Понятия устойчивости к травме и посттравматического роста

Сомнение и даже разочарование специалистов в результативности работы, фокусированной на негативных посттравматических реакциях, привело к росту исследований по проблемам устойчивости к травме и посттравматического роста. Понятию «устойчивость» (resilience) в современной литературе дается разное толкование. В одних исследованиях оно рассматривается в качестве определенной черты, относится к способностям личности, в других — как состояние успешной адаптации. Но в любом случае, утверждает автор, понятию «устойчивость» соответствует образ перенесшего травму как обладателя уникальных талантов, навыков, ресурсов, жизненного опыта, способного справляться с самыми сложными жизненными ситуациями.

Введение

Вопрос о том, почему одни люди лучше справляются с ситуациями риска и угрозы, а другие хуже, возник в научных кругах еще в 1970-х годах, а с начала 90-х началась его активная разработка. Но именно сегодня проблема устойчивости к травме выходит на первые позиции (Patterson, 2002; Tedeschi, 2004). Недооценка способности человека противостоять даже самым тяжелым ситуациям, искусственная патологизация, то есть представление пострадавшего как пассивного потребителя услуг тех или иных служб экстренной помощи, может оказаться не только проявлением не вполне уважительного отношения к человеку, но и фактором, от которого реально зависит эффективность преодоления травматического опыта и его последствий.
Еще Дж.Каплан, один из основателей системы кризисного вмешательства, замечал, что в европейской культуре роль пациента в немалой степени связана с идеей пассивной жертвы - ситуации или болезни, и даже в тех случаях, когда психотерапевт ориентирован на активное участие пациента в процессе, направленном на восстановление его психического здоровья, основная ответственность по-прежнему лежит все на том же психотерапевте или враче. Пациенту позволяется некоторая регрессия, а отклонения в поведении воспринимаются более чем снисходительно. Во многих случаях ценой такого подхода становится ослабление «я» пациента (Caplan, 1964).
Неслучайно XVI-XVII века, период после Реформации, прослыли веками страха. Сохранение физического тела стало для человека основной целью в жизни, в то время как в предыдущие века первостепенное значение придавалось заботе о спасении души. В сравнении с тем, что священник может сделать для спасения души, врач - довольно беспомощная фигура. Душа может стремиться к жизни вечной, тело же обречено на тление. Для человека, который не просто обладает телом, но телом является, в конечном счете, нет спасения, нет утешения (Weisaeth, 2000). В наши дни, по широко бытующему убеждению, «уже не богословие, не философия, но наука изменяет лицо мира» (Евдокимов, 2003, с.96). И кто спорит, рацио, конечно же, обладает колоссальными возможностями, но что касается проблемы психической устойчивости перед фактом тех травм, на которые столь щедрым оказалось наше изобретательное время, то и разум не приносит здесь спасения. Неслучайно первопроходцам психологической науки и практики так свойственно было стремление примирить разум и веру, науку и религию.
Исследование проблемы травмы прошло через смену парадигм. Если в XIX - начале XX веков травматические реакции рассматривались как проявления симуляции, моральной слабости человека, или как следствие органических нарушений, то постепенно акцент сдвинулся в сторону нормализации симптомов и выявления факторов риска развития стрессовых расстройств. Сегодня же внимание все больше переносится со слабости на силу, с оценки факторов риска на изучение способности человека переживать, преодолевать, справляться.

Устойчивость. К определению понятия

Кризис, война, миграция далеко не всегда сопровождаются массовой травмой. Тип травматического события, его длительность, наличие социальной поддержки, - эти и другие факторы существенно влияют на то, как происходит адаптация пострадавших к травматическим событиям (Almedom, 2005). Статистика показывает, что в среднем у 5-10% переживших травматические события развивается посттравматическое стрессовое расстройство. Однако, в зависимости от специфики травмы, эти показатели могут меняться. Так, средние данные возрастают до 12,5% у ветеранов межнациональных войн, до 16,5% у госпитализированных после дорожных происшествий и, наконец, до 17,8% среди жертв физического насилия. Один из вопросов, будоражащий ученых и практиков, - как человеку удается устоять в условиях чрезвычайных ситуаций, благодаря чему становится возможным избежать ПТСР? Более того, некоторые исследователи подчеркивают, что устойчивость появляется не вопреки трудностям, но благодаря им (Waller, 2001).
