Ярославский Часослов XIII века: диалог традиций

Как тип Богослужебного сборника, Часослов достаточно каноничен, более того, в целом и строение, и состав суточных служб были в законченном виде восприняты Русью из практики византийских монастырей [10, с. 121, 265 - 280; 15, с. 189; 5]. Однако, несмотря на это, у нас все же есть, как нам кажется, основания рассматривать Ярославский Часослов [23] в рамках проблемы диалога традиций. Тем более что на Богослужебной практике любого монастыря или собора могли отразиться «разновременные и разносторонние влияния», при том что в ее основе лежит традиция какого-либо одного устава, и допускались «многократные поновления, применительно к месту, времени и обстоятельствам» [4, с. 207].

Большинство исследователей датируют Ярославский Часослов XIII-м веком и относят его к южнорусской книжной традиции [2;  13;    16;   17;    18]. Судьба Часослова, вероятно перевезенного с Юга Руси в Ростовскую землю, отражает общий характер движения русской культуры в конце XII - XIII вв. с Юга-Запада на Северо-Восток. До начала XVIII в. сборник, видимо, принадлежал Успенскому собору Ростова Великого в период, когда там размещалась архиерейская кафедра — хотя этот вопрос до сих пор остается открытым [3, с.101; 11, с. 318].

Большое количество молитв русского происхождения, входящих в состав рукописи, в том числе и знаменитый цикл молитв св. Кирилла Туровского, уставные пометы со ссылками на “уставъ убогаго мниха Кюрила”, а также расположение молитвы св. Феодосия Печерского “о верныхъ” внутри Богослужебного чина изобразительных (что расходится с общецерковной практикой) подтверждает предположение исследователей рукописи Г.Ю. Филипповского и Е.Б. Рогачевской [14; 22] о том, что Ярославский Часослов был составлен на Русской земле и является одним из ближайших списков утраченного “авторского” сборника св. Кирилла Туровского.

Книжная культура Руси конца XII — XIII вв. знаменуется созданием русской редакции различных служебных и четьих сборников за счет расширения их состава русскими оригинальными текстами. Как показывают исследования О. В. Лосевой, Л. В. Столяровой и С. М. Каштанова, А. А. Алексеева и др., в это время составляются пространная и краткая редакции русского Пролога, включающие в текст переводного (греческого) Синаксаря статьи, посвященные русским святым и праздникам, актуальным, прежде всего, для Северо-Восточной Руси [9], в различных книжных центрах на всей территории Руси оформляется Новая редакция Кормчей книги, Сербский оригинал в которой дополнен сочинениями Кирилла Туровского, учительными и светскими правовыми текстами [19, с. 162 - 163]. С XIII века известны списки русской версии Профитология (паримийника), включающие наряду с ветхозаветными чтениями память свв. Борису и Глебу [1]. В этот же период создается так наз. Успенский сборник, представляющий собой сборник особого состава типа Торжественника, объединяющий избранные Слова на Страстную и Светлую седьмицу с житийными чтениями, — самый ранний список житий русских святых [21]. Ярославский Часослов органично вписывается в эту общерусскую тенденцию.

Литургической основой чинопоследований Ярославской рукописи, дополненной русскими оригинальными сочинениями, является синтез греческого Студийско-Алексиевского устава и восточной традиции келейного (индивидуального) моления. Эта древняя традиция, видимо, была необходимым для составителя Часослова освященным Восточно-христианской Церковью основанием для создания келейного, частного Богослужебного сборника [18, с. 32; 14;  22]. Эта же традиция, возможно, связанная с Богослужебной практикой египетских монахов-отшельников, повлияла и на формирование иерусалимского устава [4, с. 94 - 99], который позже (с XIV века) был принят и на Руси.

Большое количество в составе Ярославского Часослова молитв, имеющих западно­латинское происхождение [17; 18; 12; 13; 22; 24], а также келейно-индивидуальный характер последований часов и изобразительных позволяет предположить связь составителя (или заказчика) рукописи с западнославянскими монастырями: западная традиция, по словам Е.П. Диаковского, «вполне усвоила молитвенную практику восточных отшельников... и тогда как на Востоке келейно-монастырские последования в их чистом виде были явлением временным, переходным, — на Западе они становятся постоянной нормой, из границ которой западная практика не выходит...» [4; с. 104]. Возможно, одним из источников для составителя Ярославского Часослова стала монастырская практика чешского Сазавского монастыря [17, с. 36 - 58; 24, с. 14 - 16], но в конце XII — начале XIII века, скорее предположить его связь с венгерскими монастырями в Вышеграде и Тормове, где нашли убежище православные монахи Сазавского монастыря, изгнанные из Чехии во второй половине XI века [7], и где в 60-х годах XII века особенное влияние имела Византия [6, с. 179].

Возможны несколько версий создания рукописи и ее появления в Ростовской (а с XVIII века в Ярославской) архиерейской библиотеке.

