Феномен толпы в отечественной психологии: концепция В.К. Случевского^*

Обронив в одной из своих работ фразу «Всем известно, что психология толп была создана Лебоном» [7, с. 47], С. Мос­ковичи заметно отклонился от истины. С точки зрения хронологии, труду популярного французского исследователя [14] предшествовало не менее полудюжины книг и статей, большинство из которых давно не упоминается в перечнях научных источников по проблематике стихийных социальных объединений. Бойкость пера и безудержность полета мысли Г. Лебона заслонили вклад в психологию толпы С. Сигеле [16], А. Фур- ниаля [15], Г. Тарда [17] и других западноевропейских исследователей, многие идеи которых заимствовались их талантливым продолжателем без упоминаний подлинного авторства. Что касается отечественных публикаций «долебоновско- го» периода, то среди них, в первую очередь, следует выделить теорию «героев и толпы» (1882) публициста и литературного критика Н.К. Михайловского [6] и оригинальную концепцию (1893) профессора уголовного права В.К. Случев- ского [10; 11].

Если воззрения Н.К. Михайловского получили приемлемое отражение в современных исследованиях [2; 5; 8; 12 и др.], то содержание идей В.К. Случевского (1844—1926) еще не становилось предметом отдельного рассмотрения. Проанализируем данную концепцию, обращая внимание на те составляющие, которые оказали влияние на развитие представлений о толпе в российской общественно-научной мысли конца XIX — начала XX в.

Определяя предмет своего исследования, В.К. Случевский противопоставил толпу случайному множеству людей, объединенных местом и временем, но никак не связанных между собой (агрегации — Д.Г.). В отличие от прохожих на многолюдной улице в подлинной толпе существуют «точки соприкосновения со стороны психической и... почва для развития единства мысли, чувства и симпатии» [10, с. 10]. Заметим, что заключительная часть данной формулировки, указывающая на когнитивные и аффективные аспекты образования толпы, во многом совпадает по смыслу со следующей фразой Г. Тарда: «Общая вера, общая страсть, общая цель — такова ... жизненная основа этого странного живого существа, которое мы называем толпой. От особенностей этих руководящих страстей, идей и целей зависит и различие между толпами» [17, с. 355]. Помимо этого, Г. Тард особо упоминал и симпатию «как животворящее начало сообществ» [17, с. 354].

Возможно, в данном случае речь должна идти о влиянии идей французского ученого на трактовку феномена толпы В.К. Случевским. Но значение этого влияния не следует преувеличивать. Достаточно заметить, что названные исследователи принципиально различным образом интерпретировали процессы воздействия на личность в толпе. Согласно позиции Г. Тарда, получившей развитие в книге С. Сигеле [16], изменения личности, подчас напоминающие степень психопатологической выраженности, прежде всего, связаны с потребностью членов толпы подражать окружающим и с внушением в их адрес со стороны выделившихся вожаков. Точка зрения В.К. Случевского была сформулирована следующим образом: «.в каждом живет зверь, действия которого сдерживаются нравственными мотивами, частью прирожденными, частью же развитыми путем воспитания» [10, с. 33]. Пребывание в толпе лишь создает условия к тому, чтобы прежде надежно скрытые «в тайниках человеческой души, вне сферы сознания» [10, с. 36] психические начала такого рода проявили себя во всей полноте и определенности. Толпа, с одной стороны, способна придать любым импульсам своих членов чрезвычайную силу и, с другой стороны, уменьшить до ничтожных размеров сопротивление им, столь действенное в повседневной жизни. «Кто только в мыслях своих, самопроизвольно возникших и затем бесследно исчезнувших за отсутствием потребной для их дальнейшего развития почвы в личных его свойствах, не совершал тяжких преступлений или, по крайней мере, не желал наступления таких событий, для осуществления которых он никогда не решился бы приложить руку!» — писал В.К. Случевский [10, с. 37].

Данный тезис вызвал ряд ожидаемых возражений. Так, Н.К. Михайловский в работе «Еще о толпе» иронично заметил: «Ныне вошло в большую моду сваливать все беды на злую природу человека, унаследованную им от далеких предков... Как и всякая мода, она скоро пройдет» [6, с. 451]. В процессах изменения личности толпой он предпочел поставить на первое место то ощущение «бесконтрольной власти и силы», которое «у толпы кружит головы до кровожадности» [6, с. 453]. В свою очередь, Д.Д. Без- сонов [1] увидел в рассуждениях об усилении в толпе изначально присущих асоциальных предрасположенностей противоречие с другим принципиально важным положением своего авторитетного предшественника: «.человек с развитым сердцем и с культурным чувством чести не решится приобщиться к толпе, отдавшейся кровожадным инстинктам, а присоединившись к ней и увлекшись ею, проявит более умиротворяющих начал, нежели человек, не обладающий этими личными свойствами» [10, с. 12]. Однако есть основание полагать, что это противоречие мнимое, так как в обоих случаях В.К. Случевским говорилось о возможности сдерживания негативных проявлений бессознательного характера в условиях толпы. В целом следует признать, что суждение о проявлениях некоего «звериного начала» со времен Т. Гоббса [4] сохраняло известную востребованность в общественных науках (см.: С. Сигеле [16, с. 60—62]) и не хуже своих альтернатив позволяло объяснить факт индивидуальных различий при решении проблем, связанных с определением меры вменяемости и степени ответственности участников массовых беспорядков, что для правоведа В.К. Слу- чевского имело особое значение.

Описывая толпу как единый организм, совокупное существо, образованное доминированием общей идеи и чувства над повседневными заботами каждого, В.К. Случевский не согласился с позицией С. Сигеле [16], предлагавшего относить к ней суд присяжных, парламентское собрание, ту или иную комиссию. Последовательное противопоставление «уличной толпы» подобным социальным объединениям позже позволило Н.К. Михай­ловскому [6], Д.Д. Безсонову [1], В.М. Бехтереву [3] и А.С. Резанову [9] избежать неоправданно широкого толкования базового понятия, которое было характерно для ряда западноевропейских исследований того времени [13; 16].

Предпринятая В.К. Случевским попытка систематизации свойств этого «организма» основывалась на выделении признаков общих, «вполне космополитического характера», и частных, по совокупности которых «новгородская толпа, действовавшая во времена Великого Новгорода, .отличается другими красками и контурами, нежели та новгородская толпа, которая в наше время в пределах Тихвинского уезда сжигала колдунью Афросинью» [10, с. 11].

В перечень обязательных, общих для любой толпы, им были включены четыре свойства, а именно:

—   чрезвычайная возбудимость по самым ничтожным поводам;

—   моноидеизм как господство одной идеи или чувства над остальными, приводящее к тому, что «ничего другого для толпы не существует, там только мрак, в котором ни толпа, ни ее участники в отдельности разобраться не могут и разогнать его не в силах» [10, с. 23];

—  легковерие, в силу которого недостаток фактов успешно компенсируется нелепыми домыслами и даже галлюцинациями;

—   жестокость действий, подчас достигающая запредельной выраженности.

Как следствие, попадая под влияние толпы, «человек перестает быть вполне нормальным субъектом, он изменяет часто тем обычным свойствам, которые характеризуют его в будничной жизни; он делается таким же возбудимым, легковерным и односторонним в своих суждениях и чувствах, как и сама толпа, и легко превращается в такого же зверя, как она» [10, с. 35].

Надо заметить, что отечественные исследователи толпы высказали возражения против включения некоторых из этих свойств в перечень атрибутивных. В частности, Н.К. Михайловский [6] справедливо отметил, что жестокость не присуща любой толпе, и объяснил акцентирование внимания на ней В.К. Случевского шокирующим впечатлением от холерных беспорядков начала 90-х гг. XIX в., а также влиянием идей С. Сигеле и Г. Тарда. В.М. Бехтерев [3] связал жестокость толпы с проявлением высокой возбудимости, т. е., фактически, признал ее производной от иного атрибутивного признака. Д.Д. Безсонов [1], также усомнившись в непременной жестокости толпы, указал, что и ее легковерие является лишь следствием господства устоявшейся идеи, а не самостоятельным признаком. А.С. Резанов [9] счел возможным констатировать, что каждое из этих свойств (за исключением моно- идеизма) выделено со значительной степенью голословности, преувеличения и пристрастности.

Что же касается свойств частных, отличающих одни толпы от других, то В.К. Случевский отнес к ним те, которые возникают в силу влияния на окружающих отдельных личностей, а также обусловленные отпечатком национального характера, духом эпохи и особенностями социально-экономического уклада.

Любопытно, что в категорию частных свойств автор анализируемой концепции включил один из признаков толпы, который Г. Тард, напротив, посчитал принципиально значимым, позволяющим с первого взгляда установить, что группа людей «из случайного скопища вдруг стала одной колоссальной личностью, в которой слились тысячи лиц» [17, с. 354]. Речь идет о «коллективном самолюбии», «крайней гордости и тщеславии» [17, с. 355]. Согласно В.К. Случевскому, указанная метаморфоза обусловлена тем, что значительное большинство из состава толп принадлежит к низших слоям населения, живущим в условиях тягостной борьбы за существование. Неудовлетворенные потребности в признании и уважении в ситуации общественного противостояния получают гипертрофированную реализацию: «Он, этот совсем невидимый человек нагнал на всех страх. Перед ним преклоняют колени и простирают руки потерпевшие, прося его пощады или защиты. Он — полный господин положения... Это ли не обстановка для увлечения, для того, чтобы потерять всякое самообладание!» [10, с. 38].

Характеризуя различия между причинами и поводом к массовой агрессии, В.К. Случевский отметил, что в качестве последнего может выступить любое событие, совершенно не релевантное как имеющимся предпосылкам, так и трагическим последствиям. Так, например, один из ожесточенных погромов начался с разбитой и неоплаченной рюмки в кабаке; холерный бунт вспыхнул во всей разрушительной силе после попытки перевезти больную в клинику; военные беспорядки последовали за дерзким выкриком из строя и т.п. Конкретный повод не важен в тех случаях, когда «накопившиеся в массе идеи и чувства требуют разрешения, и это последнее ожидает лишь внешних условий для своего проявления. Как при одинаково настроенных струнах, удар по одной струне вызывает общее их дрожание, так и в толпе, отдавшейся одному влечению, ничтожное и случайное обстоятельство заставляет... индивидуумов подражать друг другу» [10, с. 17]. По его мнению, в подобных ситуациях вожаками толпы становятся любые лица, активнее других выражающие общие идеи и чувства. В частности, женщины или дети, легче попадая под влияние непосредственного окружения и ситуативных переменных, подчас начинают играть несвойственную им определяющую роль. Что же касается тех, кто не находится под влиянием импульса к немедленным действиям, то они, пришедшие «только посмотреть», самим своим присутствием придают толпе больше веса и силы, а следовательно, и готовности действовать.

Сравнительно большее внимание, чем его западноевропейские современники, В.К. Случевский уделил социальным факторам, создающим основу для духовного единства толпы. Тягость условий жизни того времени и надежда на скорые изменения собирали приверженцев Разина или Пугачева, надвигающаяся холера будила суеверия и обостряла недоверие к представителям иных сословий, общее обнищание переносило тяжесть неразборчивого народного гнева с ростовщиков и содержателей питейных домов на случайные жертвы — единство в мыслях и переживаниях невозможно без определенной почвы.

Особый интерес в концепции В.К. Случевского вызывает то, что в социальной психологии XX в. получило наименование «посылов к агрессии» [13], ситуативных переменных, которые, невольно ассоциируясь с насилием, «запускают» соответствующую реакцию по типу условного рефлекса. Так, одну из жертв массовой агрессии погубил невольно вырвавшийся жалобный крик, другую — униженные мольбы, третью — не вовремя выпавшее из кармана оружие. Аналогично, толпу погромщиков «звон битого стекла, разлетающиеся по воздуху перья из распоротых перин, крики «Ломай! Бей!» и тем более вид крови, страданий и смерти электризует. и заставляет развивать страшную стихийную разрушительную силу» [10, с. 35]. Под впечатлением такого рода импульсов, ломающих последние барьеры на пути «кровожадного инстинкта», толпа переходит от убийств к глумлению над трупами, бессмысленному уничтожению домашних животных и разрушению до основания жилищ своих жертв.

В статье, основу которой составил доклад, прочитанный в уголовном отделении Петербургского юридического общества, В.К. Случевский не мог обойти вниманием проблему общественной опасности агрессивной толпы. Среди способов противодействия массовому насилию он выделил три аспекта: предупреждения, пресечения и уголовного преследования.

Диапазон мер предупреждения, по его мнению, чрезвычайно широк: «все, способное отвлечь толпу от давления того чувства, на котором она сосредоточилась, и способное благодетельно повлиять на нее, освободив личность слившегося с толпою человека от гнета, от угроз и возбуждаемого ею страха, — все это должно быть применяемо» [11, с. 18]. Рассуждая о том, что не существует никаких универсальных рецептов, В.К. Случевский, помимо традиционной тактики уговоров и запугиваний со стороны властей, отмечал уместность обращения к нравственному и религиозному чувству собравшихся, а также высоко оценивал роль умело брошенного в толпу острого словца или находчивого действия, начиная от своевременной демонстрации портретов государя до подкупа водкой (!).

В отношении мер пресечения массовой агрессии автор, ссылаясь на закон от 3 октября 1877 г., регламентировавший применение военной силы для подавления беспорядков[III], писал: «если меры убеждения и успокоения толпы не найдены, то необходимо прибегнуть к самым крайним способам действия для того, чтобы сдержать осуществление преступных инстинктов толпы. Дикий зверь вышел из клетки, стихийная сила перешла тот рубикон, за которым создается опасность для личности, общества и государства и начинается ряд преступных действий, вредные последствия которых невозможно даже предусмотреть» [11, с. 21]. Надо заметить, что в этом его позиция не отличалась от рассуждений С. Сигеле [16] и Г. Тарда [17] о допустимости любых способов защиты общественного порядка от агрессивной толпы.

В том, что касается уголовного преследования за преступления, совершенные в составе толпы, В.К. Случевский выделил несколько значимых проблем юридического характера. Во-первых, далеко не всегда суд способен обоснованно отделить виновных от соучастников, свидетелей или потерпевших, хотя бы потому, что в толпе «жертвами насилия могут сделаться и те, и другие, и третьи» [11, с. 15]. Во-вторых, гораздо проще осудить, к примеру, лиц, разрушивших здание, но не всегда очевидна вина тех, кто снабдил их нужным инструментом, уничтожил отнесенный в сторону материал, каким-то образом затруднил действия правоохранителей или ограничился лишь выражением одобрения разрушителям. В-третьих, перед судом нередко предстают только те, кого задерживали целыми группами в спешке, сгоряча. Среди них преобладают пассивные элементы толпы, отставшие от ее ядра или не сопротивлявшиеся аресту, тогда как подлинные «коноводы смуты» ускользают. В-четвертых, подсудимые, в прошлом попавшие под влияние толпы, в ожидании приговора пребывают уже в ином состоянии — подавленности и раскаяния, не представляя больше угрозы для общественного порядка.

Констатируя, что законодательство Российской империи позволяет распространить ответственность за содеянное на любого человека, примкнувшего к толпе (за исключением невменяемых по болезни лиц), В.К. Случевский настаивал на том, чтобы судебная власть в своих действиях исходила из приоритета общественной пользы и справедливости. С его точки зрения, уголовная кара должна распространяться только на тех, кто играл руководящую роль и своим примером увлекал других на путь преступления. Что же касается пассивного элемента толпы, на время поддавшегося чужому влиянию, то «уголовно-политические соображения могут побудить желать не столько наказания лиц, понявших уже безумие своих действий, сколько забвения совершенного» [11, с. 16].

Рассуждая об особой значимости гуманизма и христианского милосердия «в наше склонное к озлоблению время» [11, с. 18], В.К. Случевский не мог и подозревать о том, что несет для России грядущий «век толп». Его концепция оказала заметное влияние на развитие представлений о стихийных объединениях в отечественной общественно-научной мысли, но время существования самой этой традиции оказалось непродолжительным. Когда же после долгого перерыва российские исследователи вновь обратились к изучению толпы, вклад В.К. Слу- чевского в данную проблематику остался в ряду несправедливо забытых.