Радикализация в подростково-молодежной среде: в поисках объяснительной схемы

Феномен радикализации — одна из сложнейших проблем современного общества. Этот комплексный и многоуровневый процесс требует разработки междисциплинарной линии анализа, которая объединила бы усилия представителей различных областей научного знания, будь то психология, социология, политология, история или религиоведение. Перед исследователями открылась бы возможность сформулировать стратегию дерадикализации, ибо современные рекомендации и попытки противостоять радикализации далеки от того, чтобы быть эффективными [23].

Жизнь в современном обществе сопряжена с целым рядом изменений, происходящих одновременно на различных уровнях. С одной стороны, можно говорить о глобализации политических процессов, экономическом кризисе, геополитических изменениях, демографических проблемах, притоке иммигрантов. С другой — о возрастающей роли средств массовой коммуникации в жизни общества, о возникновении и широком распространении Интернета и информационно-коммуникационных технологий, которые заметно трансформировали жизнь человека.

Последствием широкого развития технологий оказывается трансформация, которая, как отмечают А.Ш. Тхостов и К.Г. Сурнов [6], самым серьезным образом сказывается на всем процессе культурно-исторического развития.

Едва ли могут быть сомнения в том, что новые технологии открывают перед индивидом богатые возможности общения. Сам процесс виртуального общения выглядит как более простой, чем в реальной ситуации; у сторон имеется возможность сохранять анонимность (со всеми вытекающими психологическими последствиями и особенностями взаимодействия, обусловленными этой анонимностью), модифицировать или сконструировать идентичность, прервать или прекратить общение в любой момент [1; 2; 3; 6]. Однако такая форма отношений не сможет заменить ту единственную роскошь, которой располагает человек — общение (которое происходит в реальном, а не в виртуальном мире), не сможет удовлетворить те потребности, которые удовлетворяются в непосредственном межличностном общении.

Если продолжать эту линию аргументации, то можно сделать заключение, сходное с тем, что делают А.Ш. Тхостов с коллегами, относительно современного мира и стратегий поведения в нем [1; 2; 3; 6]. Действительно, мир становится непредсказуемым, непонятным, пугающим, и в этой связи тот факт, что люди примыкают к экстремистским группировкам, представляется возможным рассматривать как способ обретения идентичности в этом мире, где прежние основания для категоризации не срабатывают, ибо, как утверждают А.Ш. Тхостов и К.Г. Сурнов, массовая культура разрушает устойчивые основания для идентификации, порождая вакуум, который индивиду необходимо заполнить [6].

Обсудив в общих чертах специфику социализации в современном мире и обозначив психологические последствия информационной революции, обратимся теперь к анализу процесса радикализации как реакции на изменчивость и неопределенность этого современного мира.

Заметим, что научный интерес к феномену ра­дикализации значительно возрос в последние годы. Эта тема оказалась в фокусе пристального внимания исседователей в рамках общей конференции Европейской ассоциации по социальной психологии, прошедшей в Гранаде в июле 2017 года. Объяснительным конструктом, связанным с процессом ради­кализации, явилась идентичность.

Анализ, предпринятый В.Берте (на основе публикаций в базе Web of Science), свидетельствует о 114 публикациях за период с 1950—1999 гг. и о 894 — за период с 2000 по 2017 гг. [7]. Безусловно, эта констатация должна быть так или иначе сопряжена со статистикой террористических актов, преимущественно — в странах Запада, ибо исследовательский интерес серьезно возрос следом за террористическими актами, произошедшими в США, Великобритании, Франции, Бельгии. Исследователи обратили особое внимание на процессы радикализации, происходящие в самих этих странах, а не только на Ближнем Востоке.

