Майкл Томаселло versus Алексей Николаевич Леонтьев: диалог во времени

Введение

Предлагаемая вниманию читателя статья посвящена обзору и анализу с позиций школы А.Н. Ле­онтьева (и — шире — культурно-деятельностной психологии) новейших исследований, проведенных Майклом Томаселло (ставшим весьма популярным в нашей стране после перевода его книги на русский язык [Томаселло, 2011]) и его сотрудниками и соавторами. Работы группы М. Томаселло, которые мы рассмотрим в данной статье, имеют отношение к двум комплексам проблем: 1) сравнительно-психологическому исследованию механизмов «совместной деятельности» у людей и у человекообразных обезьян и 2) онтогенезу этой деятельности у человеческих младенцев.

Актуальность проводимого нами анализа обусловлена, на наш взгляд, двумя следующими обстоятельствами. Во-первых, в исследованиях группы М. Томаселло получены новые эмпирические доказательства принципиальных различий между особенностями совместной деятельности у животных и человека. Это идет вразрез с широко распространенными в настоящее время тенденциями не видеть принципиальной разницы между психикой животных и психикой человека и представляет интерес для критиков подобных взглядов, к которым мы относим и себя [Соколова; Соколова, а]. Во-вторых, многие данные, полученные М. Томаселло и его коллегами, удивительным образом напоминают результаты весьма давних исследований, проведенных представителями школы А.Н. Леонтьева как в харьковский период существования последней (1931—1941), так и в последующие десятилетия. Это, на наш взгляд, может послужить доводом в пользу своеобразной «реабилитации» в современных условиях теории деятельности, которую многие считают пережитком советского времени и желают оставить в прошлом вместе с ним.

Исторический контекст возникновения и развития идей группы М. Томаселло

Коллектив исследователей под руководством М. Томаселло (например, A. Melis, A. Bullinger, M. Carpenter и др.; Max Planck Institute for Evolutionary Anthropology, Leipzig, Germany) за последние полтора десятилетия представил целый ряд экспериментальных работ [обзор см.: 10], результаты которых подтверждают, с точки зрения их авторов, выдвинутую в конце 1990-х гг. «гипотезу выготски- анского интеллекта» (the Vygotskian intelligence hypothesis) [Moll, 2007]. Согласно этой гипотезе, которая возникла у указанных ученых под влиянием книги Л.С. Выготского, вышедшей на английском языке в 1978 г.^{[Леонтьев, 1963]}, особенности «социально-когнитивной деятельности» людей принципиально отличаются от таковых у человекообразных обезьян и «тем или иным способом происходят из социального взаимодействия и его интериоризации индивидами» [9, с. 26].

М. Томаселло видит новизну подхода Л.С. Выгот­ского в том, что он — в отличие от многих авторов, объясняющих уникальные когнитивные способности людей «силой их мозга» и/или их конкуренцией друг с другом, своеобразной «гонкой интеллектуальных вооружений», — понимал их как способности научаться при помощи других людей и созданных ими артефактов, символов и практик, а также как возможность сотрудничать с другими в коллективных видах деятельности [Tomasello, 2007]. Но Л.С. Выготскому, сожалеет М. Томаселло, не могли быть знакомы исследования, посвященные познавательному и коммуникативному развитию человекообразных обезьян и еще не владеющих речью человеческих младенцев [9, с. 26], которые (исследования), по мнению ученого, показали, какие именно способности позволяют людям прийти к отмеченному еще Выготским уникальному социальному взаимодействию.

Однако, как нам представляется, М.Томаселло и его сотрудникам неизвестны, в свою очередь, исследования А.Н. Леонтьева и его школы, которые имели отношение к указанной проблематике и были проведены уже после смерти Л.С. Выготского. По крайней мере, нам не удалось найти ни одной ссылки на них в трудах этой группы. Тем интереснее сравнить исследования М. Томаселло и его сотрудников, с одной стороны, и А.Н. Леонтьева и представителей его школы, с другой, по выделенным нами основаниям, что мы и сделаем далее. Однако прежде кратко представим отмеченные М. Томаселло принципиальные отличия сотрудничества у людей от внешне похожей на него кооперации у животных, включая высших обезьян.

