Я: конфигурации артефакта^*

Посвящается Владимиру Петровичу Зинченко, автору статьи «Живые метафоры смысла».

Данная работа — опыт ответа на вопрос: чем является наше Я в качестве артефакта? Сама постановка этого вопроса, как представляется автору, — плоть от плоти идей Л.С. Выготского о существовании естественно-искусственных образований в психике. Выготский писал: «Искусственные (инструментальные) акты не следует представлять себе как сверхъестественные или надъестествен­ные, строящиеся по каким-то новым, особым законам. Искусственные акты суть те же естественные, они могут быть без остатка, до самого конца разложены и сведены к этим последним, как любая машина (или техническое орудие) может быть без остатка разложена на систему естественных сил и процессов.

Искусственной является комбинация (конструкция) и направленность, замещение и использование этих естественных процессов» [7, с. 103—108].

Основываясь на этой идее, подойдем к трактовке «Я». Но подойдем постепенно, не сразу. В дискурс об «искусственно-естественном» включим новое для данного дискурса слово — «артефакт».

Это еще не ставшее вполне русским слово, как иногда бывает с иноязычными пришельцами, имеет в современном русском не одно, а несколько толкований (оставляя нам известную свободу выбора в расшифровке смысла). Я перечислю некоторые понимания, уже «прописанные» в словарях.

Артефакт:

•   явление, процесс, предмет, свойство предмета или процесса, появление которого в наблюдаемых условиях по естественным причинам невозможно или маловероятно;

•   любое творение человеческих рук, будь то сооружение, орудие труда, произведение искусства, жилище, сосуд или иной объект;

•   феномен или эффект, привнесенный в эксперимент исследователем [4].

Смысл, который я придаю многозначному слову «артефакт», состоит в том, что это нечто искусственное, выдающее себя за что-то естественное, как бы присущее природе вещей, но таковым не являющееся. В этой связи примечателен смысл слова «артефакт» в археологии: «термин применяется только в случаях решения альтернативы происхождения предмета между объектами природного происхождения и объектами, выполненными человеком. При доказательстве изготовления предмета человеком, предмет признаётся артефактом» [3].

Не только обыденное, но и профессиональное сознание философов и психологов нередко приписывает нашему Я статус от века присущей человеческой психике данности. Таковы идеи существования «трансцендентального Я» (И. Кант), «принадлежности субъекту (“нам”) как первой характерной особенности всего психического» (С.Л. Рубинштейн), «роста личности изнутри» (К. Роджерс) и т. д. и т. п. Свидетельства поэтического сознания — о том же: «Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду...» (А. Тарковский).

И, тем не менее, автор этого сообщения принимает за точку отсчета то, что «Я» — артефакт, «знаковое образование», не отделимое от языка культуры, присутствующее в слове, присваиваемое и используемое из поколения в поколение носителями языка. Проблема же в том, чем именно является это знаковое образование?

Уже в первой посылке — вопрос: почему бы не сказать о нем сразу «знак» или, скажем, «символ»? Почему тут говорится — «знаковое образование»? И далее, что здесь означивается, и есть ли здесь что-то, что может «означиваться» (а вдруг и «означиваться» здесь особенно нечему)? Мы сталкиваемся с вопросами, которые, пожалуй, могли бы лишить сна исследователей, если только они не склонны отмахиваться от парадоксов и несообразностей, связанных с идеей «Я».

Начнем с того, что «Я» — не есть знак, или по крайней мере есть то, что не является стандартным знаком: ведь если бы это был просто «знак», мы не могли бы его изобразить так, как требует того Сос- сюр: в виде означающего вкупе с означаемым (рис. 1); и, кроме того, мы не могли бы прибегнуть тут к символике Пирса и Морриса, помещая этот знак в треугольник Огдена-Ричардсона (рис. 2).

В самом деле: не существует Я без имени «я». Поэтому означаемое в модели Соссюра должно включать в себя означающее. Точно также, в семиотическом треугольнике на рис. 2, знак X (слово «я») выражает смысловое значение Y (понятие Я), неотчуждаемое от слова, указывающего на него, и при этом существование референта Z (денотата) проблематично.

Итак, с учетом специфики Я мы используем идею «знаковости» в более широком плане, чем общепринятый, говоря о «знаковых образованиях» вообще, включающих в себя знаки, но знаками не всегда являющимися.

Поскольку «Я» для нас — артефакт, далее рассмотрим знаковые образования, лежащие в основе осмысления, или, точнее сказать, полагания Я как «искусственно-естественного» образования. Таким образом, мы затрагиваем интересы семиотики Я, — особого раздела общей персонологии, содержащего в себе исследование знаковых систем как инструмента познания и построения Я [16]; [17]; [19].

Знаковые образования в контексте семиотики Я могут быть разделены на два больших класса:

•         знаковые аномалии;

•         реальные знаки.

Выделяя классы и подклассы знаковых образований, охарактеризуем некоторые семиотические модели Я, противоположные по способу своего построения. В первой части статьи рассмотрим знаковые аномалии и адекватные им модели Я, препятствующие его осмыслению (мы бы сказали, знаковые модели мнимого Я). Во второй части — предложим психолого-семиотическую модель, позволяющую раскрыть Я как искусственно-естественное образование, разумное в своей основе, и, следовательно реализуемое.

Знаковые аномалии в семиотике Я

Знаковые аномалии — это сочетание знаков, воспринимаемое как знак, непосредственно и безусловно свидетельствующий о наличии объекта, на которые он якобы указывает, в то время как существование такого объекта проблематично, сомнительно или исключено; относительно таких знаковых сочетаний, воспринимаемых как знак, нельзя утверждать, что им предшествуют и им соответствуют, как если бы это был настоящий знак, реальный объект.

