятельность, мысли, поступки и прочая не в терминах внешнего закона, не требует их доказательства через рациональный аргумент. Феноменологический подход открывает возможность для другого типа понимания: понимать – значит позволять устанавливаться тому, что действительно находится, действительно живет сейчас в поле сознания этого человека; давать ход тому, что само себя устанавливает; полагаться на собственное, непосредственное внутреннее видение – на «действительную реальность – то, что вырастает из нас самих» [Мамардашвили, 2010].

Феноменологический подход, таким образом, позволяет полагаться на собственную, имманентную сознанию очевидность, достоверность которой представлена в сознании чувством «внутренней неотменяемой необходимости» (М. Мамардашвили). Для этого чувства нет никаких внешних оснований – в самом человеке присутствует некое внутреннее требование, которое рождено силой целого. На требовательный характер целого, которое «заявляет на человека свои права», и на то, что «человек есть в той мере, в которой он слышит это требование», обращает наше внимание М. Хайдеггер [Хайдеггер, 1993]. Когда это требование удается выслушать во всей полноте, оно переживается как «скала под песком», ибо дает человеку чувство опоры в самом себе.

Феноменология, таким образом, открывает совсем другой тип исследования: истину не надо доказывать, ее надо высвобождать, надо открывать ей возможность того, чтобы она установилась сама. Это близко пониманию истины в Древней Греции (алатейя как несокрытая истина, которая не утаивает, а обнажает себя) и соответствует гетевской уверенности в том, что мир сам открывает познанию свою сущность: «все существующее должно о себе заявлять и обнаруживаться» [Седакова, 2010]. Действительность открыта для нас, потому что она выразительна и действенна. Это значит, что она хочет выразить себя, и делает это, окликая нас. Мы, со своей стороны, «существуем как область отзывчивости: мы можем распознавать то, с чем мы встречаемся, и устанавливать с этим некоторые отношения. Другими словами, то, что вещи могут обращаться к нам, а мы – отвечать им, основано на том, что мы по своему складу являемся областью обращенности-к и отзывчивости» [Босс, 2009]. В своей отзывчивости мы ориентируемся по внутреннему слуху или видению: «Душа движется на слух по шелесту действительной ткани жизни» [Мамардашвили, 1997]. Точнее не скажешь! Это и есть феноменологическое движение.

Феноменологическое движение строится, таким образом, как процесс творческого выслушивания и усиления этой «обращенности-к и отзывчивости», в котором «действительная реальность» может стать «выпуклой феноменологической очевидностью» [Василюк, 1993].

Феноменологическое движение устанавливает человека в поток устремленного к целому (и устремленного целым) движения. Этот поток М. Хайдеггер вслед за В. Дильтеем приписывает способности самой жизни (душевно-духовной) приводить себя к все большей полноте – исполняться [Дильтей, 1996].

Итак, в феноменологии высвобождается некая исходная целостность– та, которая сама нас поро, окликает, как это случалось, в частности, в событии «впечатления» М. Пруста. Окликает, ибо пытается отстаивать собственное бытие человека. Эта исходная целостность может жить и двигаться только по своим собственным законам.Этой минимальной исходной целостностью в нашем случае является смысл сновидения. Соответственно, в рамках феноменологической парадигмы мы обращаемся к собственной феноменологии сновидения – к тому, что не надо объяснять и доказывать, а надо высвобождать так, чтобы дать присутствовать во всей своей полноте. Надо создать условия для раскрытия и становления, которые откроют сновидению возможность самому сказывать себя. Человек идет по пути понимания сновидения, когда есть эти условия, т. е. возможность встраиваться в поток «направленности душевно-духовной жизни» [Дильтей, 1996]. Таким образом, вслед за В. Дильтеем [там же] и его прочтением В.В. Архангельской [Архангельская, 2005] мы придерживаемся мнения, что понимание продолжает и усиливает имманентно присущую самой жизни внутреннюю работу ее самопонимания – ее изначальную и «имманентную герменевтику»; «отпускает понимаемое в его собственный хронотоп» [там же].

И если работа по развертыванию и извлечению опыта будет доведена до конца, т. е. позволит установиться в полном присутствии тому Целому, от которого исходило окликание, то произойдет понимание – сновидец откроет для себя смысл сновидения.

Поясним сказанное: «видение Целого есть условие рождения смысла», – утверждает вслед за гештальтпсихологами А.А. Пузырей. Действительно, из работ гештальтпсихологов мы хорошо знаем, что понять – значит обрести целостное видение проблемной ситуации, т. е. приобрести гештальт. Как соотносится это с пониманием сновидения? По-видимому, различные ситуации сновидения должны выступить для сновидца «как части некой хорошо упорядоченной структуры», должны увидеться как включенные «в согласованную структуру целого» [Вертгеймер, 1981].