М. Кинг и Д. Тейлор утверждают, что процесс ра­дикализации описывает те психологические трансформации, происходящие с человеком, в результате которых он принимает легитимность терроризма [20]. М. Силбер и А. Батт, определяя процесс радика­лизации, говорят об изменениях системы убеждений, что в свою очередь приводит к террористическому акту [12]. На примере изучения процессов радикали­зации в исламской подростково-молодежной среде Б. Досж с коллегами предлагают говорить о четырех компонентах радикализации, связанных с формированием радикальной системы убеждений [12]: 1 воспринимаемая нелегитимность власти; 2) воспринимаемое ингрупповое превосходство, все остальные группы воспринимаются как худшие, нижестоящие, не заслуживающие доверия; 3) воспринимаемая дистанция по отношению к другим людям, к тем, кто отличается по своему стилю жизни или убеждениям; 4) воспринимаемая социетальная разобщенность, чувство отчуждения. Период отчуждения ведет к перерождению, обретению истинной веры. Эти составляющие через общую установку к насилию влияют на готовность к актам насилия. По аналогии с идеей, сформулированной Р. Баумейстером с коллегами, относительно связи нарциссизма и агрессии, Б. Досж с коллегами полагают, что в контексте ра­дикализации насилие является следствием угрозы в отношении эго группы [12]. К детерминантам системы радикальных убеждений авторы относят следующие: личную неопределенность, воспринимаемую несправедливость, воспринимаемую межгрупповую угрозу, а также ингрупповую идентификацию и индивидуальную и групповую формы относительной депривации. Личная неопределенность связывается с переживаниями нестабильности взглядов на самого себя и окружающий мир [12]. Эта неопределенность затрагивает аспекты идентичности субъекта, его места в мире, порождает некомфортные состояния. Как и было уже показано в работах М. Хогга [16; 17], неопределенность делает людей уязвимыми к принятию радикальных идей или вступлению в экстремистские группировки. М. Хогг объясняет это тем, что радикальные идеи или экстремистские группировки дают индивидам, пребывающим в состоянии неопределенности, прямые и определенные ответы на вопросы, которые их тревожат, индивиды получают нормы и правила поведения, что снижает неопределенность.

В литературе обсуждается тот факт, что одно только наличие радикальной системы убеждений не ведет с неизбежностью к совершению террористического акта, как верно и обратное, что совершение террористических действий не указывает на то, что субъект является носителем радикальной системы убеждений [8].

М. Гелфанд с коллегами проанализировали то, как культуроспецифические факторы связаны с терроризмом [15]. Выделив основные конструкты (1 — высокий/низкий фатализм, 2 — наличие/отсутствие жестких социальных норм в сочетании с наличием/ отсутствием строгого наказания за отклонение от этих норм, 3 — индивидуализм/коллективизм, 4 — высокий/низкий гендерный эгалитаризм, 5 — высо- кая/низкая дистанцированость от власти) и предприняв анализ терактов, имевших место с 1970 по 2007 г., исследователи пришли к заключению, что в культурах, где присутствуют высокий фатализм в сочетании с жесткими социальными нормами и нетолерантностью по отношению к тем, кто их нарушает, низкий гендерный эгалитаризм, существует потенциал для совершения терроризма в противоположность культурам, которые характеризуются обратными полюсами конструктов. Коллективизм скорее выполняет роль модератора, но не имеет прямого отношения к терроризму.

И хотя в работах, которые попали в фокус нашего анализа, речь идет о трансформациях происходящих в странах Запада, тем не менее, обсуждение имеющегося исследовательского опыта представляется любопытным с точки зрения изучения процесса радикализации, тех механизмов, по которым происходят изменения, ведущие человека к принятию идеологии терроризма и вовлечению в соответствующую активность.

В социальных науках накопился солидный запас концептуального знания, которое дает объяснение явлению радикализации, однако требуется эмпирическая верификация этих предположений. Ее же предпринять, по понятным причинам, гораздо сложнее. Методологические проблемы изучения процесса ра­дикализации уже обсуждались в литературе [24], но они остаются головоломкой для дальнейшего анализа.

