Современное взросление

Итак, наиболее важными характеристиками современного взросления, если судить о них по зарубежным исследованиям, являются следующие.

Во-первых, переход от детства к взрослости существенно удлиняется, простираясь до 30 и даже более лет. В разных странах и культурах это выражается в разных формах и описывается разными терминами. Наряду с данными психологических, социально-психологических, социологических и культурологических исследований, аргументом в пользу необходимости раздвинуть временные рамки переходного от детства к взрослости периода стали полученные в последние годы данные нейронаук. Доказано, что мозг развивается, по меньшей мере, до 25 лет. Вплоть до этого времени продолжается формирование мозговых структур, отвечающих за эмоциональный контроль и когнитивную деятельность высокого уровня, за планирование и предвидение последствий своих решений, за контроль импульсов, сопоставление риска и результата [Райс, Долджин, 2010].

Во-вторых, происходит изменение критериев (маркеров) взрослости. Если ранее в качестве таковых выступали объективные, внешние критерии (финансовая независимость, создание семьи и рождение ребенка, начало профессиональной деятельности, отдельное от родителей проживание), то в последние годы такие маркеры становятся все более субъективными, внутренними (субъективное восприятие себя как взрослого человека, ответственность за принимаемые решения и поступки).

В-третьих, наблюдается последовательный отход от нормативного понимания как маркеров, сроков, так и путей достижения взрослости: люди, принадлежащие к разным социальным слоям, к разным культурам, воспитывающиеся в разных семьях, идут к взрослости разными путями и достигают ее в разное время.

Что можно сказать об изменениях в процессах взросления в России? Каких-то систематических исследований на эту тему нет, но те исследования отдельных сторон развития подростков и юношей, которые позволяют осуществлять кросс-исторические сравнения и сопоставить фактологию, получаемую сегодня, с той, которая имела место 20, 30, 40 лет назад, говорят о значительных трансформациях процессов взросления, неслучайно связанных с теми социо-культурными изменениями, которые происходили в России в эти последние десятилетия. Так, в ряде работ изучалась динамика изменений ценностных ориентаций у подростков, юношей, молодых людей [Буреломова, 1913; Журавлева, 2006; Собкин, 1997], динамика их художественных предпочтений [Собкин, Писарский, 1992], мотивации и перспективы будущего [Толстых, 2007, 2010], изменение характера и выраженности различных отклонений от нормативного развития личности и поведения (алкоголизм, наркомания, сексуальное поведение и т. п.) [Собкин, Абросимова, Адамчук, Баранова, 2005; Собкин, Кузнецова, 1998], изменение содержания и выраженности страхов [Прихожан, 2000] и др. В большинстве случаев исследователи формулируют весьма правдоподобные гипотезы о детерминированности выявленных трансформаций теми изменениями в общественно-политической и культурной жизни страны, которые характеризовали соответствующие периоды (брежневский застой, горба­чевская перестройка, лихие 90-е, нулевые и т. п.). В некоторых случаях можно увидеть тенденции, совпадающие с общемировыми трендами. Так, с определенным отставанием во времени, но в общемировой логике меняется отношение российских подростков к сексу [Собкин, Аброси­мова, Адамчук, Баранова, 2005].

Ниже будут представлены материалы, свидетельствующие, как нам представляется, об одной из таких общемировых тенденций, но полученные при изучении российских подростков. Речь пойдет о тенденциях развития самосознания и личностной рефлексии в период отрочества, которая будет прослежена в логике кросс-исторического сравнения. Отправной точкой для этого сравнения послужило проведенное под руководством Л.И. Божович исследование Т.В. Драгуновой [Драгунова, 1961].

В этом исследовании, которое проводилось в конце 50-х гг. прошлого века, московским школьникам-подросткам предлагалось перечитать ключевые фрагменты автобиографической трилогии Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», отмечая те моменты, которые особенно обратили на себя внимание — понравились или, наоборот, вызывали отрицательное отношение.