Диалог как условие, открывающее возможность высвобождения некой целостности

Целое невозможно схватить в качестве объекта, ибо это не то, что человек «имеет», – его можно лишь постигать, помогая разворачиваться, раскрываться тому знанию, которое не существует ни внутри личности, ни во вне, в окружающем мире. Оно конституируется. На примере яркой метафоры, отличающей шахтера от путешественника, С. Квале поясняет суть этого различия. В «шахтерском подходе» предполагается поиск смысла, который существует, но глубоко скрыт. В «подходе путешественника» исследователь участвует в создании смысла, которого у человека еще нет [Квале, 2009]. Этот процесс носит всегда диалогический характер.

Здесь самое время вспомнить М.М. Бахтина: «Подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя» [Бахтин, 1979а] . Столь же точно видит роль диалога Э. Левинас: «отношения с другим проблематизируют меня, изымают и продолжают изымать меня из меня самого» [Левинас, 1998]. В результате такого творческого выслушивания впервые конституируется событийное(а не отыскивается натуральное). То есть это не попытка извлечь то, что уже есть, готовое – это работа понимания как распахивания пути тому, что само себя устанавливает. «В феноменологии содержание не задается через конструкции как содержание этих семиотических конструкций. В феноменологии содержание бытийное и событийное: то, что впервые устанавливается в своем присутствии, и возможность раскрываться чему феноменолог, работой выслушивания, и пытается обеспечить» [Пузырей, 2005].

Именно этому учит нас Л.С. Выготский в своем «Гамлете» [Выготский, 1968]. Согласно Л.С. Выготскому, истинное произведение искусства символично, поэтому прочтение его всегда индивидуально; соответственно, каждый новый читатель «Гамлета» становится его же писателем: воссоздает его своим прочтением. Разве не то же можно сказать о фильмах Андрея Тарковского, где присутствует множество символов, столь архетипических, что их смысловое прочтение принадлежит зрителю? И т. д. и т. п.

 Следуя за Л.С. Выготским, мы уже не сможем читать К. Юнга, К. Роджерса и прочих как попытку извлечь то, что есть; не отнесемся к «внутреннему существу» К. Роджерса как природному началу, которое по своим имманентным законам должно развертываться, а увидим, что К. Роджерс подчеркивает лишь те инструменты и средства, которые надо понимать в контексте деятельности.

Итак, диалог должен открывать возможность живой работе феноменологического движения: позволять сновидцу творчески выслушивать свои отклики, ориентируясь на высвобождение исходной целостности – той, которая окликнула его во сне. Выслушивая своими откликами это окликающее, сновидец все больше настраивается на него, усиливая его возможность самому себя сказывать. Сказывать до тех пор, пока это Целое не установится в полном присутствии. Сновидение не надо разгадывать – надо лишь амплифицировать текст сновидения, вводя новые контексты.

Итак, текст диалога становится той формой объективации, тем инструментом, в котором и которым порождается понимание. Обнаруживая свои чувства и переживания через текст, человек может внезапно увидеть новые аспекты и новые связи, которых он ранее не осознавал. Они впервые производятся самим текстом и в самом тексте.

Хорошо известно, что вопросы к тексту влияют на его интерпретацию, в связи с чем стоят в центре внимания в качественных исследованиях [Бусыгина, 2009; Квале, 2009]. С. Квале справедливо замечает, что основной проблемой качественных исследований являются недостаточно ясно сформулированные вопросы к тексту. «Можно сказать, что уточнение вопросов, задаваемых тексту, – одна из важнейших задач исследователя-качественника» [Бусыгина, 2009]. Шорн рассматривает вопросы к тексту как определенный инструментарий раскрытия смысла: правильно поставленные вопросы открывают возможность произведения смысла [там же].

Какие вопросы к тексту сновидения открывают возможность высвобождения некой целостности?

1. Диалог должен, прежде всего, развернуться так, чтобы обеспечить присутствие всех проекций Целого. Мы не увидим цилиндр, если нам будет дана только одна его проекция – круг или прямоугольник (знаменитый пример В. Франкла). Смысл сновидения – это Целое, у которого много больше проекций, чем у трехмерной фигуры.

Отсюда задача – максимально амплифицировать переживание: развернуть его до такой полноты, которая откроет возможность увидеть целое. Эта задача прямо связана феноменологической методологией: «Феноменология предлагает особый тип интерпретативной активности исследователя, цель которого – усилить сказанное в тексте» [Бусыгина, 2009].