Во-первых, оно может быть связано с общим культурным подъемом Ростово-Суздальской земли в конце XII — XIII вв. и деятельностью таких выдающихся личностей как князь-книгочей Константин Всеволодович Ростовский (ф1218), его мать, жена кн. Всеволода Большое Гнездо, княгиня Мария Шваровна «Ясыня» (ф1206), иерархи епископ Симон Владимирский и Суздальский (1214 - 1226) и ростовские епископы Кирилл I (1216 - 1229) и Кирилл II (1230 - 1262) [9, с. 251], при которых в Ростове существовала одна из самых больших рукописных мастерских Древней Руси и собрана знаменитая «библиотека ростовского епископа Кирилла» [19, с. 207 - 223] при Успенском соборе. Известно, что Кирилл II закупал в Киеве иконы, а может быть, и книги. В результате книжной собирательской деятельности ростовских епископов при поддержке княжеской семьи Ярославский Часослов мог быть привезен в библиотеку Успенского собора в качестве одного из руководств здешним монастырям, освященного именем св. Кирилла Туровского.

Во-вторых, появление рукописи может быть связано с деятельностью княгини Марии Михайловны (f1271), вдовы ростовского князя Василька Константиновича, дочери князя - мученика Михаила Черниговского. С одной стороны, черниговский княжеский род, из которого происходит кн. Мария, имел тесные связи с польским и венгерским королевскими родами. С другой стороны, сама кн. Мария, по мнению исследователей, принимала непосредственное участие в составлении Ростовского летописца, а также проложного Жития Михаила Черниговского [8, с. 282], а возможно и окончательного варианта пространной редакции русского Пролога, куда входят Жития Михаила Черниговского и Кирилла Туровского, созданные во второй половине XIII века в Северо-Восточной Руси. Книжная деятельность княгини Марии Михайловны могла распространиться и на литургические жанры, такие как Часослов, тем более что, как мы уже определили, многие чинопоследования Ярославского Часослова имеют явный келейно-индивидуальный характер. Заказчиком рукописи мог выступать не обязательно монах или духовное лицо. После смерти мужа Мария Михайловна не уходит в монастырь, но, возможно, имеет расположенность к монашеской молитвенной практике.

Третья версия появления Ярославского Часослова в Ростовской библиотеке Успенского Собора, если он находился именно там, связана с церковно-просветительской деятельностью митрополита Кирилла III (1249 - 1281).

Галичанин по происхождению, соратник Великого князя Даниила Галицкого, он не мог не иметь связей с венгерскими православными монастырями, еще не будучи митрополитом. Причем на протяжении своего служения уже на митрополичьей кафедре ое поддерживал отношения с инославянскими церквями (в 70-х гг. XIII в. Через болгарского князя Иакова Святослава он получает сербскую версию «Номоканона», которая становится основой русской редакции Кормчей книги [6, с. 305]). Как уже говорилось, русская редакция Кормчей книги формируется за счет добавления к сербскому оригиналу, прежде всего, сочинений св. Кирилла Туровского, так же как и последования часов в Ярославском Часослове. В деле устроения и исправления Русской Церкви митрополит Кирилл опирается на предшествующую монашескую практику: в 1274 г. Во Владимире митрополитом созван церковный Собор, принявший «Правило Кирилла, митрополита русского», где главной причиной бедствий монголо­татарского нашествия обозначено забвение «правил святых наших и преподобных отец». Соблазнительно было бы предположить, что тезоименитство митрополита Кирилла определило какое-то особое отношение его к св. Кириллу Туровскому, однако общерусская литературная слава последнего удерживает от подобных догадок.

После официального поставления в митрополиты Русской Церкви Кирилл III по разным причинам переносит митрополичий двор с Юга Руси (из Киева) на Северо-восток. Двор митрополита Кирилла находился в Переяславле Суздальском, где, по мнению А.Н. Ужанкова, продолжает свое развитие галицкая литературная школа [20, с. 576 - 578]. То есть, переезжая с Юго-запада на Северо-восток Руси, митрополит не только перевозит книги и иконы, но и приглашает с собой книжников и писцов. Под его руководством и с его прямым участием еще в Галицко-Волынском княжестве создается «Летописец Даниила Галицкого», а после 1249 г. в Переяславле ведется Переяславльское летописание, составляется «Летописец русских царей», «Повесть о житии Александра Невского», «Слово о погибели Русской Земли», русская редакция Кормчей книги. Можно предположить, что внутри этой книжной школы появляется и Ярославский Часослов, а поскольку митрополит Кирилл одной из задач ставил перед собой устранение «беспорядков литургических», то рукопись могла быть передана в качестве руководства ростовским или ярославским монастырям.

Понятно, что представленные версии — это лишь некоторые из возможных версий создания Ярославского Часослова и их конкретные текстологические доказательства или опровержения — дело будущего исследования. Как бы то ни было, само существование Ярославской рукописи позволяет сделать вывод, что, несмотря на то, что после «великой схизмы» 1054 года, разделившей христианскую Церковь, греки учили новообращенных восточных славян, что даже бытовое общение с «латинянами» является грехом и требует покаяния, до монголо-татарского нашествия и в первые десятилетия после него, м.б., до Лионской унии 1274 года, Русь была страной открытой для общения с западной традицией. Критерии, разделяющие «свое» и «чужое», еще не были четко сформулированы религиозным сознанием русских христиан, отличающимся высокой степенью толерантности. Диалог культур начинается с факта присутствия одной культуры в другой, и проявление этого диалога причудливым образом нашло отражение в Ярославском Часослове XIII века.