Трилогия Л.Н. Толстого была выбрана потому, что на протяжении длительного времени в целом ряде работ русской дореволюционной, а отчасти и зарубежной психологии именно ее герой Николенька Ирте- ньев рассматривался как типический образ подростка со всеми «классическими» особенностями переходного возраста. Так, в работе Л.Д. Се­дова «Психология юношеского возраста», опубликованной в 1897 г., приводились данные, собранные как самим автором, так и рядом других психологов и биографов, которые свидетельствовали о том, что Нико­ленька Иртеньев действительно воплощает в себе наиболее характерные черты подростка. Чертами «классического» подростка считались следующие: возникновение интроспекции, ведущей к самоуглублению, самоанализу, появление особого интереса к своим переживаниям, неудовлетворенность внешним миром, уход в себя, что выражается в замкнутости, стремлении к одиночеству, склонности предаваться мечтам, появление чувства исключительности, стремление к самоутверждению, противопоставление себя окружающим, конфликты с ними. Т.В. Драгунова ставила перед собой задачу выяснить, насколько похожим на себя считали советские подростки Николеньку Иртеньева.

Важно в данном случае отметить то, что советский строй при подчеркивании пролетарской сущности государства одновременно ориентировался на полноценное проживание подросткового возраста и поэтому эталоном образования и воспитания являлся не «рабочий», а именно «буржуазный» подросток, конкретными воплощениями которого были юные герои произведений Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.С. Тур­генева, С.Т. Аксакова, И.А. Гончарова, В.П. Катаева и др.

Результаты проведенного Т.В. Драгуновой исследования показали, что многие подростки не только отмечали интересные для себя моменты трилогии, но и давали довольно подробные комментарии к ним. Впоследствии психолог анализировал эти заметки, а главное — очень подробно беседовал с каждым подростком. В ходе беседы речь шла о Нико­леньке Иртеньеве, об отношении подростков к его поступкам, мыслям, переживаниям. Подросткам также предлагалось решить, как они сами действовали бы в сходных обстоятельствах, и сравнить Николеньку со своими товарищами «и вообще с нашими ребятами».

Какие же выводы были получены?

Во-первых, примерно в 12 лет у советских подростков конца 50-х гг. XX в. фиксировался перелом в отношении к себе: появлялся интерес к своему внутреннему миру, они начинали думать о себе, что роднило их с Николенькой. Однако, как писала Т.В. Драгунова, такие размышления «...не являются самоцелью, а связаны с анализом своих поступков, своих достоинств и недостатков. Эти размышления переживаются подростком как необходимость, так как, дорожа общественным мнением и отношением к себе окружающих, подростки стремятся выработать в себе такие черты, которые позволяли бы им добиваться успехов в деятельности и улучшать взаимоотношения с другими людьми. В связи с этим подростки осуждают Николеньку за то, что он был постоянно поглощен только самим собой и мало думал о своих поступках. Важно отметить, что наши подростки размышляют главным образом о своих поступках. Это не случайно, так как именно поступок является актом общественного поведения» [Драгунова, 1961, с. 135—136].

Какую бы характеристику «классического» подростка ни рассматривала Т.В. Драгунова — размышления о себе, интроспекцию, самоуглубление, чувство одиночества и стремление к одиночеству, самоутверждение, она с завидным постоянством проводит одну и ту же мысль: да, все эти черты в той или иной мере присущи советскому подростку, но они иные по содержанию и играют совершенно иную роль, не замыкая человека на себе, а лишь еще более способствуя его общению с другими, его жизни в коллективе. «Наши подростки обращаются к анализу своей личности, — писала Т.В. Драгунова, — как к средству, необходимому им для организации своей деятельности и взаимоотношений с окружающими людьми. В этом, мы думаем, заключается основная функция размышлений наших детей о себе в подростковом возрасте» [Драгунова, 1961, с. 140]. Понятно поэтому, что вслед за высказываниями своих испытуемых — подростков конца 50-х гг. ХХ в. — исследователь полностью отрицает реальность той «пустыни отрочества», о которой писал Л.Н. Толстой. Напомним, что «пустыня отрочества» для Толстого (для Николеньки Иртеньева) — это период, когда разорвались те связи с матерью, с другими домашними, которые были в детстве, и еще не возникла юношеская дружба.

Позже, в 1979 г., Л.И. Божович в статье из известного триптиха «Этапы формирования личности в онтогенезе», посвященной психологии подростка, комментируя исследование Т.В. Драгуновой, отмечала, что при всех отличиях советских подростков конца 50-х гг. от Николеньки их объединяет именно возникающая в этот период способность к рефлексии. Она писала об этом так: «... общими для всех подростков, независимо от различия в их социализации, являются те психологические особенности, в основе которых лежит развитие рефлексии, порождающие потребность понять самого себя и быть на уровне собственных к себе требований, т. е. достигнуть избранного образца» [Божович, 2008, с. 351—352].