В словаре Larousse устойчивость (resilience) описывается как механическая характеристика материала, определяющая его сопротивляемость. В психологической трактовке данного понятия синонимично используются такие термины, как салютогенез (salutogenesis - /Antonovsky, 1987/), выносливость (hardiness - /Kobasa, 1979/), фортигенез (fortigenesis - / Strumpfer, 1995/), стойкость (fortitude - /Pretorius, 1998/) и пр. (Ahmed et al., 2004).
Интересно, что под устойчивостью может пониматься процесс, способность (черта личности),результат, и даже состояние-успешной адаптации, которые достигаются, несмотря на сложные обстоятельства, угрозу, стресс, травму и вопреки всему этому (Alvord, Grados, 2005; Place et al., 2002).
Эти различия проявляются и в определениях понятия.
Согласно Г.Бонанно, устойчивость отражает способность человека поддерживать в себе относительно стабильное равновесие, нормальный уровень функционирования даже в условиях неблагоприятной ситуации (в отличие от собственно «устойчивости», восстановление (recovery) обозначает динамику, при которой нормальное функционирование временно уступает место пограничным психопатологическим состояниям и постепенно возвращается к до-травматическому уровню /Bonanno, 2004/). В данном контексте заслуживают внимания несколько определений устойчивости, каждое из которых акцентирует какую-то определенную сторону этого понятия. Блок (1980) видит в устойчивости «ресурсную адаптацию к изменяющимся обстоятельствам и непредвиденным условиям среды»; Гармези (Garmezy,1991)- «способность к восстановлению и поддержанию адаптивного поведения, которое может следовать за первоначальным отступлением и беспомощностью в ответ на стрессовое событие»; Стодингер (Stodinger,1993) - «процесс, фокусирующийся на нормальном развитии и личностном росте» (цит. по: Miller, 2003).
М.Раттер описывает устойчивость к травме как динамическое взаимодействие между факторами риска и защитными процессами (Rutter, 1999). В целом, можно ожидать большую устойчивость при минимизации факторов риска и наличии защитных факторов. Однако защитный фактор в одной ситуации может оказаться фактором риска в другой. Так, сплоченность семьи при переезде или миграции может, с одной стороны, оказаться сильным фактором внутренней поддержки, но, с другой, обернуться социальной изоляцией (Hawley, 2000).
М.Раттер выделяет четыре потенциальных защитных процесса, которые могут способствовать устойчивости: 1) снижение риска воздействия, 2) снижение вероятности негативных реакций после столкновения с фактором риска, 3) поддержание чувства собственного достоинства и собственной эффективности, 4) открытие новых возможностей (Tebes et al., 2004). Устойчивость включает целую совокупность процессов, механизмов, действующих до, во время и после травматического события, и необходимо исследовать то, как они функционируют в системе (Rutter, 1999).
Ж.Леконт замечает, что устойчивость проходит несколько этапов. Человек продвигается от сопротивления к реконструкции, от вопроса «почему» к «для чего», от отрицания к принятию реальности травмы, от ненависти к спокойствию и прощению, от болезненных реминисценций к нарративным воспоминаниям (Lecomte, 2004). Теория устойчивости должна быть генетической. Факторы устойчивости могут меняться в зависимости от возраста пострадавшего, ситуации, длительности времени, прошедшего после трагедии (Smith, 1999; Roosa, 2000).