Принципиальные различия между кооперацией у животных и сотрудничеством у человека (общие положения)

Согласно М. Томаселло, у животных есть кооперация (cooperation), но нет подлинного сотрудничества (collaboration). М. Томаселло определяет сотрудничество в общем и целом так:

1)    люди понимают и принимают цель совместной деятельности и понимают, что и другие стремятся к этой цели;

2)    люди формируют планы по достижению со- разделяемой цели и берут на себя обязательства по ее выполнению;

3)    люди понимают свои (и чужие) роли при достижении цели совместной деятельности с «высоты птичьего полета» (from a bird’s-eye view), при этом роли, которые они принимают на себя, являются взаимодополняющими и взаимозаменяемыми;

4)    люди помогают друг другу и мотивированы помогать, если другой не может выполнить полностью свою роль;

5)    люди распределяют результаты совместной активности между собой в соответствии с затраченными усилиями [Moll, 2007; Tomasello, 2009; Tomasello, 2012].

Для объяснения всех этих особенностей сотрудничества у людей был предложен, после нескольких неудачных попыток [Tomasello, 2007, c. 121; Tomasello, 2005], «центральный объяснительный конструкт» «со-разделенная ин­тенциональность» (shared intentionality). Согласно М. Томаселло, со-разделенная интенциональность [Tomasello, 2012], или «со-разделение» субъектами «психологических состояний» друг друга, понимается как комплекс особых социально-когнитивных и социально-мотивационных навыков, характеризующих способность всех участников совместной деятельности понимать и принимать общие цели и планы, или намерения, по их выполнению (shared goals, shared plans) [Tomasello, 2007]. Именно со-разделенная интенциональ­ность, по мнению M. Томаселло, и является отличительной особенностью людей, которая сделала и делает возможным эволюцию кумулятивной культуры как процесса, включающего в себя разные виды культурного научения и творчества и приводящего, в свою очередь, к конструированию всех видов артефактов, практик и общественных институтов.

Исследования последних лет (в том числе и группы М. Томаселло) показывают, что у ныне живущих человекообразных обезьян существуют достаточно сложные социально-когнитивные навыки, позволяющие им осуществлять координацию своих действий с другими индивидами и понимать, когда им нужен партнер для решения какой-либо проблемы [Melis, 2006]. Такими социально-когнитивными навыками человекообразных обезьян являются: прослеживание взгляда другого индивида, чтение намерений других индивидов «здесь и теперь», манипулятивная коммуникация (с побудительной функцией при отсутствии функций информирования и декларирования), а также различные формы научения путем подражания (social learning), за исключением имитации (imitation) как подражания именно способу действий. В ряде экспериментальных исследований поведения шимпанзе в неволе, проведенных сотрудниками М. Томасел- ло, было показано, что шимпанзе достаточно легко справляются с задачами, предполагающими одновременное выполнение ими одинаковых ролей (например, синхронное подтягивание доски с пищей за две веревки). При этом обезьяны вполне успешно координируют свои действия, например, ожидая, когда их партнер начнет действовать, или выпуская, когда необходимо, партнера из соседней клетки, или даже принуждая его к подобным действиям [Melis, 2006а].

По мнению М. Томаселло, существующие у антропоидов социально-когнитивные навыки трансформируются у человека (в процессе и в результате его участия в совместных с другими людьми формах деятельности, а также при взаимодействии с существующими культурными артефактами, практиками и институтами) в свои «основанные на совместности» аналоги: соответственно объединенное внимание (joint attention), кооперативную коммуникацию (cooperative communication), инструктируемое научение (instructed learning), объединенные намерения (joint intentions) или планы скоординированных действий, которые и являются определяющими характеристиками со-разделенной интенциональности и необходимыми условиями сотрудничества [Tomasello, 2012].

Рассмотрим детально выделенные М. Томаселло характеристики сотрудничества у людей и, соответственно, «со-разделенной интенциональности», которые он подвергает экспериментальному анализу с целью сравнения полученных им результатов и выводов с соответствующими положениями общепси­хологической теории деятельности и результатами экспериментальных исследований школы А.Н. Ле­онтьева.