А.Н. Леонтьев рассматривал способность к личностной рефлексии, универсальную для подросткового периода, в качестве основного механизма «второго рождения личности» [Леонтьев, 1975, с. 211]. Та же мысль содержится практически во всех работах по подростковому возрасту начала и середины ХХ в.

В конце 80-х гг. мы с Анной Михайловной Прихожан попытались описать психологию подростков эпохи перестройки и ответить на вопрос, на кого эти подростки похожи больше — на толстовского Нико­леньку или на «драгуновских» подростков конца 50-х [Прихожан, Толстых, 1990]. Тогда мы не располагали результатами, полученными по экспериментальной схеме Т.В. Драгуновой, однако, опираясь на проведенные нами исследования самосознания, высказали некоторые соображения об общих тенденциях протекания подросткового кризиса в те годы. Эмпирические данные, полученные самыми разными способами, на самых разных выборках — в Москве и в Орше, в городе и селе, в базовой школе Академии педагогических наук СССР и обычной средней школе «спального» района, в интернате для детей-сирот, — свидетельствовали об одном и том же — о невыраженности личностной рефлексии у большинства тогдашних подростков. Причем это было характерно не только для 12-летних, но и для более старших школьников, включая 16-летних. Создавалось впечатление, что подростки как бы растворяются в потоке жизни, не выделяя себя из него и даже сопротивляясь этому выделению.

В 2009—2010 гг. мы повторили исследование Т.В. Драгуновой на выборке современных подростков и получили следующие результаты.

Едва ли не самым трудным было уговорить школьников прочитать отрывки из трилогии Л.Н. Толстого, характеризующие переживания и мысли Николеньки. Нельзя сказать, что это было связано с низким культурным уровнем детей. Мы сознательно выбрали для эксперимента хорошую московскую гимназию с сильной гуманитарной программой. Участвовавшие в эксперименте школьники имели хорошую речь, могли достаточно свободно выражать свои мысли. Однако задача выделить те фрагменты текста, которые созвучны или противоположны собственным внутренним переживаниям, мыслям, оказалась для них сложной. Но не потому, что они испытывали затруднения в понимании и анализе текста, а потому, что им было сложно соотнести свои переживания с описанными Л.Н. Толстым. Не только 12—13-летние, но и более старшие подростки не идентифицировали свои переживания, мысли с переживаниями и размышлениями Николеньки о себе. Это проявлялось как в отсутствии непосредственного эмоционального отклика на прочитанное, так и в ответах на специальные вопросы экспериментатора. Возникало впечатление, что они искренне не понимают, какое отношение размышления Николеньки могут иметь лично к ним. Типичным в этом плане является ответ одного из семиклассников: «Думать о себе? Анализировать? Да я и так о себе все, что надо, знаю или как-нибудь узнаю, если понадобится».

Подростки 1950-х г., на чем делает акцент Т.В. Драгунова, идентифицировали себя с Николенькой, непосредственно сопереживая ему во всех жизненных ситуациях, даже если его поступки, мысли они оценивали отрицательно: «Умом осуждаю, а чувством нет». Иными словами, Николенька для них был близким, понятным сверстником, к которому они относились как к своему однокласснику, он был одним из них. Для современных подростков Николенька — почти марсианин, в лучшем случае литературный персонаж, наравне с героями басен И.А. Крылова или «Слова о полку Игореве».

В процессе индивидуальных бесед нам было чрезвычайно трудно вызвать подростков на разговор об их размышлениях о себе, о своих чувствах и переживаниях. Приведем в качестве характерного фрагмент из интервью, когда на вопрос экспериментатора: «Размышляешь ли ты когда-нибудь о себе?», мальчик с искренним недоумением ответил: «Да что, у меня других дел, что ли нет!».

Пожалуй, единственный фрагмент из трилогии, который вызывал более-менее живой отклик, причем как у младших, так и у старших подростков, касался переживаний Николеньки ситуаций унижения со стороны француза-гувернера. Испытуемые Т.В. Драгуновой тоже остро воспринимали ситуацию унижения. Отличие от них современных школьников состояло в том, что чувство унижения они связывали не с тем, что взрослые относятся к Николеньке как к маленькому (как это было у советских подростков), а с неуважением человеческого достоинства подростка в принципе. Т.В. Драгунова, интерпретируя полученные данные, делает вывод о возникновении в подростковый период такого особого новообразования самосознания, как чувство взрослости, которое считает ключевым для кризиса подросткового возраста. Фиксируя как эмоционально значимую ситуацию унижения подростка со стороны взрослого, современные подростки никогда не видят в этой ситуации унижения взрослым ребенка, а только унижение личности одного человека другим. Похоже, что для современных подростков чувство взрослости в описанной в психологической литературе форме (стремления обладать правами взрослого, но не его обязанностями), не свойственно. Им не надо бороться за свои права, для большинства из них соблюдение этих прав естественно. Для современных подростков наиболее значимыми оказываются такие, не связанные с чувством взрослости ценности, как самоуважение, личное мнение, собственные права и желания, что подтверждается изучением системы ценностей, которое было проведено нами на той же выборке.