Мастен, Бест и Гармези выделяют три типа результатов устойчивости: 1) позитивный исход, несмотря на факторы риска, 2) компетентное функционирование в ситуации острых и хронических стрессоров, 3) восстановление от травмы. Эта типология подчеркивает, что устойчивость - это нечто большее, чем отсутствие патологии (Ahmed et al., 2004).
Исследования устойчивости берут начало в детской психологии и психиатрии. Еще в 70-е годы ученых и практиков привлек феномен устойчивости, наблюдавшийся у детей группы психопатологического риска, а также риска нарушений развития, вследствие неблагоприятных генетических или средовых влияний (Masten, 2001). Исследования в этой области перевернули многие негативные представления, а также дефи- цит-центрированные модели развития ребенка, живущего в неблагополучных условиях. Первоначально устойчивость воспринималась как чудо, как способность, свойственная уникальным детям, как «неуязвимость». Постепенно на первый план вышел вопрос о функционировании адаптационных систем человека, которые в случае нормальной работы обеспечивают благоприятные условия для процесса развития, даже невзирая на трагедии и травмы.
Устойчивость, сопротивляемость - фундаментальная характеристика человека, имеющаяся в резерве не только лишь у героев и спасателей. А.Шалев замечает, что, исследуя устойчивость обычных людей, можно понять в этой области значительно больше, чем фокусируясь на поведении предполагаемых героев (Shalev, 2004). Об опасностях, которые таит в себе эта последняя фокусировка, констатирует весь предшествующий опыт, когда посттравматические симптомы рассматривались как проявление человеческой слабости, симуляции, морального обнищания, несоответствие высоким идеалам и нормам реагирования представителя той или иной профессиональной или национальной группы.
Многомерность понятия устойчивости позволяет избежать ее отождествления с индивидуальной неуязвимостью, рассматривая данный феномен как свойство системы, имеющей нейробиологический, личностный, семейный и социальный уровни (Smith, 1999).

Факторы, способствующие устойчивости

Такого рода факторы сегодня чаще всего очерчиваются на полюсе индивида и предстают в виде тех или иных личностных черт. Практически все исследования личности свидетельствуют, что профиль людей, демонстрирующих устойчивость, характеризуется высокими показателями в отношении эмоциональной стабильности, социальной компетентности, аналитичности, креативности, способности разрешать возникающие проблемы (Friborg et al., 2005).
Многочисленные данные показывают, что такая личностная черта, как стойкость (hardiness), помогает выносить экстремальные по своей силе стрессовые события. Выносливость, стойкость имеет три измерения: 1) стремление найти осмысленную цель в жизни, 2) чувство контроля, уверенность в возможности влиять на окружение и исход событий, 3) открытость и готовность принять вызов судьбы, вера в то, что можно и важно учиться и возрастать, извлекать опыт как из позитивных, так и из негативных жизненных событий.
Позитивные эмоции и чувство юмора также выделяются среди защитных факторов, позволяющих снизить уровень дистресса. Так, по одной из теорий, позитивные эмоции способствуют расширению репертуара мыслей и действий - фактор немаловажный в ситуации стресса, когда нередко происходит как раз сужение сознания. Вполне вероятно, что позитивные эмоции, эмоциональная компетентность (куда входят в числе прочего и способность регуляции аффекта, контроля над ним, а также широкий репертуар способов адекватного выражения положительных и отрицательных эмоций) могут повышать эффективность имеющейся у человека стратегии совладания (Tugade & Fredrickson, 2004).
Подход к рассмотрению устойчивости в терминах личностных черт и навыков, как постепенно присваиваемого качества (Alvord, Grados, 2004), имеет важное приложение - возможность развития этих качеств. Разрабатываются соответствующие тренинговые программы, направленные на развитие навыков совладания либо тех или иных качеств (Place et al., 2002).