Сравнительный анализ исследований М. Томаселло и школы А.Н.Леонтьева по проблемам психологии кооперации и сотрудничества

1.    Видение всей ситуации в целом (Понимание людьми общей цели, к которой все они стремятся). 

Как установлено исследованиями, в природе шимпанзе принимают участие в таких сложных видах групповой активности, как охота, патрулирование границ территории, образование альянсов при внутригрупповых конфликтах. В настоящее время имеются разные мнения относительно того, какой уровень «сотрудничества» — в смысле со- разделяемых целей и планов — предполагают эти виды активности [Boesch, 2005; Bullinger, 2011а; Tomasello, 2012; Waal de, 2010]. Следует отметить, что более или менее скоординированная охота описана лишь для нескольких популяций шимпанзе, которые проживают в месте, где полное смыкание крон плотно растущих деревьев не дает возможности поймать обезьяну-жертву в одиночку. В то же время на более открытых пространствах шимпанзе используют, скорее, одиночные и менее скоординированные стратегии охоты [Waal de, 2010]. М. Томаселло считает, что даже в ситуациях охоты шимпанзе не действуют все вместе с одной целью: каждый шимпанзе преследует свою собственную индивидуальную цель и индивидуально реагирует на то, что делают другие участники. Подобная групповая активность, безусловно, требует достаточно сложных когнитивных способностей, так как подразумевает оценива­ние участниками того, как действия других участников охоты влияют на перемещение жертвы, а также синхронизацию индивидами своих действий во времени и пространстве в соответствии с действиями других индивидов.

Однако такого рода кооперация не предполагает видения каждым участником всей ситуации в целом и предварительного принятия каждым участником общей цели с разделением взаимодополняющих, или комплементарных, ролей, но представляет собой результат осуществления «множества одиночных охот» [Bullinger, 2011]. Вместе с тем М. Томаселло придает особое значение совместному добыванию пищи, считая его «ключевой областью», в которой у людей в ходе эволюции появился ряд новых проксимальных механизмов — и когнитивных, и мотивацион­ных — для сотрудничества во всех других областях жизни современных обществ [Rekers, 2011]. Поэтому основная часть экспериментального изучения возможностей и ограничений совместной деятельности у обезьян, осуществляемого группой М. Томаселло (особенно в ранних исследованиях), посвящена разным вариантам добывания ими (преимущественно шимпанзе) пищи и дележки ею после получения [Федорович, 2015].

Задолго до М. Томаселло А.Н. Леонтьев, затрагивая проблемы совместной деятельности людей, не только констатировал, что каждый член группы людей должен представлять (и представляет) общую цель и обозревать ситуацию в целом, но и раскрывал возможные механизмы происхождения этого процесса. Он видел эти механизмы в коллективной трудовой деятельности людей, которая предполагает «... хотя бы зачаточное техническое разделение трудовых функций» [Леонтьев, 1947, с. 65] и поэтому возможна только тогда, когда индивид понимает (отражает) связь между ожидаемым общим (совместным) результатом и лично им совершаемым действием [Леонтьев, 1947, с. 68]. Это происходит, например, в ситуации совместного добывания еды в ходе охоты.

Широко известный пример А.Н Леонтьева с загонщиком дичи прекрасно иллюстрирует вышеуказанное положение: смысл действия «отпугивания» от себя дичи задается его отношением к действиям других охотников, т. е. к общей деятельности всего коллектива охотников в целом; само по себе действие, взятое вне контекста этой деятельности, не имело бы никакого смысла: «связь предмета действия (его цели) и того, что побуждает деятельность (ее мотива), впервые открывается субъекту. Она открывается ему в непосредственно чувственной своей форме — в форме деятельности человеческого трудового коллектива» [3, c. 69]. Именно поэтому и возникает у людей способность взглянуть на мир с позиции всех членов группы или, по выражению M. Томаселло, «с высоты птичьего полета» [Томаселло, 2011, с. 156]. Хотя М. Тома- селло совершенно отчетливо (и весьма похожим на А.Н. Леонтьева образом) описывает характеристики человеческого со-трудничества по сравнению с кооперацией у животных, он не рассматривает его в контексте трудовой деятельности человека.

