Особенности восприятия жизненных изменений у представителей узбекской культуры

Контекст и актуальность. Статья посвящена изучению восприятия жизненных изменений людьми, проживающими в Узбекистане, и кросс-культурному сравнению российской и узбекской культурных групп. Жизненные изменения рассматриваются как трудная жизненная ситуация, поскольку они требуют повышенных затрат усилий в связи с возрастающей динамикой ситуации. Концептуальная рамка культурно-исторического подхода позволяет предположить, что восприятие изменений и способов совладания с ними могут иметь не только количественные различия, но и специфичные смыслы у представителей разных культур. Цель. Выявить особенности восприятия ситуации изменений у представителей узбекской культуры в серии сравнений: а) внутри узбекской выборки для групп с разным реагированием на перемены; б) между узбекской и российской выборками. Методы и материалы. На первом этапе на материале узбекской выборки (n=279; M = 26,1; SD = 9,11; 82% женщин) проведен анализ латентных профилей с использованием данных опросника «Типы реагирования на ситуацию изменений» (Битюцкая, Базаров, Корнеев). Это позволило выделить три группы: профили принятия, отвержения перемен и амбивалентного отношения. Для каждого профиля определены особенности восприятия изменений с помощью контент-анализа качественных данных, дисперсионного анализа и попарных сравнений. На втором этапе проведены кросс-культурные сравнения на материале узбекской выборки и российской выборки (n=216; M = 28,5; SD = 9,8; 84% женщин). Результаты. В узбекской выборке выявлены различия в восприятии изменений между тремя группами. Для группы с профилем отвержения перемен характерно более частое упоминание негативных эмоций, чувства неизбежности изменений и копинга, направленного на поиск поддержки. Группа с амбивалентным профилем чаще сообщает об отвлечении. В группе с профилем принятия перемен чаще отмечаются позитивные эмоции и оценки изменений, готовность к ним, а также копинг, направленный на анализ собственных переживаний. Кросс-культурные сравнения двух культурных групп в целом показали для представителей узбекской культуры более высокую частоту упоминания коллективных способов копинга, а также необходимость терпения, в то же время редкие упоминания сопротивления. Кросс-культурное сравнение групп с аналогичными профилями в российской и узбекской выборке выявило наряду с различиями и сходства (валентность оценок и эмоций — для профилей принятия и отвержения перемен). Результаты обсуждаются в контексте культурных моделей совладания с переменами.

Введение

Ситуация жизненных изменений определяется следующими характеристиками: динамичностью, неопределенностью, а также высокими затратами ресурсов, что позволяет рассматривать изменения как вид трудной жизненной ситуации (Битюцкая, 2020; Bityutskaya, Dokuchaeva, Korneev, 2025). В теории Р. Лазаруса и С. Фолкман новизна, непредсказуемость, неоднозначность контекста, временны́е факторы являются свойствами ситуаций, определяющими их потенциальный вред, опасность и угрозу для субъекта, что предполагает актуализацию механизмов копинга (Lazarus, Folkman, 1984).

Поскольку нас интересует роль культурного фактора для восприятия жизненных изменений, выделим несколько аспектов, задающих теоретические ракурсы современных кросс-культурных исследований в этой области. Наиболее часто встречающееся в публикациях сравнение культур основывается на предложенных Г. Хофстеде измерениях (Hofstede, 1980). Данный подход позволяет провести количественные сравнения и определить, например, показатель индивидуализма или избегания неопределенности у представителей той или иной культуры.

Другой аспект связан с etic-emic подходом, который позволяет для любого психологического феномена выделить универсальный (etic) и культурно-специфический (emic) компоненты (Стефаненко, 1999). Так, стресс и умение справляться с ним рассматриваются как универсальный опыт, с которым сталкиваются люди независимо от культуры. Культурной же спецификой наполнены восприятие стрессора и реагирование на него, т.е. постановка целей, выбор копинг-стратегий (Kuo, 2011).

Третий ракурс обозначает механизм связи усвоенных человеком культурных ценностей с процессом оценки стресса как фактора динамики копинга и восприятия его эффективности (Folkman, Moskowitz, 2004). Оценки рассматриваются в качестве «автоматических порождений усвоенных правил интерпретации», следовательно оказываются явлениями, культурно предписанными и встроенными в социальный контекст (Hobfoll, 2001).

