Владимиру Петровичу Зинченко — 80

Для абитуриентов 1960-х гг., сделавших свой выбор в пользу психологии, выбор университета не составлял уже большого труда. Поскольку Советский Союз был страной закрытой, то о поступлении в зарубежные уни­верситеты не было и речи, а в провинциальных универ­ситетах специализироваться по психологии нельзя бы­ло. Выбор пришлось сделать между двумя столичными университетами России. В Тартуском университете, ос­нованном в 1632 г., регулярная подготовка студентов­психологов началась лишь в 1968 г., а чтобы защищать диссертацию, и позже надо было отправиться в одну из двух столиц — тем более после реформы порядка защи­ты диссертаций в 1976 г., существенно ограничившей и без того небольшие возможности защищать диссерта­ции в периферийных университетах. Все нижеподпи­савшиеся выполнили свои кандидатские и/или доктор­ские диссертации в Московском университете.

В здании факультета на Моховой (в то время про­спект Маркса) встречались персонажи легендарные: Александр Романович Лурия, Алексей Николаевич Ле­онтьев, Блюма Вульфовна Зейгарник, Евгений Нико­лаевич Соколов (список неполный). Казалось бы, на этом фоне человек, на целое поколение моложе назван­ных, не имеет шанса стать легендарным. Вряд ли с нами будут спорить, если скажем, что одному человеку это всё же удалось — Владимиру Петровичу Зинченко. Кто иной мог бы, например, в накаленной атмосфере защи­ты докторской диссертации (таких защит ныне уже не бывает!) начать свое выступление в качестве оппонента с арабской пословицы: «Когда караван поворачивает, хромой верблюд иногда оказывается впереди»? И если бы кто-нибудь это все же сделал, то скорее всего это звучало бы неестественно. Для этого надо было быть В. П., enfant terrible советской психологии.

Одной из причин, почему мы решили поступить именно на психологию, было обязательное в то время в общественных науках бесконечное повторение марксист­ских истин, чего мы хотели избежать. Не лучше обстояли дела и в исторической науке. Эта наша надежда осущест­вилась лишь частично. Наиболее часто цитированными психологами в двух выходивших в СССР психологичес­ких журналах были — кто бы подумал! — Владимир Ле­нин и Карл Маркс! Вполне естественно, что студенты предпочитали слушать не тех, кто черпал свои знания из съездовских речей, а тех, кто излагал результаты изуче­ния больных с повреждениями мозга и эксперименталь­ных изысканий в лабораториях. На некоторых из нас ока­зала решающее воздействие вводная лекция, прочитан­ная осенью 1968 г. почти девяностолетним в то время профессором Тартуского университета Константином Рамулем. Смысл лекции сводился к тому, что единствен­ным достоверным источником знаний о психике челове­ка является эксперимент. Для наших молодых читателей уместно упомянуть, что ни одно переводное руководство по экспериментальной психологии, вышедшее в совет­ское время, включая руководство под редакцией Поля Фресса и Жана Пиаже, не обошлось без нравоучительно­го предисловия, в котором говорилось, что на Западе лишь бездумно накапливают экспериментальные факты, поскольку обречены на теоретическую близорукость из­за незнания марксистской теории, которая одна была бы в состоянии объяснять накапливаемые факты.

Владимир Петрович в 1966 г. в неприлично молодом возрасте (ему было в то время 35 лет!) защитил доктор­скую диссертацию на тему «Восприятие и действие». Средний возраст защитивших докторскую в то время в СССР был на 20 лет выше. К тому же в данном случае речь шла не о толковании неких святых текстов, а о большом экспериментальном труде, в котором изуча­лись внутренние, не видимые глазом действия, исполь­зуемые детьми для узнавания формы предмета, который они видят глазом или ощупывают рукой. В 1969 г. Вла­димир Петрович вместе с Н. Вергилесом опубликовал книгу «Формирование зрительного образа», которая са­мым решительным образом изменила путь многих пси­хологов. В том же году Владимир Петрович читал в Тар­ту курс лекций, включивший в себя блестящие отрывки из этой книги. Он удивил молодых тартуских психоло­гов, среди прочего, понятием «микрогенез», которое нам доселе было неизвестно, и дал великолепный обзор кон­цепций как Выготского, Лурии, Леонтьева, Запорожца, так и Сперлинга, Гибсона, Грегори и других ведущих ис­следователей восприятия в мире. Для некоторых из нас открылся целый новый мир. Всякий, интересовавшийся зрением, пережил потрясение, узнав, что глаза человека находятся в постоянном движении. Кроме больших, ви­димых поворотов глазного яблока существуют микро­движения, которые можно регистрировать лишь при по­мощи достаточно чувствительной аппаратуры. Потряса­ющий факт состоит в том, что если удается стабилизи­ровать видимое человеком изображение также по отно­шению к этим малым движениям, то человек вовсе пере­стает видеть. Но в этой работе Владимир Петрович изо­брел гениальный способ, как сделать стабилизирован­ное изображение снова видимым. Для этого он и Верги­лес построили миниатюрный «телевизор», который при помощи контактной линзы прикрепили к человеческо­му глазу. Это решение проблемы останется в списке ге­роических достижений науки и сопоставимо лишь с тем, как Эрнст Мах при помощи оконной замазки сделал свой глаз недвижимым, чтобы различать между намере­нием двигаться и самым движением. В отличие от Маха, Зинченко сумел также измерять эти намерения (викар­ные действия).