2.   Распределение ролей заранее, до осуществления совместной деятельности.

М. Томаселло утверждает, что — в отличие от людей — животные предварительно не договариваются о своих действиях (ролях) при выполнении совместной активности, они целенаправленно не информируют партнеров о своих намерениях и заранее не координируют действия с ними.

Это положение может быть проиллюстрировано проведенным группой М. Томаселло экспериментом с двумя шимпанзе, получившим название «Охота на оленя» (Stag Hunt Game) [Bullinger, 2011а]. У каждого индивида была возможность свободно добывать изюм (менее предпочитаемую пищу, или «зайца»). Добыча высоко предпочитаемой пищи (банана, или «оленя») путем подтягивания доски была возможна только лишь при совместных действиях с партнером, который находился в отдельной клетке, расположенной напротив, и, соответственно, требовала, чтобы пара шимпанзе действовала скоординировано (опыт подобного взаимодействия в других условиях у обезьян уже имелся) и быстро (так как доска через некоторое время убиралась). Отходя «ловить оленя», шимпанзе теряли возможность «добывать зайца», поэтому участникам эксперимента, чтобы вообще не остаться без пищи, необходимо было «договариваться» с партнером о совместных действиях. Однако шимпанзе никогда не вступали в предварительную договоренность с партнером (вместо этого шимпанзе прибегали к более простой стратегии «следования за лидером» — один шимпанзе прерывал добычу изюма, шел к доске и начинал шуметь и кричать рядом с ней, его напарник отрывался от «зайца» и шел за ним, либо, впрочем, мог продолжать добывать изюм). Шимпанзе не начинали заранее «договариваться», даже когда между клетками устанавливали непрозрачный барьер и обезьяны уже не могли видеть, пошел ли партнер к «оленю» или нет [Duguid, 2014]. Не удивительно, что в этих условиях шимпанзе менее вероятно покидали «зайца», чем в условиях, когда они видели, где находится их партнер (69% и 94,3% испытаний соответственно), а успешность «поимки оленя» падала с 91% до 53%.

В отличие от шимпанзе, подчеркивает М. Томасел- ло, люди координируют свои действия и сообщают о своих намерениях и будущих действиях до начала совместной деятельности, наряду с тем, что они отслеживают направление внимания и готовность партнера принять участие в действиях, требующих совместных усилий. Так, в ситуации «охоты на оленя» дети обговаривали свои намерения начать вытягивать доску заранее, прежде чем покинуть «зайца». При этом уровень их предварительной договоренности значительно повышался в условиях, когда они не могли видеть друг друга до того, как подходили к «оленю» [Duguid, 2014].

А.Н. Леонтьев специально не анализировал предварительную «координацию» активности участников групповой охоты у животных, потому что для него была совершенно очевидна качественная разница между ней и заранее обговоренным разделением трудовых функций у человека^{[Леонтьев, 2003]}. Последнее имеет место уже в первобытном обществе: «... в целом сложный процесс как бы разделяется между отдельными исполнителями. Один принимает на себя одну часть или одну сторону, одно звено этого целого, сложного единого процесса. Другие участники его принимают на себя другое звено. В частности, <...> поддержание огня, забота о сохранении огня в очаге передается женщине. Мужчины занимаются охотой на зверя» [Леонтьев, 2003, с. 375].

В онтогенетических исследованиях А.Н. Леон­тьева и его соратников показано, что сама способность заранее договариваться о «распределении ролей» формируется у человеческих детей постепенно, в частности, в процессе развития сюжетно­ролевой игры. Так, в исследовании Л.С. Славиной [Славина, 1948] было показано, что только старшие дошкольники договариваются заранее о ролях и развертывают игровые действия по определенному плану (играют «вместе», а не «рядом»), тогда как младшие дети, воспроизводя в игре некоторые действия с игрушками, не проявляют никакого интереса к тому, какими именно игрушками и почему играет другой ребенок рядом с ним.

3.   Управление вниманием одних со стороны других членов общества как условие совместной деятельности.