Теоретической рамкой данного исследования является культурно-исторический подход, определяющий детерминированность психических функций процессами взаимодействия человека с культурной средой — деятельностью, опосредствованной знаками, символами, орудиями (Выготский, 1982; Zavershneva, van der Veer 2019). Культурно-историческая теория позволяет рассмотреть познание как непрерывный процесс взаимопереходов между полюсами системы «человек-действующий-в-мире» (Stetsenko, 2023). Культура задает образцы и «антиобразцы» поведения, лежащие в основе «самопонимания» человека в трудных жизненных ситуациях (Petrovskiy, Shmelev, 2019). Как отмечает Е.Т. Соколова, важным следствием применения в психологии культурно-исторического подхода Л.С. Выготского, А.Р. Лурии, А.Н. Леонтьева стало изучение содержания и структуры психического, исходя из общественных и культурных условий, а также строения практической предметной деятельности (Соколова, 2012). В частности, А.Р. Лурия показал влияние культурного фактора (ситуации быстрых общественных изменений в советском Узбекистане начала 1930-х годов) на познавательные процессы и интеллектуальную деятельность (Лурия, 1982).

Особенности культуры Узбекистана

Узбекистан является многонациональной, многоконфессиональной страной с богатой, сложной и коллективистически ориентированной культурой. Направленность на традиции, обычаи, религию характерны для узбекского народа на протяжении многих веков (Джаббаров, 2007), что по-новому раскрылось в последние три десятилетия. Распад СССР, обретение независимости с последующими социально-экономическими изменениями, глобализация стали сценой уникального столкновения «западного» и «восточного» типа культур (Dadabaev, 2007; Ismailbekova, 2013; Курбонов, 2019). Интерес молодежи к новым ценностям катализировал возрождение народных традиционных форм воспитания (Алижанова, 2021). Новый виток развития получил институт «махалля» (самоуправляемая община) (Ismailbekova, 2013; Алижанова, 2021).

Описывая культурный уровень совладания, отметим практику терпения «Cабр» (Sabr), сформированную, в первую очередь, канонами наиболее распространенной в Узбекистане религии — ислама. Наивысшая форма этой практики — «Сабр Джамиль» (прекрасное/благородное терпение) — упоминается в Коране (Павлова, Бариева, Баирова, 2018) и означает выдержку, стойкость, упование на волю Аллаха. Роль этой практики для совладания с изменчивой ситуацией определяется двумя основаниями. С одной стороны, практика демонстрирует эффективность в предотвращении конфликтов (Ismailbekova, 2013), восприятии жизненных трудностей как испытаний. С другой стороны, она используется в контексте исламского психологического консультирования, целью которого является воздействие на личность человека на четырех уровнях: «рух» (душа), «нафса» (негативная сторона человеческой души), «акль» (сознание/разум), «джисм» (физическое) (Павлова, Бариева, Баирова, 2018). Уникальным психотерапевтическим эффектом обладают доисламские касыды (поэмы), в основе которых лежит прием тахвиля — переноса внимания с негативных сторон на позитивные. Чтобы научиться этому приему, человек должен творить стойкое терпение. Так «Сабр побеждает дахр» (изменчивые обстоятельства) (Рудакова, 2017, с. 24).

Особенностями совладания на индивидуальном уровне в узбекской культуре являются неспешный характер действий, с использованием стратегии планирования и «сдерживающего копинга», распределение гендерных ролей в процессе преодоления жизненных трудностей (Бызова, Чикурова, Молутова, 2013), поиск социальной поддержки (Агадуллина, Белинская, Джураева, 2020).

Цель и концептуальная рамка настоящего исследования

В нашей работе культурно-исторический подход выступает в качестве теории верхнего фундаментального уровня, которая содержит общий объяснительный аппарат и позволяет разрабатывать теоретические положения, допускающие эмпирическую проверку (Корнилова, 2023). Применительно к теме восприятия изменений, культурно-исторический подход позволяет предполагать, что культура посредством присвоенных ее представителями моделей совладания с жизненными трудностями детерминирует содержание представлений (восприятия) жизненных ситуаций и приемлемые копинг-стратегии. Конкретнее, мы предполагаем, что культурные модели принятия и непринятия перемен включают специфичное содержание, в зависимости от культурной принадлежности людей. Причем это содержание определяется не только количественными, но и в большой мере смысловыми особенностями, которые связаны с общественным развитием, культурными и религиозными ценностями. Общая концептуальная схема культурной детерминации восприятия изменений представлена на рис. 1.

Циклическая диаграмма показывает, что культурные модели совладания определяют специфику восприятия жизненных изменений. В свою очередь, в зависимости от восприятия человек использует определенный набор копинг-стратегий, позволяющий совладать с ситуацией изменений в рамках культурной модели. В эмпирическом исследовании мы рассматриваем три варианта сочетания копинг-стратегий (направленных на принятие перемен, на их непринятие и амбивалентный профиль, совмещающий первые два варианта). Также мы изучаем соотносимые с каждым профилем особенности восприятия перемен. Обсуждение этих результатов и сопоставление их с описанными в литературе культурными ценностями, а также с культурными способами совладания позволяет нам далее описать культурные модели.

Цель исследования состоит в выявлении особенностей восприятия жизненных изменений и совладания с ними у представителей узбекской культуры.