С устойчивостью также связываются такие феномены, как локус контроля, оптимизм, самоэффективность и, возможно, одно из самых загадочных -мудрость. Последняя рассматривается и как процесс, и как результат позитивной адаптации к травме, предполагая совладание с неопределенностью, интеграцию аффекта и интеллекта, принятие неизбежных, свойственных человеку ограничений (Linley, 2003). Посттравматическая мудрость преображает, позитивно преобразует трагедию, благодаря ее осмыслению и переживанию (как возможность пережить ситуацию невозможности /Василюк, 1984/).
Еще одним фактором, который выходит за рамки собственно индивидуальных особенностей, не замыкаясь на отдельном индивиде, является социальная поддержка, и шире - обращенность к другому. Драма травмы - это еще и драма предельного одиночества. Недаром «ад» по-гречески - место, где не видят, где ни один взгляд не встречается с другим, в аду не бывает vis-a-vis» (Евдокимов, 2003, с.97). «Можно представить себе ад как клетку из зеркал: в них видишь лишь собственное отражение, бесконечно умноженное и не встречающее более ничьего взгляда. ...В коптских «Апофтегмах» Макария Древнего выразительно описано такое одиночество: пленники связаны спинами друг к другу, и только усиленная молитва живых приносит им мгновение облегчения: «Один лишь миг мы видим лица друг друга» (там же, с.75-76). Люди, способные справляться с ужасом травмы, - не одинокие герои, обладающие сверхъестественными способностями и не нуждающиеся более ни в ком. Разве каждый из нас не сделает все, чтобы помочь своим друзьям, родным, пациентам? Это и есть устойчивость: упорство и сила утешения, которое дает общение с другим (Shalev, 2004).
Еще одним, едва ли не главным, ресурсом, связанным с совладанием с травмой, считается духовность (Connor et al., 2003). Подлинная духовность дает свои ответы на вопросы, возникающие у человека в состоянии горя, трагедии, утраты. Как и века назад, приоритетом остается - «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6: 33), то есть работа во спасение души (а в Ветхом Завете «душа», читай, «жизнь»). В ряде исследований было показано, что глубокие религиозные убеждения, стойкая вера приводят к более успешному контролю, смысло-образованию, более открытым и глубоким отношениям. Духовность в этом понимании не столько защищает от развития посттравматического стресса или проблем со здоровьем, сколько помогает находить пути совладания с ними (Connor et al., 2003).
Огромное влияние имеет смысл, который мы приписываем тем или иным жизненным событиям, будучи соотнесенный с тем, как видят его другие и сообщество в целом (Smith, 1999). Если обществом транслируется идея тотального разрушения «я» в ответ на те или иные травматические события, то уже только этот факт сам по себе может иметь сильные разрушительные последствия. Восприятие себя в качестве жертвы будет усиливаться у огромной массы людей, если их непосредственное окружение и более широкое социальное сообщество испытывают трудности совладания (там же). Выбор критериев устойчивости и позитивной адаптации отражает культурные нормы, господствующие в обществе (Masten, 2001). Создание истории, центрированной на прошлых успехах в совладании со стрессорами, как и поиск возможностей для совладания с ними в настоящем, ведет к большей вере в устойчивость сообщества, то есть к выраженному восприятию его как устойчивого (Kimhi, Shamai, 2004).

Позитивная адаптация и посттравматический личностный рост

В отличие от конструкта «устойчивость», посттравматический рост и синонимичные понятия отражают способность человека к личностному росту (Linley, Joseph, 2004). Позитивная адаптация делает акцент на том, что человек приобрел в преодолении травмы, а не на том, что было потеряно и потом удалось восстановить (восстановление), или что не было потеряно и что удалось сохранить наперекор травме (устойчивость) (Linley, 2003).
Признавая, что люди могут обретать смысл и цель, проходя через страдания, психологи начали задумываться не только над тем, как смягчить посттравматические симптомы, но и как способствовать личностному росту и позитивным изменениям (Joseph, 2005). Такая трансформация личности, как видно, предполагает не только изменения в восприятии себя и в отношениях с другими и пр. (Joseph, 2005), но и столь радикальные перемены в самом понимании жизни, что не позволяет сводить ее просто к еще одному «механизму совладания» (Powell. 2003).