Знаковые аномалии (будем говорить также — «псевдознаки») представляют собой один из способов метафорической интерпретации Я как психологического феномена. Выделяем три группы знаковых аномалий:

•   знаки невозможного;

•   знаки-эскизы обозначаемого;

•   знаки, подменяющие обозначаемое.

Конкретные примеры таких псевдознаков, это, соответственно, — фигуры невозможного, знаковые воплощения дурной бесконечности, знаки порочного круга в определении объектов.

Наше Я порою является нам в этом причудливом облике.

Фигуры невозможного. Перед нами одна из разновидностей знаков невозможного — визуально невозможные построения. Оскар Рутерсвард, классик конструирования геометрических фигур невозможного (рис. 3а), характеризуя множество построенных им самим фигур (а их тысячи!), пишет, что среди них можно было выделить два вида: истинные невозможные фигуры и — ненастоящие; истинные невозможные фигуры не могут составить единое целое в логическом и качественном пространстве; они не могут производиться компьютерами, которые выполняют только задания с логической структурой [21]. Ис-

тинные фигуры невозможного (например, бесконечная лестница Пенроуза, рис. 3а) не существуют ни в каком пространстве. В отличие от них, ненастоящие невозможные фигуры, напротив, имеют некоторое логическое и реалистическое строение, например, пояс (лента) Мебиуса (рис. 3б).

Представим себе человека на лестнице Пенроуза. Продвижение «вверх» (= «вниз») по этой лестнице — метафора замешательства нашего Я, пытающегося постичь себя. Временами нам кажется, что познавая себя, мы поднимаемся «над собой». Но это — убедитесь! — самообман. «Я» как познаваемая реальность — это иллюзия, с которой мы пытаемся справиться, но не можем. Поэт Андрей Вознесенский открыл поразительный перевертыш: «аксиома самоис- ка» (прочитайте фразу справа налево!). Представим себе, что каждый шаг в самопознании на лестнице Пенроуза (каждый подъем на ступеньку «выше») — одна из 15 букв перевертыша.

Риторический вопрос: «К чему придем, следуя аксиоме?!»

Сам факт существования истинных фигур невозможного, затрагивая семиотику Я, позволяет нам думать о своем Я как исчезающей реальности. Оказывается, такое возможно: «быть» и тут же «не быть». Достаточно просто присмотреться к себе. Назовем одно из таких смущающих ум открытий феноменом интолерантности Я к рефлексии (психологи встречали нечто подобное, размышляя о памяти, сознании, личности). Суть феномена: пока мы не спрашиваем себя, что есть «Я», мы знаем ответ; но стоит задуматься над ответом — и Я ускользает.

По аналогии с геометрическими фигурами невозможного можно описать все более расширяющийся в наши дни пул «субъектных» фигур невозможного (рисующие себя руки; человек, созерцающий свою спину в зеркало; кукла-марионетка, управляющая ниточками, за которые сама себя дергает, и т. п.). Встречаются невозможные высказывания (например, небылицы), описание невозможных поступков (абсурд), чертежи невозможных машин (очередной вариант «вечного двигателя»), знаки невозможного сочетания вещей и положений (комические объекты, контр-знаки[2]).

Некоторые вербальные фигуры невозможного (позволим себе этот термин!) давно уже получили прописку в культуре. Одна из таких классических фигур — «Рыжий человек» Даниила Хармса. Напомним: «Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что непонятно, о ком идёт речь. Уж лучше мы о нём не будем больше говорить[3]». Мы можем ощутить Я «Рыжего человека», но мы не можем изобразить его как носителя своего Я (хотя «рыжина» перед глазами промелькивает и исчезает, как хвост лисы, оставляя после себя неуловимый след...[4]). А если бы смогли это изобразить, то, очевидно, мы бы получили истинную фигуру невозможного (знак, обозначающий свое собственное исчезновение — см. рис. 15).

Наше естественное любопытство побуждает спросить: где обитают истинные фигуры невозможного? На этот вопрос мы бы ответили, что они присутствуют в поле переживаний. Ведь поле переживаний шире, чем поле мысли, — мы писали об этом [14]. Переживания — субстанция алогичная, и может быть, в силу этого, как в детской игре, где все может стать всем, наше Я столь пластично, являясь универсальным трансформером.

Знаковые воплощения «дурной бесконечности». Таковы знаки-эскизы обозначаемого. Мы называем их так, потому что они подобны бесконечному ряду набросков будущей картины без всякой надежды дорисовать ее до конца. Это — знаковые воплощения дурной бесконечности, то есть фигуры, содержащие в себе маркер незавершимости качественно однородных, не заключающих в себе какой-либо новизны построений (к примеру, ничем не ограниченного нахождения оснований или следствий чего-либо). Три хорошо узнаваемых маркера (знака-указателя) незавершимости: знак предела в математическом выражении, например:

сокращения в конце фразы «и т. д. и т. п. (до бесконечности)»; многоточие «....» в конце последовательности знаков.

Знаки-эскизы, выражающие регресс в «дурную бесконечность», критически часто встречаются на нашем пути, когда мы размышляем о Я [16]; [17] (рис. 4).