Как амплифицировать переживание? В своих работах Ф.Е. Василюк анализирует способы и формы амплификации переживания [Василюк, 1996, 2007]. Согласно Ф.Е. Василюку, главная задача психолога – отражать то, что человек чувствует; сфокусировать внимание человека на том, как он испытывает переживание; на его телесно-выразительных реакциях, и пр.

Ю. Джендлин подчеркивает идею телесности любого переживания: переживание – это всегда нечто, испытываемое нами телесно [2009]. Любая повседневная ситуация, любой опыт переживается нами на телесном уровне и порождает в нас определенное внутреннее телесное чувство, которое несет для нас некоторый «телесно ощущаемый смысл» (Ю. Джендлин). Телесно чувствуемый смысл Ю. Джендлин считает надежным и достоверным. Поэтому К. Дюркхайм и подчеркивает, что тело – это не то, что человек имеет, а то, чем он является; то, что он есть [Дюркхайм, 1992]. Исходя из этого наше внимание в большой мере будет направлено на опыт тела.

Вопросы исследователя к «непосредственному внутрителесному чувствованию» (Ф. Василюк) позволят наполнить и оживить чувственную ткань текста сновидения – сделают «выпуклым весь ансамбль непосредственных телесных проявлений и чувствований» [1993].«Если структурной доминантой сознания становится чувственная ткань образа и, соответственно, доминирующим процессом сознания – процесс непосредственного переживания, то наше телесное существование становится выпуклой феноменологической очевидностью», – считает Ф. Василюк [там же].

 По-видимому, эту «выпуклую феноменологическую очевидность» можно соотнести с «телесно ощущаемым смыслом» Ю. Джендлина, однако – уже не смутным, трудноуловимым и неотчетливым, а ставшим вполне очевидным. А.М. Улановский справедливо отмечает, что концепция переживания Ю. Джендлина очень близка концепции переживания, а также взглядам на соотношение сознания, знака, смысла и значения Ф.Е. Василюка [Улановский, 2010].

2. Далее. Все элементы переживания должны быть увидены не как отдельные, не связанные между собой фрагменты, а как проекции Целого. Как это – видеть от Целого? Обратимся к тому же примеру с цилиндром: если мы видим только его проекции – круг и прямоугольник, и не видим то, что их порождает – цилиндр, мы навсегда останемся в плане проекций. Только увидев то, что их порождает – цилиндр, мы выйдем за план проекций.

Соответственно, вопросы психолога должны открыть сновидцу возможность выйти за план проекций и вписывать текст сновидения в некий контекст целого. Вопросы типа: «В чем смысл этого для тебя?», «Как ты к этому относишься?», «Соответствует ли это тебе?» и т. д. и т. п. направят внимание сновидца на «значение для себя» элементов переживания, что позволит относиться к элементам переживания не как к чему-то «Постороннему» (Камю), но устремит все детали переживания к Целому – тому значению для себя, которое они могут иметь, – к их личностному смыслу (А.Н. Леонтьев).

Вопросы о «связи с жизнью» помогут дополнительно обогатить личностное отношение к фигурам сновидения. В частности, М. Босс настаивает на том, что смысл сновидения должен быть связан с бодрствующей жизнью. Соответственно вслед за М. Боссом мы предполагаем ставить вопросы типа: «Как это связано, как это соотносится с Вашим Жизненным Миром?», «Что в Вашей жизни похоже на это?», «Что в Вашей жизни вызывает такое же чувство?», «Что в Вашей жизни это напоминает?», и т.д.

Когда за полнотой проекций проявится Целое, у человека откроется возможность для события осмысления. Ведь главная миссия деятельности переживания – это решение «задачи на смысл» [Леонтьев, 1975]. Смысловое оформление опыта в таком случае, как это подчеркивает Б.М. Теплов, случается спонтанно, «в едином акте с переживанием». Смысл в таком случае приходит внезапно, без причин, как всякое озарение. Происходит, как говорит Д.А. Леонтьев, что-то подобное инсайту – «внезапному усмотрению смысла там, где только что еще ничего не было. Смысл возникает в сознании как бы ниоткуда, почти мистическим образом» [Леонтьев, 1999].

Диалог такого качества упорядочивает процесс феноменологического движения. Мы будем называть его «понимающим диалогом».

