Семь фраз блаженного Николки (место и значение образа Юродивого в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»)

В статье анализируется роль и значение фигуры Юродивого в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов». Автор выдвигает тезис о том, что образ Юродивого является центральным образом пушкинской трагедии, духовной осью и стержнем повествования. В статье показывается, что Юродивый является провидцем, прозорливцем, видящем в царе Борисе убийцу, а в «царевиче Димитрии» - с логической неизбежностью - самозванца. Николка предстает в образе человека, не подвластного наваждению и мороку, охватившим Русь, символа надежды на спасение.

В отечественном и зарубежном литературоведении блаженный Николка из трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» традиционно понимается в качестве выразителя «мнения народного», «народной совести» и обличителя царя. Какие-либо иные вариации исключительно редки.

Практически ни один из пишущих о «Годунове» не может обойтись без анализа семи фраз, сказанных Юродивым. Дерзнем, однако, утверждать, что и по сию пору тема места и роли образа Юродивого не является осмысленной во всей ее полноте и глубине. И причина тому – общий взгляд исследователей на мир, в котором разворачивается действие трагедии: либо сквозь оптику атеистического по своей природе позитивизма до революции, либо диамата с истматом – после нее.

Если понимать мир как историю, которую творит сам человек в соответствии с некими «законами общественно–исторического развития» («сам человек и правит», – как выпалил в сердцах известный герой М.А. Булгакова), то произведение Пушкина будет источником одних смыслов и образов. Если же мир пушкинского «Годунова» есть мир, в котором пребывает Бог, а история – Промысел Его («Провидение», как говорит автор трагедии, «История, которую нам Бог дал», – скажет он в своем знаменитом письме П.Я. Чаадаеву), то общий смысл произведения и место Юродивого в нем станут иными.

В первом случае блаженному Николке будет отведена роль милого чудака с явными дефектами психики, городского сумасшедшего, режущего правду-матку прямо в глаза высшему начальству, во втором – святого, символа Святой Руси, – юродивого Христа ради, вставшего на путь одного из самых трудных подвигов святости и всецело посвятившего себя Богу и спасению душ ближних.

Юродивый

Образ блаженного Николки – это первое в русской классической литературе изображение русского «народного святого». И только после него возникнут Лукерья из «Живых мощей» И.С. Тургенева, Иван Северьянович Флягиниз «Очарованного странника» Н.С. Лескова.

Как уже отмечалось выше, в оценке образа Юродивого в отечественном литературоведении царит практически полное единодушие. В качестве «гласа народа» и«обличителя Бориса» предстает Юродивый у Ф.Д. Батюшкова [2:133], Б.М. Энгельгардта[30:70], Е.Ф. Шмурло[29:26], А.В. Тырковой-Вильямс[26:87], Д.Д. Благого [3:69], С.М. Бонди[4:217], Л.П. Гроссмана [6:262]. «Представителем демократической массы» называл блаженного Николку Г.А. Гуковский [7:33].

Н.Ф. Филиппова называет Юродивого – «совестью народа» [27:63], Ю.М Лотман – выразителем нравственного чутья народа[11:198] («лучшей части народа», уточняет американский литературовед Ф. Раскольников) [19:66].

Явно под влиянием идей «карнавальной» и «смеховой культуры» рассматривают фигуру Юродивого израильтянка И. Ронен 20:78],американец Д.М. Бетеа[16:301],канадец Дж. Клэйтон [8:118, 242].

Совершенно особняком стоял в ряду интерпретаторов образа Николки Ст. Рассадин, выступившийв 1977 против попыток истолкования роли Юродивого как выразителя «мнения народного». «Юpодивый – не голос, не “pупоp” наpода (и тем более автоpа) <...> Он не символ, не функция, не аллегоpия, он настоящий юpодивый, дуpачок Hиколка, дикий и нелепый <...> В темной голове дуpачка – туман, обpывки того, что помнит наpод, но никакой системы» [18:55].

Получается, что Пушкин вывел в пьесе «умственно отсталого» «бомжа» Николку, лишь для того, чтобы грядущие литературоведы могли дополнить его портретом галерею «лишних людей» русской литературы, игнорируя по мировоззренческим соображениям или сознательно умалчивая о его святости. Впрочем, иного понимания образа Николки, да и самого феномена юродивого Христа ради от богоборческого прочтения пушкинской трагедии ждать не приходится. А ведь юродивый Христа ради – это особая традиция именно Православия, отличающая таких людей от просто «юродствующих».