Процесс радикализации не представляется возможным объяснить, обращаясь только к индивидуальному или социальному уровням анализа. Природа процесса радикализации такова, что требует социально-психологического знания для объяснения трансформаций, происходящих с человеком. Социально­психологическое знание являет собой достаточно богатый потенциал анализа процесса радикализации, ибо этот процесс затрагивает пласт убеждений, опирается на групповые конструкты. В этой связи, плодотворным видится обращение к таким ключевым идеям, как социальное влияние; стратегии убеждения; феномен лидерства, власти и подчинения; социальное исключение; межгрупповые отношения и социальная идентичность; готовность участвовать в коллективных акциях и др [5;14;16;17;18; 25]. Если говорить о террористических организациях, то очевидно, что знание, накопленное в рамках организационной психологии, может быть плодотворным источником для поиска объяснительных схем функционирования таких групп. Оговоримся, что речь в этом случае будет идти об определенных типах организации. Можно заметить, что социально-психологические схемы позволяют говорить как о способе воздействия на радикализирующегося индивида, так и о трансформации его системы убеждений, аттитю- дов, а также о групповых и межгрупповых аспектах.

Анализ литературы позволяет говорить о двух основных линиях изучения радикализации: с одной стороны, изучаются факторы, которые влияют на этот процесс, с другой — содержание процесса ради­кализации. Факторы, влияющие на радикализацию, могут группироваться на макро- и микро-уровнях [13; 21]. Если политические и экономические составляющие попадают в первую группу факторов, то психологические и социально-демографические - во вторую.

На заре исследований терроризма в 1960-х гг. ключевым объяснительным конструктом была патологическая личность тех, кто совершает акты насилия [15]. Попытки выделить психологический профиль террориста не увенчались успехом, результаты исследований не дают оснований для того, чтобы говорить о психопатологических механизмах радикализации, а также о различиях между ради­кализированными субъектами и представителями «нормальной» популяции в плане социально-эмоционального функционирования [8; 12; 15; 20]. В настоящее время среди исследователей имеет место консенсус относительно того, что объяснительными конструктами феномена радикализации оказываются психологические переменные, используемые для «нормальной» популяции [12]. Среди различных отраслей психологического знания социальная психология обладает наибольшим потенциалом для объяснения процессов радикализации, возможностями для выявления того, что запускает психологические трансформации, ведущие к принятию насилия как легитимного акта и совершению террористических действий, а также того, в чем суть механизмов, лежащих в основе этой трансформации.

Нескольких поэтапных моделей радикализации, которые описывают то, как происходит трансформация мировоззрения, а затем как человек формирует готовность или вовлекается в радикальные действия, представлены в литературе [8; 9; 13; 20; 21]. Модели касаются преимущественно выходцев из иммигрантских семей (во втором и в третьем поколениях), рожденных в странах Запада. В то же самое время, ради­кализация немусульманского населения, насколько позволяют судить статистические данные, полученные в различных странах, невысока [8].

Кроме того, в литературе практически не встречаются работы, описывающие процесс радикализации среди подростков. Исследование Б. Досжа с коллегами [12], проведенное среди мусульманских подростков и молодежи в Голландии (возраст испытуемых варьировал от 12 до 21 года) и направленное на изучение факторов, влияющих на процесс радикали­зации, едва ли принимает во внимание возрастную специфику, особенности социализации в современном мире. Скорее исследователи выстраивают некоторые параллели и предположения, ставя равенство между подростками и взрослыми людьми.

Итак, обратимся к рассмотрению поэтапных моделей радикализации. На основе анализа ряда экстремистских группировок с разнообразной идеологией Р. Борем сформулировал модель, состоящую из четырех стадий, посредством которых происходит радикализация [8 ; 9 ; 20]. Это своего рода прототипи­ческая психологическая траектория, которая позволяет индивиду принять идеологию, оправдывающую террористические акты. Изначальная стадия — недовольство, индивид оценивает свои условия как нежелательные. На следующей стадии он сравнивает свои условия с условиями других и приходит к выводу о неравенстве, несправедливости ситуации, в которой он находится. На третьей стадии ключевым кон­структом является обвинение других. Определенной группе приписывается вина в несправедливости и в неравенстве. На заключительной стадии происходит стереотипизация и демонизация врага, что делает легитимным насилие в отношении врага, который виновен в воспринимаемой несправедливости. Подчеркнем, что в этой модели значительное внимание уделяется анализу трансформаций социально-перцептивных процессов, которые играют важную роль в межгрупповых отношениях [9; 20].