Исходя из вышесказанного, задача I нашей работы – показать, что использование определенного фиксированного перечня вопросов открывает возможность для пошаговой интерпретативной работы: упорядочивает процесс феноменологического движения и приводит его к раскрытию смысла. В соответствии с проведенными выше анализом эти вопросы должны: амплифицировать переживание, группируясь вокруг темы «Что ты чувствуешь?», «Как ты испытываешь нечто, телесно выраженное?» и пр.; быть направлены на соотнесение с собой, на значение для себя (личностный смысл): «Как ты к этому относишься?», «Соответствует ли это тебе?», «В чем смысл этого для тебя?» и пр.; быть направлены на связь с бодрствующей жизнью сновидца: «Что в Вашей жизни похоже на это?», «Что в Вашей жизни вызывает такое же чувство?», «Что в Вашей жизни это напоминает?» и т. д.

Задачу II мы видим в том, чтобы описать структуру и динамику процесса феноменологического движения к смыслу.

Выводы. Что делает такой подход феноменологическим?

1. Мы не предполагаем редуцировать, закрывать опыт сновидения внешними теоретическими конструктами, но будем конституировать смысл внутри непосредственного опыта.
2. Мы не отыскиваем что-то пред-данное (не «шахтеры», по Квале), а высвобождаем, устанавливаем то, что выслушивается откликом и впервые в жизнь производится, – то, что А.А. Пузырей называет «феноменологией инициального опыта».
3. Конституируем смысл через абсолютный по точности и достоверности личностный критерий – внутренний отклик.
4. Открываем дорогу реальности (истине), т. е. даем ей вступить в нашу жизнь, а не доказываем и не подтверждаем статистически, что это есть истина.

Обоснование методики исследования

Методом исследования является качественное полуструктурированное интервью (С. Квале) на базе обозначенных выше трех типов вопросов к тексту сновидения. Мы расширяем текст сновидения его рисунком. Почему? Во-первых, следуя М. Мамардашвили, мы полагаем, что фигуры сна можно рассматривать как «смысловыполняющие образования» [2010]. Иными словами, то, что мы видим во сне, есть наше, «выполненное во плоти смысловое отношение» к теме сновидения, есть наш «непосредственно материально выполненный смысл». По мнению М. Мамардашвили, такими свойствами обладает и современное искусство. Чтобы проиллюстрировать это, он приводит слова Матисса: «Я не могу отделить предметы от того способа, каким я их вижу и переживаю. Мои картины не предметы, а объяснение моего способа их переживания. И отделить его от предмета я не могу» [там же]. Можно думать, что вопрос к «выполненному во плоти смысловому отношению» откроет сновидцу возможность более точно отвечать на вопрос о личностном смысле той или иной фигуры сна.

Во-вторых, язык рисунка наиболее аутентичен языку сновидения – языку символов и метафор, что помогает сновидцу в процессе работы оставаться внутри своего опыта и оперировать символическим языком. О символическом языке сновидений хорошо известно из работ К. Юнга и его коллег. Символ объединяет, связывает воедино опыт человека на разных уровнях: бессознательное и сознательное, то, что сложилось исторически, и то, что присутствует в настоящем, область чувств и интеллекта, социальное и индивидуальное. Сновидение, как говорит Р. Мэй, «это единственное средство коммуникации человека, позволяющее одновременно сообщить о различных уровнях своего существования» [Мэй, Калигор, 2010].

Подобную символическую реальность предъявляет нам и современное искусство. «Деревья на полотнах Сезанна невозможно забыть, однажды увидев, потому, что Дерево здесь приобретает некое архитектурное величие. Мы его не наблюдали, глядя на деревья, до тех пор, пока Сезанн не написал свои картины. … Деревья Сезанна являются той квинтэссенцией дерева, которую можно выразить посредством искусства; и, являясь этой квинтэссенцией, они приобретают качество символа» [там же].

Символ не дает человеку готового внешнего знания, а позволяет ему испытать собственный опыт и открыть его смысл для себя.

В сновидении мы становимся художниками и в фигурах сна творим свое понимание темы сновидения.

В-третьих, диалог на базе рисунка открывает возможность для вопросов к «непосредственному внутрителесному чувствованию», что позволяет развернуть и наполнить живую чувственную ткань текста сновидения.

Для обработки данных (транскриптов интервью) нами был выбран метод Обоснованной теории А.Страусс и Дж. Корбин [Cтраусc, Корбин, 2007]. Главная идея Обоснованной теории (ОТ) – строить теорию во время самого исследовательского процесса, развертывая ее исходя из самих эмпирических данных. Задача исследователя состоит в идентификации среди эмпирических данных категорий, «насыщении» этих категорий связанными с ними субкатегориями – свойствами, условиями появления, стратегиями управления и следствиями. ОТ позволяет систематизировать и обобщить данные не от случая к случаю, а делать это в рамках одного случая. Обобщение носит здесь не статистический, а аналитический характер. Процедура позволяет сужать поле анализа и постепенно связывать отдельные разрозненные события в целостную картину. Финальным этапом является создание нарратива. Этим нарративом сновидец подводит итог своего понимания сновидения.

