Психологическая помощь в чрезвычайных ситуациях

В статье рассматриваются стратегии и методы психологической помощи, пережившим террористический акт, в т.ч. его свидетелей. Статья представляет собой обзор русскоязычных статей, рассказывающих о работе психологов в Беслане и со свидетелями взрывов домов в Москве. Также приводится исследование динамики изменения воспоминаний о травмирующих событиях с течением времени, что, безусловно, необходимо учитывать при оказании помощи.

Психологическая помощь детям и подросткам в чрезвычайных ситуациях (на опыте работы с жертвами террористического акта в Беслане)

Вероятно, нет необходимости напоминать о том, что в сентябре 2004г. в Беслане произошел беспрецедентный по своей жестокости и бесчеловечности террористический акт. В статье представлена попытка проанализировать и обобщить наш опыт оказания психологической помощи пострадавшим детям и подросткам. Приводится характеристика их психологического состояния, описываются задачи, организация и основные этапы психокоррекционнойработы. Они не пытаются представить панораму всей психологической работы, проводившейся разными специалистами в Беслане, а описываем только ту ее часть, в которой непосредственно участвовали сами. На основе опыта оказания психологической помощи жертвам теракта в московском театре «Норд-ост» авторы высказывали свои соображения о необходимости создания специализированной структуры экстренной помощи детям и подросткам (Морозова, Венгер, 2003). Работая в Беслане, они еще раз убедились в крайней необходимости такой структуры. Тот факт, что она не создана и по сей день, заставляет вновь вернуться к этой острой теме[2].

Время после трагедии. К событиям в Беслане

Потрясение тех дней так  живо еще в памяти, что нет нужды воспроизводить внешнюю ткань событий… Сразу же после освобождения заложников в Беслан на добровольных началах поехали работать московские психологи и психотерапевты. Анна Варга и Екатерина Жорняк делятся своими первыми впечатлениями о поездке и рассказывают о проделанной работе. Их рассказ содержит совсем свежие, еще не  «отлежавшиеся» впечатления. Тем не менее, в нем уже обозначены проблемы, которые сегодня стали и предметом направленной психотерапевтической работы, и основой новых исследований. Это, прежде всего, влияние культурных стереотипов на способы переживания травмы; разрыв и сужение временнуй перспективы у жертв трагедии; отторжение детьми школы как главной «причины» происшедшего; так называемые «круги травмы» и, наконец, те специфические «выходы», которые спонтанно находит травма, стремясь к своему разрешению [1].

Работа с воспоминаниями

Исследование, проведенное В.В. Нурковой[3] после захвата заложников в центре на Дубровке и взрывов газа в домах Москвы, было посвящено процессу преобразования воспоминаний о травматических событиях с течением времени.

Основная гипотеза эмпирического исследования заключалась в том, что чувственная ткань образа воспоминания испытывает влияние со стороны потребности, актуальной для субъекта в момент воспроизведения.

Частные гипотезы исследования заключались в следующем:

• Связь между феноменологическими характеристиками воспоминания и его смысловой насыщенностью является подвижной: при изменении смысловой насыщенности изменяются и характеристики воспоминания.
• На нарастание актуальности мотива деятельности, в рамках которой выполняется мнемическая задача, чувственная ткань образа воспоминания «отвечает» повышением субъективной яркости, полноты и детальности.
• Процесс изменения феноменологических характеристик воспоминания протекает на неосознаваемом уровне регуляции качества мнемического образа.

Испытуемые.В исследовании участвовали 41 испытуемый, студенты старших курсов московских вузов. Средний возраст испытуемых 21,02.Экспериментальная группа состояла из 27 женщин и 14 мужчин.

Методика. Опрос проводился в форме анкетирования. Каждый испытуемый принимал участие в двух опросах с полугодовым интервалом (1-я встреча 20—25 апреля 2002 г., 2-я встреча 25—27 октября 2002 г.). Указанный интервал между опросами был выбран в соответствии с замыслом исследования.

Страх перед терроризмом в период первого опроса не был явно представлен в сознании респондентов, в то время как второй опрос проходил непосредственно после захвата заложников террористами-смертниками в театральном центре на Дубровке, что вызвало повышение актуальности удовлетворения базовой потребности в безопасности специфицированной относительно данного вида угрозы.