К. Викторович выстроил свою модель на основе этнографического анализа группировки, базирующейся в Великобритании и проповедующей исламскую революцию во всем мире [20]. В его варианте четыре стадии описывают то, как человек вступает в экстремистскую группировку. Стартовой точкой является некоторое прозрение, которое возникает в результате кризиса, переживаемого индивидом, связанного с реальными событиями, или в результате ситуации, трактуемой как кризис, причем здесь важную роль играет общение с представителями исламистской экстремистской группировки. Индивид становится восприимчивым к идеям, которые до этого игнорировал. Далее происходит направление внимания к религии (поиск религии) как способу обретения смыслов. На следующей стадии происходит выстраивание некоторой рамки, через призму которой радикализирующийся индивид смотрит на мир, опять же здесь помощником в этом процессе выступает член экстремистской организации, проповедующий исламистские взгляды. По сути, на этой стадии происходит формирование убеждений и отношения к экстремистской группировке. На финальной стадии, согласно этой модели, происходит социализация и присоединение к группе, идеология и групповая идентичность поддерживаются за счет общения с членами экстремистской группировки (от интернет- коммуникаций до личного общения), а также за счет дистанцирования от прежнего окружения. На этой стадии групповая идеология интернализируется ра­дикализирующимся индивидом [20].

Основополагающая идея модели, предложенной Ф. Мохаддамом, заключается в том, что радикализа­ция — это поступательный процесс, проходящий через шесть стадий; неслучайно в качестве метафоры в модели используется идея ступеней. На каждой из шести ступеней выделяются специфические факторы, которые влияют на процесс радикализации. Каждая ступень приближает индивида к терроризму как легитимной акции. Стартовой точкой является чувство депривации, которое испытывает человек, причем вовсе не обязательно существуют объективные предпосылки для этого, ключевым здесь являются перцептивные процессы, интерпретация ситуации как таковой, переживания человека. Эта стадия обозначается как психологическая интерпретация реальных условий. Действительно, значительная часть населения в разных странах мира проживает в затруднительных социально-экономических условиях, но объективные условия не означают автоматической радикализации [20; 21]. Те индивиды, которые интерпретируют ситуацию в межгрупповом контексте и переживают относительную депривацию, с большей вероятностью передвинутся на следующую ступень по сравнению с теми индивидами, которые этого не делают. На следующей ступени находятся те, кто считает, что они подвергаются несправедливому обращению. На этой стадии воспринимаемых возможностей борьбы с несправедливостью существуют два фактора, которые определяют то, как радикализиру­ющиеся индивиды действуют в отношении своего низкого группового статуса. Эти факторы — социальная мобильность и процедурная справедливость. При существовании возможности социальной мобильности и процедурной справедливости у индивида открывается возможность повысить социальный статус, возможность участвовать в принятии решения. В противном случае индивиды с большей вероятностью сделают еще один шаг по пути радикализации. Совершив его, они обвиняют аутгруппу в депривации своей группы. Как отмечает Ф. Мохаддам, на этой стадии характерно преобладание мышления по принципу «мы»—«они», индивиды готовы примкнуть к движениям, проповедующим салафистские идеи [21]. В этом контексте индивиды высказывают готовность к физической агрессии в отношении воспринимаемого врага, именно эти индивиды переходят на следующую стадию, где они разделяют моральную готовность к борьбе за идеальное общество всеми возможными средствами. Индивиды, которые оказались на данной стадии, готовы к совершению актов насилия в отношении гражданского населения. Террористические организации вовлекают новых членов в свои ряды, предлагая им правильную интерпретацию ислама. Жизнь новых членов организации постепенно трансформируется, они вовлекаются в секретную активность, которая предполагает изоляцию от прежнего окружения, они как бы ведут «двойную жизнь», посвятив себя изменению мира любыми способами.