Участниками нашего исследования были 15 человек (10 женщин и 5 мужчин) в возрасте от 22 до 35 лет, с каждым из которых была проведена одна встреча. Диалогу на базе рисунка предшествовала десятиминутная медитация, которая позволяла испытуемому попасть в более собранное состояние: сконцентрироваться, погрузиться себя, в свою внутреннюю тишину, стать более присутствующим.

Обработка эмпирических данных

Начнем со структурного анализа диалога между психологом-исследователем и сновидцем, используя процедуры Обоснованной теории. Приведем данные трех диалогов, в которых отражены главные закономерности процесса понимания.

Испытуемая Ю.

Испытуемая С.

Испытуемая Н.

Диалог, по ходу которого развертывается процесс понимания, осуществляется средствами трех типов вопросов к тексту сновидения (вербальному и живописному) и феноменологической стратегии построения диалога. Данные показывают, что использование определенного фиксированного перечня вопросов (1. «Что ты чувствуешь?»; 2. «Как ты к этому относишься? Что это значит для тебя?»; 3. «Как это соотносится с жизнью?») действительно открывает возможность для пошаговой интерпретативной работы: упорядочивает и структурирует процесс феноменологического движения; приводит его к раскрытию смысла. Вопросы о «связи с жизнью» позволяют существенно сократить область возможных смыслов.

Феноменологическая стратегия предполагает следование за человеком («раскрывающее сопровождение»), соответственно, вопросы психолога обращены к тем категориями, которые в процессе диалога формулировал сам сновидец. Крайне важно умение психолога не интерпретировать, а лишь направлять ход беседы: следовать за сновидцем, замечая не только что, но и как он говорит; обращая внимание на его невербальное поведение. Рисунок сновидения позволяет дополнительно задавать вопросы, которые амплифицируют переживание (см., например, исп. С. – п. 4, 6, 8; исп. Н. – п. 12, и т.д.).

Феноменологическая стратегия, как мы говорили выше, открывает такой тип исследования, в котором истину не надо доказывать, – ее надо высвобождать, творчески выслушивая (прочитывая) текст. В результате такого творческого выслушивания впервые конституируется событийное, а не отыскивается пред-данное – то, что уже есть, готовое. Соответственно, базовым критерием того, что диалог организован правильно, т. е. открывает возможность «устремить» феноменологическое движение к своему «упору»: проживанию некой очевидности – смысла, является выявление чего-то нового. «В феноменологическом методе каждый шаг осмысления и концептуализации должен обеспечивать себе основание в виде раскрытия того или иного до сих пор скрытого аспекта» [Джендлин, 2009]. Действительно, мы видим, что в процессе диалога изначальный текст сновидения постоянно развертывается: отвечая на вопросы, сновидец все шире устанавливается в видении ситуации и амплифицирует содержание текста, делая его все более полнозвучным.

Анализ диалога методом Обоснованной теории позволяет всмотреться, как это происходит. Вопросы психолога обнаруживают структурные составляющие обозначенных в тексте категорий (их свойства, условия появления, следствия, стратегии управления ими), а также открывают возможность для их полного раскрытия и развертывания. Постановка вопросов к субкатегориям позволяет шаг за шагом приближаться к тому достоверному, из которого «выращивается» внутренняя картина и смысл сновидения. Через структурные составляющие и психологу и сновидцу открывается содержательно наполненная и более связная картина – такая, которой не было в изначальном тексте сновидения. Можно сказать, что открывается возможность видеть более глубинный пласт конституирования смысла, а также обращаться к нему.

Тот факт, что изначальный текст развертывается вопросами к личности сновидца, свидетельствует, что смысл конституируется через абсолютный по достоверности личностный критерий – внутренний отклик. Именно эта личностная значимость категории столь богато распахивает ее контекст – «приводит к присутствию» связанные с ней субкатегории. Работа понимания идет как распахивание пути тому, что само себя устанавливает – т. е. пути «феноменологии инициального опыта» (А.А. Пузырей). Феномен выслушивается и высвобождается диалогом. Диалог такого качества мы называем «понимающим диалогом».

Рассмотрим непосредственную динамику процесса понимания сновидения. Анализ диалога методом Обоснованной теории позволяет пристально вглядываться в динамику процесса, систематически осмысливать данные и связывать их; предлагает язык для описания и обсуждения.