Обычно управление вниманием индивида со стороны других членов сообщества связывают с указательными жестами. Исследования в течение по крайней мере 40 последних лет показали, что в природе обезьяны не указывают друг другу с целью информирования, при этом, в целом, плече-кистевые жесты, типичные именно для человекообразных обезьян, используются ими в ходе коммуникации более гибко, чем мимика и вокализации [Moll, 2007; Tomasello, 2006]^{[Леонтьев, 1947]}.

Вместе с тем следует отметить, что в неволе человекообразные обезьяны — шимпанзе, бонобо, орангутаны и гориллы — обычно без специальной дрессировки достаточно часто указывают на недоступную им пищу либо указательным пальцем, либо — более часто — всеми вытянутыми вперед пальцами. 60— 70% из всех содержащихся в неволе шимпанзе указывают ухаживающим за ними людям на пищу, находящуюся вне их доступа [Leavens, 2005]. Подобные указывания человекообразных обезьян в неволе являются коммуникативными сигналами, поскольку, как правило, животные не жестикулируют, когда наблюдатель отсутствует или смотрит в сторону.

Однако, подчеркивает М. Томаселло, жест указывания у обезьян выполняет лишь побудительную, но не декларативную и не информирующую функцию [Томаселло, 2011; Tomasello, 2006]. Чтобы понять указывание в функции информирования, субъекту требуется понимать стоящее за жестом направленное на него коммуникативное намерение, т. е. что другой индивид, указывая на место нахождения объекта, пытается сообщить ему (например, где расположен желанный объект). Человекообразные обезьяны не понимают жеста указывания, так как не понимают встроенную в него структуру намерений жестикулирующего изменить интенциональное состояние того, кому адресован сигнал [31, c. 644].

Напротив, указывание является широко распространенной, универсальной формой жеста у людей разных культур. Важным аспектом этого процесса, как подчеркивают разные авторы, в том числе М.Томаселло, является общая основа коммуникации (common communicative ground), а именно со- разделяемое внимание (joint attentional frame), которое придает указывающему жесту его значение в специфических, совместных, контекстах (так называемое «совместное поле значений») [Moll, 2007]^{[Леонтьев, 2003а]}.

У человеческих детей жест указывания очень рано становится межсубъектным символическим действием для разделения внимания: уже 1—2-летний ребенок объединяется со знакомыми ему взрослыми для сотрудничества, корректируя свои коммуникативные попытки в зависимости от понимания или не понимания ими его намерений [Liszkowski, 2006; Tomasello, 2006]. Ни одна человекообразная обезьяна, судя по данным на сегодняшний день, ни разу не просила другую пояснить или подправить коммуникативную формулировку, чтобы не быть неправильно понятой. Маленький ребенок не просто воспроизводит моторную схему действия взрослого, вытягивая свои пальцы, но понимает и пытается воспроизвести интенциональное коммуникативное действие взрослого; он понимает намерения, стоящие за какими-либо действиями взрослого, а затем идентифицирует их со своими собственными намерениями.

Намного раньше М. Томаселло о подобных способах управления вниманием в человеческих сообществах писал А.Н. Леонтьев: «В тех облавных охотах, которые составляют самую раннюю коллективную деятельность человека, уже содержится необходимость управления вниманием соединившихся охотников; это — непременное условие организованной охоты. Функция предводителя здесь — подчинить поведение коллектива общей цели, а это значит прежде всего ее указать, т. е. привлечь к ней внимание <...>. В животном мире мы не встречаем вовсе какой-нибудь особой формы актов, которые имели бы своей единственной и специальной целью овладение поведением других индивидуумов через привлечение их внимания» [4, с. 130—131].

Мотивация совместных действий шимпанзе ограничена низким уровнем их толерантности друг к другу при выполнении экспериментальных задач по добыванию пищи. Например, если шимпанзе подтягивают вместе доску с расположенной на ней пищей, все идет хорошо, если на каждом конце доски находится своя порция пищи. Однако если пища скучена на середине доски и доминантный индивид может легко ее монополизировать, кооперация, как правило, распадается [Melis, 2006а]. В многочисленных сравнительных исследованиях, проведенных Ф. Варнекеном с группой М. Томаселло, было показано, что в сходных условиях ни тип вознаграждения (конфета или игрушка), ни возможность монополизировать вознаграждения не мешают детям 3-х лет сотрудничать друг с другом [например: 32; 42].

В ряде работ изучались другие виды альтруистического поведения шимпанзе, например, оказание «помощи» в виде передачи другому индивиду находящихся вне пределов его досягаемости предметов или орудий, необходимых для доставания пищи [Warneken, 2006а; Warneken, 2009]. Шимпанзе передавали орудия конспецификам, чтобы те смогли подтянуть пищу, однако не делали этого спонтанно, «заботясь» о тех, кто не мог иным образом добраться до еды; чаще всего такие обмены происходили реципрокно [Liebal, 2014; Melis, 2013]. Было также показано, что при наличии выбора из двух досок шимпанзе не выбирают значимо чаще ту из них, подтягивание которой приводит к получению вознаграждения не только им самим, но и его партнером.

Как утверждает М. Томаселло, дети склонны помогать по своей природе, при этом их первоначальные альтруистические тенденции в дальнейшем развиваются под влиянием последующих социальных взаимодействий с другими, а их способность проявлять эмпатию и сочувствие по отношению к другим является главным фактором, мотивирующим подобные виды просоциального поведения [Liebal, 2014; Warneken, 2009]. В возрасте примерно 14—18 месяцев дети начинают помогать взрослым доставать предметы или удалять преграды, которые мешают тем совершить действие, без какого-либо поощрения или награды [Warneken, 2013; Warneken, 2007]. Например, ребенок открывает взрослому шкаф, когда тот носит в этот шкаф журналы, даже когда взрослый ничего не говорит, а просто пристально смотрит на журналы.

Дети, утверждает М. Томаселло, склонны сотрудничать и просто «ради сотрудничества». К примеру, после получения игрушки при выполнении инструментальной задачи они часто вновь помещали игрушку в аппарат и требовали от взрослого повторить совместные действия [Томаселло, 2011; Warneken, 2006]. Человеческие дети не рассматривают другого индивида как социальное орудие для достижения своих собственных индивидуальных целей, но воспринимают совместную деятельность как цель и вознаграждение само по себе [Tomasello, 2005; Warneken, 2013].

Подчеркивая определяющую роль взрослого в становлении у ребенка различных форм сотрудничества, Д.Б. Эльконин, А.В. Запорожец и их соратники и ученики еще с начала 1950-х гг. проводили экспериментальные исследования, в которых был обнаружен и изучен феномен «бескорыстного сотрудничества» ребенка со взрослым и другими детьми без достижения какого-либо прагматического результата.

Так, в исследовании Я.З. Неверович дошкольникам предлагалась игра в мастерскую, где требовалось изготовить флажки и салфетки для некоего воображаемого «заказчика», который должен был отвезти их в другой город на самолете. Дети не только с большим воодушевлением и качественно выполняли порученную работу, но и помогали отстающим, не получая за это никакого вознаграждения [Неверович, 1955, c. 139]. В исследовании М.Г. Елагиной (1977), проведенном под руководством М.И. Лисиной, дети в возрасте от 1 года 1 месяца до 1 года 7 месяцев, научившись (в экспериментальной ситуации) называть интересный для них предмет словом, не уходили из экспериментальной комнаты и вызывали взрослого на повторение данной ситуации: «Одни из них возвращают предмет взрослому и идут на то место, где находились в самом начале эксперимента; другие сами пытаются поставить игрушку туда, где она стояла; третьи только прикасаются к предмету, обозначая его получение» [11, с. 139].

Даже дети в возрасте до года буквально требуют продолжения от взрослого совместной игры, если взрослый внезапно прекращает ее. Так, например, когда Д.Б. Эльконин, державший внука Андрея на коленях и совершавший ими подпрыгивающие движения, перестает это делать, мальчик внимательно смотрит на взрослого, а затем сам начинает осуществлять подпрыгивающие движения и «теребит» взрослого, приглашая его к продолжению деятельности [11, с. 135].

5.   Взятие на себя обязательств по выполнению роли в совместной деятельности и побуждение партнера к тому же.

Несходство мотиваций кооперации у животных и сотрудничества у человека имеет своим следствием еще одно различие, которое отмечалось как М. Тома- селло, так и гораздо ранее в работах А.Н. Леонтьева и представителей его школы.

Ряд экспериментальных работ, организованных с участием М. Томаселло, продемонстрировал, что, в отличие от животных, люди, как только формируют общую цель, принимают обязательства по ее выполнению. Таким образом, когда партнер прекращает взаимодействия с ними, даже 18-месячные дети ожидают, что тот будет по-прежнему следовать общей цели, поэтому они стараются разными способами вновь привлечь внимание взрослого к незаконченному действию либо непосредственно берут взрослого за руку и пытаются физически приблизить того к месту совместного действия [Moll, 2007]. Так, например, они тянут взрослого к устройству, на котором можно подбрасывать деревянный кубик, только взявшись за его (устройства) противоположные стороны [Warneken, 2006]. Более старшие дети понимают свои собственные обязательства и берут за них ответственность, т. е. они выполняют их, следуя совместной цели, до тех пор, пока их партнеры также не получат вознаграждения, и даже в том случае, если сами уже получили его [Hamann, 2012]. Более того, если 3-летним детям приходится отказываться от подобных обязательств, они явно или имплицитно признают это и выражают просьбу извинить их за подобное нарушение. Для шимпанзе все это совершенно не свойственно. В ряде исследований с так называемыми «социальными играми» (например, один индивид бросает шарик в трубку с одной стороны, а второй ловит его в жестяную банку с другой) шимпанзе никогда не инициируют возобновление подобной игры, если человек ее внезапно прекращает [Warneken, 2006]. Сходным образом шимпанзе не пытается инициировать человека или побудить его продолжить выполнение какой- либо инструментальной задачи с взаимодополняющими ролями, пытаясь вместо этого решить задачу в одиночку или вообще прекращая что-либо делать [Fletcher, 2012].

В свою очередь, в многочисленных исследованиях Д.Б. Эльконина и его коллег показано, что дети с определенного возраста, заранее договорившись о распределении ролей, строго следят за логикой производимых игровых действий. Если какой-то ребенок не подчиняется заранее обговоренным правилам (например, не хочет отдать куклу при игре в «детский сад»), другие играющие выводят его из игры. По ходу игры дети могут корректировать нарушение «правил», когда какой-либо играющий выходит из своей «роли». При этом, если младшие дети (3—5 лет) еще не настаивают на исправлении нарушений правил, старшие дети, напротив, строго следят за тем, чтобы было «все как положено» [12, с. 207, 223 и др.]. По мнению Д.Б. Эльконина, подобного рода игровые действия и их коррекция по ходу игры подготавливают детей к выполнению трудовых действий уже во взрослом возрасте.

6.   Социально обусловленное распределение результатов совместной деятельности.

Проведя ряд экспериментов с шимпанзе, ученые не обнаружили каких-либо доказательств того, что те индивиды, которые вносят вклад в совместно решаемую задачу (например, принимают участие в подтягивании доски с едой), получают больше пищи, чем те, которые просто находятся рядом с едой на тот момент, когда она становится доступной [Hamann, 2011; Melis, 2006; Melis, 2006а]. Кроме того, подчиненные индивиды не выпрашивали больше пищевого вознаграждения у доминантных особей (если те полностью монополизировали еду) после совместного решения задачи, по сравнению с тем, когда доминанты добыли ее самостоятельно. То, насколько конкретный шимпанзе будет готов «делиться» (т. е. позволить другим взять часть еды), не зависит от способа — индивидуального или совместного — ее добычи [Melis, 2011].

Напротив, люди, как правило, вознаграждают друг друга «по справедливости». Даже в условиях, когда пищу можно было «монополизировать», дети 3 лет, совместно подтягивающие устройство, на котором находилось вознаграждение (в отличие от тех, кто «добывал» себе еду индивидуально или получал в подарок), в большей части случаев делились поровну [Hamann, 2011; Warneken, 2011]. Взаимно выгодная кооперация критически зависит от способности индивидов предвосхищать будущие вознаграждения и от их склонности делиться этими вознаграждениями по достижении цели [Tomasello, 2009]. М. Томаселло объясняет данные факты сложившейся в эволюции «склонности» людей «к честному распределению плодов совместного труда» [9, с. 162].

Между тем, как это не раз доказывалось в культурно-деятельностной психологии, данная «склонность» является результатом исторического развития человечества. Характер и формы распределения напрямую зависят от способа производства, конкретно — от отношений собственности на средства производства. В первобытном обществе, когда существовала общая собственность на средства производства, труд носил коллективный характер, и участник «облавной охоты», многократно описанной А.Н. Леон­тьевым, получал из рук других участников совместной деятельности как ее равноправный участник «свою часть добычи — часть продукта совместной трудовой деятельности» [3, с. 67]. Причем речь шла не только о непосредственных участниках охоты, но и о других членах коллектива, которые, например, изготавливают орудия для охотников.

Как показывают онтогенетические исследования, проведенные в культурно-деятельностной психологии, соответствующие особенности деятельности ребенка формируются взрослыми. Так, например, в работе С.Г. Якобсон и В.Г. Щур [Якобсон, 1977] у детей дошкольного возраста в игровой деятельности с помощью «этических эталонов» — литературных персонажей (Буратино и Карабаса) — формировалась способность справедливого распределения привлекательных для ребенка игрушек среди других детей.

В условиях иных общественных отношений, в условиях частной собственности, распределение может иметь совершенно другой характер, например, безвозмездного присвоения одними продукта, созданного другими, в зависимости от занимаемого ими положения в обществе. Соответственно, в разных формах человеческого общества могут наблюдаться наказания в виде лишения пищи (впрочем, и иных «предметов потребностей») тех членов общества, которые «обязаны были», но «не приняли участие» в разных формах «общественной деятельности».

Таким образом, характер распределения в человеческом обществе социально обусловлен, а не является некой присущей человеку «видотипической» особенностью, как следует из размышлений М. То- маселло. Более того, у человека всегда существует выбор: отнять у другого средства существования или поделиться с ним.

Заключение

Подводя итоги нашего анализа, подчеркнем, что М. Томаселло и его сотрудники своими исследованиями внесли существенный вклад в опровержение весьма распространенной до сих пор точки зрения об отсутствии качественных различий между совместными формами поведения животных и кажущимися многим ученым аналогичными видами деятельности человека. Однако в отличие от А.Н. Леонтьева и представителей его школы, разделявших и развивавших трудовую теорию антропогенеза и идеи исторического развития человечества в социогенезе, М. Томасел- ло, подробнейшим образом анализируя особенности человеческого сотрудничества, не вскрывает причин появления таких особенностей.

Утверждая, что «животное действует так или иначе в силу его ориентированной на конкуренцию натуры» [9, с. 158], а у человека, напротив, «... очень сильно выражена склонность к честному распределению плодов совместного труда» [Томаселло, 2011, с. 162] и столь же ярко представлено стремление к сотрудничеству [Томаселло, 2011, с. 201], так как «люди просоциальны по своей природе» [Liebal, 2014], М. Томаселло признается, что у него «... нет конкретной проработанной эволюционной теории», которая могла бы это объяснить [Томаселло, 2011, с. 165]. «По неведомым нам причинам, — пишет он, — в какой-то момент в ходе эволюции человека те индивидуумы, которые оказались способны вступать друг с другом в совместные виды деятельности, с совместными намерениями, совместным вниманием и мотивами сотрудничества, получили преимущество в приспособлении» [Томаселло, 2011, с. 31].

Отметим вместе с тем, что — при всех различиях позиций двух рассмотренных нами школ — данные, полученные группой М. Томаселло, убедительно подтверждают многие положения возникшей гораздо раньше общепсихологической теории деятельности, которую не стоит «списывать в архив». Особенно значимо подчеркнуть это в контексте известной идеологически нагруженной критики теории деятельности за ее «марксистские основания», поскольку соответствующие факты и их осмысление в группе М. Томаселло представлены в трудах ученых, работающих вне марксистской традиции.