При каждом опросе испытуемым предлагалось оценить интенсивность и состав эмоциональных переживаний в тот момент, когда они узнали о террористических актах в Москве (9 и 13 сентября 1999 г.), и теперь, когда они вспоминают о случившемся. От испытуемых требовалось сообщить, возникает ли перед их мысленным взором картина произошедшего, и оценить по пятибалльной шкале детальность и яркость воспоминания, его личностную и историческую значимость, а также степень уверенности в точности своих воспоминаний. Испытуемые должны были описать содержание своего воспоминания.

Результаты

По итогам каждой серии было получено по 41 протоколу. Как в первой, так и во второй серии большинство испытуемых (83 % и 80 % соответственно) отчитывались о том, что после получения инструкции у них «перед глазами» возникла целостная картина происшедшего).

И в первой, и во второй серии испытуемые аналогично оценивают интенсивность эмоциональных переживаний в момент сообщения о террористических

актах (ср. = 4,28 (0,67) и ср. = 4,2 (0,69), различие не значимо, t = 0,339, SD = 0,93, SEM = 0,15, df = 40,p = 0,736). Однако существенно расширяется эмоциональный репертуар испытуемых. Если при первом опросе испытуемые говорили, что

При вторичном опросе номенклатура упомянутых эмоций включала в себя

Если при первом опросе испытуемые ограничивались указанием одного эмоционального состояния, то при повторном опросе каждый из них называл в среднем четыре эмоции. Обратим внимание, что данные эмоциональные переживания приписываются прошлой ситуации, хотя, конечно, исследователь имеет дело с эмоциями, переживаемыми в момент опроса.

Поскольку эмоции представляют собой субъективную форму существования мотивации (С. Л. Рубинштейн), отражающую соотношение интенсивности актуальной потребности и вероятности ее удовлетворения в конкретной деятельности, полученный результат можно считать подтверждением нарастания мотивационной напряженности, связанной с противостоянием террористической угрозе в интервале между первым и вторым опросами.

Оценка интенсивности переживаемых в акте воспоминания эмоций относительно террористических актов в Москве, наоборот, значительно повышается от первого к второму опросу (ср. = 3,08 (0,91) и ср. = 3,5 (0,93), различие значимо, t = -1,981, SD = 1,36, SEM = 0,21, df = 40, p = 0,05).

Об усилении личностного смысла содержания воспоминания свидетельствуют также повышение Таким образом, мы ясно видим, что смысловая насыщенность воспоминаний о террористических актах в Москве в сентябре 1999 г. нарастает в период с апреля по октябрь 2002 г., т. е. спустя 2,5 и 3 года после свершения события.

Теперь обратимся к сопоставлению феноменологических характеристик чувственной ткани образа воспоминания.

При первом опросе в рассказах о взрывах в Москве часто наблюдалась низкая оценка ясности и точности воспоминания. Например:

При повторном опросе испытуемые более склонны занимать ассоциированную позицию по отношению к происходившему, как бы снова переживать событие «изнутри». Они описывают свои действия и чувства в прошедшей ситуации, т. е. вносят полученное известие в контекст своей прошлой деятельности. Например:

В эмпирическом исследовании Нурковой удалось показать, что такие характеристики мнемического образа, как яркость и детальность, не только не являются стабильными во времени, но и не всегда подчиняются классическим закономерностям функционирования памяти, предсказывающим угасание мнемического следа со временем. Напротив, было установлено, что данные параметры образа динамично изменяются.

В методологически важных работах ученика П. И. Зинченко Г. К. Середы [12] проводится различение двух традиций исследования памяти — ретенциональной и интенциональной. В первом случае дефинитивным атрибутом памяти полагается фиксация и сохранение, а во втором — извлечение и воспроизведение. Если фиксацию, т. е. формирование следа памяти за счет электрических, химических или структурных изменений в нервной системе, в принципе, возможно рассматривать внефункционально (например, как некоторое свойство мозга), то процесс воспоминания немыслим без описания той деятельности (а следовательно, ценностей, мотивов и целей), составляющей которой он является.