Мы видим, что процесс диалога открывает возможность для «наполнения» (А.Страусс, Дж.Корбин) отдельных категорий связанными с ними субкатегориями, а также для выявления новых. Вопросы о «личностном отношении» и амплифицирующие переживание позволяют «наполнить» категории свойствами, условиями появления, следствиями, открывают стратегию управления ими. Вопросы о «связи с жизнью» как бы погружают некую категорию в жизнь. Она становится живой – начинает волновать сновидца, к ней рождается личностное отношение (см. исп. С. п. 22, 23 и пр.). А.Ф. Лосев в этом случае сказал бы, что идет «нагнетание жизни».

В процессе «наполнения» («нагнетания жизни») одна из категорий становится «ведущей» – распахивается «лучше» других: богаче, быстрее, активнее; она как бы «набухает», усиливается, ярче окрашивается – становится «выпуклой феноменологической очевидностью» (Ф. Василюк). По-видимому, это свидетельство того, что сновидец «уперся» в категорию, содержание которой он переживает как-то особенно полно и чувствует ее как связанную с чем-то крайне важным для себя.

В качестве примера рассмотрим диалог исп. С. Средствами ОТ было выделено шесть категорий в тексте диалога. Однако хорошо видно, что только Категория 4 («тропинка») так полно и динамично наполняется. «Наполняться» она начала именно в процессе диалога, т. е. в пространстве, которое впервые рождалось между исследователем и сновидцем. Здесь следует вспомнить М.М. Бахтина: «Истина не рождается и не находится в голове отдельного человека, она рождается между людьми, совместно ищущими истину, в процессе их диалогического общения» [1979]. В процессе диалогического общения изначально обычная и совсем безобидная тропинка раскрылась как бесцветный, протоптанный путь, по которому безопаснее и проще всего идти: идешь, как задано, и делаешь все, как должно быть. Такая тропинка является для сновидца важной для него точкой опоры (категория 3). Однако на таком пути все обречено – все самое важное остается в стороне, и путь этот никуда не приведет: сновидец все время хромает и падает, а впереди лишь темный лес. С «тропинкой» оказались связаны и дополнительные категории: требовательная фигура отца, который ведет по тропинке, не оглядываясь, и «преследователя», которым явлена ситуация дефицита времени.

И только после того, как сновидцу полно раскрылись свойства и следствия этой категории, ему открылся смысл, который сообщал себя через «Ведущую категорию», тропинку – обреченность, безысходность своей жизни из-за того, что он предпочитает заданность страху непредсказуемости. «Тропинка», по-видимому, явилась для сновидца той метафорической формой, на которой закрепился смысл сновидения. Можно сказать, что она, как и предполагал М. Мамардашвили, представляет «выполненное во плоти смысловое отношение» сновидца, его «непосредственно материально выполненный смысл» (см. п.1 обоснования методики).

Категории-метафоры смысла мы могли бы сравнить с «Мадленкой» или «цветами боярышника» и пр. у М. Пруста – с объектами-впечатлениями, встреча с которыми открывала ему возможность входа в «действительную реальность» – актуальный его настоящему смысл [Буякас, 2009]. Можно сказать, что изначальный текст сновидения предъявляет нам лишь эти «Мадленки» М. Пруста.

 «Ведущая категория» является, таким образом, как бы центром кристаллизации, который связывает все картины сновидения. Это решающее событие не только объективно выявляется методом ОТ, но и отчетливо рефлексируется самим сновидцем и исследователем. Замечая особую динамику «наполнения» определенной категории, исследователь начинает задавать более точные вопросы; ответы сновидца становятся более лаконичными: у него становится все меньше сомнений в правильности интерпретации – появляется чувство внутренней несомненности. Теперь он, скорее, утверждает, чем предполагает. Чувство несомненности заметно отличается от когнитивного понимания, что эта интерпретация «может быть, подходит», или «она интересная», или «она интригует» и т. п.

Кроме того, мы видим, что в процессе диалога в поле внимания сновидца начинают попадать аспекты сновидения и рисунка, которые изначально им совсем не замечались. И это может привести к переструктурированию ситуации. Роль переструктурирования в строительстве гештальта всегда подчеркивалась гештальпсихологами: «Части и моменты ситуации, которые раньше совсем не сознавались, или сознавались лишь на заднем плане, вдруг выделяются, становятся главными – темой, фигурой, и наоборот» [Дункер, 1981]. Заметим, что процесс живого переструктурирования ситуации осуществляется самим сновидцем, что принципиально для феноменологического подхода.