Еще один фрагмент, на который обратили внимание современные подростки, в основном старшие и в основном юноши — это сложные отношения Николеньки с Дмитрием Нехлюдовым, другом его старшего брата Володи. Эти отношения они прямо трактовали как любовь и проявления бисексуальности. Это было одно из немногих мест повести, которое их непосредственно эмоционально затронуло. Проблема бисексуальности в современной подростковой среде достаточно остра и значима, о чем пишут Э. Эриксон, И.С. Кон и другие. Однако этот вопрос в данном случае выходит за рамки рассматриваемой темы.

Подводя итоги исследования и сравнивая его результаты с полученными ранее, отметим тенденцию последовательного снижения рефлексивности у российских подростков. Если школьники конца 50-х обладают достаточно высоким уровнем рефлексии, то у подростков 80-х она оказывается слабо выраженной, а у современных подростков практически не выявляется. Подростки конца 50-х еще ощущают себя похожими на российского «буржуазного» подростка XIX века. Для современных школьников «буржуазный» подросток Николенька Ирте- ньев — чужой, непонятный и неинтересный человек. Вместе с тем, они не похожи и на подростков 1950-х. Для последних общая деятельность, коллективизм не были пустыми словами, это были ценности, имевшие для них личностный смысл и выступавшие реально действующими мотивами. Если вспомнить знаменитое противопоставление А.Н. Леон­тьева «реально действующих» и «только знаемых» мотивов, то можно сказать, что у современных российских подростков коллективисти­ческие мотивы не только не являются «реально действующими», но вряд ли являются и «только знаемыми». Перестав быть коллективистами, превратившись в индивидуалистов, они парадоксальным образом утратили рефлексивность.

Таким образом, наши результаты, наблюдения и беседы с подростками, данные других авторов позволяют поставить под сомнение сам тезис о первостепенной важности личностной рефлексии для понимания развития современного подростка, процесса взросления.

Подростковая и юношеская рефлексия, интроспекция, как уже было сказано, когда-то считались (и были) характерными признаками переходного возраста, что проявлялось, в частности, в ведении дневниковых записей, писании писем друзьям, подругам, просто незнакомому, далекому собеседнику. В конце XIX — начале XX в. многие психологические исследования базировались именно на анализе юношеских дневников. Затем в течение нескольких десятилетий рефлексия, интроспекция, «самокопание» расценивались как буржуазный пережиток, который свойственен только большим индивидуалистам и эгоистам и не может быть чертой советского школьника-коллективиста. Заметим, что это было не просто идеологической установкой, но и действительно стало реальной психологической чертой нескольких поколений, выявленной и в психологических исследованиях. В конце XX в. ситуация стала резко меняться. У подростков стало все более проявляться стремление к индивидуализации, утверждение своего уникального Я.

Однако при стремлении к индивидуализации и осознанию, утверждению собственного Я оказались утраченными способы для достижения этого. Подростки перестали вести дневники, в том числе и потому, что их не вели их родители. Культура эпистолярного жанра тоже была утеряна.

В настоящее время в связи с развитием информационных технологий — социальных сетей, мобильной связи — ситуация как будто меняется. Современный подросток почти все время пишет — либо sms-ки, либо сообщения в Твиттере. Однако функция и содержание этих текстов принципиально иные, чем дневников и писем прошлых веков. Функция последних — разобраться в себе, содержание — мысли, переживания о себе, о жизни, сравнение своих переживаний с переживаниями других людей, литературных героев. Функция современных текстов — рассказать «нечто» другим, причем это «нечто» — совсем не то, что было ранее объектом личностной рефлексии. Это рассказ о сиюминутных событиях. И если для полноценной личностной рефлексии необходимо было остаться наедине с самим собой (только в этой ситуации люди писали свои дневники и письма), то современное общение в социальных сетях — это как раз способ никогда не оставаться наедине с самим собой, боязнь, по выражению одного из современных молодых людей, «выпасть из потока жизни».