Материалы и методы

Участники

В исследовании приняли участие 279 человек: жители Ташкента и других городов Узбекистана. Возрастной состав выборки — от 18 до 64 лет (средний возраст — 26,1±9,11), из них 230 женщин и 49 мужчин. 74% участников сообщили о принадлежности к узбекской национальности, среди остальных — наибольшее количество русских и корейцев. Все респонденты в совершенстве владеют русским языком. 63% участников исследования – студенты вузов Ташкента разных профилей обучения, остальные участники – работники разных специальностей. Сбор данных осуществлялся онлайн, с использованием платформы «testograf». После ознакомления с целями исследования участники подтверждали информированное согласие, а затем отвечали на вопросы. Всем участникам исследования предоставлялась обратная связь по результатам исследования.

На втором этапе исследования для кросс-культурного сравнения использовались данные российской выборки: 216 человек в возрасте от 17 до 55 лет (средний возраст — 28,5±9,8), из них 182 женщины и 34 мужчины (Bityutskaya, Dokuchaeva, Korneev, 2025).

Методики

Мы использовали сочетание качественных и количественных методов исследования. Для сбора количественных данных применялся опросник «Типы реагирования на ситуацию изменений» (ТРСИ, Битюцкая, Базаров, Корнеев, 2021). 48 пунктов опросника входят в семь шкал, связанных с принятием жизненных изменений (шкалы: освоение изменений, преодоление трудностей, предпочтение неопределенности и создание изменений) и непринятием или отвержением перемен (избегание, упреждение изменений и сохранение стабильности). Пункты опросника оценивались на основе шкалы Ликерта от ноля до трех баллов (реже всего, редко, часто, чаще всего).

Для изучения восприятия ситуации изменений использовались качественные данные — ответы на следующие открытые вопросы:

1. По каким сигналам среды Вы понимаете, что происходят жизненные изменения?

2. Какие признаки изменений для Вас являются наиболее важными?

3. Что помогает Вам принять изменения?

4. Как и за счет чего Вы снимаете сопротивление изменениям?

Процедура сбора данных совпадает с исследованием, проведенным на российской выборке (Bityutskaya, Dokuchaeva, Korneev, 2025).

Процедура контент-анализа

Для анализа качественных данных применялась кодировочная инструкция, включающая общие категории и соответствующие им конкретные подкатегории с их индикаторами. Для повышения надежности контент-анализа текст двадцати случайно выбранных из массива случаев независимо закодировали два эксперта. После достижения консенсуса относительно расхождений в кодировании данных и достижения согласованности экспертного мнения, кодировался оставшийся массив ответов. В ходе контент-анализа на основе ответов респондентов выделены семь общих категорий и 74 конкретных подкатегории.

Статистическая обработка

Выделение групп с разным соотношением стратегий реагирования по ТРСИ проводилось с помощью анализа латентных профилей (Ferguson, Moore, Hull, 2020). Для оценки различий отдельных стратегий в группах респондентов применялся дисперсионный анализ и попарные сравнения с поправкой Хольма. Сравнение результатов в узбекской и российской выборке проводилось с помощью критерия Манна-Уитни. Расчеты проводились в среде R (ver. 4.3.3) с использованием пакетов tidyverse (ver. 2.0.0), rstatix (ver. 0.7.2) и tidyLPA (ver. 1.1.0).

Для определения числа групп были оценены модели, выделяющие от одного до шести кластеров, при этом каждый вариант оценивался с разными допущениями о (не)равенстве дисперсий и ковариаций переменных в группах. Сравнение моделей проводилось на основе информационных критериев AIC (Akaike Information Criterion) и BIC (Bayesian Information Criterion). Также учитывались соотношение размера групп и показатель энтропии.

Результаты

Анализ латентных профилей

В качестве лучшей была выбрана модель, выделяющая три группы респондентов при условии неравенства дисперсий и нулевых ковариаций между переменными. Средние значения по шкалам ТРСИ в выделенных на узбекской выборке группах даны на рисунке 2, количество испытуемых, их возрастной и половой состав представлены в таблице 1. Дисперсионный анализ и попарные сравнения показали значимые различия между всеми группами по всем шкалам (p < 0,001).

Первая группа характеризуется относительно высокими средними значениями по шкалам принятия изменений, и относительно низкими — по шкалам отвержения (далее Г-ПР). Вторая группа имеет средние оценки по всем шкалам, что дает основания определить ее как группу людей с амбивалентным отношением к изменениям, совмещающих стратегии принятия и отвержения (Г-АМБ). Для третьей группы получены относительно высокие баллы по шкалам отвержения и относительно низкие — по шкалам принятия (Г-ОТ). В исследовании на российской выборке (n=216) были выделены три схожих профиля: Г-ПР 45 чел., Г-АМБ 111 чел., Г-ОТ 60 чел.

Таблица 1 / Table 1

Размер и состав выделенных групп на узбекской выборке

Size and composition of the selected groups in the Uzbek sample

Примечание: указан средний возраст, в скобках указаны стандартные отклонения.

Note: mean age is given, standard deviations are in parentheses.

Описательная статистика в выделенных группах по категориям контент-анализа представлена в таблице 2. Как видно из таблицы, различия по категориям невелики, сравнение трех групп по этим показателям с помощью дисперсионного анализа не выявило значимых различий между группами по всем категориям (p>0,05). Однако это ожидаемый результат, поскольку особенности восприятия ситуации изменений позволяют описать различия частот встречаемости конкретных подкатегорий.

Таблица 2 / Table 2

Описательная статистика по категориям контент-анализа в трех группах

Descriptive statistics for content analysis categories in three groups

Примечание: даны средние, в скобках указаны стандартные отклонения.

Note: averages for profiles are given, standard deviations are in parentheses.

Оценка различий профилей узбекской выборки в рамках подкатегорий

В табл. 3 приведены результаты сравнения средней частоты встречаемости ответов, которые позволили выделить значимые (на уровне p < 0,05) и субзначимые (p < 0,1) различия.

Таблица 3 / Table 3

Сравнение трех групп узбекской выборки по частоте подкатегорий

Comparison of three groups of the Uzbek sample by frequency of subcategories

Примечание: для профилей даны средние, в скобках указаны стандартные отклонения. Значимость различий определялась по результатам дисперсионного анализа.

Note: the profiles are given as means, with standard deviations in brackets. The significance of differences was determined by the results of variance analysis.

Значимыми оказались различия по следующим подкатегориям:

— Негативные эмоции. В Г-ПР средняя частота упоминаний этой подкатегории ниже, чем в Г-ОТ (p = 0,003/0,0011) и Г-АМБ (p = 0,015/0,007). При этом участники Г-ОТ зачастую отмечают, что ситуация изменений «вызывает дискомфорт»2, «повергает в стресс». В Г-АМБ часто упоминается возникновение тревожного состояния.

— Позитивная оценка. В Г-ПР средняя частота подкатегории значимо выше, чем в Г-АМБ (p = 0,030/0,010). Участники Г-ПР выделяют варианты развития событий, способствующих улучшениям: «улучшается мое положение в этом мире».

— Отвлечение. В Г-АМБ средняя частота подкатегории значимо выше, чем в группах Г-ПР (p = 0,034/0,017) и Г-ОТ (p = 0,017/0,006). При этом участники Г-ПР упоминают более активные способы отвлечения, такие как «спорт», «смена деятельности». В ответах Г-АМБ наряду с этим встречается тема расслабления: «отдых», «фильмы», «музыка». В Г-АМБ это сочетается по смыслу с темой откладывания действий, а также надежду на судьбу, Бога. В ответах Г-ОТ данная подкатегория связана, как правило, со «сном» и «переключением на хобби».

— Направленность копинга на себя. Респонденты всех групп сообщают об использовании анализа опыта, попыток принятия ситуации. При этом оказалось, что в Г-ПР средняя частота этой подкатегории значимо выше, чем в Г-ОТ (p = 0,029/0,010).

— Направленность копинга на других (на поиск поддержки). В Г-ОТ средняя частота подкатегории значимо выше, чем в Г-ПР (p = 0,033/0,016) и Г-АМБ (p = 0,028/0,009). Анализ ответов показывает, что значимым является мнение авторитетных фигур и в целом «мнение окружающих», стремление сохранить репутацию; отмечается важность поддержания отношений.

Субзначимые различия обнаружены по следующим подкатегориям.

— Позитивные эмоции. В Г-ПР средняя частота упоминания подкатегории выше, чем в Г-ОТ (p = 0,090/0,030). Участники Г-ПР чаще описывают «азарт, предвкушение», «прилив сил и энергии», которые позитивно переживаются.

— Неизбежность. В Г-ОТ средняя частота подкатегории значимо выше, чем в Г-ПР (p = 0,092/0,031). Принять жизненные изменения в Г-ОТ и Г-АМБ помогает восприятие ее как «неизбежной», как «данности, которую надо принять», как ситуации, связанной с «отсутствием другого выхода». При этом собственные силы оцениваются как недостаточные для влияния на ситуацию: «понимаю, что не могу повлиять на изменения», «не все зависит от меня».

— Готовность к изменениям. В Г-ПР средняя частота подкатегории значимо выше, чем в Г-ОТ (p = 0,063/0,021). В смысловом плане отличительной особенностью Г-ПР становятся ответы, связанные с переживанием легкости, «легкой адаптации»: «мне несложно отказаться от чего-то обыденного и привычного в пользу нового и интересного».

Оценка различий между российской и узбекской выборками в рамках подкатегорий

Далее мы сравнили частоту встречаемости подкатегорий в ответах узбекской и российской выборок. Значимые различия между культурными группами в целом и в рамках трех профилей представлены в таблицах 4 и 5, соответственно.

Таблица 4 / Table 4

Сравнение выборок по подкатегориям

Comparison of samples by subcategories

Примечание: даны средние, в скобках указаны стандартные отклонения; значимость различий определялась по критерию Манна-Уитни.

Note: averages for profiles are given, standard deviations are in parentheses; the significance of the differences was determined by the Mann-Whitney test.

Между представителями узбекской и российской культур значимыми оказались различия по следующим подкатегориям.

— Негативные эмоции. В ответах узбекской группы в целом частота упоминания данной подкатегории выше, чем у россиян (p = 0,008).

— Терпение и снятие сопротивления. Частота упоминания этой подкатегории в узбекской выборке значимо выше, чем у россиян (p = 0,023); результат воспроизводится при сравнении профилей Г-АМБ (p = 0,012), см. табл. 6. У россиян высказывания о снятии сопротивления часто содержат смыслы волевого усилия и когнитивной работы над собой, упоминается необходимость преодолевать «через силу». Высказывания участников узбекской выборки описывают смыслы о «необходимости терпеть», о преодолении своего сопротивления: «переговоры с собой», «поиск средств для снятия сопротивления».

— Анализ опыта. В узбекской выборке частота данной подкатегории выше, чем у россиян (p = 0,012), что характерно Г-ПР (p = 0,027). В ответах респондентов узбекской Г-ПР чаще упоминается анализ собственных состояний: «пытаюсь понять причины своего сопротивления», «анализирую свои страхи». В то же время россияне Г-ПР преимущественно опираются на рациональные аргументы.

— Отвлечение. У россиян встречаемость данной подкатегории выше (p = 0,001), что также обнаружено при сравнении групп Г-ПР (p = 0,003) и Г-ОТ (p = 0,019). У россиян отвлечение чаще принимает форму когнитивного и эмоционального отключения, а также «ухода в работу». В ответах узбекской культурной группы преобладают «отдых», «покой», «творчество», общение с близкими; «уход в работу» как форма отвлечения не используется.

— Сопротивление изменениям. У россиян частота этой подкатегории выше, чем в ответах узбекской культурной группы (p = 0,033), что обнаружено и в Г-ОТ (p = 0,004). У россиян (чаще всего Г-ОТ) сопротивление изменениям выражается в категоричной форме: «сопротивляюсь до последнего». Многие российские участники отмечают длительный и интенсивный характер сопротивления: «долго не принимаю». В ответах узбекской Г-ОТ категория сопротивления отсутствует, однако в общей выборке имеются единичные высказывания в смягченной форме: «в зависимости от исхода событий, если результат меня не устроит, буду искать другие пути».

— Направленность копинга на себя. В целом у россиян встречаемость подкатегории выше, чем в узбекской выборке (p = 0,024). Различия получены также при кросс-культурном сравнении между собой групп: Г-АМБ (p = 0,05) и Г-ОТ (p = 0,011). В то же время подкатегория встречается в обеих выборках и во многом согласуется по содержанию, описывая внутренние попытки изменить свое восприятие изменений.

— Направленность копинга на других (на поиск поддержки). Частота этой подкатегории выше в ответах узбекской выборки, по сравнению с россиянами (p = 0,043). Содержательный анализ ответов показывает, что для представителей узбекской культуры значима поддержка семьи и общества при принятии изменений: «разговоры с близкими», «ощущение безопасности через контакт с другими», «примеры других людей». Респонденты описывают, как мнение близких влияет на их собственное восприятие изменений. В ответах россиян также присутствуют упоминания значимых других, однако смысловые контексты часто отличаются: «помогает мысль о том, что с другими людьми тоже происходят изменения», «помог психолог». Также важно отметить, что подобные ответы у россиян не занимают центрального положения.

— Направленность копинга от ситуации. В узбекской группе встречаемость данной подкатегории выше, чем у россиян в целом (p = 0,014) и в Г-АМБ (p = 0,002). По смыслу общее между российской и узбекской выборками проявляется, во-первых, в признании роли времени: «время помогает принять изменения». Во-вторых, часто встречаются стратегии отвлечения и расслабления. В-третьих, отмечается поддержка близких или доверенных людей. Однако различаются способы необходимой поддержки и конкретные способы отвлечения (см. выше соответствующие подкатегории).

— Изменения внутренних ощущений. При кросс-культурном сравнении Г-ОТ частота встречаемости подкатегории выше у россиян (p = 0,02). Они преимущественно описывают внутренние изменения через «внутренние переживания». Характерным для Г-ОТ узбекской выборки является упоминание «внутреннего спокойствия» как ресурсного состояния.

— Саморазвитие. Частота встречаемости подкатегории выше в узбекской Г-ОТ, чем в российской Г-ОТ (p = 0,036). У россиян данная подкатегория характеризует Г-ПР, а в Г-ОТ встречается в единичных случаях.

Таблица 5 / Table 5

Сравнение выборок по группам

Comparison of samples by groups

Примечание: даны средние, в скобках указаны стандартные отклонения; значимость различий определялась по критерию Манна-Уитни.

Note: averages for profiles are given, standard deviations are in parentheses; the significance of the differences was determined by the Mann-Whitney test.

Обсуждение результатов

В этом исследовании мы рассмотрели, как представители узбекской культуры воспринимают жизненные изменения и совладают с ними. На первом этапе сравнений были выделены три группы с различными профилями отношения к изменениям. Группа с профилем отвержения перемен наиболее часто (по сравнению с другими выделенными профилями) упоминает негативные эмоции и оценки ситуации перемен, а также неизбежность ситуации, помогающую принять изменения. Причем период, когда изменения не принимаются и необходимо их перетерпеть, воспринимается как значимый для саморазвития. Для Г-ОТ также выявлена направленность копинга на других людей как поиск поддержки окружения и обращение за советами к авторитетным фигурам. Для группы с амбивалентным профилем отмечается более высокая частота упоминания отвлечения, а также (по сравнению с Г-ПР) более часто упоминаемые негативные эмоции. Группа принятия перемен отличается более высокой частотой упоминания позитивных эмоций и оценок изменений, готовности к изменениям и направленности копинга на себя. Последнее проявляется в фокусировании на собственных переживаниях, в анализе опыта, в поиске позитивных возможностей новой ситуации.

На втором этапе мы провели кросс-культурные сравнения для двух культурных групп. В целом, обнаруженные особенности восприятия перемен у представителей узбекской культуры (по сравнению с россиянами) связаны с более частыми упоминаниями коллективных способов копинга и «необходимости терпения», с большей ориентированностью на рефлексию своих состояний. В то же время реже упоминается сопротивление, то есть для узбекской выборки в большей мере характерно принятие условий изменяющейся ситуации. Если для российской Г-ОТ оказалась значимой категория сопротивления изменениям (как борьба за то, чтобы «вернуть все, как было») (Bityutskaya, Dokuchaeva, Korneev, 2025), то в ответах узбекской выборки такая тема не встречается. Напротив, преобладает внешний локус контроля, отношение к изменениям как к объективно заданным обстоятельствам, на которые сложно влиять. Это далее позволяет принять изменения. Другой важный результат обнаружен при сравнении российской и узбекской групп с амбивалентным профилем. В группе россиян зачастую отмечается тенденция перехода от непринятия к принятию перемен с использованием позитивной переоценки как центральной копинг-стратегии такого перехода (Ibid.). Узбекская группа сообщает о копинг-стратегиях отвлечения и откладывания решения. Причем отвлечение направлено на успокоение и общение с близкими. Полученные результаты согласуются со стратегией, названной «сдерживающим копингом» (Бызова, Чикурова, Молутова, 2013).

Описанные тенденции можно рассматривать как отражение коллективистической направленности культуры и исламской ценности терпения «Сабр», характерных для узбекской культуры (Павлова, Бариева, Баирова, 2018; Ismailbekova, 2013). В целом в узбекской выборке доминирует установка на необходимость адаптироваться к условиям ситуации, подстраиваться под них, несмотря на внутренние сложности, что свидетельствует о гибком подходе к изменениям.

Способы совладания, которые в американско-европейской системе категоризации копинг-стратегий определяются как «пассивный копинг», «стратегии ухода от решения проблемы» (отвлечение, откладывание решения и действий), для узбекского менталитета предстают как наполненные иными смыслами. Это связано с ценностью стойкого благородного терпения «Сабр», что далее помогает совладать с изменениями и принять их. Другими словами, одни и те же внешние проявления копинга насыщены разными смыслами в культурных моделях западного и восточного образцов.

Однако в данном исследовании мы получили и результаты, которые позволяют выделить универсальный компонент. Кросс-культурное сравнение восприятия ситуации изменений людьми, которые были отнесены к профилям принятия и отвержения перемен, указывает на некоторые общие признаки, наряду с различиями. Сходства проявляются в валентности эмоций и оценок, что можно отнести к универсальным характеристикам (Стефаненко, 1999). Но этот вывод требует проверки на выборках других культур.

Заключение

Проведенное исследование позволяет описать характерную для узбекской культуры модель совладания с жизненными изменениями, которую характеризуют постепенное принятие ситуации и гибкая подстройка под ее условия, а также коллективные способы копинга. Связанные с этим особенности восприятия перемен описываются необходимостью терпения. Это определятся как стойкое благородное совладание, в том числе с негативными эмоциями, возникающими при непринятии перемен. Если россиянам в схожей ситуации зачастую необходимо найти позитивные стороны изменений и пользу, подбодрить себя, чтобы принять изменения; для жителей Узбекистана часто нужно время на размеренную, неторопливую подстройку к ситуации, анализ опыта взаимодействия с ней. В качестве отвлечения упоминаются способы, позволяющие достичь спокойствия, сфокусированности на своем внутреннем мире, а также возможность общения с близкими людьми.

Концептуальная рамка культурно-исторического подхода позволила проанализировать культурные модели, особенности восприятия ситуации изменений и совладания с ней как целостную структуру.

Ограничения. 1. В этом исследовании мы не анализировали половые различия из-за несоразмерной численности мужчин и женщин (для узбекской выборки 18% / 82%, для российской — 16% / 84%, соответственно). 2. Также мы не рассматривали содержательные особенности ситуаций изменений (к какой жизненной сфере они относятся).

Limitations. 1. In this study, we did not analyze gender differences due to the disproportionate number of men and women (for the Uzbek sample 18% / 82%, for the Russian sample — 16% / 84%, respectively). 2. We also did not consider the substantive features of change situations (what sphere of life they relate to).

1. Агадуллина, Е.Р., Белинская, Е.П., Джураева, М.Р. (2020). Личностные и ситуационные предикторы проактивного совладания с трудными жизненными ситуациями: кросс-культурные различия. Национальный психологический журнал, 3(39), 30—38. https://doi.org/10.11621/npj.2020.0304
   Agadullina, E.R., Belinskaya, E.P., Dzhuraeva, M.R. (2020). Personal and situational predictors of proactive coping with difficult life situations: cross-cultural differences. National Psychological Journal, 3(39), 30—38. (In Russ.). https://doi.org/10.11621/npj.2020.0304
2. Алижанова, М.Р. (2021). Национальные ценности узбекского народа в духовном и социальном развитии молодёжи. Universum: общественные науки, 10(78), 17—19.
   Alizhanova, M.Р. (2021). National values of the uzbek people in the spiritual and social development of youth. Universum: obshchestvennyye nauki, 10(78), 17—19. (In Russ.).
3. Битюцкая, Е.В. (2020). Структура и динамика образа трудной жизненной ситуации. Вопросы психологии, 66(3), 116—131.
   Bityutskaya, E.V. (2020). The structure and dynamics of the image of a difficult life situation. Voprosy psikhologii, 66(3), 116—131. (In Russ.).
4. Битюцкая, Е.В., Базаров, Т.Ю., Корнеев, А.А. (2021). Опросник Типы реагирования на ситуацию изменений: структура шкал и психометрические показатели. Психология. Журнал Высшей школы экономики, 18(2), 297—316. https://doi.org/10.17323/1813-8918-2021-2-297-316
   Bityutskaya, E.V., Bazarov, T.Yu., Korneev, A.A. (2021). The new questionnaire “types of response to a changing situation”: the structure of scales and psychometric characteristics. Psychology. Journal of the Higher School of Economics, 18(2), 297—316. (In Russ.). https://doi.org/10.17323/1813-8918-2021-2-297-316
5. Бызова, В.М., Чикурова, Е.И., Молутова, М.К. (2013). Этнопсихологические особенности совладающего поведения (на примере русской и узбекской молодежи). Вестник Санкт-Петербургского университета. Социология, 2, 94—101.
   Byzova, V.M., Chikurova, E.I., Molutova, M.K. (2013). Ethno-psychological peculiarities of coping behaviour (on the example of Russian and Uzbek youth). Bulletin of St. Petersburg University. Sociology, 2, 94—101. (In Russ.).
6. Выготский, Л.С. (1982). Собрание сочинений: В 6 т.: Т. 1. Исторический смысл психологического кризиса. М.: Педагогика.
   Vygotsky, L.S. (1982). Collected works: In 6 volumes: Volume 1. The historical meaning of the psychological crisis. Moscow: Pedagogika. (In Russ.).
7. Джаббаров, И. (2007). Узбеки: этнокультурные традиции, быт и образ жизни (С.К. Камалов, ред.). Ташкент: Шарк.
   Jabbarov, I. (2007). Uzbeks: Ethnocultural Traditions, Lifestyle and Way of Life (S.K. Kamalov, ed.). Tashkent: Shark. (In Russ.).
8. Корнилова, Т.В. (2023). Экспериментальная психология: В 2-х частях. Часть 1. М.: Юрайт.
   Kornilova, T.V. (2023). Experimental Psychology: In 2 parts. Part 1. Moscow: Izd-vo Urait. (In Russ.).
9. Курбонов, Т. (2019). Национальный менталитет узбеков: содержание и структура. Россия и мусульманский мир, 4(314), 122—127.
   Kurbonov, T. (2019). National Mentality of Uzbeks: Content and Structure. Russia and the Muslim World, 4(314), 122—127. (In Russ.).
10. Лурия, А.Р. (1982). Культурные различия и интеллектуальная деятельность. В: Е.Д. Хомская (Ред.), Этапы пройденного пути. Научная автобиография (с. 47—69). М.: Изд-во Моск. ун-та.
    Luria, A.R. (1982). Cultural Differences and Intellectual Activity. In: E.D. Khomskaya (Ed.), Stages of the Path Traveled. Scientific Autobiography (pp. 47—69). Moscow: Publ. Mosk. un-ta. (In Russ.).
11. Павлова, О.С., Бариева, Н.Ю., Баирова, З.М. (2019). Исламская психология за рубежом: состояние и перспективы развития. Minbar. Islamic Studies, 11(4), 850—865. https://doi.org/10.31162/2618-9569-2018-11-4-850-865
    Pavlova, O.S., Bariyeva, N.Yu., Bairova, Z.M. (2018). Islamic psychology abroad: the state and development prospects. Minbar. Islamic Studies, 11(4), 850—865. (In Russ.). https://doi.org/10.31162/2618-9569-2018-11-4-850-865
12. Рудакова, М.В. (2017). Доисламская поэзия как психотренинг счастья. Вестник культурологии, 4(83), 20—31.
    Rudakova, M.V. (2017). Pre-Islamic poetry as a psychotraining for happiness. Bulletin of Cultural Studies, 4(83), 20—31. (In Russ.).
13. Соколова, Е.Т. (2012). Культурно-историческая и клинико-психологическая перспектива исследования феноменов субъективной неопределенности. Вестник Московского университета. Серия 14. Психология, 2, 37—48.
    Sokolova, E.T. (2012). Cultural-historical and clinical-psychological perspective of studying the phenomena of subjective uncertainty. Lomonosov Psychology Journal, 2, 37—48. (In Russ.).
14. Стефаненко, Т.Г. (1999). Этнопсихология. М.: Издательство «Институт психологии РАН»; Академический проект.
    Stefanenko, T.G. (1999). Ethnopsychology. Moscow: Izdatel’stvo «Institut psikhologii RAN»; Akademicheskii proekt. (In Russ.).
15. Bityutskaya, E.V., Dokuchaeva, A.G., Korneev, A.A. (2025). Profiles of response to life changes: situation perception and coping strategies. Psychology. Journal of the Higher School of Economics, 22(1), 30—48. https://doi.org/10.17323/1813-8918-2025-1-30-48
16. Dadabaev, T. (2007). How does transition work in Central Asia? Coping with ideological, economic and value system changes in Uzbekistan. Central Asian Survey, 26(3), 407—428. https://doi.org/10.1080/02634930701702746
17. Ferguson, S.L., G. Moore, E.W., Hull, D.M. (2020). Finding latent groups in observed data: A primer on latent profile analysis in Mplus for applied researchers. International Journal of Behavioral Development, 44(5), 458—468. https://doi.org/10.1177/0165025419881721
18. Folkman, S., Moskowitz, J.T. (2004). Coping: Pitfalls and promise. Annual Review of Psychology, 55, 745—774. https://doi.org/10.1146/annurev.psych.55.090902.141456
19. Hobfoll, S.E. (2001). The influence of culture, community, and the nested‐self in the stress process: Advancing conservation of resources theory. Applied Psychology, 50(3), 337—421. https://doi.org/10.1111/1464-0597.00062
20. Hofstede, G. (1980). Culture’s consequences: International differences in work related values. Beverly Hills; London: Sage.
21. Ismailbekova, A. (2013). Coping strategies: public avoidance, migration, and marriage in the aftermath of the Osh conflict, Fergana Valley. Nationalities Papers: The Journal of Nationalism and Ethnicity, 41(1), 109—127. https://doi.org/10.1080/00905992.2012.748736
22. Kuo, B.C.H. (2013). Collectivism and coping: Current theories, evidence, and measurements of collective coping. International Journal of Psychology, 48(3), 374—388. https://doi.org/10.1080/00207594.2011.640681
23. Lazarus, R.S., Folkman, S. (1984). Stress, appraisal and coping. New York: Springer Publishing.
24. Petrovsky, V.A., Shmelev, I.M. (2019). Personology of difficult life situations: At the intersection of three cultures. Psychology. Journal of the Higher School of Economics, 16(3), 408—433. https://doi.org/10.17323/1813-8918-2019-3-408-433
25. Stetsenko, A.P. (2023).Cultural-historical activity theory and its contemporary import: Ideas emerging in context and time. Cultural-Historical Psychology, 19(1), 20—29. https://doi.org/10.17759/chp.2023190103
26. Zavershneva, E., van der Veer, R. (2019). Vygotsky and the cultural-historical approach to human development. In W.E. Pickren, P. Hegarty, C. Logan, W. Long, P. Pettikainen, A. Rutherford (Eds.), Oxford Research Encyclopedia of Psychology (pp. 1—21). Oxford: Oxford University Press. https://doi.org/10.1093/acrefore/9780190236557.013.522