Итак, появление «выпуклой феноменологической очевидности» – «Ведущей категории» оказывается решающим событием процесса понимания: собирает в системувсе фигуры сновидения – они теперь выступают для сновидца «как части некой хорошо упорядоченной структуры» (М. Вертгеймер). Сновидцу открывается возможность симультанно удерживать все связанные между собой фигуры сновидения в одном оперативном поле внимания. Из работ гештальтпсихологов хорошо известно, что понять – значит обрести целостное видение проблемной ситуации, т. е. приобрести гештальт. Таким текстовым гештальтом становится нарратив. В нарративе различные ситуации сновидения выступают для сновидца «как части некой хорошо упорядоченной структуры», видятся им как включенные «в согласованную структуру целого» (М. Вертгеймер). Нарратив связывает все выделенные категории и субкатегории и является для сновидца его собственной формой Целого – смыслом. Сновидение понято, когда сновидец увидел все его части как Целое – сформулировал свое понимание сновидения в виде нарратива. Видение Целого, как мы знаем, есть условие рождения смысла. Подчеркнем, что этот смысл не получен как конечное звено вывода или логического доказательства. Сновидец осмысливает что-то изначальное, причем – не только в сновидении, но и в повседневности.

Можно сказать, что наиболее выпуклая («Ведущая») категория несет в себе силу Целого. О власти силы Целого нам часто рассказывают мастера искусств. Например, И. Бродский говорит о «диктате языка», о том, что порой «язык подсказывает или просто диктует следующую строчку» [2010]. В этой связи И. Бродский называет текст «ускорителем сознания», ибо «заканчивающий стихотворение поэт значительно старше, чем он был, за него принимаясь» [там же].

Не во всех случаях «Ведущая категория» изначально представлена категорией-метафорой в тексте сновидения (как, например, «тропинка», которая присутствовала и на рисунке, и была сообщена вербально в рассказе сновидения). В некоторых случаях в тексте обозначены только такие категории-метафоры, лишь процесс наполнения которых распахнет новую категорию, – ту, которая далее станет «Ведущей».

В качестве примера обратимся к диалогу исп. Ю. Наполнение категорий-метафор «водолаз» и «узкое место», которые были обозначены при рассказе и присутствуют на рисунке, открывает сновидцу новую для него категорию – «страх неизвестности». Начинается наполнение этой новой категории связанными с нею субкатегориями – условиями ее появления, свойствами, ищется стратегия управления ею. Процесс наполнения идет столь динамично и полно, что новая категория, несомненно, становится «Ведущей». Наш опыт, таким образом, показывает, что «Ведущая категория» не обязательно должна изначально присутствовать в тексте (вербальном и живописном) сновидения, а может быть выявлена в процессе наполнения обозначенных в тексте категорий-метафор.

Наиболее трудными для понимания являются случаи, когда отсутствует явно выраженная «Ведущая категория»: разворачивается процесс активного наполнения сразу нескольких. Какое-то время все категории имеют независимый статус для сновидца, и до тех пор пока ему не откроется взаимосвязь хотя бы между некоторыми из них, он не увидит Целое.

Обратимся к опыту сновидца Н. Процесс наполнения категорий 1, 2, 4 и 5, можно сказать, вполне сопоставим. Сновидение пока не понято. И только когда исп. Н. увидела связь между категорией 1 и 5, т. е. «в тот момент, когда Вы помогли мне осознать, что монстры (категория 1) – это просто мои эмоции (категория 5), – то, что исходит от меня, а не внешняя опасность», случилось решающее событие процесса понимания. Монстры были метафорой ее собственного эмоционального состояния, которое возникает при нерешительности в ситуации выбора (категория 4). Однако этой связи она сама изначально не видела. Этот опыт подсказывает, как в некоторых случаях оказывается важно, чтобы психолог обратил внимание сновидца на возможность подобной связи. В данном случае это было выполнено вопросом п. 24. Кроме того, для укрепления связи между категориями продуктивным может оказаться подтверждение, которое дает психолог уже обозначенной сновидцем, но еще плохо осознанной им связи. Примером такого подтверждения является п. 10.

Итак, наш подход к пониманию сновидений впрямую соотносится с положением гештальтпсихологов о роли структуры для процесса понимания. Порой и сам сновидец рефлексирует это: так, в конце диалога исп. Н. говорит, что поняла сновидение потому, что увидела структуру ситуации. Вслед за гештальтистами мы видим также, что целое не есть простое сложение частей. Части оказываются всегда органическими членами Целого. Здесь стоит вспомнить знаменитый пример К. Коффки: лицо не представляется ребенку как нос, уши и пр., а как нечто дружественное или отталкивающее.

 Согласно К. Юнгу, главной функцией сновидений является «компенсаторная». Компенсация в позитивном ключе осуществляется, когда в сновидении в символической или метафорической форме внезапно приходит решение какой-либо сложной проблемы, актуальной сейчас в жизни, дается ключ ее решения [Юнг]. Действительно, анализ показывает, что «Ведущая категория» обозначает проблему сновидца, и сновидение ищет и находит стратегию управления этой проблемой. Для отыскания этой стратегии принципиальна роль следствий обозначенной проблемы. Нарратив объединяет проблему, следствия и путь ее решения.