Приведенные здесь схемы — абстрактны. Между тем, в современной культуре существует множество визуальных метафор — «метафор смысла» (В.П. Зинчен­ко [8]), — позволяющих не только понять, но и прочувствовать, что значит «бесконечный регресс» (рис. 5—8):

Неужто в понимании Я мы обречены проваливаться в дали дурной бесконечности?! (см. рис. 8):

Знаки порочного круга. Это знаки, не столько указывающие на объект, сколько подменяющие его собой, что создает видимость определения объекта. В формальной логике им соответствуют ошибка «circulus in definiendo» (круга в определении), при которых дефиниция предмета скрыто включает в себя предмет, остающийся без определения. Иногда порочный круг описывается следующим образом: это — «логическая ошибка или уловка, при которой утверждение выводится из самого себя, обычно через несколько промежуточных утверждений» [20].

Один из примеров ошибки круга в определениях в знаковой форме может быть зарисован с использованием символа «опора» («»):

Здесь определяемый термин А опирается на себя самого в хвосте длинного ряда определений (знаковые вариации ошибки circulus in definiendo, конечно, неисчислимы).

Так, пытаясь дать дефиницию «Я», многие авторы упускают из виду, что определения, привлекаемые для определения термина, в свою очередь сами на него опираются. Перед нами типичная ошибка, что на компьютерном языке обозначается как «ссылка на себя».

Применительно к интересующему нас понятию читаем: «Я — фундаментальная категория философских концепций личности, выражающая ре­флексивно осознанную самотождественность индивида» [24, с. 1249] (подразумевается «кто-то», кто рефлексирует; правомерен вопрос: не «я» ли рефлексирую?!). Примеры прямого и косвенного использования «я» в определении Я неисчислимы. Вот лишь некоторые: «самосознание», «самооценка», «самоуважение», «субъективные представления человека о себе», etc (см. обзор существующих определений Я в широкой по охвату и интересной по содержащимся в ней идеям книге А.В. Карпова [11, с. 131 — 151]). Ощущение «странности» ситуации усиливается, когда мы встречаемся с дефинициями «Я», где фигурируют такие слова, как «индивидуальность», «самость», «личность», «субъект», «самосознание», очевидно, связанные с Я вербальными скрепами; при этом само «Я», в гуще подменяющих его синонимов-переименований, ни в коей мере не раскрывает нам своей природы.

Рассмотрим другие знаковые образования, лишенные, может быть, ореола парадоксальности, однако приближающие нас к постижению (и конструированию) Я.

Реальное Я: четыре знаковых формы

В этом разделе мы рассмотрим несколько преемственных форм реального Я (Я-имя, Мое, Я сам, Свое другое Я), образующих в целом круг порождения Ноуменального (т. е. истинно сущего) Я (рис. 9).

В основе каждой из этих форм — особые знаковые образования: на знаки себя («иконические знаки» себя), знаки-признаки («знаки-индексы»), знаки знаков (ординарные знаки), знаки иного, чем знак (символы), внезнаковое5. Каждое из указанных знаковых образований рассматривается нами в процессе мысленной реконструкции преемственных форм порождения Я (буква, крупнее других, набранная жирным прямым шрифтом, символизирует Ноуменальное Я).

1.     Я-имя. Это — базовая форма Я. С нее начинается и ею увенчивается становление Ноуменального Я. Все формы Я, начиная с Я-имени, основаны на ощущениях.

Ощущения, пожалуй, самый трудный для осмысления элемент семиотики Я. Они представляют собой то, что ранее было названо «знаком себя». Это — означающие ничем не отличающихся от них означа­емых. Сказать, что ощущения «отражают» что-то помимо себя, нельзя. Нет никакой «вещи в себе», которая бы была «отражена» в этих ощущениях. Ни агностицизм, ни блаженной памяти теория отражения здесь «не работают». Ощущение есть то же самое, что ощущаемое (они различается только порядком их рассмотрения в процессе анализа).

Трактуя «ощущения» как знаки себя, мы не рискуем впасть в ошибку порочного круга. «Круга» в определении здесь нет, так как, в сущности, нет и определения , провоцирующего ошибку подобного рода. Мы используем здесь остенсивное определение: через указание — «вот» (и далее говорим о данностях, которые могут быть исследованы феноменологически).

Соответственно, ощущаемое есть знаковый прообраз себя: такое сущее, о котором мы смогли бы сказать, что оно находит эксклюзивную форму своего существования в ощущении.

Вспомним, в этой связи, аристотелевское учение о «Четырех причинах»: материальной — «то, из чего»; формальной — «то, в чем»; действующей — «то, посредством чего»; целевой — «то, для чего». Введем новый конструкт: само причинность сущего (понимая под причинами не «какие-нибудь», а именно аристотелевские четыре причины. В таком случае ощущаемое можно определить как особое сущее, характеризуемое полнотой самопричинности: будучи ощущаемым, оно (сущее) составляет себя (=сливается с собой, являясь материальной причиной), содержится в себе (=пр1инадлежпп1 себе, являясь формальной причиной), полагает себя (=воплощается в себе, являясь действующей причиной), длится в себе ^продолжает себя, являясь целевой причиной) (рис. 10). Ощущение есть способ существования такого сущего (В.А. Петровский [19]). Именно в этом смысле мы говорим, что ощущения суть знаки самих себя.

Ощущаемые, конечно, не выступают «по отдельности». Они всегда в со-бытии друг с другом. Они не парят в пустоте. Холодное сочетается с твердым, белым, влажным — когда это лед; мягкое, ароматное, вкусное, оранжевое сочетаются друг с другом — когда это апельсин. Нам не следует уступать давней привычке искать что-то «под» этими чувственными элементами.

Важно подчеркнуть: ощущения первоначально (а многие и пожизненно) существуют до и независимо от Я — это ничьи ощущения. Ведь только при этом условии можно мыслить Я как сотканное из ощущений, основанное на них. Из этих — ничьих — ощущений может рождаться «не-Я», а также «Я другого», диалоги «Мое Я» — «Мое Ты», сложные отношения, к примеру, пушкинское: «Я ей не он »6. Это источник единомножия Я, которому автор придает особое значение в построении мультисубъектной теории личности [13]—[15].

Среди соощущений мы отмечаем так называемые дейксисы (от греч. deixis — указание), без которых семиотика Я была бы, на наш взгляд, не только не полна, но и невозможна в принципе.

В лингвистике этот термин обозначает языковые выражения и другие знаки, которые могут быть про­интерпретированы лишь при помощи обращения к физическим координатам коммуникативного акта — его участникам, его месту и времени. Нас интересуют, прежде всего, персональные дейксисы и среди них личные местоимения 1-, 2-, 3-го лица (я, ты, он), но также и дейктические элементы. Этим термином обозначают как отдельные лексемы, так и аффиксы в составе других слов, к примеру, русское личное окончание - у (в слове пишу); оно в той же мере указывает на говорящего, что и местоимение я [6].

Психологически, дейксисы — соощущения, как минимум, объединяющие в себе три генерации ощущений: кинестетических (артикуляция звуков в словах я, ты, он и прочее и адекватная жестикуляция), слуховых (слышание произносимых звуков) и визуальных (восприятие или представление физических тел как говорящего, так и слушающего, а также собственных и чужих указательных жестов).

Наименее очевидный и наиболее важный вопрос семиотики Я, постановка которого обязана существованию дейксисов, заключается в следующем: существует ли общее чувство, роднящее дейксисы я, ты, он(а)[5] и другие дейксисы того же рода?

Отвечая на этот базовый вопрос семиотики Я, мы говорим: «Да, существует!» и даже называем это гипотетически общее, сродственное, роднящее дейкси­сы знаковое образование непривычным образом: перед нами безличное местоимение первого лица. Это — соощущение тождества позиций адресант (т. е. говорящий, = источник сообщения, тот, от кого поступает сообщение), адресат (т. е. слушающий, = получатель сообщения, тот, к кому обращено сообщение) и, наконец, объект коммуникации (потенциальный участник коммуникации, тот, о ком это сообщение)[6].

Изобразим знаковое образование, соответствующее безличному местоимению первого лица (рис. 11).

Присутствуя в каждом и как бы «между» индивидуумами, такое Я повсеместно. Мы говорим о данной форме Я — «Я-имя» (или — «Номинальное Я»), изображая ее в тексте заглавной буквой Я, набранной курсивом.

Казалось бы, естественно спросить, где (на чьей стороне — адресанта, адресата, объекта коммуникации) осуществляется синтез Я-имени ? Ответ состоит в том, что территория синтеза не столь уж существенна. Независимо от того кто является носителем синтеза, «в ком» осуществляется сплав «я», «ты», «он» и других маркеров взаимоприсутствия индивидуумов, рождающееся при этом Я еще свободно от знаков отличия (оно просто «не успело» еще обрести их, как, впрочем, еще «не успело» расстаться со знаками отличий в своем продвижении к «чистому Я»).

Вместе с тем, общая схема генезиса Я-имени представляет интерес и гипотетически могла бы выглядеть как на рис. 12.

Я-имя — первое, наиболее абстрактное формообразование Я, с которого начинается восхождение к более конкретным, богатым своими определениями формам его существования[7].

Перечислим теперь преемственные формы Я (рис. 9). Из них первая, как уже было сказано только что, — «лингвистическая» форма Я, Номинальное Я, образует старт восхождения.

Важно отметить: Я-имя присутствует внутри каждого из нас. Это «имя-место» любого, говорящего «я», и в этом смысле оно повсеместно (можно сказать, что оно существует между всеми). За этот счет безличное местоимение Я, звучащее всякий раз как личное местоимение «я», есть не только исходная, но и финальная точка маршрута при восхождении к совершенному — всеединому — Я.

Чтобы уяснить для себя, что представляет собой такое Я, не нужно прибегать к образу «маленького человечка в голове», или гомункулуса, который «рассматривает» картинки, поступающие извне, инициирует действие, переживает (вторично, тре- тично и так далее «пережевывая») одну и ту же эмоцию. Для осмысления более чем достаточно соощу- щения общности ощущений, характеризующих произнесение и одновременно слушание слова «я» [ja], воспроизводства в сознании указательных жестов «к» (чему-то), «от» (чего-то), «о» (чем-то), а также — частичное восприятие или представление говорящего в разных позициях коммуникации и ощущение тождества его бытия в этих позициях.

Я-имя, по-видимому, и есть то самое — искомое — «центральное Я», которое веками будоражило умы философов со времен Юма; его «маленький челове- чек»-наблюдатель в голове навлек на голову мыслителей неразрешимую проблему «человечков» второго, третьего и далее порядков, наблюдающих за наблюдателем. Но если уж с чем-то сравнивать «центральное Я», то это, скорее, некое навигационное устройство, показывающее, где пребывает оно само, — где находится источник сигналов, который может быть запеленгован другими и таким образом «рассекречен» ими.

2.     Феноменальное Я (синонимический ряд: Моё; Мой жизненный мир; Я-идентичность; Территория Я; «со мной» = «при мне» = «у меня») — соощущение всех ощущений, соотнесенных с Я-именем (всех сопричастных ему ощущений — проприоцептивных, интероцептивных и экстероцептивных, а также образов, интенций, побуждений, смыслов, настроений, состояний и т. п.), сливающихся в общее переживание присутствия в мире (см. рис. 13).

«Психологи склонны думать об «Я» либо как о бессмысленной абстракции, либо как о сложной проблеме, требующей глубокого размышления. Сведение «Я» к зрительной проекции носа на сетчатку (именно краешек носа позволяет наблюдателю видеть себя в движении; примечание мое. — В.П.) обычно вызывает радостное оживление и насмешки слушателей» [3, с. 75]. Отметим, что видимая часть носа, строго говоря, еще не есть Я. Ведь и рыбы, руководствуясь сетчаточными проекциями носа, ничуть не хуже, чем люди, видят «себя», но имя «Я» — хотите верьте, хотите проверьте! — им неведомо. Сфера Моё (Феноменальное Я) включает в себя сотканное из ощущений имя «Я» вместе с другими, сопряженными ощущениями

Поскольку здесь перед нами соощущение всех ощущений, связанных с Я мостиками переходов, в этом парадоксальном «множестве всех множеств
ощущений» присутствуют не только имя Я, но и ощущения, образующие приведенную только что дефиницию наличного Я, а также все слова, надст­раивающиеся над нею сейчас, — в том числе и эти, говоримые нами, и те, что будут сказаны нами потом. Словом, присутствует нескончаемая ing-овая форма длящегося настоящего! Но в этом длящемся настоящем есть настоящее Я, характеризуемое постоянством (сквозь-временным характером) своих черт. Постоянство — в самой сопричастности любых актуальных ощущений «лингвистическому» ядру Я.

Может показаться странным, но это так: первое — «личное» — Я представляет собой союз ничьих ощущений и безличного местоимения первого лица.

Возникает вопрос: в каких терминах семиотики Я специфицировать данную форму? Перед нами — такой знак, который объединен с самим означаемым (денотатом). Мы говорим — знак-признак (в семиотике Ч. Пирса — «индекс»). Я-имя обозначает некое целое, к которому принадлежит — себя, как таковое, и свое окружение. Иными словами, Номинальное Я не отделимо здесь от феноменального поля, к которому принадлежит.

Перейдем теперь к следующей, более развитой, форме Я, наследующей черты только что рассмотренной.

3.    Когитальное Я (Я сам). Любое ощущение может фигурировать в статусе сущего (ощущаемого), и, таким образом, повторно (рефлексивно) проявлять себя в качестве ощущения. И следовательно об ощущении можно говорить, что в составе другой целостности оно составляет себя (слитно с собой), содержит себя, полагает себя, длит себя. То же, конечно, относится и к соощущениям, таким как Феноменальное Я. Таким образом, мы можем перейти к новой целостности: Феноменальному Я в саморефлексии. Назовем эту новую рассматриваемую форму Когиталь­ное Я. На языке обыденной речи в этом случае мы говорим «Я сам».

В каких знаковых формах мы могли бы выразить Когитальное Я?

Ранее уже говорилось, что помимо настоящих, истинных, есть еще и ненастоящие (условные) фигуры невозможного, то есть фигуры, кажущиеся невозможными и все-таки существующие. Среди них — лента Мебиуса (вернемся к рис. 3,б). Эта фигура широко задействована в культуре и, в частности, используется при описании нашего сознания (см. В.П. Зинченко [10]).

Когда в рефлексии мы фокусируемся на Я-феноменальном (напомним — это «Моё», «Территория Я»), лента Мебиуса подсказывает нам следующий способ осмыслить себя. Мы располагаем взглядом на себя изнутри («внутренний наблюдатель» есть Я) и одновременно видим себя извне («внешний наблюдатель» — также Я). Таким образом, перед нами парадокс «двойного присутствия». Эта парадоксальность заключает в себе проблему: как примириться с мыслью, что находясь внутри, можно быть еще и снаружи того, в чем находишься?! Чувство парадоксальности усиливается, когда мысленно мы возвращаемся в детство, вспоминая игру: «зажмуриваюсь» — «смотрю». Стоит только зажмуриться («никто не видит меня»), и меня уже «нет». Открываешь глаза и — «появляешься». Быть не видимым извне для ребенка означает — не существовать. Взрослые люди, в отличие от детей, обладают «внутренним зрением», показывающим их самих «снаружи». Лента Мебиуса позволяет в мысли справиться с парадоксом двойного присутствия: продвигаясь вдоль «одной из сторон», вполне возможно плавно перейти «на другую» сторону, то есть, применительно к случаю, — из положения «вижу себя изнутри» перейти в положение «вижу себя извне».

Когитальное Я (Я сам) представлено единомножием четырех ипостасей:

— Я-самоцельность (переживание себя). Человек чувствует, что его Я в данный момент служит продолжением «того же самого» Я в непосредственно предшествующий момент времени (то есть ощущает непрерывность и преемственность своего Я во времени);

— Я-самоданность (созерцание себя). Человек строит образ своего Я (будь то физическое тело, частично воспринимаемое органами чувств, или — ин­троспективно, создавая образ себя в представлении);

— Я-самоосуществление (полагание себя). Человек воплощает себя в мысли и действии (мысля себя, созидает себя);

— Я-самоценность (устремленность к себе). Человек обращен к себе самому, привержен себе; он может сказать: «я есть для себя», или, быть может, так: «я есть, для себя» (то есть существую, продлевая себя, как если бы «для» было от слова «длиться»).

С учетом абстрактности и многозначности терминов, с помощью которых мы описываем указанные формы самости, предложим также синонимический ряд: Аутентичное Я (Я как чувство себя), Эйдетическое Я (Я как образ себя), Деятельное Я (Я как мыс- лесозидание себя), Самоценное Я (Я как устремленность к себе) (рис. 14):

Все ли формы Феноменального Я (Мое) рефлек- сируются, превращаясь в Я сам? Ответ подразумевается — не все! Если принять эту посылку, логично было бы выделить также формы дорефлексивного (потенциального) Я сам, образующих в целом то, что можно назвать (их также четыре): Упускаемое Я, Потаенное Я, «Дремлющее» Я, Витальное Я. В целом,
они образуют то, что могло бы быть названо Сокровенным Я10.

Происхождение числа «четыре» применительно к ипостасям Я сам (и их дорефлексивным прообразам) представляется нам очевидным. Ведь каждая из них суть особая целостность, основу которой образует одна из четырех сторон Феноменального Я; оно, в свою очередь, есть соощущение ощущений, соотнесенных с Номинальным Я, и являющееся, соответственно, ощущением; а это последнее объединяет в себе четыре аспекта самопричинности сущего (еще раз перечисим их: слитность с собой, принадлежность себе, воплощенность в себе, продолженность в себе). Когитальное Я (Я сам) воспроизводит в себе эти аспекты ощущения, обособляя их, придавая им качество само стоятельности.

Каков статус указанных сторон Я сам в семиотике Я? Перед нами то, что Ч. Пирс называл иконичес- кими знаками (иконический знак заключает в себе ряд свойств, присущих обозначаемому объекту).

Существуют данные эмпирических исследований, подтверждающие, что каждая из названных форм Я сам, проявляясь в поведении человека, сопровождается чувством самопричинности Я (феноменология самоцельности, самоданности, спонтанности самораскрытия, самоценной неадаптивности Я). Подробнее об этом — в наших книгах [13]; [15] и статье [19].

Заметим, что четыре ипостаси самости еще не раскрывают нам характера существующих связей между ними. Но если принять, что со-бытие ощущаемых порождает их соощущение, то из нашего допущения следует многообразие форм ощущаемых связей между разными проявления самости.

Упомянем варианты соощущений, образующих более сложные формы Я сам (и с семиотической точки зрения являющиеся также иконическими знаками):

переживание себя и созерцание себя. «В норме» они соощущаемы, рефлексируясь как «собственный взгляд на себя», «точка зрения, с которой я вижу себя».

В случае если чувство себя и образ себя не выступают в единстве друг с другом, если они не образуют общего ощущения, возникает чувство «я не вижу себя», «я себя потерял», «что со мной?», или — «я не могу выразить то, что в действительности чувствую». Это значит, что в данном отношении Я-когито не состоялось;

переживание себя и полагание себя; в своей совместности они рефлексируются как аутентичность;

переживание себя и обретение себя; их со-бытие рефлексируется как обладание собой (ведь глубинный смысл этого — владеть собой);

созерцание себя и полагание себя; совместность двух переживаний рефлексируется как следование себе («На том стою...» (М. Лютер); «И нужно ни единой долькой // Не отступаться от лица.» (Б. Пастернак);

созерцание себя и устремленность к себе', их событие рефлексируется как принятие себя («любование собой »);

устремленность к себе и полагание себя; совместность их бытия рефлексируется как самоактуализа­ция (сокровенные смыслы обнаруживают себя во вне).

Всё это — разные формы саморефлексии Я (более точно — Феноменального Я).

Формы саморефлексии Феноменального Я мозаично представлены в культуре россыпью символов. По словам В.П. Зинченко, «мы часто встречаем выражения, свидетельствующие если и не об отсутствии, то о размытости границ между познанием, чувством и волей: логика сердца; действие и страсть — одно; чувствующий ум; умное делание; единство аффекта и интеллекта; умные эмоции; эмоциональный интеллект; идея, становящаяся аффектом; проведение ума в сердце; союз ума и фурий (рождающий ублюдков); живописное соображение; визуальное мышление; зрячих пальцев стыд; от действия к мысли; ручные понятия; память — ищущий себя интеллект; живое движение — ищущий себя смысл; духовная жажда; голодный ум и т. д. и т. п. Подобные речевые миксты (монстры) должны были бы заставить усомниться в существовании чистых культур, но как схватить целое, если пренебрегли душой?».

Вопрос и в самом деле заключается в том, чтобы «схватить целое» — душу. При всем многообразии форм Когитального Я есть в них нечто, ощущаемое как общность их всех. Оно равным образом представлено в каждой, но вместе с тем не тождественно ни одной. Это — «чистое Я».

Чистое Я выступает в процедурах растождеств- ления:

«У меня есть тело, но я — это не мое тело. Мое тело может быть больным или здоровым, усталым или бодрым, но это не влияет на меня, на мое истинное “Я”.

У меня есть интеллект, но я — это не мой интеллект. Он достаточно развит и активен. Он является инструментом для познания окружающего и моего внутреннего мира, но я — это не мой интеллект.

Я — Центр чистого самосознания.

Я — Центр Воли, способный владеть и управлять моим интеллектом, эмоциями, физическим телом и всеми моими психическими процессами.

Я — это постоянное и неизменное “Я”» [1, c. 145— 147] (рис. 15).

В контексте семиотики Я важно, что здесь перед нами не просто символ, но символ, в котором чувствуется несводимость его к символизируемому, — символ, заключающий в себе отрицание каких-либо ощущений, при этом само это отрицание ощущается . Он относится к особому роду знаков. Это знаки иного, чем знак, — чувственные знаки сверхчувственного 11. А в случае чистого Я (присмотримся к процедуре растождествления) это иконический знак отрицания (иконические знаки, как мы помним, обладают сходством с тем, что они обозначают; «чистота» Я — результат отрицания определенности, «очищения»).

Итак, мы приходим к завершающей форме восхождения к Ноуменальному Я. Она созидается цепочкой слов, движением образов, чувством вот только что, но все эти слова, образы, чувства как «часть» рефлексии в ней же и сходят на нет.

Озадачим себя вопросом, которым не считал нужным обременять себя Ассаджиоли, а именно: «Куда испаряется Я по мере становления «Чистого Я» в рефлексии?»

4.     Трансгрессивное Я (свое другое Я; Я по ту сторону Я; Я-незнаемое). Только что мы застали что-то, отличное от рефлексивного Я; оно скрыто присутствовало в повествовании о нем, но угадывается как следствие (дериват) нарратива. Появление этого нового Я связано с переходом через невидимую черту, отделяющую рефлексивные формы Я от постре­флексивных. За этой чертой, мы чувствуем, есть «что-то такое», о чем сами не знаем, хотя оно и созидается нами: новое Я, пред лежащее будущему постижению[8] [9].

Данная форма Я нуждается в имени, заключающем в себе «не-знаемость» того, что случится (при переходе через черту). Одно из таких имен — «трансгрессия», означающее пересечение границ, выход за пределы, перемещение «по ту сторону» чего-либо. Иногда слову трансгрессия придается магический смысл волшебного перемещения в пространстве (например, в книге Б. и А. Стругацких «Понедельник начинается в субботу» или Дж. Роулинг «Гарри Поттер»).

Итак, перед нами новая форма Я: «Трансгрессивное Я».

Чем является Трансгрессивное Я как знаковое образование? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо определить еще одну категорию сущих, относящихся к семиотике Я — «внезнаковое». Этот термин используется нами, чтобы выразить идею существования чистых бытийных форм, не являющихся знаками (ни означающими, ни означаемыми). Они — за пределом знаковой области; но коль скоро мы говорим о них, они примыкают к ней, находясь на границе. Это «что-то», о чем мы не можем сказать «что». Положение неозначенности и незнаемости, конечно, временное, сама мысль о внезнаковом придает ему знаковый статус. Однако все-таки, оглянувшись (как бы в зеркальце заднего вида), мы можем уловить присутствие этого «нечто» еще до его превращения в знак.

К такой категории явлений относится Трансгрессивное Я. В самый момент его появления мы не можем сказать о нем: «Это — я». Необходимо выйти за границы Я сам, покинуть территорию саморефлек- сии, чтобы после увидеть себя-иного (нового). Нельзя видеть точку, с которой смотришь. Чтобы потом сказать «я», необходимо сначала поставить себя на место этого некто («он», «она»), сказав о нем: «“Некто” есть именно ты, твое я».

И, таким образом, круг знаковых форм Я замыкается. Мы приходим к исходной форме Я. Перед нами вновь «Я-имя», объединяющее в себе «он (она)», «ты», «я» (и другие персональные дейксисы).

Отталкиваясь от Я-номена, мы возвращаемся к нему же. Круг знаковых форм Я замыкается.

Ноуменальное Я (Я-действительное). Сам этот круг — взглянем на него (см. рис. 9) — есть символ[10], обращающий нас к некому (не видимому на рисунке) обозначаемому. В семиотике Я данному символу мы отводим особое, скажем так, знатное, место. Де­нотат этого символа не предшествует ему (символу) ни исторически, ни логически; символ здесь предваряет появление символизируемого; последнее является дериватом этого символа. Символ как бы творит свой денотат, первичен по отношению к нему (в то время как денотат — вторичен).

Ровно о том, что существует «по ту сторону» знака, но рождается при его непосредственном участии, мы говорим «Ноуменальное Я» (в тексте, как мы помним, для обозначения Ноуменального Я используется крупная буква Я).

«Я» есть динамика переходов между номеналь- ной, феноменальной, когитальной и трансгрессивной формами Я. Рисунок четырех форм Я и объединяющей, пятой, символизирует идею Я, — самореализую­щегося представления, опосредующего активность индивидуума (см. далее «Психофизика Я»).

Рождается Я — реальное, «всамделишное», участ- ное в бытии. От того, как выглядит, в каких знаковых формах оно раскрывается перед людьми, зависит его собственное бытие. Значит, не только оно «соучаст- но» нам, но и мы соучастны ему[11].

Знаковые аномалии в понимании Я
и их последствия

Ошибка порочного круга в самоинтерпетации, а также выпадение или нарушение тех или иных звеньев круга ноуменального Я позволяет интерпретировать акцентуации, дезадаптации, защитные механизмы, измененные состояния сознания личности. Перед нами следствия знаковых аномалий в осмыслении собственного Я. Назовем некоторые: бездействие, уход в дурную бесконечность «самоиска» (мы цитировали уже палиндром Вознесенского — «аксиома самоиска»; этот удивительный перевертыш соответствует наивному убеждению людей в том, будто можно когда-нибудь «доискаться» до своих истоков в воронке саморефлексии); защитные механизмы проекции, интроекции и ретрофлексии (нарушения в системе Я-номена); регрессии к фрейдовскому «океаническому» Я («остановка» развития на ступени Феноменального Я); избыточное самодистанциро­вание при утрате «Я-чувства» и смежные расстройства (при нарушениях в системе Феноменального Я);измененные состояния сознания при нарушении Я-когито.

К психофизике Я

Итак, «Я» в качестве артефакта есть искусственная (культурная) схема Я, реализующая себя в естественном материале ощущений и опосредующая активность индивидуума. Метафорически активность индивида в процессах такого опосредования можно уподобить световому лучу, проходящему сквозь отверстия в перфокарте; конфигурация просветов на перфокарте аналогична узору прообраза Я (напомним, что сделанная из тонкого картона перфокарта, применявшаяся в компьютерах первого поколения, представляет информацию наличием или отсутствием отверстий в определённых позициях карты). Сказанное означает, что прообразы возможного Я конфигурируют проходящий сквозь них поток активности, и в этом случае прообраз Я превращается в Я-ноумен, становится формообразующей причиной поведения (аналогия представлена рис. 16, где показано, как «возможно» физическое воплощение того, что существует в знаковом, двухмерном, дизайне — в плоскости идеального, на картине).

Заметьте: знаковая картина мира — это не только посредник в ряду «активность — знак — мир», но и следствие самой себя, как возвращающейся к себе причины; отразившись в объекте, превратившись, тем самым, в новый поток импульсов, активность как бы возвращается к себе, наводит новый порядок в знаковом психическом поле; рождаются новые знаки и, стало быть, новые посредники, конфигурирую­щие активность индивида (рис. 17).

Я есмь?

Теперь мы можем вернуться к исходному вопросу исследования: что есть Я, если считать его артефактом, то есть искусственно-естественным образованием, выдающим себя за имманентное свойство сознания?

Перед нами особое знаковое построение. Оно является оттиском культуры в пространстве витально-

сти индивидуума; оно воспроизводится и обновляется в процессах его активности; оно является, тем самым, причиной себя — causa sui (материальной, формальной, действующей и целевой).

Имея в виду все сказанное, предлагаем следующее определение. «Я» есть культурно-обусловленное, укорененное в природе индивидуума, опосредую­щее его активность и придающее ему статус субъекта знаковое образование.

Оглядываясь назад, мы видим себя, свое Я появившимся вместе с нашим рождением. Но это, конечно, иллюзия. Оно заявляет о себе, своем собственном появлении на свет, в возрасте приблизительно трех лет. И тут уж доподлинно: вначале — слово (и это слово — «Я»). Наряду с Номинальным Я культура подсказывает схемы упорядочивания впечатлений (соощуще- ний) индивида, образующих «знаковое тело» Я на различных ступенях его развития. Природа не наделила психику готовыми формами со-творения Я, но обеспечила круг возможностей к построению таких форм. Пусть не проверено эмпирически, но вполне допустимо предположить, что область возможного обладает здесь некоторой избыточностью относительно любой из форм, к присвоению которых располагает культура. Иначе говоря, есть некая «свобода выбора», непредрешенность пути становления Я.

Но эта непредрешенность, по-видимому, не означает отсутствия границ восприимчивости к культурным знакам Я. Эти знаки никогда бы не были пригодны для освоения индивидуумом, если бы не были предвосхищены природными возможностями человеческого тела. Я есть синтез природного и культурного, бессубъектной активности, «ждущей» своего знака, и знака, «подготовленного» к судьбоносной встрече[15]. Однако ни то ни другое еще не Я.

Придерживаясь данной точки зрения, мы определили в этой работе альтернативные принципы схематизации Я — знаковые аномалии и знаковые модели реального Я. Знаковые аномалии в построении Я — это истинные фигуры невозможного (визуальные и вербальные), круги в определениях, символы дурной бесконечности. Знаковые модели реального Я — это Номинальное Я (Я-имя), Феноменальное Я (Мое), Когитальное Я (Я-сам), Трансгрессивное Я (свое другое Я), Ноуменальное Я (единство всех форм Я) и образующие их знаки.

Сам текст этой работы и визуальные решения, приведенные в нем, могут рассматриваться как психологические орудия (может быть, весьма далекие от совершенства!) построения Я.

Мы стремились освободить Я от всего, что делает его в наших глазах невозможным или логически небезупречным артефактом. Однако справедливости ради добавим, что стремление как-либо логически осмыслить («рационализировать») Я наталкиваются на некое экзистенциальное сопротивление. Многие философы и психологи склонны считать «Я» ускользающей от понимания сущностью.

Вопрос, является ли Я совершенной умственной конструкцией, укорененной в органическом теле индивидуума, или безумным умыслом человеческой

природы, не поддающимся уразумению, остается вопросом.

Свойственная многим людям эстетическая любовь к абсурду есть, возможно, попытка выразить ощущаемый алогизм бытия, в котором мы — соучастники. Так, возможно, мы пытаемся справиться с самонепо- ниманием. Напрашивается образ Океана Ст. Лема, как если бы он сошел с ума и пытался создать копию себя самого (а не только других существ) в надежде, что так можно осмыслить свое безумие.

Часто мы пытаемся спрыгнуть с лестницы Рутер­сварда (рис. 18), не замечая, что кружим по ней.

Но почему, спрашивается, мы пытаемся доискаться, дойти «до самой сути»? Является ли этот драйв — вспомним Фуко! — проявлением заботы о себе? Но ведь в этой озабоченности собою есть риск самопотери или, по меньшей мере, — немоты. У А.Ф. Тютчева в его знаменитом «Silentium!» («Молчи!») есть строки: «Взрывая, возмутишь ключи, внимай их пенью и молчи!» (это там же, где сказано: «Мысль изреченная есть ложь»). Борис Пастернак: «Есть в опыте больших поэтов // Черты естественности той, // Что невозможно, их изведав, // Не кончить полной немотой. // В родстве со всем, что есть, уверясь // И знаясь с будущим в быту, // Нельзя не впасть к концу, как в ересь, // В неслыханную простоту. // Но мы пощажены не будем, // Когда ее не утаим. // Она всего нужнее людям, // Но сложное понятней им». Возможно, мы должны пройти тропой раннего Пастернака, чтобы прийти к позднему. Мне часто вспоминаются слова поэта, литературного критика, учителя, Анатолия Александровича Якобсо­на, говорившего, что раннего Пастернака он любит так, что нельзя любить больше, а позднего — еще больше, «через невозможное».

Мы утверждаем возможность себя «через невозможное» (рис. 19).