Культурно-деятельностная методология включает в качестве центрального постулата принцип активности, т. е. избыточной по отношению к ситуации здесь и теперь устремленности субъекта к цели [1,с. 123 —134]. Память понимается тогда не как реактивное «хранилище» отпечатка эмпирики жизни, а как текучий, постоянно приноравливающийся к целям человека процесс согласовывания пережитого с предвосхищаемым, как ресурс прогрессивного развития личности. Отсюда представление о подвижности структурно-функциональных единиц памяти, которые в зависимости от мотивов, целей и условий актуализации обретают уникальную конфигурацию потенциально возможных характеристик. Определяющим конкретную феноменологию памяти при этом является место материала прошлого опыта человека в структуре его деятельности на стадии как запоминании, так и воспроизведения.

Воспоминания приобретают тот или иной смысл только как референты жизнедеятельности человека в свете его жизненных целей и условий, препятствующих или благоприятствующих их достижению. Соответственно, динамика отношений мотивов и целей субъекта проявляется в том числе в изменении интенсивности эмоционального переживания в процессе воспоминания о событии прошлого и в изменении феноменологических характеристик самого воспоминания.

При первом опросе (апрель 2002) проблема личной безопасности перед лицом террористической угрозы не была для респондентов первоочередной, несмотря на международную ситуацию и суггестивные заклинания СМИ о том, что «после 11 сентября мир изменился». Содержание события было запечатлено в памяти испытуемых непроизвольно, в связи с принадлежностью к операциональному уровню деятельности, которая разворачивалась в тот момент времени.

При этом базовая потребность в безопасности выполняла смыслообразующую, но не побуждающую функцию, что тем не менее обусловило достаточно высокий уровень непроизвольного запоминания. В рамках мнемической задачи «вспомнить о террористических актах в Москве в сентябре 1999 г.» при первом опросе в апреле 2002 г. испытуемые приняли заданную цель как необходимую часть взаимодействия с исследователем в рамках познавательной деятельности (принять участие в исследовании памяти). В связи с этим при воспроизведении наблюдался средний уровень яркости и полноты образа воспоминания.

Второй опрос производился непосредственно после захвата террористами заложников в театральном центре на Дубровке (21 октября 2002). В свете вновь сложившихся обстоятельств мотив личной безопасности стал для москвичей значительно более актуальным.

Именно в этом Нуркова видит причину обратного описанному Томпсоном эффекта ретроспективного снижения аффекта [22]:

 Произошло это, так как угроза терроризма была вновь осознана как реально существующая. Осуществилась своеобразная «реставрация» смысловой иерархии испытуемых осени 1999 г. Другими словами, то же мнемическое содержание было включено в иную систему деятельности и приобрело иной личностный смысл. Казалось бы, аналогичная первой серии исследования мнемическая задача субъективно предстала испытуемым как возможность выразить свою тревогу, поделиться ей с исследователем. В этом случае цель — «вспомнить» — выступила как относящаяся к актуально фрустрированному и напряженному мотиву безопасности.

Механизм данного процесса, по-видимому, заключается в том, что различные аспекты актуализируемых в сознании воспоминаний выступают как единая взаимообусловленная система «чувственной ткани — значения (характера вербализации) — смысла», отражающая мотивационные и целевые детерминанты процессов запоминания и воспроизведения содержаний памяти. Тогда наращивание смысла содержания через актуализацию его в рамках более высокомотивированной деятельности как бы иррадиирует на другие образующие сознания — чувственную ткань и значение.

В данном исследовании влияние полюса смысла на значение проявилось в повышении оценок исторической значимости событий, а влияние полюса смысла на чувственную ткань образа — в повышении оценок субъективной яркости и детальности воспоминания.

1. Венгер А.Л. Психологическая помощь детям и подросткам в чрезвычайных ситуациях (на опыте работы с жертвами террористического акта в Беслане) // Московский психотерапевтический журнал. 2006. №1.
2. Варга А.Я. Время после трагедии. К событиям в Беслане // Московский психотерапевтический журнал. 2005. №1.
3. Нуркова В.В.Эффект зависимости феноменологических характеристик мнемического образа от мотивационно-смысловой динамики деятельности // Культурно-историческая психология 2009 №2 С. 60-68