На следующей стадии индивиды входят в мир террористической организации. Для индивидов характерно категориальное мышление, использование принципа «мы»—«они» в его крайних проявлениях, опора на идею деления мира, исходя из идеи «добра» и «зла».

Изначально это небольшие ячейки из четырех— пяти человек, именно из этих индивидов готовят террористов-смертников [21]. То, что происходит на этой стадии, вполне описывается процессами вхождения нового члена в группу. Однако, как полагает Ф. Мохаддам, подчинение и лояльность достаточно сильно выражены в террористической организации, а неподчинение и нелояльность, соответственно, подвергаются крайнему наказанию [21]. Эти же механизмы продолжают быть ключевыми с точки зрения регуляции поведения членов организации и на следующей стадии. Среди других важных психологических процессов, которые действуют на этой стадии в соответствии с моделью Ф. Мохаддама, опять же — социальная категоризация и психологическая дистанция. Посредством процессов социальной кате­горизации гражданское население позиционируется как часть аутгруппы, как враг, на которого направлены террористические атаки, а дистанциирование позволяет усиливать разницу между ин- и аутгруппой. Все это позволяет убивать других людей, видимо, отказывая им в принадлежности к категории «люди».

Б. Досж с коллегами [13] предлагают модель ра­дикализации (и дерадикализации), рассматривая радикализацию как феномен, развивающийся под воздействием факторов различного уровня и реализующийся посредством трех стадий: 1) сенсибилизация по отношению к радикальной идеологии; 2) вступление в радикальную группировку; 3) готовность совершать действия, созвучные идеологии этой группы. Согласно этой модели, три типа факторов — микро-, мезо- и макро-уровня — являются ключевыми для процесса радикализации. Микро­факторы действуют на первой стадии, они связаны с неопределенностью, с поиском индивидом собственной значимости. Мезофакторы действуют на второй стадии, когда индивид становится членом группы с радикальными убеждениями. Среди факторов, на которые указывают авторы модели, — семейное окружение. Наконец, макрофакторы действуют на третьей стадии, когда индивид готов совершить действия во имя группы. Факторы, которые воздействуют на этой стадии, касаются процессов, описанных нами во введении, тех изменений, которые происходят в современном мире, в частности, процессов глобализации, а также экономического, политического и культурального доминирования Запада [13]. В этой модели можно усмотреть созвучие идеям Ф. Мохаддама.

М. Силбер и А. Батт выстроили модель радика­лизации, опираясь на анализ пяти случаев ради­кализации в США и Западной Европе [20]. Траектория радикализации включает четыре этапа: пре-радикализация, самоидентификация, индок- тринация, джихадизация. Первая стадия характеризует ситуацию индивидов до того, как они начнут радикализироваться. Авторы подчеркивают, что хотя не существует психологического профиля людей, становящихся на путь радикализации, тем не менее можно очертить некоторые социально­демографические особенности этих индивидов: это молодые мужчины, мусульмане, принадлежат среднему классу, представители общества, где доминируют мужчины. Зачастую они являют собой второе или третье поколение иммигрантов, недавно принявших ислам, не имеющих криминального прошлого.

На следующей стадии для поиска ответа на вопросы, спровоцированные личностным кризисом, индивиды обращают свои взоры к исламу. Как отмечают М. Силбер и А. Батт, стартовая точка поисков может быть связана как с экономической ситуацией, связанной с потерей работы, так и с психологическими процессами, будь то дискриминация или кризис идентичности. В момент этого кризиса индивиды меняют свои воззрения, обращаются к радикальным трактовкам ислама, которые доступны в материалах, представленных в Интернете. С нашей точки зрения, эта трансформация, по сути, та же самая, о которой говорят М. Хогг с коллегами в рамках теории неопределенности как объяснительной схемы процесса ра­дикализации [16 ; 17]. На этой стадии формируется идентичность, а индивиды, обретая ее, ищут сторонников, вместе с которыми они становятся еще более религиозными и радикальными.

На третьей стадии происходит индоктринация, когда индивиды принимают салафистское мировоззрение, происходит политизация религиозных воззрений. Находящиеся на этой стадии субъекты участвуют в закрытых собраниях радикального толка, организованных вне мест религиозного культа.

На четвертой стадии индивиды объявляют себя бойцами, вовлеченными в борьбу за поддержание ислама; среди предпринимаемых действий — как обучение в военных лагерях за границей, так и участие в деятельности радикальных групп на территории своей страны.

Наконец, последняя модель, предложенная М. Сейжменом, основывается на идее о том, что процесс радикализации — это результат взаимодействия четырех факторов. Первый фактор касается переживаний негодования, гнева (в качестве примера приводится реакция на вторжение в Ирак) [20]. Второй фактор — призма, используемая для интерпретации мира. Согласно позиции, которую продвигают представители экстремистских организаций, страны Запада ведут войну против ислама, индивиды, вступающие на путь радикализации, принимают эту позицию. По сути, здесь также идет речь о приписывании вины аутгруппе, о социальной категориза­ции, которая обозначает представителей аутгруппы как врагов. Третий фактор касается личного опыта в связи с дискриминацией или социально-экономическими трудностями (например, безработица). Эти три фактора могут усиливать друг друга. Четвертый фактор М. Сейжман обозначает как ситуативный — это мобилизация посредством коммуникативных сетей. Радикализирующиеся индивиды таким образом валидизируют свои идеи, интерпретируют события. Интернет в этом случае оказывается средством, фа- силитирующим общение между радикализирующи­мися индивидами.

Хотя авторы моделей не всегда уделяют особое внимание коммуникативным процессам (непосредственным или опосредствованным современными технологиями), однако очевидно, что продвижение от стадии к следующей не является результатом размышлений, которые индивид осуществляет самостоятельно, неотъемлемой составляющей является взаимодействие с другими, вовлечение в той или иной степени в коммуникативный процесс. В этой связи Интернет в целом, а также социальные медиа оказываются средством распространения информации, убеждения, воздействия на радикализирующихся индивидов, мобилизации к террористическим действиям. Вовлечение в группировки радикального, экстремистского толка сопровождается взаимодействием с членами этих групп, с соответствующим коммуникативным процессом, с обращением к информации (точнее было бы сказать — пропаганде, в случае террористической организации), распространяемой этой группой.

С исследовательской точки зрения любопытно рассмотреть то, какова суть пропаганды, способствующей радикализации, какова специфика коммуникативных процессов, обеспечивающих психологическую трансформацию индивидов. Анализ литературы позволяет говорить о том, что исследователями предпринимались попытки проанализировать специфику системы пропаганды в террористических организациях. Так, в работе С. Коэна с коллегами [10] излагаются результаты психолингвистического анализа речей лидеров Аль-Каиды. Используя комбинированный способ анализа текстов (компьютерный и ручной), авторы выделяют 19 основных идеологических составляющих речей. Часть этих категорий касается экстремизации врага (например, «враг — крайне гомогенен», «враг — крайне мощный/многочисленный», «враг — крайне негативный (примитивный, кровожадный, мстительный и пр.), «враг должен быть побежден»). Другая часть описывает экстремизацию ингруппы (или жертвы этого врага): «мы — совершенно едины», «мы должны придерживаться доктрины», «мы совершенно невинны/добры/добродетельны», «невероятное количество наших страдает от врага», «насилие — единственный способ разгромить вра- га/улучшить нашу ситуацию» и пр.). Авторы выявили идеологические различия по этим ключевым составляющим в зависимости от региона и лидера. Очевидна важность и значимость полученных результатов с точки зрения анализа пропаганды, распространяемой террористическими организациями, однако это только одна часть воздействия. Как мы говорили во введении, специфика современного мира заключается в первостепенной роли социальных сетей, которая становится неизменной составляющей повседневной жизни, в доминировании образов над текстами. И пропаганда террористических организаций использует эту стратегию. В этой связи понимание пропаганды предполагает анализ изображений и видеоматериалов, которые активно используются для воздействия, причем стратегия анализа должна позволять выявлять некоторые основополагающие категории этих материалов.

Подводя итоги, скажем, что, процесс радикали­зации — многоуровневый, сложный, едва ли имеющий единую схему, которая объясняла бы то, как человек принимает радикальные идеи и переходит к террористической активности, а иногда прекращает саму деятельность, не отказываясь при этом от самих идей [8].

Трудность изучения явления радикализации заключается в том, что, с одной стороны, большинство тех, кто разделяет радикальную идеологию, не совершают террористических актов, с другой стороны, определенная часть индивидов, которые совершают террористические действия, не разделяют радикальных идей [9]; кроме того, анализ литературы позволяет говорить о том, что пути радикализации варьируют в зависимости от времени и контекста, к тому же имеет место определенная специфика, связанная с культурой [15]. Тем не менее, представляется возможным говорить о некоторой константе, которая сохраняется, несмотря на контекст и время, ибо процесс радикализации касается вступления в группу, о формировании идентичности, о разделении групповых норм, о регуляции поведения убеждениями, связанными с этой группой. Рассмотрение поэтапных моделей позволяет поставить в центр внимания идентичность как объяснительный конструкт этого процесса. Действительно, так или иначе все они нацелены на изучение того, как происходит поиск идентичности теми, кто воспринимает этот мир как неопределенный и пугающий, кто ощущает себя непризнанными или непринятыми обществом, кто отдает предпочтение группам с определенными правилами, прямыми и определенными ответами на вопросы, которые тревожат этих индивидов, присоединение к группам позволяет им снизить неопределенность и получить свое признание со стороны группы. С нашей точки зрения, групповые и межгрупповые процессы являются здесь теми механизмами, которые запускают трансформации радикализации и способствуют продвижению индивида со стадии на другую.

На настоящий момент существует значительное количество концептуальных работ, объясняющих процесс радикализации, однако необходима эмпирическая проверка этих схем, хотя бы путем апелляции к другому контексту, как это было предпринято в работе М. Хогга [16], а также уточнение того, как происходит процесс радикализации в подростко­во-молодежной среде. Беглого взгляда на возраст участников террористической группировки, планировавших и готовивших ряд терактов (актов насилия, которых удалось предотвратить спецслужбам) осенью 2016 года во Франции, а также на возраст участников последних терактов в Испании (август 2017 года), достаточно для того, чтобы озадачиться уточнением объяснительных моделей радикализа­ции в подростковой среде.

Наконец, насколько позволяет судить анализ литературы, не существует работ, в которых предпринимался бы систематический анализ стратегий пропаганды, используемых террористическими группировками [11]. Если в прошлом стратегия влияния была такова, что в центр внимания ставилась фигура идеологического лидера, то стратегия влияния, активно используемая современной террористической группировкой, ставит в фокус внимания фигуру бойца, делая ее привлекательной, предлагая основание для категоризации в неопределенном мире, принадлежность к сплоченной группе. Выше мы говорили о попытках проанализировать речи идеологических лидеров [10], с нашей точки зрения, в центре внимания исследователей должно оказаться изучение образов, которые активно используются для привлечения представителей подростково-молодежной среды, ибо в современном мире власть текстов сменилось властью образов [4; 19]. Тем более, что инструмент для анализа уже разработан [22]. Обращение внимания исследователей к этой составляющей процесса радикализации видится перспективным в связи с последующей разработкой программ по дерадикализации, адресованных подросткам и молодежи.