Лишь в работах последнего времени, в частности, у В.С. Непомнящего, говорится о том, что Юродивый у Пушкина – «третье из лиц, представляющих в трагедии Высшую правду» [14:205].

При работе над «Годуновым» Пушкин заинтересовался житием блаженного Иоанна Большого Колпака далеко не случайно, прося Н.М. Карамзина и В.А. Жуковского найти более подробные сведения о нем и прислать их в Михайловское. Ведь именно этот Христа ради юродивый за четверть века до начала Смуты предсказал нашествие на Русь иноверцев и иноплеменников. Пушкин вполне мог знать о его пророчестве из Житий свт. Димитрия Ростовского.[1]

«Господь Бог, – говорил блаженный Иоанн, – заповедал верным ученикам Своим от востока и до запада наставлять и научать людей, отводить мир от беззаконного пьянства. За это пьянство Господь наведет на нашу землю иноплеменных. <…>Так говорил блаженный Иоанн о предстоявшей кончине своей и о нашествии на Москву Литвы» [21:572].

Закономерен вопрос: «В чем выражается роль Юродивого как носителя Высшей правды»? И неужели образ Юродивого исчерпывается «функцией» «публичного обличителя»?

Но обличителей Годунова, каким традиционно представляют Николку, довольно в «Борисе» и без Юродивого. Обличают царя, пусть и кулуарно, и Пимен, и «лукавый Шуйский», не говоря уже о Самозванце. И без блаженного Николки читатель/зритель и изображенный Пушкиным народ знают, что Годунов – цареубийца.

Блаженный

Юродство, по выражению свт. Димитрия Ростовского, есть «самоизвольное мученичество», а подвиг юродства – проявление высшего самоотречения. Христа ради юродивые наделялись даром сотворения чудес и прозорливости. Юродство Христа ради – одна из форм святости.

«Юродство о Христе – один из труднейших и великих подвигов христианского благочестия, какие из любви к Богу и ближним принимали на себя особенные ревнители благочестия» [31:2]. «Юродство Христа ради составляет столь редкий, столь трудный и вместе с тем столь высокий христианский подвиг, на который призываются Господом Богом только особенные избранники и избранницы, сильные телом и духом» [22:1].

Святость Николки резко выделяет пушкинского героя и поднимает его на качественно иной уровень.

И.В. Мотеюнайте исключительно точно подметила, что«в произведении нет оценки николкиных слов, чем персонаж возводится на недосягаемую высоту: он вершит суд, провозглашая объективную Истину, и адекватное восприятие его не требует никаких дополнительных условий» [13:112].

Вспомним, как начинается сцена, в которой появляется Юродивый. В кремлевских соборах и по всей Руси поется анафема Гришке Отрепьеву. Но власти никто не верит.

По «мнению народному», царевич жив, а Юродивый прямо говорит Борису прямо противоположное: «...ты зарезал маленького царевича».

Зарезал.

Насмерть.

Но если царевич мертв, то на Москву, следственно, идет самозванец – «нежизненный живот». Смерть. Не о том ли поет святой в своей кажущейся детской песенке?

Попробуем ее расшифровать.

Песенка Николки

Песенка Юродивого, как отмечается в историко-литературном комментарии Л. Лотман, «является авторской стилизацией народных духовных стихов – импровизаций, получивших впоследствии широкое распространение в разного рода сектах. Вместе с тем она близка к народным детским игровым песням, что стилистически оправдано поведением юродивых, носившим игровой и демонстративный характер» [12:198].

В свою очередь, А.Н. Архангельский назвал эту песенку «слезной». Тем и ограничился [1:133].Неизвестны исследования, в которых предпринимались бы попытки раскрыть ее смысл.

Всем понятно, что устами юродивых Христа ради очень важные вещи глаголются иносказательно. Вспомним слова этой песенки:

– Месяц светит,

Котенок плачет,

Юродивый, вставай,

Богу помолися! [2]

Казалось бы, чисто иллюстративная сцена и печальная, почти детская, песенка для взрослых. Однако есть одна тонкость. Существуют сказки о мертвеце, в которых говорится или поется нечто иное, а именно:

Месяц светит.