У некоторых из нас эта книга не один год лежала на ночном столике в качестве источника вдохновения. Оста­ется глубокой загадкой, почему английский перевод этой книги [Zinchenko V. P. & Vergiles N. Y. (1972). Formation of visual images. New York: Consultants Bureau, 1972; в ори­гинале 1969] заслужил столь мало внимания. По данным Web of Science, на нее ссылались лишь пару десятков раз. В таких случаях задумаешься о том, что, может быть, ме­тафора Ричарда Довкинса (Dawkins) о слепом часовщике даже лучше годится для описания развития науки.

Когда Ааво Луук в 1973 г. окончил Московский уни­верситет по кафедре Владимира Петровича, а Юри Ал­лик — Тартуский университет, но написав дипломную работу под руководством Владимира Петровича, то ни­кто не предлагал им работы в Тарту или еще где-либо. Оба они хорошо помнят тот день, когда набрались хра­брости и отправились к Владимиру Петровичу, чтобы не очень церемониально попросить денег для развития психологии в Тарту. Мы не очень удивились, когда примерно через неделю Владимир Петрович в разгово­ре мимоходом упомянул, что нашел для нас грант во ВНИИТЭ (Всесоюзный научно-исследовательский ин­ститут технической эстетики). Задним числом это представляется чудом, но в то время мы верили во Вла­димира Петровича даже больше, нежели в Худини, ко­торый отличался способностью находить выход в без­выходных ситуациях. Без этого гранта, за которым сле­довали многие другие, развитие в Тарту эксперимен­тальной психологии нового толка было бы невозможно. Понятно, что отчеты наших первых договорных работ отнюдь еще не были связаны с экспериментальными исследованиями. На это требовалось время. Владимир Петрович нас — надеемся, успешно — использовал в своей борьбе с информационным тупиком, в котором вся советская наука вынуждена была пребывать. Мы писали обзоры литературы по различным темам и очень гордились, когда удавалось собрать все сущест­венные ссылки по этим темам — даже когда сами статьи вышли во второстепенных журналах. Как-то Владимир Петрович назвал один из составленных нами обзоров литературы тартуской телефонной книгой.

Когда Советский Союз стал разваливаться и Эстония приступила к восстановлению независимости, некото­рые из наших московских коллег относились к этому скептически, считая наше стремление к самостоятельно­сти смехотворным. Мы никогда не слышали, чтобы Вла­димир Петрович в начале девяностых годов или позже считал становление суверенитета Балтийских стран и бывших союзных республик величайшей геополитичес­кой катастрофой ХХ века. По меньшей мере в цифрах развитие эстонской науки в возобновленном самостоя­тельном государстве выглядит успешным. По Essential Science Indicators (Thomson Reuters), на каждую научную статью, написанную эстонским ученым за последние 11 лет, ссылались 9,27 раза, что немного отстает от Венг­рии (9,98), но опережает Португалию (9,12). Для сравне­ния: на статью работающего в Российской Федерации ученого за этот же период сослались в среднем 4,76 раза. Никто не может точно вычислить скрытый вклад Влади­мира Петровича в эстонскую психологию, но наша вера в его чуть ли не сверхъестественные способности за про­шедшие годы не ослабела. Без лишней скромности мож­но сказать, что не будь влияния и помощи Владимира Петровича, психология в Эстонии не была бы сейчас та­кой, какая она есть.

Мы давно хотели показать нашему общему ментору и другу, что было сделано в Тарту с его помощью. Не­давно нам удалось пригласить в гости Владимира Пет­ровича вместе с Борисом Мещеряковым и Анатолием Назаровым. Надо сказать, что Владимир Петрович за эти годы ничего не потерял из своего несравненного умения анализировать, рассказывать, шутить. Опять было видно, кто из нас учитель и кто навсегда останет­ся его учеником.

Александр Романович Лурия в своей автобиогра­фии пишет о двух разных способах заниматься на­укой. Классический способ является прежде всего экс­периментальным и аналитическим, стараясь устанав­ливать универсалии, которые состоятельны по отно­шению ко всем рассматриваемым объектам без исклю­чения. Ему противостоит романтическая наука, кото­рая вместо того чтобы аналитически разрывать рас­сматриваемое явление на куски, старается описывать его в его феноменальном богатстве и уникальности. Лурия сам великолепно представлял и этот второй, гётевский способ заниматься наукой — чего стоят его книги о человеке с неограниченной памятью и челове­ке с поражением мозга, ставшие классическими. Хотя главной заслугой Владимира Петровича является воз­вращение к жизни инженерной психологии и техниче­ской эстетики, его сердце всегда принадлежало науке романтической. Об этом свидетельствует, среди про­чего, его глубокий интерес к творчеству Мандельшта­ма, Шпета и Мамардашвили. По-видимому, в этом и состоял наиболее значительный урок, преподанный нам Владимиром Петровичем, — телефонная книга, конечно, вещь полезная, но для понимания мира боль­ше пользы от того, что человек замечает и ценит его красоту.

Желаем Владимиру Петровичу того же, чему он нас в первую очередь учил — мудрости и доброты. Умения рассказывать истории ему не занимать. Желаем, чтобы он еще долго обогащал мир рассказами, которые делают мир миром, в котором интересно жить.