 Итак, анализ «понимающего диалога» методом Обоснованной теории позволил обнаружить структуру и динамику работы понимания сновидения (задача II).

Заключение

Анализ диалога методом Обоснованной теории показывает, что в процессе диалога сновидец действительно встраивается в поток «направленности душевно-духовной жизни» – в герменевтику собственной жизни, что приводит к постоянному развертыванию изначального текста сновидения. Процедура получения фактов опыта свободна от участия какого-либо «теоретического» представления исследователя. Диалог организован так, что мысль направляется здесь не исследователем через гипотезы, доказательства и т. п., а непосредственно самим познаваемым. И это крайне важно для проведения исследования в рамках феноменологической парадигмы.

 Шаг за шагом, отвечая на вопросы психолога-исследователя, сновидец развертывал и структурировал текст, позволяя ему самому все больше и больше показывать себя и достичь в итоге собственной формы – Целого. Этой формой оказывается нарратив, который связывает все выделенные категории и субкатегории. Нарративом сновидец подводит итог своего понимания сновидения.

Данные показывают, что фигуры сновидения (обозначенные в рисунке) действительно можно рассматривать как «смысловыполняющие образования», т. е. видеть в них «выполненное во плоти смысловое отношение» сновидца (М. Мамардашвили). Этот факт открывает дополнительные возможности в работе понимания.

 

1. Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000.
2. Архангельская В.В. Проблема понимания в современной индирективной психотерапии. Автореф. дисс. … канд. психол. наук. М.: МГУ, 2005.
3. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979а.
5. Босс М. Недавние размышления о Дазайн-анализе // Московский психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
6. Бродский И.А. Власть стихий. С.-Пб.: Азбука, 2010.
7. Бусыгина Н.П. Феноменологическое описание и интерпретация // Московский психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
8. Буякас Т.М. Феноменология смысла: смысл как зов души // Московский психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
9. Василюк Ф.Е. Структура образа // Вопросы психологии. 1993. № 5.
10. Василюк Ф.Е. Семиотика психотерапевтической ситуации // Московский психотерапевтический журнал. 1996. № 4. С. 48–68.
11. Василюк Ф.Е. Семиотика и техника эмпатии // Вопросы психологии. 2007. № 2. С. 3–14.
12. Вертгеймер М. Подходы к исследованию продуктивного мышления // Хрестоматия по общей психологии. М.: Изд. МГУ, 1981.
13. Выготский Л.С. Трагедия о Гамлете, принце датском, У. Шекспира // Психология искусства. М.: Искусство, 1968. С. 339–498.
14. Джендлин Ю.Т. Феноменологическая концепция vs Феноменологический метод: критический анализ работы Медарда Босса со сновидениями // Московский психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
15. Дильтей В. Описательная психология. СПб.: «Алетейя», 1996. 160 с.
16. Дункер К. Подходы к исследованию продуктивного мышления // Хрестоматия по общей психологии. М.: Изд. МГУ, 1981.
17. Дюркхайм К. О двойственном происхождении человека. С.-Пб.: ИМПАКС, 1992.
18. Квале С. Исследовательское интервью. М.: Смысл, 2009.
19. Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1998.
20. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975.
21. Леонтьев Д.А. Психология смысла. М.: Смысл, 1999.
22. Лотман Ю.М. Непредсказуемые механизмы культуры. Таллин: TLU Press, 2010.
23. Мамардашвили М.К. Очерк современной европейской философии. М.: «Прогресс-Традиция», 2010.
24. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. С.-Пб.: Русск. христ. гум. инст., 1997.
25. Мэй Р., Калигор Л. Сновидения и символы. М.: ИОИ, 2010.
26. Петровский В.А. Человек над ситуацией. М.: Смысл, 2010.
27. Пузырей А.А. Психология. Психотехника. Психагогика. М.: Смысл, 2005.
28. Седакова О.А. Символ и сила // Собр. соч. Т. 4. М.: Ун-т Дм. Пожарского, 2010.
29. Cтраусc А., Корбин Дж. Основы качественного исследования. М.: КомКнига, 2007.
30. Улановский А.М. Качественные исследования: подходы, стратегии, методы // Психологический журнал. 2009. № 2.
31. Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993.
32. Шпигельберг Г. Феноменологическое движение. М.: Логос, 2002.
33. Юнг К.Г. Общая точка зрения на психологию сновидений. [Электронный ресурс]. URL: