Посредническое Действие и Развитие

В статье строится представление о возможностях продолжения культурно-исторической концепции Л.С. Выготского в современности. Сам акт опосредствования представляется как проблема и объект изучения — как Посредническое Действие. Посредническое действие становится в пробах утверждения значения знака человеком, которому он обращен. Утверждение значения есть освоение самого перехода «натуральное—культурное». Здесь значение обретает функцию образца действия. Образец выступает как объект совместного действия и строится как отношение и граница между требуемым и иным. Далее Посредническое действие развертывается в освоение образца как системы опор активности. Освоение системы опор есть включение действия в пространство его возможностей — поле. Включение в пространство возможностей требует индивидуализации действия. Освоение границ пространства возможностей как пределов реализации намерения есть построение Личного действия.

I

Пожалуй, самым важным в размышлениях о современности культурно-исторической концепции Л.С. Выготского является представление о том ее заново прочтении, относительно которого возможно опробование новых перспектив. Такое представление важно, потому что многие категории, как самого Выготского, так и его последователей — «деятель- ностников», мнятся «уже понятыми», становятся «общими местами». Потеря интриги концепции, ее использование лишь как авторитетного подтверждения каких-либо суждений — симптом ее перехода из созидательного в «музейное» существование. А раз так, то настало время попыток полагания новых горизонтов культурно-исторической и деятельностной психологий, для чего необходимо выявление их латентных (подразумеваемых, но не выделенных) допущений и не поставленных, но потребных в логике самих концепций вопросов.

II

Психология конца XIX — начала ХХ в. была направлена на «выставление», выведение в явленность «психики как таковой». Вызов этой психологии — клас- сически-научное, экспериментальное изучение «психических явлений». При этом психика понималась и изучалась как находящийся «в» индивиде источник его активности (Апперцепция, Воля), а результат самой активности понимался и изучался как Пред-ставление — видение (полагание) чего-либо вне себя.

В классическом бихевиоризме активность живых существ (и человека в том числе) понималась и экспериментально воссоздавалась как реакция на стимулы. Это положение многократно критиковалось, но, принимая критику, важно заметить и отметить, что при этом впервые то, что ранее называлось психикой, было неявно представлено как определенный способ существования в Мире (как мире стимулов разной силы).

Гештальтпсихологи в полемике с бихевиоризмом определили Мир как мир незамкнутых структур и, тем самым, задали место активности как замыкающего структуру акта — творческого акта, в котором преодолевается «функциональная фиксация прошлого опыта» [16].

Само «перемещение» психического явления «из» индивида в Мир и дискуссии о том, каким образом устроено его место в Мире (как реактивность или как продуктивность) — существенное изменение дискурса. Именно здесь возникают вопросы о том, как нечто, именуемое «психическим», строится и функционирует именно таким образом, что способствует (или препятствует) актам включения индивида в Мир. И сам этот «Мир» также должен быть определен в своем отношении к индивиду — отношении стимуляции, включения в структуру, нормирования через «коллективные представления» или же «... как потенция (выявляемая и осуществляемая возможность) опор выращивания психического в функции способов «вхождения» в его, Мира жизнь, ее о-свое-ния.

III

Культурное Событие, именуемое «Культурно­историческая концепция Л.С. Выготского», связано с несколькими ключевыми представлениями, значение которых необходимо воссоздать. Я предлагаю свою версию их понимания, пользуясь преимуществом рассмотрения и интерпретации как ситуации мышления самого Выготского, так и ситуации после него и вплоть до современной.

Представление о «преодолении натурального в культурном», можно понять как представление об условиях присутствия Сознания и Психики^[2]: Сознание и Психика не есть данности, не предлежат и не «где-то находятся», а именно вы-ступают, являются лишь в определенном переходе, усилии, действии (и воссоздании этого «икс-действия»). Уже ставшая и «овладевшая» поведением скрытая форма его осуществления — и есть стихия натурального, которая может иметь разные «личины» — молекулярно-информационную (ген), стимульную, форму нормативного предписания («культурную»). Натуральное поведение — это поведение, включенное в некую форму вне акции или в сокрытости акции самого включения. Открытие и построение формы (связности) своего поведения — Акт Развития.

Словосочетание «психологическое орудие» говорит о том, что «культура» и «значение»^[3] присутствуют в поведении лишь и именно как способы включения «мира» в поведение индивида, а через это и его поведения в мир. Их «задание» — преодоление скрытых детерминант поведения, и, тем самым, переход к построению самим человеком формы своего поведения (переход к произвольности). Представление, знание поменяли место результата активности (какое они имели в классической психологии) на место средства построения и воссоздания этой активности — ее «ловушки» (по удачному выражению А.А. Пузырея [33]). Здесь и возникает ключевой вопрос о том, как посредством значения строится поле активности, т. е., словами Выготского, — «актуальное будущее поле» [13] или, в дальнейших работах, «смысловое поле» [12] — некая «проекция» значения в «местность» поведения.

В беглом описании-интерпретации «узлов» концепции Л.С. Выготского и, соответственно, того «поворота», который в ней был сделан, становится понятным, что было преодолено в исследовательском мышлении, но остается вопрос о том, было ли нечто сохранено и, если да, то что. Интенциональным объектом, ноэмой «довыготскианской» психологии при всех ее перипетиях и дискуссиях был способ существования сознания. Здесь концентрировались исследовательские вопросы и задачи. Открытия Вы­готского относятся к этому же объекту. Это именно сознание возникает, выступает и развертывается в своем системном и смысловом строении лишь в процессе опосредствования, и поэтому именно оно существует лишь и именно культурно-исторически. Однако в мыслях Л.С. Выготского «слышатся», неявно присутствуют и другие вопросы — вопросы к иному объекту.

Тексты Выготского неявно содержат утверждение свершения актов опосредствования. Но ведь ин­терпсихическая форма возникает и строится, лишь если знак (значение) становится психологическим орудием. И лишь если это происходит, то преодолевается натуральная форма активности и строится психологическая система. И лишь при этом условии феноменальное поле преодолевается в смысловом. Мысль Л.С. Выготского опирается на удачные случаи опосредствования. Но ведь само опосредствование нельзя мыслить натуралистично — как «культурную автоматику», некую безусловную действенность «культуры», а саму культуру представлять как «де­терминирующую способность»^[4], заменившую другой, биологический, вид детерминации.

IV

Историческим началом Теории Деятельности можно считать образование «Харьковской группы» учеников и последователей Л.С. Выготского — их расхождение с Выготским. Само это расхождение глубоко переживалось всеми участниками, о чем свидетельствуют не только устные воспоминания^[5], но и публикации [27, с. 231—235].

Ключевым вопросом текстов А.Н. Леонтьева того периода является вопрос о том, что стоит «за значением». Ответом на вопрос было утверждение, что «за значением» стоит внешнее предметное действие. Замечу, что значение понималось лишь со стороны своего «устройства» — как обобщение (согласно работам Выготского), но не в своей функции (опосредствования). Именно это строение значения (слова) испытывалось в экспериментах [8; 14; 21; 27] и на их основании утверждалось, что обобщение строится посредством переноса способа внешнего действия с одной предметной ситуации на другую.

В экспериментах П.Я. Гальперина Харьковского периода [14] реальное орудие выступило как первоначальное «психологическое орудие»; выступило в той мере, в какой человек действует «по логике орудия», преодолевая «логику руки».

В исследованиях Харьковской группы значение-обобщение было отделено от действия и представлено как «вторичное», производное от внешнего действия, каковое и выступило как исходное, «первичное». Спустя 20 лет в теории планомерного формирования умственных действий П.Я. Гальперина такое положение внешнего действия (по терминологии Гальперина — «материального действия») было упрочено. Концепция опосредствования приобрела гносеологическое звучание.

В знаменитых экспериментальных исследованиях А.Н. Леонтьева и его сотрудников по генезису ощущения и формированию звуковысотного слуха был поставлен вопрос о соотношении предметного действия и представления (ощущения, восприятия). Было показано, что предметное действие исходно в формировании образа. Но исходно в случаях активных проб воссоздания облика предмета. В этих пробах у испытуемых строились новые «функциональные органы», посредством которых «ощупывалась» либо скрытая, либо с трудом воссоздаваемая реальность. Можно утверждать, вспоминая логику и акценты Л.С. Выготского и преобразовывая гносеологический модус в онтический, что здесь сама телесность индивида строилась как орган. Психофизиологическая система человека выступила как Способ — способ явления неявленного и, тем самым, способ построения предмета действия.

Краткое описание «узлов» деятельностной теории можно завершить двумя критическими вопросами.

Что есть интерпсихическая форма активности, согласно ключевым исследованиям А.Н. Леонтьева? В протоколах и описаниях экспериментов нет места действиям экспериментатора в ходе эксперимента. Он присутствует как создатель ситуации, уходящий в сторону при включении в ситуацию испытуемого. Соответственно, в интерпретациях и выводах действие иногда прямо, а иногда по умолчанию приписывалось испытуемому, как бы «принадлежало» ему. Так что же, когда говорится «действие», имеется в виду действие индивида, а не сама «интерпсихиче­ская форма»?

В эксперименте А.В. Запорожца и М.И. Лисиной — другой разворот. Поворотный пункт эксперимента, задавший его успех, — это показ самому испытуемому экрана осциллографа с записью, «рисунком» динамики его «внутрителесных» реакций; экран экспериментатора поворачивается к испытуемому. Однако же в анализе и выводах А.В. Запорожец, также как и А.Н. Леонтьев, приписывает действие самим испытуемым. Вместе с тем, в текстах всех «деятель- ностников» говорится об «общественной природе» и психики, и деятельности. Похоже, что присутствие Другого в построении действия воспринималось как нечто само собою разумеющееся, не требующее специального анализа и поэтому «выносилось за скобки», ему не находилось места в самой исследуемой активности. А ведь экспериментатор (Другой) создавал Поле активности испытуемого — «поле образа действия», как говорил и писал П.Я. Гальперин.

В текстах «деятельностников» существенное место занимают суждения о сущности категорий Мотива и Цели. Однако в ключевых экспериментальных исследованиях эти сущности не воссоздавались как особые феномены (в большей степени приписывались, чем «выставлялись»). Может возникнуть впечатление, что мотив и цель суть некие представления, извне «приставленные» в зачин и завершение индивидуальной активности, в ее переходные «точки». Что же есть содержание действий по инициации, т. е. переходу к выполнению и переходу к завершению, и как оно соотносится с содержанием «действия самого индивида»?

Анализ текстов «деятельностников» (как и текстов Выготского) подводит к мысли о флуктуациях Объекта исследований. С одной стороны, — это «классический» объект — образ, мысль, т. е. «психические явления». Именно их экспериментальный генез строился тем или иным способом. Однако в самой дискуссии Учеников

Выготского со своим Учителем и в их экспериментальных исследованиях «спрятан» и другой Объект — само построение действия как особой формы активности, т. е. «спрятан» Акт Опосредствования построения действия, придания активности формы действия. Здесь уместно вспомнить слова Э.Г. Юдина^[8] о том, что в Теории Деятельности сама деятельность выступала как объяснительный принцип, а не как предмет исследования.

V

Переход к изучению самого акта опосредствования и, тем самым, полаганию этого акта как исследовательского Объекта, по моему разумению, датируется выходом статьи Д.Б. Эльконина «Заметки о развитии предметных действий в раннем детстве» [42]. Этот поворот был продолжен в моих работах [38; 39; 40]. В них акт опосредствования был назван Посредническим Действием (ПД).

Отмечу специально, что, изучая ПД (сам акт опосредствования), т. е. строя условия его выполнен­ности (полноты экспериментального генеза), уже нельзя аппелировать к таким понятиям, как «развитие», «культура», «действие», «общение», «смысл» и др., как говорящим о неких самопонятных данно­стях. Некритично принимаемое за «данность» станет действительно данным и понятым в поиске условий рождения акта развития, культурной формы, общения, формы действия, смысла и др., выхода «на свет» способа их «жизни».

Говоря в терминах Д.Б. Эльконина, ключевым вопросом и Выготского, и последователей теории деятельности был вопрос о том, каким образом человеку (ребенку) занять место в обществе (стать «взрослым»). Полагаю, что этот вопрос надо дополнить противоположным вопросом о том, каким образом обществу («взрослым») занять место в стихии становления активности человека («ребенка»). Причем так занять место, чтобы эта стихия становления не прекращалась, замещаясь какой-либо внешней ей стимуляцией, а, наоборот, приходила к полноте своей формы — форме собственного действия. Лишь выполнение этого требования позволяет говорить о связи опосредствования и развития^[9] — исходном принципе и, в то же время, основном искомом как культурно­исторической, так и деятельностной теорий^[10].

Требование обретения места одного человека в становлении активности другого, т. е. требование уместности придает опосредствованию статус не социальной лишь, и даже не социо-культурной, а экзистенциальной ситуации становления человека. Тем самым еще более акцентируется необходимость представить сам Акт Опосредствования, само Событие ПД, а не лишь последствия его удачного выполнения, как интенциональный объект современной культурно-исторической психологии.

IV

Первое, что предстоит понять, анализируя ПД, это условия появления (рождения) и устройство интерп­сихической формы, т. е. самой ситуации совместности (со-в-местности) посредника и «посредствуемого» — ситуации «вклинивания»^[11] психологического орудия в спонтанную активность. Важно, что это ситуация явственности перехода, «поворота» активности, и сам этот переход должен быть принят — отмечен и удержан, а не лишь незаметно пройден. Ощутимая переходность — условие внятия адресованному обращению посредника, т. е. осмысления ситуации активности через его обращение. Здесь необходимо отметить, что значение становится психологическим орудием, лишь указывая на нечто и, тем самым, выделяя нечто из обстановки («среды»)^[12]. В этом смысле, обращенное значение есть Действие, что-то высветляющее и акцентирующее (усиливающее), а что-то, наоборот, прячущее и «заслоняющее»^[13]. Означива­ние есть перефокусировка обстановки активности. Однако же для «посредствуемого» это осветление, выделение и смещение акцентов не становится явным лишь в силу обращения к нему посредника. Ему предстоит опробовать, испытать и в этом испытании воссоздать значение в материале собственной активности. Лишь в этом случае можно говорить о том, что обращение утверждено и, в этом смысле, состоялось — совершилось означивание, а с ним и Событие ПД: ПД родилось как адресованное, как Вызов^[14]. Что же утверждено в обращении посредника, какой его аспект?

Утверждение обращения взрослого ребенком, знаменующее становление психологического орудия, есть придание словам-указаниям взрослого функции Образца и, соответственно, пробам ребенка — функции испытания образца, утверждения слова-жеста взрослого как образца. В этих пробах ребенок испытывает и строит собственный Образ действия [40; 42]. Именно опробует, испытывает и строит, а не непосредственно «перенимает». Допущение и практикование непосредственного «перенимания», «впечатывания» образцов в поведение — вредная презумпция и практика традиционного массового обучения, в которой нивелируется именно воссоздание перехода к новой форме активности — нивелируется акт развития.

Образец имеет две стороны: во-первых, открытую — то, «что и как надо», и, во-вторых, скрытую, латентную, лишь имеющуюся в виду — то, «что и как не надо». Сущность образца — отношение «можно» и «нельзя», а не лишь образ «правильного» [39, с. 173—180]. Однако именно это отношение не дано и должно быть воссоздано. В самом простом «делай вот так» не открыто, что такое «не так»; «не так» — не в смысле абстракта «всего остального», кроме «правильного», а «не так» именно этого «так».

Приведу несколько примеров.

Мальчик полутора лет знает слово-жест «но-но- но» («нельзя»). Стоя у лужи, он сам себе делает этот жест и, глядя на стоящего рядом отца, наступает ногой в лужу. Мальчику надо испытать и ощутить, как выглядит это «нельзя» — как выглядит ситуация границы действия [40].

В классической работе Л.Ф. Обуховой по введению мерки для формирования понятия о количестве у 6-летних детей и, тем самым, преодоления известных феноменов Пиаже, приводятся интересные детские ответы [32]. Сравнивая объемы воды, перелитой из одинаковых сосудов в разные, многие дети говорят: «Воды одинаково, но кажется, что стало больше». Налицо противопоставление того, что «кажется», и того, что «на самом деле», — противопоставление своего спонтанного и иного («верного») видения; противопоставление своего же прошлого и нового понимания. Полагаю, что именно таково свидетельство подлинности освоения.

В работе Е.А. Бугрименко [9] условная позиция строилась и исследовалась как способ воссоздания эквивалентности различных серий, т. е. как способ воссоздания эквивалентности отношений. Например, увеличение цветовой насыщенности (белый, серый, черный круги одинакового размера) надо было представить, как подобное увеличению размеров в серии одноцветных квадратов. В экспериментах был выстроен переход от отношения к своему действию и действию другого человека, как выполненному либо правильно, либо неправильно, к пониманию «неправильного» действия, как имеющего некое иное основание (выполненное из иной позиции).

Итак, образец действия становится данным в его воссоздании и освоении как отношения, связности «этого» и «иного» (как положительного представления «не этого»). В простых случаях образец становится данным при воссоздании в действии явственности границы (в приведенном примере — границы лужи). Образец, а вместе с ним и Посредник есть, присутствует как указание на переход, как своеобразная «точка отсчета», «ноль» в некоей «системе координат»^[16]. Именно таково место посредника, таково условие уместности и продуктивности ПД. Однако, как уже говорилось, это место по своей сути не может быть данным и занять его можно лишь в инициации опробования-испытания самого перехода, скрытого в образце.

В пробах обнаружения и воссоздания смысла психологического орудия — его «образцовости» — взаимность персонажей ПД осуществляется как «отношение реальной и идеальной форм» [38; 42]. С тем примечанием, что Идеальная форма присутствует здесь именно как точка и система отсчета, требующая обнаружения и воссоздания. В отношении идеальной формы вопрос о ее содержании, о том «каков ее смысл, про что он», заданный в презумпции «уже существования» смысла и «уже удержания содержания», должен быть предварен вопросом о способе существования смысла, о том, как смысл (идея) ЕСТЬ^[17], держится в становлении активности.

По результатам наблюдений и экспериментов [39; 40] можно уверенно говорить о двух ключевых условиях удержания смысла-значения психологического орудия в ПД.

Первое условие — обратимость знаковой опера- ции^[18]. Маленький ребенок не копирует обозначающее (например, слово-жест «Ай-ай-ай!»), а воссоздает его в материале обозначаемого, т. е. своей собственной телесности, обращая это воссоздание взрослому (как бы говоря: «Так ты это имеешь в виду?!») [см.: 40]. В уже приводившемся примере знакового опосредствования решения задач символ, обозначающий пространство возможностей действия, не копировался, а воссоздавался в другом материале — материале тех вещей, манипуляция которыми требовалась в условиях задачи. Обозначающее и обозначаемое менялись своими местами (функциями), и таково акцентирование значения, его установление и восстановление в самом телесно-предметном действовании.

Вторым критично важным условием выполнен­ности ПД является возникновение того, что М. Бах­тин называл «чувством собственной активности порождения» [4]. В уже упоминавшемся исследовании А.В. Запорожца и М.И. Лисиной было показано, что чувство собственного движения является необходимым условием возникновения произвольного действия [22]. Чувство собственной активности возникает на переходах ритма усилий и, тем самым, является свидетельством того, что в ПД действительно ухвачен переход, «поворот», преобразование — в их отличии от инерции функционирования.

Четыре положения могут стать предварительным заключением к рассмотрению интерпсихической формы ПД.

1.    В той мере, в какой ПД рассматривается как Событие совокупного действия^[19], а не естественный факт «общения», оно выступает в способах утверждения значимости ситуации обращения. Утверждение значимости осуществляется в пробах понимания и воссоздания значения психологического орудия. Таково признание и утверждение присутствия, т.е. уместности обращения Посредника.

2.   Пробы воссоздания значения психологического орудия есть придание ему функции образца. Именно опробование и испытание образцового начала есть необходимый способ принятия психологического орудия. Необходимый, поскольку сущность образца, снятая в его облике, — это практическое полага- ние различия, т. е. отношения действий, а не лишь указание на одно из них. Как «различитель» образец требует не копирования в подражании, а испытания перехода от одного действия к другому. Лишь в таком переходе «натуральное» становится как «культурное». Указание образца на переход есть обретение им функции «точки отсчета» в выполнении действия.

3.   Образец, проигранный и испытанный как точка отсчета, — это Идеальная форма, «нашедшая» свое место и вступившая в отношение к реальной.

В подобном опробовании перехода, открываемого в образце, пробуждается чувство собственной активности действующего.

V

В предыдущей части статьи было разобрано ПД как интерпсихическая форма. Предстоит разобрать эволюцию ПД — переход к интрапсихической форме, т. е. индивидуализацию действия.

Совместное со взрослым открытие ребенком граничного существа образца действия требует предметного представления границы (как лужи, кочки, порога и т. п.) — того, где требуется опора (первоначально — взрослый как опора). Опоры осваиваются там и тогда, когда строятся процессы действования — система «поворотов» в действии^[20]. И это новая ситуация ПД. Здесь образец, осваивавшийся ранее как особый объект, открывается и выступает в функции опоры, т. е. средства построения действия. Ситуация обнаружения и выявления образца преобразуется в ситуацию его систематического применения в новых обстоятельствах.

Неверно молчаливо допускать, будто процессы развития «составлены» из отдельных «экземпляров» опосредствования (овладение горшком, ложкой и т. п., а через несколько лет — сложением, умножением, чтением и пр.). Действие как связка актов осваивается при попадании ребенка и взрослого в стихию некоего изменения [40]. Например, в стихию движения (ходьбы) в раннем возрасте или в стихию устной речи в младшем школьном. Стихия — это скрытый ритм (форма) становления и этим ритмом предстоит овладеть. Овладеть при том, что энергия стихии (например, инерция движения в процессе ходьбы или смысловые «инерции» беглой устной речи) часто превышает актуальные возможности ребенка. Однако же овладеть не значит прекратить или заменить чем-либо другим. (Можно себе представить такое «обучение ходьбе», при котором возникнет угроза потенции движения).

Итак, опора есть способ включения образца в стихию, в энергетически «большее», чем отдельный акт, становление. Здесь необходимо отметить, что представление об опоре лишь как способе удержания процесса действования является односторонним. Опора, будучи «проекцией» образца в «местность» действия, амбивалентна [3, с. 19—21]. В ней движение и держится, и возобновляется — движущийся человек отталкивается от опоры, возобновляя энергию движения. В опоре детские «так» или «вот» должны становиться у-становкой к движению, а не его о-становкой и ступором^[21]. Опора есть «старт», а старт рискован, поскольку предполагает «попадание» в инерцию усилия — необходимый момент движения. Вместе с риском, включение в стихию активности есть фактическое, телесное (а не «рефлексивное») «вхождение» в состояние устремленности, «порыва», чувствуемое именно на «старте». Таково начало, именно начало того, что далее оформится^[22] и выступит как намерение.

Построение системы опор в «объемлющей» ПД стихии некоей активности есть освоение формы этой стихии, ее ритма — возобновление стихии как ритмичной. Включение в стихию активности — воссоздание связной системы опор — есть вовлеченность в ситуацию, предполагающую время^[23]. Время — как состояние (дление) перехода усилий и как некое дальнейшее, в его отличии от настоящего и ушедшего. Как дальнейшее выступает пространство возможностей действия — его Поле^[24]. Развертывание ПД есть освоение Поля действия.

Именно переход от освоения образца как объекта к построению опор и установление в поле действия требует интериоризации и возникновения высших психических функций^[25]. Переход «извне внутрь» не может осуществляться вне преобразования способа осуществления ПД^[26].

В связи со сказанным надо заметить, что индивидуализация ПД не является эволюционным, «линейным» процессом. В раннем детстве можно наблюдать сопротивление настойчивым попыткам взрослого вмешиваться в действие ребенка (сажать на санки, крепко держать за руку и т. п.).

VI             

Итак, индивидуализация ПД предполагает «вра- щивание» самого акта опосредствования и его включение в поле действования. Важно, что это вращивание самого акта опосредствования, появление определенной «работы», функции «внутреннего плана» действия, а не лишь образа или мысли самих по себе. Эта «работа» связана с акцентированием и переакцентиро­ванием образа возможного действия — выделением в нем ключевых точек, точек «поворотов» его «трассы», т. е. опор действования. Таково построение «ориентировочной основы» действия^[27]. Поле, заданное возможностями самостоятельного построения опор действия, его ориентировочной основы, П.Г. Нежновым названо «функциональным полем» [30].

В экспериментах А.А. Егоровой, которые строились согласно методике «двойной стимуляции» и в которых моделировалась связь между возникновением намерения и построением способа действия, был замечен интересный прецедент действий испытуемых [18; 39].

Испытуемые должны были различить разные геометрические формы лабиринтов, опираясь на их разные названия. Названиями были знаки (сочетания букв латинского алфавита), в которых были схожие и различные элементы (буквы). При этом самой формы лабиринта испытуемые не видели (лабиринт был помещен в закрытую коробку), но в коробку вставлялся шарик и по его движению внутри лабиринта, т. е., ощутив его траекторию (манипулируя коробкой), испытуемые могли вообразить форму лабиринта и зарисовать свое предположение^[28]. Задания (лабиринты) предъявлялись по принципу методики на уровень притязаний: 4 легких задания, 4 — среднего уровня и 4 — трудных. Легкость и трудность определялись как мера «замысловатости» формы лабиринта, т. е. через легкость и трудность представления его формы по ощущению движению шарика.

Нас заинтересовал способ действия, часто встречавшийся у детей 11 лет и старше. Когда ребенок затруднялся с определением формы лабиринта, он возвращался к уже пройденным легким заданиям и, поработав с ними, снова переходил к заданию, вызвавшему затруднения. И делал он это по собственной инициативе, без указаний экспериментатора. Ребенок действовал вопреки «вектору» намерения, его движение в линии (поле) заданий было не линейным, а возвратно-поступательным. Такова специальная работа по превращению предыдущего действия в опору последующего — построение актуального. Прошлое еще должно быть превращено в опыт и в этом превращении актуализировано как средство для дальнейшего. Так развертывается поле возможного действия^[29]. Его развертывание, понятое из логики опосредствования как построения опор (способа) действия, включает связность всех трех ипостасей времени — и будущего, и прошлого, и настоящего^[30], — а не лишь двух — будущего и настоящего.

Введенное П.Г. Нежновым понятие «функционального поля» задает феномен поля в горизонте понимания границ развертывания способа действия, как бы, «из» способа действия — связной системы опор, т. е. как Поля Выполнения действия. Проведенный анализ свидетельствует о том, что поле выполнения, взятое в развертывании ПД, вопреки инерции значения слова «поле», не есть некая обозримая, предуготовленная данность хода действия, его «трассы». В образе этого поля должны быть отмечены повороты, изломы и изгибы хода действия — места построения опор — как задачи его выполнения. Акценты и фокусировки образа действия суть означива­ния поля выполнения и тогда поле выполнения есть смысловое поле, а само выполнение — «динамическая смысловая система» [19; 20]^[31]. Лишь и именно в озна­чивании-акцентировании возможных переходов, их «освещении», действующий присутствует в «местности». Обретение активностью «места в ...» и есть возникновение ее Поля. Однако же здесь активность должна выступить не только как связывание отдельных «частей», а в целом, как одно Действие^[32]. Что же есть это единство-единственность действия?

VII           

И Л.С. Выготский в работах последнего периода [10; 12], и К. Левин, говоря о Поле, имели в виду не столько поле выполнения, сколько поле зачина и завершения действия — поле как Поле намерения [25].

Указаний на освоение системы опор как на сокращение способа действия, и тем самым приведение его к целостности, недостаточно. Необходимо понять, что обнажается в «снятии» опор; обнажается, когда способ действия лишь «имеется в виду». Уже говорилось о конфликтах вокруг «своего», собственного действия и отказе (иногда и агрессивном) от помощи взрослого. Конфликты вокруг «своей» игрушки и «своего» пространства можно наблюдать и на детской площадке, в песочнице [40]. Полагаю, что «борьба» за свою активность, свое пространство и свою вещь — это симптоматика возникновения и утверждения действия как «моего действия»^[33].

Границы в действии могут обернуться границами самого действия, когда поле действования, как бы «оживает», встречая действующего, действуя навстречу его усилиям. Например, море начинает штормить, дорога становится скользкой, лес непроходимым и т. п. В замечательной работе «Военный ландшафт» К. Левин описал подобные преображения поля действия [25]. В детско-взрослой жизни поле действия как поле встреч часто выступает во встречах с людьми, препятствующими детским стремлениям [40]. Например, во встречах с кем- либо устрашающим или, попросту, родителями, которые не разрешают что-либо сделать. Именно такие препятствия характеризуют известный «кризис трех лет».

Поле встреч устроено как полагание предела возможностей и выступает как Вызов действующему. Его стремление испытывается и утверждается как Ответ на вызов, опорой и «точкой отсчета» которого становится сама «сила», концентрированная энергия действующего. «Мое действие» превращается в «Я-действие» [39, с. 162—166]. «Я» выступает^[34] как Исток Активности, в котором задание предела и требование завершения переосмысляется и совершается как Вызов и новый Зачин действия («подвиг»). Действие выступает как личное, а его олицетворение — как образ-символ «силы “Я”». Здесь действие является как единое и единственное.

В детстве культурной формой представления личного действия является волшебная сказка. Актуализация существа ее интриги (вызова и ответа на вызов), т. е. «героического» действия, осуществляется в полной форме сюжетно-ролевой игры [43; 44]. В игре ребенок испытывает и осваивает само стремление и намерение.

VIII          

Завершая статью, надо сделать три существенных примечания, в которых выявить латентные допущения, задававшие ее развертывание.

1.   Рассматривая ход развертывания ПД, надо обратить внимание на одно обстоятельство, которое оставалось «в тени». Таким обстоятельством являются изменения характеристик самого хода, процесса развития на разных его «отрезках». В употреблении слова «развитие», прежде всего, имеются в виду изменения того, что развивается. В данном случае — преобразования формы ПД. Однако же на разных стадиях ПД по-разному раз-вивается, по разному «протекает» и «вьётся». Подсказкой здесь является работа А.Ф. Лосева [29], в которой он, того специально не отмечая, перешел к аналитике развертывания и соответствующей иерархии форм самих процессов (становление—движение—изменение—развитие— ействие—созидательное действие—творческий акт). При этом очень похоже, что такая иерархия строилась по логике восхождения от абстрактной ко все более конкретной форме процесса.

В логике статьи важно не столько определение качеств разных процессов, сколько сам подход. Ведь ПД предполагает преобразование стихийного становления активности в процессы изменения (чувствование и опробование перехода), а далее — движения — установление точки отсчета. Наконец, «перенос» точки отсчета «в» самого индивида в дальнейшем (младшем школьном возрасте) предполагает опосредствование как преодоление эгоцентризма и новое построение действия, в котором опоры образуются в процессе решения задачи^[35].

2.   В статье говорится о посредничестве как Действии. Необходимо установиться в понимании этого термина.

ПД понимается как развернутое во времени про­дуцирование. В Продуктивном Действии есть два связанных аспекта. Во-первых, порождение какого- либо изделия. Порождение как преодоление предуготовленных способов выполнения действия — преодоление копирования. Во-вторых, обращение вовне самим созданным изделием и образование поля его собственного действия — «публикация» [38; 39.]. В обращении испытывается сама событийность созданного — то, является ли созданное «поворотом» рассмотрения. И если является, если^[36] становится «точкой отсчета», то возникает собственное поле произведения. Действующий становится Автором, т. е. личностью. В Продуктивном Действии Автор присутствует именно в переходе, промежутке между порождением и выставлением.

В ПД, понятом как продуцирование, связаны три модуса его завершенности. Во-первых, продуктивность. Продуктом ПД является Образец (Идеальная форма) как явственность отношения (различия). Именно здесь является и утверждается значение и значимость обращения. Во-вторых, результативность, где результат понимается не просто как дости;ение чего-либо, а как «дельта» достижений («сегодня сделал лучше, чем вчера»)^[37]. Результатом ПД является освоение «посредствуемым» критериев совершенствования действия^[38]. В-третьих, эффективность. Эффектами ПД являются возникновение собственного поля действия «посредствуемого» и, связанное с этим, возникновение психологических систем.

3. Остается последний вопрос о ПД. И все-таки, зачем же нужно опосредствование как переход к построению собственных опор и выращиванию собственного поля действия? Ответ Л.С. Выготского и его последователей понятен: опосредствование — это способ выращивания Произвольности человеческой активности, т. е. подлинной человеческой самостоятельности и инициативы, выращивание Свободного действия (В.П. Зинченко) [23; 24]. А если, следуя за Э. Гуссерлем, «вынести за скобки» культурно-ценностные допущения важности и необходимости самостоятельности, инициативы и свободы? Проделав эту процедуру, мы оказываемся перед странным вопросом о том, способом «питания» чего является само произвольное и свободное действие. Здесь и требуется переход к предельным экзистенциальным характеристикам человеческой практики.

Уже говорилось о том, что Посредничество есть оз­начивание перехода и вместе с этим усиление чувства собственной активности другого человека [39, с. 181— 199]. Таково задание значения как психологического орудия. Это задание выполняется в случаях, когда сам «посредствуемый» собой возвращает, как бы «обратно отображает» и усиливает значащее содержание; своею телесностью выделяет, усиливает, акцентирует его переходы-ритмы (как, например, чеканный шаг усиливает стройность марша). Подобные обмены суть усилители энергии жизни, «витальности» [1], и как усилители они возможны лишь в воссоздании собой значения, т. е. как переходы к произвольности действия. Усиление и воссоздание Энергии Жизни — предельное экзистенциальное задание Посредничества, а через него и Акта Развития. Развитие — усилитель жизненности жизни. Таков предельный смысл концепции Л.С. Выготского.