Были выделены три области посттравматического роста. Первая - восприятие себя - имеет в свою очередь три элемента. Главный из них - тот сдвиг, который происходит в сфере восприятия самого себя: от себя как жертвы - к себе как выжившему, и появление мысли, что выживший обладает особым статусом и сильными сторонами. Второй элемент - возросшее чувство уверенности в себе, которое может быть связано с мыслью: «если я пережил это, я справлюсь и с другими трудностями». Третий элемент - чувство уязвимости, которое может проявляться в обостренном понимании собственной смертности, ценности и хрупкости жизни.
Вторая область посттравматического роста связана с межличностными отношениями, открытостью, эмоциональной экспрессивностью. Несмотря на травму, люди могут становиться ближе к своим родным, более открытыми и искренними, сочувствующими, готовыми помочь другим в трудную минуту.
Третья сфера роста характеризуется изменением жизненных приоритетов, умением ценить жизнь как в целом, так и в мелочах, духовный рост, мудрость (Salter, Stallard, 2004).
Р.Янов-Бульман говорит о трех моделях посттравматического роста: 1) обретения силы в страдании, 2) психологической готовности, 3) экзистенциальной переоценки. Из них первая - наиболее явно представлена в западной культурной традиции, что отражено в таких выражениях, как «все, что не убивает, делает меня сильнее». О смысле страдания говорят многие религии и философские традиции. Через совладание со стрессом, болью человек может раскрыть в себе неведомые до того силы и возможности, сформировать новые навыки, по-новому увидеть себя и других. Вторая модель психологической готовности утверждает, что благодаря эффективному совладанию человек не просто оказывается лучше подготовлен к последующим экстремальным ситуациям, но и менее им подвержен. Наконец, модель экзистенциальной переоценки касается таких неожиданных в контексте трагедии изменений, как способность больше ценить жизнь во всех ее мелочах. Духовное преображение, личностный рост выступают результатом экзистенциальной борьбы за восстановление внутреннего мира, созидательного осмысления происходящего, переоценки смыслов жизни (Janoff-Bulman, 2004).

Заключение

Бог врачевания Асклепий считался отцом Гигиеи (Здоровье), Панацеи (Всецелительница) и Иасо (Лечение) (Агбунов, 1994). В этой картине мира нет противопоставления между традиционным лечением болезни (Асклепий) и сохранением здоровья (Гигиея), достигающимся не лечением, но размеренным образом жизни (Strumpfer, 2003). Что такое устойчивость, посттравматический рост? Присущая человеку способность справляться с самыми тяжелыми событиями или «позитивная иллюзия» (Taylor & Brown. 1988), черный ящик, творящий чудеса утешения? Возрождение дарвиновского принципа выживания сильнейших (Smith, 1999) или гимн не геройству, но подвигу повседневности, умению человека быть человеком?
Изучение конструкта устойчивости прошло путь от фокусировки на индивидуальных качествах человека, рассмотрения данного свойства как врожденной или приобретенной неуязвимости - к пониманию его как сложного феномена взаимодействия защитных факторов и факторов риска, индивидуальных, семейных и социо-культурных влияний (Rutter, 1999; Walsh, 2002). Это понятие уже повлияло на цели и методы диагностики травмы, ее профилактики и терапевтического вмешательства (Masten, 2001), расширился и диапазон теоретического рассмотрения данной проблемы. На первый план выходят процессы личностных и межличностных изменений, роста и развития, которые могут происходить даже перед лицом опасности; кризис становится не просто фактором нарушения равновесия, но отправной точкой обновления человеческой жизни, придания ей нового смысла.
Митрополит Антоний Сурожский замечал, что греческое слово «кризис» значит, в конечном итоге, суд, в то время как в китайской философии понятие кризиса означает открывшуюся возможность. «Понятие суда говорит о прошедшем; но когда ты себя оценил, когда ты оценил положение, в котором находишься, когда ты произнес суд над собой, следующий шаг - идти вперед, а не только оглядываться назад. Поэтому действительно в момент суда человек заглядывает глубоко в свою совесть, всматривается в то, что он совершил - и лично, и коллективно как человечество; и дальше думает, куда идти. И в тот момент, когда мы начинаем думать о будущем, мы говорим о возможном» (м. Сурожский, 1991).

1. АгбуновМ. Мифологический словарь, 1994.
2. Василюк Ф.Е. Психология переживания. Москва, 1984.
3. Евдокимов П. Этапы духовной жизни. От отцов-пустынников до наших дней. Свято-Филаретовская Московская высшая православно-христианская школа. Москва. 2003.
4. Митр. СурожскийА. О призвании человека. Беседа в лондонском приходе 6 июня 1991 года, http://www.metropolit-anthony.orc.ru/ sretenie/ sret. prizvan.htm#l.
5. Ahmed R., M. Seedat, A. van Niekerk S. Bulbulia Discerning community resilience in disadvantaged communities in the context of violence and injury prevention // South African Journal of Psychology, 2004, 34(3), 386-408.
6. Almedom A.M. Resilience, hardiness, sense of coherence, and posttraumatic growth: all paths leading to “light at the end of the tunnel” // Journal of Loss and Trauma, 2005, 10: 253-265.
7. Alvord M.K., Grades J.J. Enhancing resilience in children: a proactive approach // Professional psychology: research and practice, 2005, Vol.36, # 3, 238-245.
8. Bonanno G.A., C.B.Wortman, D.R.Lehman, R.G.Tweed, M.Haring, J.Sonnega, D.Carr R.M. Nesse Resilience to loss and chronic grief: a prospective study from preloss to 18-months post-loss // Journal of personality and social psychology. 2002, Vol.83, # 5, 1150-1164.
9. Bonanno G.A. Loss, trauma, and human resilience. Have we underestimated the human capacity to thrive after extremely aversive events // American psychologist, 2004, 59, 20-28.
10. Bonanno G.A. Resilience in the face of potential trauma // Vol.14, # 3.
11. Caplan G. Principles of preventive psychiatry. 1964. Basic books, Inc., New York, London.
12. Connor K.M., Jonathan R.T. Davidson Development of a new resilience scale: Connor-Davidson Resilience Scale (CDRS) // Depression and anxiety, 18: 76-82 (2003).
13. Friborg O., D.Barlaug, M.Martinussen, J.H.Rosenvinge, O.Hjemdal. Resilience in relation to personality and Intelligence // International Journal of Methods in Psychiatric Research, 2005, Vol.14, Number I, p.29-42.
14. Hawley D.L. Clinical implications of family resilience // American Journal of family therapy 28: 101-166, 2000.
15. Janoff-Bulman R. Posttraumatic growth: Three explanatory models // Psychological inquiry, 2004, 15, 30-34.
16. Joseph S., P.A.Linley, G.J.Harris. Understanding positive change following trauma and adversity: Structural clarification // Journal of loss and trauma, 10, 2005, 83-96.
17. Kimhi S., M.Shamai. Community resilience and the impact of stress: adult response to Israel’s withdrawal from Lebanon // Journal of community psychology, Vol.32, # 4, 439-451, 2004.
18. Lecomte J. Guerir de son enfance. Paris, 2004. Linley P.A. Positive adaptation to trauma: Wisdom as both process and outcome // Journal of Traumatic Stress, Vol.16, No.6, December 2003, p.601–610.
19. Linley P.A., S. Joseph, R. Cooper, S. Harris and C. Meyer. Positive and Negative Changes
20. Following Vicarious Exposure to the September 11 Terrorist Attacks // Journal of Traumatic Stress, Vol.16, No. 5, October 2003, p.481-485.
21. Linley P.A., S.Joseph. Positive Change Following Trauma and Adversity: A Review // Journal of Traumatic Stress, Vol.17, No.1, February 2004, p.11-21.
22. Luthar S.S., D.Cicchetti, B.Becker. The concept of resilience: a critical evaluation and guidelines for future work // Child development, May/June, 2000, Vol.71, # 3, 543-562.
23. Luthar S.S., D. Cicchetti, B. Becker. Research on resilience: response to commentaries / / Child development, May/June, 2000, Vol.71, # 3, 573-575.
24. Masten A.S. Resilience processes in development // American psychologist, March 2001, Vol.56, # 3, 227-238.
25. Miller E.D. Reconceptualizing the role of resiliency in coping and treatment // Journal of loss and trauma, 8, 2003, 239-246.
26. Place M., J.Reynolds, A.Cousins, S.O’Neill. Developing a resilience package for vulnerable children // Child and adolescent mental health, Vol.7, # 4, 2002, 162-167.
27. Powell S., R.Rosner W. Butollo Posttraumatic growth after war: A study with former refugees and displaced people in Saraevo // Journal of Clinical Psychology. Vol.59(1), 71-83, 2003.
28. Richardson G. The metatheory of resilience and resiliency // Journal of Clinical Psychology. Vol.58(3), 307-321, 2002
29. Rutter M. Resilience concepts and findings: Implications for family therapy // Journal of family therapy, 1999, 21: 119-144.
30. Rutter M. Resilience as a millennium Rorschach: response to Smith and Gorrell Barnes // Journal of family therapy, 1999, 21: 159-160.
31. Salter E., Stallard P. Posttraumatic Growth in Child Survivors of a Road Traffic Accident // Journal of Traumatic Stress, Vol.17, No.4, August 2004, p.335–340.
32. Roosa M.W. Some thoughts about resilience versus positive development, main effects versus interactions, and the value of resilience // Child development May-June 2000, Vol.71, # 3, 567-569.
33. Shalev A.Y. Further Lessons from 9/11: Does Stress Equal Trauma? // Commentary on “A National Longitudinal Study on the Psychological Consequences of the September 11, 2001 Terrorist Attacks: Reactions, Impairment, and Help-Seeking”, Psychiatry 67(2) Summer 2004.
34. Smith G. Resilience concepts and findings: implications for family therapy // Journal for family therapy (1999), 21: 154-158. Smith G. and Sarah L. Cook Are Reports of Posttraumatic Growth Positively Biased? // Journal of Traumatic Stress, Vol.17, No.4, August 2004, p.353–358.
35. Strumpfer D.J.W. Resilience and burnout: a stitch that could save nine // South African journal of psychology, 33 (2), 69-79.
36. Tebes J.K., J.T. Irish, M.J.P. Vasquez, D.V. Perkins. Cognitive transformation as a marker of resilience // Substance use and misuse, Vol.39, # 5, 2004, 769-788.
37. Tedeschi R.G., Calhoun L.G. Posttraumatic growth: conceptual foundations and empirical evidence // Psychological Inquiry, 2004, Vol.15, # 1, 1-18.
38. Tedeschi R.G., Kilmer R.P. Assessing strengths, resilience and growth to guide clinical interventions // Professional psychology: research and practice, 2005, Vol.36, # 3, 230-237.
39. Tugade M.M., B.L. Fredrickson. Resilient individuals use positive emotions to bounce back from negative emotional experiences // Journal of Personality and Social Psychology, 2004, Vol.86, # 2, 320-333.
40. Waller M.A. Resilience in ecosystem context: evolution of the concept // American Journal of Orthopsychiatry, 71(3), July 2001.
41. Walsh F. A family resilience framework: Innovative practice applications // Family relations, 2002, 51, 130-137.
42. Weisaeth L. Briefing and debriefing: group psychological interventions in acute situations // Psychological debriefing. Theory, practice and evidence. Edited by Raphael B. & Wilson J.P. Cambridge University Press, 2000, 43-57.