Мертвец едет

Сюжет «Месяц светит, мертвец едет» присутствует в русских сказках Забайкалья, вологодских сказках, быличках, бывальщинах и т.д. Этот сюжет был хорошо известен Пушкину. Его упоминал или пересказывал в своих произведениях П. Катенин (баллада «Ольга» (Из Бюргера) (1816, 1831):

Месяц светит, ехать споро;

Я как мертвый еду скоро.

Поминает известное присловье в своем романе «Обойденные» и Н. Лесков. «Месяц светит, мертвец едет, не боишься ли ты меня, добрый молодец?» – спрашивает героиня этого произведения Дора.

Месяц как персонаж тоже любопытен: очень часто он является совсем недобрым героем. Предположим, что и в песенке Юродивого месяц тоже появляется не случайно. Пушкин придавал ему особое значение, что видно из его статьи о Катенине «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина». Приходит на ум и русская поговорка, записанная В.И. Далем: «На месяце видно, как Каин Авеля убил».

Можно предположить, что песенка юродивого Николки должна была бы звучать так:

Месяц светит.

Мертвец едет.

Котенок плачет,

Юродивый, вставай,

Богу помолися!

По чью душу едет мертвец в сказках сказаниях и балладах? Он едет погубить душу того, кто его призывает, поддавшись искушению и соблазну, впадшего в «прелесть». Таковы Ленора в балладе Г. А. Бюргера «Леонора», Ольга в балладе П. Катенина, невеста в сказках и сказаниях, к которой является и которую уносит с собой жених, оказывающийся вдруг мертвецом.

Для чего потребовалось Пушкину усечение известного присловья?

Можно предположить, что создатель «Бориса Годунова» сознательно рассчитывал на то, что глаз читателя или ухо слушателя будут «спотыкаться», не обнаружив привычного словосочетания, что заставит их задуматься над смыслом «опущения» слова «мертвец».

Вспомним и момент появления в трагедии Юродивого. Является он тогда, когда побиваемый раз за разом Самозванец вновь и вновь оказывается неким чудесным образом на коне и угрожает власти Бориса уже всерьез.

Логично предположить, что «едущим мертвецом», которого подразумевает в своей песенке Юродивый, является Самозванец – «бесовский сын», «еретик», «приемный сын привидения» («тень Грозного меня усыновила») – персонифицированная Смерть. И тогда получается вот что:

Месяц светит.

Мертвец-Самозванец едет.

Котенок плачет (братья наши меньшие, как известно, остро чуют приближение человеческой смерти и всякую нечисть).

Юродивый, вставай,

Богу помолися!

Мертвец несет с собой погибель: он сам есть сын погибели. «Живой труп». Как отвратить ее, когда весь народ охвачен наваждением и мороком? «Юродивый, вставай, Богу помолися!» НЕКОМУ больше! Все охвачены безумием…

В кажущейся «детской», а то и «бессмысленной» песенке Юродивого – ключ к пониманию трагедии. В ней, как в зародыше, заключено всё: в лице Самозванца на Русь грядет смерть. Он – сын погибели. И некому понять это, и некому помолиться в надежде отвести беду, кроме прозорливого Юродивого. Он единственный среди одержимых, кто не подвержен бесовским чарам, кто видит, «прозревает» всё происходящее окрест. Он – живой и одинокий символ Святой Руси, а никакой не «глас народный», ибо народ введен в заблуждение, впал в морок.

На Русь скачет мертвец.

Нет, не «мнение народное» выражает Николка, не мнение «демократической массы». Вернее, мнения Юродивого и народа совпадают лишь в части отношения к Годунову, а в главном – расходятся.

Народ хочет видеть и встретить царя Дмитрия Ивановича, а Юродивый прямо говорит, что этот якобы «чудом спасшийся царевич» – самозванец и символ смерти, предвестник грядущих бедствий.

Народ же, сошедшийся на площади перед собором в Москве, убежден, что царевич жив:

По «мнению народному», царевич жив, а Юродивый прямо говорит Борису: «...ты зарезал маленького царевича».

Зарезал.

И если царевич мертв, то на Москву, следственно, идет самозванец.

В таком ракурсе песенка Николки наполняется глубоким смыслом-предостережением, внимать которому, увы, некому. Народ введен во искушение, он пребывает в состоянии одержимости. И обмануть его нетрудно: он сам обманываться рад.

Подчеркнем красным карандашом: о том, что Самозванец в богословском смысле есть НЕЖИТЬ, говорит святоотеческая литература, анализировать которую в рамках и объеме настоящей статьи не представляется возможным. И как иначе могли бы рассматривать Самозванца пушкинские герои – православные русские люди XVIIвека – от простолюдина до царя

Суть Самозванца ясна и без попытки расшифровки песенки Николки.

«Расстрига окаянный», «бесовский сын», «сосуд диавольский», «еретик» – так характеризуется Самозванец прочими пушкинскими персонажами (Патриархом, Игуменом и т.д.). Следует подчеркнуть, что все эти эпитеты не придуманы Пушкиным, а взяты из русских источников XVIIвека, включая государственные акты [10:77,90; 9:605; 23:718;15:569,570,576,580; 5:365,366; 24:164] и др.[3]

«Взяли мою копеечку…»

«Отвяжитесь, бесенята!» – кричит старуха мальчишкам, отнявшим у Юродивого копеечку. Она единственная среди людей на площади, кто просит Николку помолиться о своей грешной душе и подает ему Христа ради. Похоже, все прочие «политически грамотные» миряне – враги Годунова, шумящие при появлении Николки, считают себя праведниками: милостыню не подают, помолиться о своей душе не просят, не видя в том особой нужды.

«Нельзя молиться за царя Ирода»

Но на этом пророчество или предсказание юродивого не заканчивается. На просьбу Бориса помолиться за него Николка отвечает: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода».

При всей своей кажущейся простоте ответ Николки несет в себе очень важные смыслы. Начнем с того, что упоминание имени Ирода напрямую ассоциируется с избиением 14 тысяч младенцев – первых мучеников за Христа. Церковь отмечает их день 29 декабря по ст. стилю. Все они прославлены, т.е. причислены к лику святых. В контексте трагедии упоминание имени царя Ирода прямо относит к памяти первых христианских мучеников и прославленному уже на небесах убиенному царевичу.

Упоминание Иродова имени – это еще и напоминание о его ужасном земном конце: сей царь иудейский был заживо изъеден червями[28:274].

Если мы посмотрим текст службы Вифлеемских младенцев 29 декабря, то убийство младенцев прямо связывается в ней с потерей Иродом царства. Эта тема звучит в кондаке младенцев после третьей песни:«В Вифлееме рождшуся Царю, волсви от Персиды с дары приходят, / звездою свыше наставляеми, / но Ирод смущается и пожинает младенцы, яко пшеницу, / и рыдает себе, / яко держава его вскоре разорится»: Служба Вифлеемских младенцев 29 декабря)». О том же поется и в икосепосле шестой песни: «Горним и дольным, ныне вкупе веселящимся / во явлении всех Царя,/ Ирод сам токмо с пророко убййцы иудеи соболезнует: лепо бо самым им токмо рыдати, / не бо от ныне царствовати имут; / но царство Господне и ещё державствовати имать, / дерзости врагов отражающее/ и множе­ства верных созывающее/ с честными младенцы взирати/ Иже во яслех яко Младенца лежаща». (Икос: Песнь 6: Служба Вифлеемских младенцев 29 декабря).

Как известно, тропарь, кондак и икос дня – это главные песнопения, своеобразная словесная икона дня и почитаемого святого, в которых помещаются его ключевые аспекты.

Будем также держать в уме, что Церковь ставит в вину Ироду не столько само по себе истребление младенцев, сколько стремление убить Младенца Иисуса, которого узурпатор Ирод воспринимал как законного Царя Иудейского (см., например, Евангелие от Матфея, гл.2). Иными словами, подобным Ироду становится любой убийца законного наследника престола. Отсюда слова Николки становятся не столь уж «очевидными», как принято порой думать. Так что при кажущейся самоочевидности и «однозначности» слов блаженного всплывает и этот подспудный смысл, нравственно- и религиозно-политическая максима.В прежние времена это понимали все без исключения.

И потому блаженный Николка выступает в качестве прозорливца, провидящего не только страшную гибель Годунова, но и крушение всего Русского Царства. На Русь, как провидит Николка, грядет великое горе, ибо ничем иным, кроме кромешного ужаса, восшествие на Московский трон еретика и бесовского сына кончиться не может.[4] Посему видеть в Юродивом исключительно обличителя – значит обеднять смысл его места и роли в трагедии.

Благодаря образу Юродивого этот ассоциативный ряд многократно расширяет актуальность и хронотоп пушкинского произведения, превращая ее из трагедии конкретно-исторической во вневременную, всечеловеческую.

«Богородица не велит»

Положение Иродово таково, что за него нельзя даже помолиться: «Богородица не велит». Первоначально в пушкинской рукописи значилось: «Христос не велит». Однако в окончательном варианте стоит «Богородица не велит». Думается, смысл такой замены был в том, чтобы показать совершенно безнадежное положение Бориса. Богородица – «Заступница усердная» за нас, грешных, перед Господом. И если уж Богоматерь не велит за кого-то молиться – значит, это совсем ужасный и не заслуживающий снисхождения грешник.

Интересно, что в то же самое время, когда решался вопрос о возможности публикации «Бориса Годунова», Пушкиным было написано знаменитое стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный». И финал его таков: бес уж собирался тащить рыцаря в свой предел…

Но Пречистая сердечно

Заступилась за него

И впустила в Царство Вечно

Паладина своего.

Как о «теплой Заступнице мира холодного» писал о Божией Матери в своей «Молитве» и М.Ю. Лермонтов.

Итак, в четырех строчках песенки и двух репликах Юродивого заключено все содержание пушкинской трагедии: цареубийство, ужасный конец цареубийцы, явление на Русь воплощенной в самозванце нечисти и грядущие беды народа.

Юродивый у Пушкина – провидец, а не выразитель «мнения народного», ибо народ ослеплен и одержим. Он ведает грядущее и зрит приход на Русь «сына тьмы». И глас его – не очередное обличение Годунова «типичным представителем смеховой культуры», но глас пророка, увы, вопиющего в пустыне. И да: Николка обличает Бориса за святоубийство, неизбежным следствием которого становится, пришествие на Русь тьмы. Или, выражаясь современным языком, «политической и государственной катастрофы», в ходе которой погибнут и виноватые, и правые. И невинные младенцы тоже – «их же несть числа».

Юродивый молитвенник за всю охваченную безумием Русскую землю отмаливает грехи всех русских людей и тем самым активно противостоит злу, воплощенному в Самозванце. Блаженный Николка – символ Святой Руси, идеала, без жизни которого стало бы невозможным освобождение Руси от морока Смуты.

Он ратник в сфере духа, противостоящий нашествию на Русь нечисти.

«Юродивый вставай,

Богу помолися».

Смеем утверждать, что без прозорливого Юродивого не состоялась бы и сама пушкинская трагедия, в которой Николка становится тем, благодаря кому Русь все еще жива, и у нее есть надежда на спасение.

Не исключено, что, выводя в своей трагедии Юродивого, Пушкин поведал нам куда больше того, что намеревался сказать. Но ведь и ему самому дано было осознать, что поэт – это пророк, устами которого глаголят горние силы.

[1] Следует отметить, однако, что в приводившемся уже нами издании 1764 года житие прп. Иринарха Ростовского, донесшего до нас это пророчество блаженного Иоанна Большого Колпака, отсутствует.

[2]Следует отметить, что в первом издании трагедии 1831 г. стояло «Месяц едет». То же сохранялось и в первом посмертном издании «Бориса» 1838 года. В рукописной правке поэта, воспроизводившейся в ряде посмертных изданий «Бориса Годунова», стояло «Месяц светит». В суворинском издании сочинений А.С. Пушкина 1905 года говорится:«Мы внесли позднейшую поправку рукописи в его песню: «Месяц светит», вместо неуклюжего: “Месяц едет”, тем более, что Пушкин, конечно, знал народное присловье: “Месяц светит, мертвец едет”»[2] [Сочиненiя А. С. Пушкина/ Редакцiя П. А. Ефремова. Изданiе А. С. Суворина. Томъ VIII: Примѣечанiя, добавленiя и поправки. СПб., 1905. – С. 411]. Действительно, первоначально у Пушкина стояло в рукописи «месяц светит», но в самый последний момент оно было заменено на «неуклюжее», по мнению комментатора, «месяц едет».

[3]См.: Лѣтопись о многих мятежах и разоренiи Московского государства отъ внѣшнихъ непрiятелей и отъ тогдашнихъ временъ многихъ случаевъ, по преставлении Царя Iоанна Васильевича, а также о Междугосударствованiи по кончинѣ Царя Феодора Iоанновича, по учиненномъ исправленiи книгъ в царствованiе благовѣрнаго Государя Царя Алексѣя Михайловича въ 7163/1655 году. Изданiе 2-е Москва, 1788. – С. 77, 90;

Сказанiе о Гришкѣ Отрепьевѣ // Русская историческая библiотека (РИБ). Т. 13. – Стб. 718;

Повѣсть князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовскаго по списку Императорской публичной библiотеки Q. 4. № 154 // (РИБ). Т. 13. – Стб. 569, 570, 576, 580;

Временникдьяка Ивана Тимофеева// РИБ. Т. 13. – Стб. 365 – 366;

Соборный приговоръ противъ чернца Отрепьева… ложно называющагося Царевичемъ Димитрiемъ (1604 г.) // Собранiе государственныхъ грамотъ и договоровъ, хранящихся въ государственной коллегiи иностранныхъ дѣлъ. Часть вторая, служащая дополненiемъ къ первой. М.: Тип. Селивановского, 1819. –С.164 и др.

[4]Эту тему гениально выразил в своей опере на собственное либретто М.П. Мусоргский. В основу его был положен черновой вариант пушкинского «Бориса». Вот, что происходит на сцене в тот момент, когда народ приветствует Самозванца, видя в нем царевича: «Юродивый (смотрит в недоумении по сторонам; садится на камень и штопает лапоть):

Лейтесь, лейтесь, слёзы горькие,

плачь, плачь, душа православная.

Скоро враг придёт,

и настанет тьма,

темень тёмная, непроглядная.

Горе, горе Руси,

плачь, плачь, русский люд, голодный люд!

(Самозванец поднимается по спуску вправо. Все, кроме Юродивого, идут за ним)».Ничего подобного у Пушкина, разумеется, нет. Мусоргский смело домысливает за поэта и оказывается прав!

1. Архангельский А.Н. Поэт – история – власть («Борис Годунов» А.С. Пушкина) // Пушкин и современная культура: Сборник статей /науч. Совет по истории мировой культуры. – М.: Наука, 1996. – С. 133.
2. Батюшковъ Ф. Пушкинъ и Расинъ (“Борисъ Годуновъ” и “Athalie”) // Памяти Пушкина. Сборникъ статей преподавателей и слушателей Историко-филологическаго факультета Императорскаго С.-Петербургскаго университета. С.-Петербург, 1900. – 16 – 17.
3. Благой Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. Второе дополненное издание. М.: Кооперативное издательство «Мир», 1931. – С. 69.
4. Бонди С.М. Драматургия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкине: Статьи и исследования. — М.: Худож. лит., 1978. — С. 217.
5. Временник дьяка Ивана Тимофеева // РИБ. Т. 13. – Стб. 365 – 366.
6. Гроссман Л.П. Пушкин. М.: Молодая гвардия. Серия: Жизнь замечательных людей, 1958. –  С. 262.
7. Гуковский Г.А.Пушкин и проблемы реалистического стиля. – М.: Гослитиздат, 1957. – С. 33.
8. Клэйтон. Дж. Даглас. Тень Димитрия. Опыт прочтения пушкинского «Бориса Годунова»/ Перевод с англ. Л. Семёновой и И. Саккулина. СПб.: Академический проект, Издательство ДНК, 2007. – С. 118, 242.
9. Латухинская Степенная книга. 1676 год. Ред.Покровский Н.Н. М.: Издательство: Языки славянских культур, 2012. – С. 605.
10. Лѣтопись о многих мятежах и разоренiи Московского государства отъ внѣшнихъ непрiятелей и отъ тогдашнихъ временъ многихъ случаевъ, по преставлении Царя Iоанна Васильевича, а также о Междугосударствованiи по кончинѣ Царя Феодора Iоанновича, по учиненномъ исправленiи книгъ в царствованiе благовѣрнаго Государя Царя Алексѣя Михайловича въ 7163/1655 году. Изданiе 2-е Москва, 1788. – С. 77, 90.
11. Лотман Ю.М. Пушкин: Очерк творчества // Лотман Ю. М. Пушкин: Биография писателя. Статьи и заметки, 1960—1990. Санкт-Петербург: «Искусство – СПБ», 2003 – С. 198.
12. Лотман Л.М. Историко-литературный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический Проект», 1996. С. 331 – 332.
13. Мотеюнайте И.В. Образ юродивого в исторических драмах (А.С. Пушкин и А. Н. Островский) / И. Пушкин и русская драматургия / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова, Филол. фак. – М.: Диалог-МГУ, 2000. – С. 112.
14. Непомнящий В.С. Пушкин: избранные работы 1960­х ­ 1990­х гг.: в 2 т. / В. С. Непомнящий. Т. 1: Поэзия и судьба. М.: Жизнь и мысль, 2001. –С. 205.
15. Повѣсть князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовскаго по списку Императорской публичной библiотеки Q. 4. № 154 // (РИБ). Т. 13. – Стб. 569, 570, 576, 580.
16. Пушкин А.С. Сочинения: Комментированное издание / Под общ. Ред. Дэвида М. Бетеа. Вып. 2: Борис Годунов. М.: Новое издательство, 2008. – С. 301.
17. Пушкин А.С. Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. – С. 90.
18. Рассадин Ст. Дpаматуpг Пушкин. Поэтика, идеи, эволюция. М.: Искусство, 1977. –С. 55.
19. Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М.: Вагриус, 2002. – С. 66.
20. Ронен И. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». М.: «ИЦ-Гарант», 1997. – С. 78.
21. Ростовский Димитрий свт. Избранные жития святых святителя Димитрия Ростовского /Димитрий Ростовский. М.: Эксмо, 2017. – С. 572.
22. Сказанiе о Христа ради юродивой подвижницѣ Серафимо-Дивѣевскаго монастыря Пелагiи Ивановны Серебренниковой. Тверь 1891 г., 1 стр.
23. Сказанiе о Гришкѣ Отрепьевѣ // Русская историческая библiотека (РИБ). Т. 13. – Стб. 718;
24. Соборный приговоръ противъ чернца Отрепьева… ложно называющагося Царевичемъ Димитрiемъ (1604 г.) // Собранiе государственныхъ грамотъ и договоровъ, хранящихся въ государственной коллегiи иностранныхъ дѣлъ. Часть вторая, служащая дополненiемъ къ первой. М.: Тип. Селивановского, 1819. – С.164 и др.
25. Сочиненiя А. С. Пушкина / Редакцiя П.А. Ефремова. Изданiе А. С. Суворина. Томъ VIII: Примѣечанiя, добавленiя и поправки. СПб., 1905. – С. 411.
26. Тыркова- Вильямс А.В. Жизнь Пушкина: В 2 т. Т. 2: 1824 — 1837. — 4 – е изд. — М.: Молодая гвардия, 2004. — С. 87.
27. Филиппова Н.Ф. Народная драма А. С. Пушкина «Борис Годунов». М.: Книга, 1972. –  С. 63
28. Флавий И. Иудейские древности. Т. 2 М.: АСТ, 2002. – С. 274. Кстати, «Иудейские древности» были переведены на русский еще в XVIII веке: Иосиф Флавий. Древности иудейские. / Пер. с лат. М. Самуйлова. Ч. 1-3. СПб., 1779—1783. (переиздания).
29. Шмурло Е.Ф.Этюды о Пушкине //Пушкинский сборник. Прага, «Политика», 1929. – С. 26.
30. Энгельгардтъ Б.М. Историзмъ Пушкина: К вопросу о характерѣ пушкинского объективизма // Пушкинистъ: Историко-литературный сборникъ. / Подъ редакцiей профессора С.А. Венгерова. II Пг.: 1916.– С. 70.
31. Юродство о Христѣ и Христа ради юродивые Восточной и Русской Церкви. Историческiй очеркъ и житiя сихъ подвижниковъ благочестiя. Составилъ Покровскаго и Василiя Блаженнаго, въ Москвѣ собора, ключарь священникъ Iоаннъ Ковалевскiй. Изданiе третье. Москва: Изданiе книгопродавца Алексѣя Дмитрiевича Ступина, 1902. – С. 2.

PlumX

Метрики публикации